Пришлось выпустить еще одно воззвание "Крестьяне!". Был также объявлен приказ Петлюры ч. 101 от 5 декабря 1919 года о признании командующим армией Омельяновича-Павленко. В воззвании были конкретные указания, что теперь надо делать, каковы наши перспективы, - после этого всякая российская агитация была парализована. Объявлением приказа ч. 101 мы сообщали всему населению Украины, что армия работает в согласии с политическим центром. Этот момент подчеркнули и в воззвании. Такое подчеркивание было необходимо потому, что красные русские провоцировали население слухами, что якобы Петлюра уже подписал позорные для нас договоры с белыми русскими и поляками. Всего в Каневе было отпечатано до 200 тысяч листовок. К ним были добавлены около 250 тысяч отпечатанных в Черкассах.
Деятельность Северной группы доставила россиянам немало хлопот. Вся коммунистическая пресса вопила о «биче партизанщины» и о «профессиональном бандитизме». Но их шум вызвал у населения, полезные для нас, настроения. До кого не доходили наши листовки, тот из российских газет узнавал, что «не умерла казацкая мать». Чрезвычайно интересный психологический факг: украинское село интуитивно чувствовало, что всякий, кто вредит россиянам, является полезным для Украины. Как жаль, что политики наши не имели такого инстинкта! А россияне умышленно скрывали имена руководителей армии, потому что между ними были люди, о которых население уже знало, что они не были ни контрреволюционерами, ни слишком большими «революционерами», ни бандитами.
Во время марша Северной группы со Звенигородчины на Каневщину в нее вернулся четар Веремеенко, который вместе с сотником Петриком ездил в российский центр с предложением перемирия. Делегация доехала до Курска, где стоял штаб Южного российского фронта, ей было разрешено вволю говорить по прямому проводу с московским Совнаркомом. Поговорила она и с комиссией, которая была в Курске для переговоров с нашей делегацией. Россияне затягивали дело, уклоняясь от простого ответа на предложение делегации. Только тогда, когда делегация категоричию заявила, что уезжает без ответа, россияне заявили, что они не будут против нас, если мы сложим оружие и «разойдемся по домам". Даже «покраснеть» нам не разрешили! Даже, если бы мы «покраснели», россияне не согласились бы на организацию нашей армии. Они были правы, потому что от нашей «передышки» добра для Москвы немного было бы.
|
|
Захват Канева (Волынская дивизия) 2-7 февраля и демонстрация наступления в сторону Переяслава и Киева встревожили россиян, которые уже начинали располагаться в нашей столице. Украинцы, жившие в Киеве, подняли голову, выжидая, не загремит над киевскими горами наша артиллерия... Если бы они знали, сколько нас было! После занятия Черкасс упали цены на все. Деньги ходили только украинские; даже «царских» население брать не хотело. Далеко по левобережью пошел слух, что "наше войско уже до Днепра дошло". От Полтавы, Чернигова, Харькова, Мелитополя, Луганска и других местностей через вражеские фронты, минуя "белые застенки" и "красные Че Ка", шли посланцы. Шли они к нам, ибо только здесь они могли собственными глазами увидеть свой родной национальный флаг, услышать, как призывает он к борьбе против грубого насилия над Украиной. Спрашивали посланцы, что должны делать, когда вернутся в свои окрестности, и когда именно будет дан приказ о всеобщем восстании против русских – боялись опоздать. Оказалось, что не воцарилась апатия над селом. То был источник энергии, который не дал нам исчезнуть
|
|
Все посланцы от населения получали листовку "Крестьяне" и заучивали одиннадцать пунктов воззвания, как заучивает набожный человек заповеди Господни. И, вероятно, не один из посланников погиб от руки палача, неся в себе листовку "Крестьяне".
О значении и последствиях рейда Северной группы в приказе по армии ч. 2 от 15 февраля 1920 года (с. Москалевка) говорится: «Почти месяц Киевская и Волынская дивизии были отрезаны от армии, ведя повсюду наше украинское дело решительными средствами. Захват городов Смелый и Черкассы дали яркий образец рвения старшин и казаков указанных дивизий. Достигнутые результаты огромны. Слава идет в гору. Левобережье услышало об украинском народном войске. Киевская дивизия напечатала много экземпляров воззваний, которые разносят повсюду весть о правдивом положении вещей» 11 февраля 1920 года Северная группа связалась со штабом армии в районе Медведевки (возле Чигирина). Для того, чтобы население Левобережья лучше ощущало работу армии, 12 февраля, на совещании командующих дивизиями, было решено перейти на левый берег Днепра. На Левобережье армия захватила Золотоношу и продемонстрировала наступление в сторону Лубен, Хорола и Кременчуга.
Приближалась весна. Надо было снова вырабатывать решение о том, что будем делать, когда земля зазеленеет. Более четырех месяцев армия не имела никаких сведений о том, что делают за границей наши политические круги. Мы были абсолютно отрезаны от мира и не знали, что творится в Европе и во всем мире. А ведь принимая решение политического характера, не только военного, армия должна была учитывать и мировую политическую ситуацию.
|
|
Кроме того, до весны надо было приблизиться к районам, где была расположена Украинская Галицкая Армия, чтобы в подходящее время начать более широкие акции общими силами.
Совещание командующих дивизиями 16 февраля (с. Москалевка на Золотонощине) постановило покинуть Левобережье и отправиться на запад. Армия недолго находилась на левой стороне Днепра, а сделала немало. В приказе армии ч. 39 от 16 февраля (с. Москалевка) дана оценка пребывания армии на Левобережье и предполагается большой поход на запад. Там говорится: «Наша армия перешла на левый берег Днепра, где пробыла четыре дня. За это время нами были заняты Черкассы и Золотоноша и сделана большая агитационная работа; крестьянство увидело, что наша армия существует. После этого армия должна перейти на правый берег Днепра. Нашей армии снова предстоит великий поход, который может продлиться до месяца, в это время делом нашей армии должна быть помощь в строительстве государства ». В приказе по Киевской дивизии ч. 34 от 16 февраля (с. Васютинцы) было добавлено: «Продовольственная политика врагов на Полтавщине сорвана», потому что и вправду, куда только ни долетала молва о нас, там крестьяне сейчас же переставали сдавать хлеб россиянам, а отданный ранее разбирали обратно.
Уже на правом берегу Днепра было получено упомянутое выше письмо И. Мазепы. Оно убедило нас, что двигаться на запад надо немедленно. Его письмо прочитали командующие дивизиями в с. Баландине. И. Мазепа писал, что в конце января 1920 года он едет на встречу с Петлюрой, потому что «события развиваются слишком быстро, и мы должны быть готовы к восстановлению государственности в кратчайшее время... Пока что решайте сами вместе с Галицкой Армией относительно ближайших операций армии и двигайтесь на юг или на запад»... Через несколько дней содержание этого письма стало известно всей армии. Послание положительно повлияло на армию: люди увидели, что не одни они ведут борьбу с врагами Родины.
3 марта 1920 года, продвигаясь на запад, армия приняла решение перейти на правый берег Буга, однако 5 марта ситуация значительно усложнилась. Оказалось, что в районе Бершади стоят части Второго Галицкого корпуса. Он был как-бы красным. Надо было сделать как-то так, чтобы провести в жизнь свое решение и не спровоцировать галичан. Лучше всего было бы обойти район вне расположенных галицких частей, но на целую сотню верст ни вправо, ни влево не осталось ни одной переправы; которую либо не разрушили во время войны, либо не залило весенними водами. А напротив Бершади был плохонький железнодорожный мостик, который легко можно было приспособить для переправы. Мы были уверены, что с галичанами у нас не дойдет до драки и мы без задержки пройдем через этот район. Но после этого галичане должны были бы идти за нами, потому что россияне, бесспорно, их разоружили бы и наказали за пропуск нашей армии. Однако, подходящего момента для совместной акции обеих украинских армий еще не настало.
В нашей армии никто не верил в галицкий большевизм. Это подтвердила и разведка. 4 марта она донесла, что «галичане находятся в районе Бершади и, объявив себя боротьбистами, держатся нейтралитета». (Отчет штаба армии 5 марта ч. б9). В приказе Киевской дивизии ч. 49 от 8 марта по поводу этого говорится «в г. Бершади стоит второй Галицкий корпус, прикрывшись красым флагом»
Под давлением российских комиссаров галицкие части были приведены в боевую готовность против нас. Город Бершадь спешно превращался в импровизированную крепость: вокруг путались провода, на улицах появились баррикады, из окон высоких домов торчали пулеметы – вот какая грозная осанка! Однако мы не горевали – слишком уж галичане радовались успехам нашего партизанствования; наша популярность между ними была немалой. Тем не менее, приведение галичан в боевую готовность заставило нас более рассудительно отнестись к переходу через р. Буг. Для этого были и более серьезные причины.
Уманские газеты от 6 марта 1920 года в оперативном отчете российского командования подавали: "нами заняты г. Мясковка и Томашполь. В тридцати верстах к юго-востоку от Летичева идут упрямые бои с небольшими силами врага". Было видно, что российско-польский фронт проходит от нас достаточно близко. После нашего перехода через Буг началось стихийное присоединение Украинской Галицкой Армии к нам. Галичане порвали бы с русскими, а мы не знали, как относятся к нам поляки. Надежды на большую приверженность поляков у нас быть не могло. Правда, мы уже имели сведения, что где-то в районе Могилева, не то возле Каменца была какая-то наша часть, которой командовал Ол. Удовиченко. Но мы не знали о его отношениях с поляками. От И. Мазепы обещанных сведений до сих пор не получили.
Поэтому мы решили продолжать дело в одиночку. В Бершадь послали уполномоченных с приказом отыскать представителей секретного Командования Украинской Галицкой Армии [19], чтобы получить от него информацию о положении за рубежом и, если возможно, договориться о дальнейшей политической тактике. Задача наших посланников была не легкой. К кому обратиться? Не к комиссарам же, поставленным русскими, или командирам, которых россияне пытались тоже выбрать из «самых верных». Если бы посланцы попытались пройти в Бершадь легально, то, несомненно, пришлось бы им иметь переговоры с Че Ка. Пока они добирались под видом нищих в Бершадь, помимо воли старших командующих, между нашими и Галицкими частями начались "боевые события", россияне настояли, чтобы из Бершадского гарнизона выслали отдел из всех родов оружия в с. Устье для защиты моста возле Гайворона. Такой отдел был послан под командой поручика Мацкова. От нашей армии в этом районе проводил разведку конный полк Черных Запорожцев. Узнав, что в с. Устье находится отдел "красных" галичан, командующий "черными" полковник Дяченко не выдержал и по собственной инициативе сделал наскок на с. Устье, захватил целую батарею и часть гарнизона; остальное разбежалась кто куда. Все обошлось без стрельбы. После такой «победы» батарея и «пленные» были препровождены в армию. Кто хотел из «пленных» вернулся в Бершадь, а остальные остались работать у нас возле батареи. Инициатива п. Дяченко навредила работе и наших уполномоченных, потому что россияне увеличили внимание, время шло. Мы никак не могли долго стоять на одном месте. Надо было бить врага, если не хотели быть битыми сами. Мы снова колебались. Что делать? Переходить р. Буг, вешать на виселицах российских комиссаров и присоединять Украинскую Галицкую Армию или нет? А если присоединим то, что мы будем с ней делать? Отсутствие информации из-за границы тяжело отражалась на всем деле. При большей энергии враг мог вырвать у нас инициативу и тогда было бы скверно. Армия была уставшая. У некоторых из командного состава начали сдавать нервы.
Боролись две мысли: одна – перейти Буг и форсированными маршами подойти к фронту с целью прорваться к полякам, которые как-бы не должны относиться к нам враждебно; вторая – дождаться связи с секретным Командованием Украинской Галицкой Армии, а до получения определенных сведений о ситуации за границей р. Буг не переходить, но начать более активные операции против русских.
ЗА первую мысль было то, что армия, не имея угрозы со стороны россиян, за несколько дней могла бы отдохнуть. ПРОТИВ - она могла быть разоружена поляками и интернирована, то есть фактически утеряла бы все то, что мы так берегли всю зиму, а еще бесспорную ликвидацию Украинской Галицкой Армии. Вторая мысль имела за собой возможность выиграть время и более активными операциями дать знать за границу о районе нашего пребывания; к тому же ждали прибытия Мазепы; понятно, что при втором решении оставались все положительные влияния нашего пребывания на оккупированных россиянами территориях; а от угрозы со стороны россиян у нас было оружие. ПРОТИВ второй мысли был бесспорный риск быть разбитыми; потеря амуниции (оставалось десять пятнадцать патронов на ружье и двадцать-тридцать снарядов на пушку); интенсивные операции должны были вызвать ответную контракцию со стороны врага. Короче, первое решение: минимум риска и надежда на отдых; второе – значительный риск, но окончательное решение будет принято при более ясной ситуации; дополнительным мотивом для выбора являлось то, что более активные операции поднимали авторитет нашей армии не только среди населения, Украинской Галицкой Армии, но также и среди поляков, которые должны были почувствовать воздействие нашей работы на фронт.
За первое мнение стояли полковник Никонов (т. в. о. комдива Волынской, потому что Загроцкий болел тифом), полковник Стефанов (командир третьего конного полка[20]) и полковник Долуд (т.в.о. начальника штаба армии). Второе мнение защищали я и Гулый (командующий запорожцами). Омельянович-Павленко прятался за своим мнением. Я мотивировал свое мнение еще и тем, что пребывание в тылу врага должно было стать положительным фактором для нашей дипломатии, которая не должна бы не использовать такого факта (за рубежом никто не знал действительной численности армии).
Тем временем вернулись наши посланцы из Бершади. Ничего конкретного они не привезли, потому что не нашли, с кем официально поговорить; они привезли только собственное убеждение, что без сложности можем «забрать в плен» всю Украинскую Галицкую Армию, потому что там все за нами, кроме русских комиссаров.
Так прошло несколько дней. Было издано два приказа по армии о переходе через р. Буг (чч. 52 и 53, с. Ульяновка), однако оба приказа отменены.
Полученные новые сведения о движении Четырнадцатой Российской Армии с юга на польский фронт еще более убедили меня, что время для прорыва на запад еще не пришло. Такой прорыв, по моему мнению, должен был быть сделан в момент критических боев между россиянами и поляками. Тогда была бы возможность для нас использовать тяжелое положение их обоих. Я в категорической форме заявил, что идти на запад сейчас является вещью недопустимой. Меня энергично поддержал Гулый. Наконец к нам примкнул и Омельянович-Павленко. Остальным не оставалось ничего, кроме как согласиться на дальнейшую борьбу в тылу.
Начались наши демонстрации. Почти одновременно различными дивизиями армия захватила Гайсин, Умань, Ольвиополь и железнодорожный узел Христиновка. Из уездов Гайсинского, Липовецкого, Уманского, Звенигородского, Ольвиопольского оккупационная власть либо исчезла, либо погибла от казацкой руки. Дело дошло до беспорядков в Виннице и других городах Правобережья. В этот раз снова использовали города для печати воззваний.
И. Мазепа, который, собственно, один из членов правительства поддерживал связь с армией, действительно услышал, где мы и ему пришлось больше месяца бродить по нашим следам, догоняя армию, ибо армия, не дожидаясь контракции врага, исчезла в степях Херсонщины.
К этому времени красные россияне проводили агитацию против "професиональной партизанщины" и "бандитизма", не называя имен руководителей. Теперь для них делать подобное было неправильно, потому что население всей Украины через свои организации было хорошо проинформировано, кто и для чего ведет эту "партизанщину". Посыпались проклятия всех коммунистических русских святых на головы руководителей. Всех нас сделали "бывшими царскими генералами", хотя ни один человек в той армии никогда не был русским генералом. Почему меня ругали даже хуже Омельяновича-Павленко? Мне кажется, я ничего такого не сделал, потому что был скорее революционером, чем контрреволюционером. А главное, что знали меня только как революционера. И это не помешало россиянам назвать нас «более злостными контрреволюционерами, чем сам Деникин». Возможно, здесь они были и правы, потому что Деникин хоть и боролся против «Советского Русского Государства», но хотел избавиться только от «Советского», а «Русское Государство» для него было такое милое, как и для московских революционеров, которые смотрели на революцию, как на средство господствовать над миром, а мы все подкапывали – и «советское», и «русское».
Отразились наши операции и на настроениях Украинской Галицкой Армии. Там увидели, что мы не шутим, и начали тоже готовиться к действиям. Галичане выслали из Бершади посланников в нашу армию. Эти посланцы (один из них поручик Сайкевич, фамилия второго мне не известна) догнали Омельяновича-Павленко в Умани, где получили от него какую-то тайную директиву, содержание директивы мне не было известно, ибо я в то время был далеко от Умани.
После сложных маневров в течение целого месяца, больших маршей, порой чрезвычайно рискованных боев армия вышла в назначенный район Аниева, Балты, Бирзули. Цель выхода в этот район указанная в приказе армии ч. 67 от 17 апреля 1920 года: "Чтобы собрать информирмацию о состоянии в районе Ольвиополя, Ольгополя, Бирзули (Балты), Тирасполя и Одессы".
22-24 апреля 1920 года произошли бои, в которых мы уничтожили все силы, бывшие у русских на юге. 25 апреля армия собралась в районе Ананиева, Балты, станции Любашевки. О ситуации на юге в приказе армии ч. 73 от 25 апреля говорится: «По полученным сведениям от собственной агентуры – в районе Одессы, Николаеве значительных вражеских сил нет. В самих городах заметна паника. По тем же сведениям на отрезке Могилев Подольский - Вапнярка коммунисты сплошного фронта не имеют. Наши войска на этом фронте окопались».
Какое количество «наших войск», каково их отношение к полякам, какие они ставят себе ближайшие задачи - мы не знали ничего. Из-за границы никакой информации не получено. Снова без связи с эмиграцией надо было принимать решение, куда идти: на юг или на север.
Одесса, Николаев, Херсон тащили нас на юг. Овладение побережьем Черного моря раскрыло бы перед нами широкие политические перспективы и дало большие экономические выгоды. Все данные говорили за тем, что захватить юг нам будет не трудно.
Правда, был риск, что русские попытаются сбросить нас в море, но где не было риска? Политика говорила за движение на юг.
Подвигаясь на север, мы бы приблизились к Украинской Галицкой Армии и к тем войскам, что там «окопались». Была надежда, что, наконец, мы добудем сведения о нашей внешней политике.
А что, если, собравшись на севере, мы все-таки не будем знать, что нам делать? Подойдя к фронту, мы должны были принимать решение немедленно. А какое, никто не знал, потому что ситуация не была ясной. Движением на север мы сразу ставили себя в полную зависимость от политики Петлюры. Но могло оказаться так, что Петлюра тоже не имеет ни плана борьбы, ни решений или, если и имеет, то такие что не соответствуют ни ситуации на Украине, ни интересам нации. Последнее могло иметь место и потому, что наша эмиграция не была осведомлена о действительном положении на Украине. Здесь снова вынырнула проклятая моральная усталость высшего командного состава армии – казаки же чувствовали себя чудесно. Все усталое тянуло на север: хотелось отдохнуть.
И снова мысли стали делиться. Меня тянуло на юг. Поддерживал меня Гулый, который никогда не знал усталости и любил риск. Возможно, что наше мнение победило бы. Однако случилась очень досадная неожиданность. Эта неожиданность заставила армию двигаться на север. И по сей день жалею, что своевременно не настоял категорически на движении на юг, как сделал в Новой Чертории 6 декабря 1919 года и в районе Гайворона 12 марта 1920 года. Может, тогда бы не пришлось воевать за интересы чужой нации и отдыхать в лагерях за проволокой.
26 апреля в с. Познанка (20 верст на восток от Балты) состоялось совещание командующих дивизиями. В это время мы получили весть, что Украинская Галицкая Армия начала боевые акции против России. Начала она их вполне самостоятельно, даже без уведомления нас. Были также получены сведения, что выступление Украинской Галицкой Армии было сделано в день перехода в наступление поляков.
Мы были почти уверены, что Украинская Галицкая Армия имела достаточно серьезные основания для своей акции, особенно такой поспешной. Думали, что галичане получили приказ от своего зарубежного политического центра о помощи полякам. А это могло произойти только при отказе поляков от Восточной Галичины. Потому что невозможно было иначе объяснить, что галичане, ни с того, ни с сего, выступили совместно с поляками.
Судьба нации решается там, где льется кровь. Армия, не ограничивающая свою задачу парадами, обязательно пойдет туда, где идет бой .Как магнит тянет к себе железо, так бой притягивает войско. Нет более аморального поступка для войска, чем знать, что братья ведут бой, но при этом оставаться в бездействии и не напрягать всех усилий, чтобы своевременно помочь своим.
Поднепровская Армия отправилась на север. Первый раз после Любара мы пошли по течению. Свою к тому времени свободную волю мы подчинили событиям, которые возникли помимо нашего желания.
В Ольвиополе армию догнал И. Мазепа. Он тоже согласился с нашим решением. К сожалению, те сведения, которые он привез, ничего нам не дали, так как И. Мазепа догонял нас больше месяца. Во время его выезда на Украину ничего конкретного в плане взаимоотношений Польши и Украины решено не было, хотя переговоры и велись. Ол. Удовиченко формировал дивизию, и не было никаких данных, чтобы поляки хотели нас обезоруживать.
В районе Ольгополя к армии присоединилась Галицкая конная бригада Шепаровича. Эта бригада тоже сделала марш из под Тирасполя до Умани для соединения со своими.
29 апреля в приказе по армии ч. 75 было сказано: «Киевская дивизия сообщает, что 25-26 апреля на станции Вапнярка произошел бой между галицкими частями и коммунистами (россиянами). В результате боя часть галичан (около сотни) была обезоружена и направлена в Тульчин; а остальные отошли на юг в направлении Каменки».
Требовалось спешное движение на север, потому что разоруженным грозил расстрел. Опоздание грозило тем, что россияне, разгромив галичан, повернутся на нас.
1, 2 и 3 мая армия вела бои в районе Тульчина, Вапнярки, Комаргорода, Крыжополя. Мы уничтожили центр четырнадцатой Российской Армии, однако Украинской Галицкой Армии не помогли. Часть ее была разоружена русскими и расстреляна, а другая часть пошла как пленные в польские лагеря.
А мы о том и не знали. Я носил при себе предписание Командующему армией выработать условия присоединения Украинской Галицкой Армии к нам. Не пришлось его использовать, потому что Украинской Галицкой Армии не стало. Об этом мы узнали позже.
Красные русские, обессиленные выступлением Галицкой Украинской Армии и нашими операциями в районе между Бугом и Днестром, отошли далеко на восток и на юг. А за ними на Украину пришли поляки. Европа и целый мир читал о победе польского войска.
Мы оказались на фронте рядом с поляками. Руководители больше не вели политики, а только воевали. Мы оказались перед фактом уничтожения Украинской Галицкой Армии и отказом Петлюры от Галичины, Холмшини и Волыни в пользу Польши.
Уже после прорыва польского фронта Омельянович-Павленко писал: «Командирам Запорожской, Киевской, Волынской, атаману Шепаровичу и полковнику Удовиченко... нашей армии предполагается поход на юг для овладения Одесским районом». Не лучше ли было овладеть им тогда, как мы были на юге и имели для этого все возможности?
Нам не пришлось идти в Одессу, потому что это не было в интересах Польши. Варшава руководила нашей политикой и армией.
Наибольшего удивления достойно упрямство Украинской Галицкой армии, с которым она пыталась похоронить свою боевую силу. Их сила была нужна украинскому народу. В мрачные дни осени 1918 года родилась она, и, только встав на ноги, могла защитить свою Родину. От берегов Сяна и гор Карпатских до самого Днепра она пронесла национальный флаг, все больше проникаясь идеей борьбы за Соборную Украинскую Державу. Она оказалась оставленной без политического руководства, не раз неправильно ориентировалась в чрезвычайно сложных политических обстоятельствах и вследствие того ошибалась. Было в ней горящее любовью к Родине сердце, но не было должного политического опыта и выносливости, чтобы холодным умом взвесить все «за» и «против» перед принятием решения. Вследствие этого пришла катастрофа: Украинской Галицкой Армии как организационной силы не стало в ясные и теплые дни весны 1920 года. Это была страшная катастрофа. - Каждая армия, идя в бой, может погибнуть, но погибнуть за свою идею не жалко.
Выступление же Украинской Галицкой Армии против россиян принесло большую пользу врагам, а нам сделало вред. Оно было преждевременным и необдуманным.
Пока еще живы бывшие члены тайного Национального командования Украинской Галицкой Армией, их обязанностью перед Родиной является сообщить, кто из врагов и как именно спровоцировал выступление, приведшее к неоправданной катастрофе.
Помимо других, была у обеих армий одна цель – сохранить себя зимой 1919-20 гг. для дальнейшей борьбы. Украинская Галицкая Армия политически оборонялась. Момент перехода к наступлению был выбран неудачно и, как следствие, поражение – цель не была достигнута.
Поднепровская Армия решила, что лучше бить, чем быть битым. Она все время имела ведущую политическую линию. Ни разу не склонила флаги, ни одного компромисса с врагом! И это ее спасло. Армия нападала на врагов и не только сохраняла себя, но даже увеличивала свою силу. Следствием была победа, потому что мы достигли поставленной цели.
Не вина нашей армии, что после того, как она отдала себя в распоряжение наших политиков, ей пришлось воевать не за собственную идею, а за идею польской нации. Для нас было бы лучше решать политические вопросы без отдельного политического руководства, потому как политическое руководство лучше не иметь, чем иметь его отдельно.
Неудачная политика привела Поднепровскую Армию туда, где уже находилась Украинская Галицкая Армия – за польскую колючую проволоку. Армия не сумела своевременно объединиться. Это сделали за нас политики, объединив нас в неволе. Подчинение нашей политики политике Москвы и Варшавы неизбежно должно подчинить и нашего казака российскому солдату и польскому жовниру.
Глава VI. Борьба армии с анархическими элементами. Еврейский вопрос. Провокации россиян. Неоправданный страх евреев.
Еще когда армия маршировала в район Любара, Главное командование дало распоряжение, остаться в армии только «желающим», добровольцам. Все, кто не хотел дальше вести борьбу, армию остались и разошлись. Итак, из Любара отправились только желающие.
Что за люди были эти желающие? Обычное войско из профессиональных наемников или нет? Бесспорно, с армией осталась определенное количество людей, для которых идея освобождения Украины играла второстепенную роль. Однако таких людей было очень мало. Среди них были люди, ищущие риска, а порой и материальных выгод. Но остальные, около 97-98 процентов армии, являлись людьми, ставившими волю Родины выше всего. Имея такой состав частей, командованию, в общем-то, не приходилось сильно напрягаться для борьбы с анархиствующими элементами в самой армии. Очевидно, что, опасаясь за свои жизни, эти элементы оставили армию очень скоро.
Совсем иначе дело обстояло с анархическими элементами вне армии. Они использовали любые, способствовавшие их деятельности, моменты. Господство Добровольческой Армии с ее погромной идеологией не могло не оставить следов. После отступления офицерских отрядов этой армии в больших и малых городах оставались сорганизовавшиеся банды. Этих банд не было в селах, потому что крестьяне были готовы к сопротивлению. В городах же дело с самоохраной выглядело гораздо хуже. Однако понемногу и здесь население организовалось, а грабители были вынуждены скрываться. Зато были случаи, когда они использовали момент прихода какой-нибудь части, особенно среди ночи, вылезали из своих щелей и в течение часа, пока утомленная часть располагалась, делали свое позорное дело. В такие минуты население не знает, кто пришел к ним и боится ловить воров сразу. Когда же сам командир части хотел поймать преступников, то последние исчезали, но бывали случаи, что население или войско ловили преступников, которых расстреливали или после суда или по приказу старшего командира, когда не было сомнений в вине пойманного; последние случаи происходили только при захвате на месте преступления.