и таящейся в нем опасности, когда только начала летать. Капитан Жирар научил ее, что единственный способ побороть этот страх — помнить, что управляешь самолетом ты, и он сделает то, что ты скажешь. Ничего страшного не случится. Вот так просто.
Флора повернулась к Генри и запела, жалея, что вообще его заметила, но эту ошибку легко можно забыть. Переживания — это всего лишь топливо, которое нужно сжечь, и она его сожжет.
К концу песни ее спина взмокла от пота. Последняя высокая нота воспарила вверх и камнем рухнула вниз, отскакивая от твердых поверхностей в зале и проникая в мягкие. Толпа взорвалась аплодисментами. На душе полегчало. «Я справилась! Все хорошо!»
Флора отвела взгляд от Генри и позволила себе улыбнуться, прежде чем исчезнуть за кулисами, не обратив внимания на недоуменный и обиженный вид Грэди.
Она смотрела Генри в лицо и по-прежнему владела собой, а значит, сумеет пережить происходящее, чем бы оно ни было.
Глава 16
Четверг, 6 мая 1937 года
Игра не шла из головы, пока Любовь шагал по улицам Сиэтла в облике Джеймса Бута, проходя мимо мужчин с запавшими глазами и картонными табличками о поиске работы. Время шло, миновала уже неделя, апрель сменился маем. День стал длиннее, земля покрылась молодой порослью, и в город наведалась Смерть. Она без предупреждения материализовалась в гувервилльской лачуге, где Любовь лежал на топчане и смотрел на небо сквозь трещины в потолке.
— Не понимаю, как ты вознамерился принести хоть какую-то любовь в эту грязищу. — Она села на перевернутый ящик из-под персиков. Свеча на полу снизу подсвечивала ее лицо, и тени подчеркивали ее усталый вид, пусть голос и источал высокомерие. — Вот честно, ты облегчаешь мне задачу.
— Ты удивишься. — Любовь нашел бутылку вина и два стакана. Вино было хорошим, купленным во время короткого визита во Францию.
— Красное? — спросила Смерть.
— Я больше не стану предаваться суевериям. Не дам тебе этого преимущества.
Смерть отпила вина. Любовь поднес стакан к губам, но не пригубил.
— Что ты натворила в Испании… — Голос сорвался.
— Прекрати. — Смерть подняла руку, пресекая дальнейшие слова.
— Ты не знаешь, через что я прохожу.
— Иногда… — Любовь помолчал, взвешивая слова перед тем, как бросить их ей в лицо. — Иногда мне кажется, что у тебя совсем нет сердца.
— Ты ничего не знаешь о моем сердце.
— Зачем ты пришла?
Смерть глотнула вина, как всегда пряча свои мысли. Любовь попытался прочесть их по ее лицу, но ничего не получилось.
— Сказать тебе, что еще не слишком поздно.
— Для чего? Для тех людей в Испании уже точно все кончено.
— Отдай мне ее сейчас, — предложила Смерть, — и я не заберу у твоего игрока больше никого.
— Отменить игру? Ты к этому ведешь? — Раньше она никогда так не поступала. Но опять же, она никогда не выглядела так плохо. Любовь даже подумывал спросить, как у нее дела, не может ли он чем-то помочь, но тут же упрекнул себя за такую глупость. Смерть волновалась, боялась его победы.
Любовь усмехнулся и допил свое вино. Смерть обернулась кошкой
и шмыгнула в ночь. Свеча догорела. Любовь наполнил стакан и опустошил его в темноте. Он ошибся, высмеяв Смерть. Нужно быть осторожнее.
Глава 17
Никому не по душе, когда над ним смеются, а Смерти так особенно. На сей раз она не отправилась далеко, за океан, а всего лишь перенеслась на Восточное побережье, где требовалось провернуть два дела. Если Любовь не желает отменять игру, Смерть сделает ее сложнее. Намного сложнее.
Первой остановкой стал город Лейкхерст в штате Нью-Джерси, где Смерть задержалась на военном аэродроме, глядя в небо. В стильном черном костюме и красной шляпке она выглядела ухоженной и современной, хотя чувствовала себя так, будто набита пеплом конца света.
День выдался ветреным, в воздухе пахло пылью и озоном. Собирались тучи, собирались и люди. В семь вечера на горизонте показался серебристый дирижабль, отбрасывающий на землю густую черную тень. Аппарат походил на слепого кита и являлся самым большим в мире воздухоплавательным средством. Люди уже покорили
сушу и море, а с «Гинденбургом»[8] овладеют и небом.
Смерть поправила шляпку и нехотя растянула губы в улыбке. Из толпы на земле замахали дирижаблю, и капитан резко сменил курс,
теперь летя к заходящему солнцу. Смерть видела, о чем он думает, так же явственно, как тень дирижабля. Капитан был на грани срыва. Улыбка Смерти превратилась в оскал.
Через четыре минуты он вновь предпринял попытку приземлиться. Смерть убрала перчатки в сумочку и шевельнула пальцами, меняя направление ветра. Люди вокруг не заметили ее трясущихся рук и выступившего на лбу под шляпкой пота.
Капитан, борясь с ветром, вновь повернул дирижабль, теперь в сторону, противоположную меркнущему горизонту. Смерть воздела руки ладонями к небу. Чтобы выровнять накренившийся дирижабль, команда начала сбрасывать воду: сначала триста литров, затем еще триста, и наконец пятьсот с лишним. Вода обрушилась на землю, но никто в толпе не возмутился налетевшим туманом, смешавшимся с потом и пылью.
Какое-то время казалось, что это сработало. Воздушное судно выровнялось в последних лучах заходящего солнца. Экипаж сбросил с носа стометровые причальные канаты, а работники аэродрома должны были прикрепить их к лебедке и посадить «Гинденбург».
Первый канат закрепили, дирижабль качнулся, и сотрудники наземной службы поспешили ко второму канату. Затянутое грозовыми тучами небо продолжало темнеть. Затем наверху огромного воздушного корабля затрепетала пропитанная химическим раствором ткань, натянутая на алюминиевый каркас. Движение было настолько мимолетным, что могло бы показаться игрой света.
Однако это было не так. В последующие тридцать безумных секунд дирижабль оказался охвачен огнем, который сожрал ткань и превратил металлический скелет в кучу искореженных красных костей. Пристегнутый к земле, раненый «Гинденбург» корчился в агонии. Все вокруг кричали. Смерть наблюдала за жадным пламенем, узнав о котором, Любовь, без сомнения, снова расчувствуется.
Смерть собирала отлетающие души, словно цветы, украшая свой разум остаточным человеческим опытом, а пылающий огонь согревал
ее своим теплом. Голодная, в дыму и пламени она искала капитана. Его душа ненадолго утолила бы ее голод теперь, когда ей требовалась вся доступная сила и утешение.
Она обошла корабль, высматривая капитана и волнуясь, не сгинул ли он в огне незамеченным. Разочарованная, она уже собралась
уходить, но тут почуяла что-то за спиной. Остановилась и оглянулась через плечо, припорошенное еще теплым пеплом. А вот и он, с обгоревшим лицом, рвется на борт в тщетной попытке спасти еще несколько безнадежных душ.
Было бы чудесно поцеловать его лицо, почувствовать на губах жар
и копоть, вдохнуть его навсегда искалеченную сущность. Смерть уже собиралась погнаться за капитаном, но тут первый помощник ее опередил, оттащив командира от потерпевшего крушение дирижабля. Капитан сопротивлялся, но в конце концов обессиленно рухнул на землю. Живой! Пусть исполосован шрамами как снаружи, так и внутри, но он мог жить, и Смерть ему позволила.
Она найдет его позже; честно говоря, будет даже лучше, если он как следует потомится в горько-сладком рассоле дожития.
А сейчас нужно торопиться, чтобы не опоздать на поезд.
Глава 18
Суббота, 8 мая 1937 года
Флора готовила завтрак, когда бабушка взмахнула утренней газетой.
— Боже всемогущий, — ахнула она. — Ты это видела?
Флора бросила взгляд на заголовок. «КРУШЕНИЕ “ГИНДЕНБУРГА”: 35 ЖЕРТВ»
— Можно? — Пока колбаса шкворчала на сковороде, Флора из-за бабушкиного плеча прочитала о катастрофе, случившейся два дня назад. Никто не знал, что послужило ее причиной, но некоторые комментаторы с радостью предполагали, что это сам бог препятствует людям, вторгающимся в его небесное царство. Флора в этом сомневалась. Иногда трагедии случаются сами по себе. Например, гибель ее родителей.
Однако при виде фотографии загоревшегося цеппелина к горлу подкатила тошнота. Флоре было несложно представить ужас людей, к которым подбирались языки пламени, а они сами висели в двадцати метрах над землей, удерживаемые в воздухе взрывоопасным газом.
— Я боюсь, что ты летаешь. — Бабушка взяла у Флоры тарелку. На календаре была суббота, и бабушка по традиции проводила утро в
халате. Традиционным был и субботний завтрак: тост с корицей и жареная колбаса.
— Я ведь не на дирижабле летаю, — возразила Флора и откусила кусок колбасы. — Предпочитаю самолеты.
— Не говори с набитым ртом, — попеняла ей бабушка. — Самолеты, дирижабли… Все они одним миром мазаны, лезут в божье голубое небо.
Флора проглотила колбасу.
— Если бы Господь столь ревностно оберегал небеса, не было бы никаких птиц.
— Это он пустил туда птиц, — возразила бабушка. — А людям крыльев не дал. Вдруг авторы этой статьи правы? Вдруг Господь не хочет, чтобы ты этим занималась?
— Если он не хотел, чтобы я летала, — сказала Флора, беря чашку
с кофе, — зачем наделил меня столь страстным желанием парить в небесах? — Она отхлебнула ароматного напитка, и кофе восхитительно обволок горло, одновременно успокаивая и даря бодрость. Как здорово, что бабушка наконец-то разрешила его пить! — Я не умру в воздухе, бабушка, обещаю.
Бабушка отодвинулась от стола и вздернула подбородок, как всегда, когда ей перечили.
— Ты не вправе давать такие обещания, Флора. Веди себя кротко, а то я помру от беспокойства.
— Прости меня, бабушка, — повинилась Флора. Протянула бабушке руку, и та взяла ее и трижды стиснула. «Я люблю тебя». Флора в ответ пожала бабушкину руку четыре раза. «А я тебя больше».
— Я помою посуду, ты сиди. Положи ноги на стул.
Флора не напрасно тревожилась: бабушку с каждым днем все сильнее мучила одышка. И она постоянно растирала распухшие лодыжки. Бабушка никогда не жаловалась, но Флора понимала, что ее мучают боли в ногах.
— Помоем вместе, — настаивала бабушка. — Дружно не грузно, а врозь хоть брось.
— Сиди, бабушка. Пожалуйста, — попросила Флора. — Не могу спокойно есть, когда ты тут суетишься.
— Минуточку. — Бабушка открыла буфет и достала банку с надписью «САХАР». Вынула оттуда пачку мелких купюр, которые
явно копила долгие годы. — Ты правда хочешь летать?
— Больше всего на свете.
— Тогда вот. Позволь тебе помочь. Знаю, этого не хватит, но я верю, что нужно следовать зову сердца.
— Нет-нет, — запротестовала Флора. — Бабушка, это твои деньги, они могут тебе понадобиться.
Бабушка села, и Флора услышала, как натужно она дышит.
— Это для исполнения твоей мечты. Для того и живу. — Она положила деньги на стол. — И точка.
Было ясно, что спорить бесполезно, и Флора сдалась. Она примет деньги, чтобы порадовать бабушку, но тратить их не станет. Тайком положит обратно в банку. Как бы ей ни хотелось летать, от бабушки она ни цента не возьмет. Просто не сможет. Да и этих денег все равно не хватит. Мысль о том, сколько всего отделяет ее от мечты о кругосветном полете, лишала почвы под ногами. Сначала нужно накопить достаточную сумму, чтобы претендовать на приз Бендикса. Потом уговорить капитана Жирара одолжить ей самолет. Затем победить, и даже если получится взять кубок, выигранного будет недостаточно для покупки собственного самолета, что и говорить о необходимом топливе и плате штурману за кругосветку. От этих мыслей хотелось рвать на себе волосы. Флора съела немного тоста, хотя кусок уже не лез в горло, и проводила бабушку в уютную гостиную подальше от посуды.
— Принеси мое одеяло, ягненочек, я уже почти его доделала, — попросила бабушка.
Пока пожилая женщина шила, напевая себе под нос, Флора убрала
в кухне. Моя посуду, она вспомнила день, о котором почти забыла: день, когда в город прибыл Чарльз Линдберг. И мальчика, который чуть не переехал ее на велосипеде. Отскребая сковороду, Флора задалась вопросом, каким он вырос. Было в нем что-то притягательное, в том мальчике, который проводил ее домой, хотя не был обязан, и с радостью съел бабушкин имбирный пряник. И он с такой охотой рассказал Флоре, каково было пожать руку знаменитому летчику, что она как будто сама ее пожала.
Хотя в ее воспоминаниях мальчик был маленьким, сейчас он уже почти взрослый мужчина. Флора попыталась представить, как он выглядит сейчас, и на ум пришел Генри. Несомненно, это потому, что
он часто приходит в клуб ее послушать. Слегка рассердившись на себя за такие мысли, она переключилась на повседневные заботы: домашние хлопоты и кучу дел, с которыми надо разобраться до вечернего выхода на работу.
Флора вымылась и оделась, а на пути к двери бросила последний взгляд на огненный шар, ранее бывший самым крупным летательным аппаратом в мире, но тут же приказала себе выбросить его из головы. Да, трагедия, но всей стране сейчас нелегко. И самой Флоре вряд ли суждено погибнуть в подобной катастрофе. Незачем тратить нервы на беспокойство по этому поводу.
Глава 19
Четверг, 6 мая 1937 года
«Яблоко. Яблоко, которое подтачивает червь». Так думала о себе кузина Итана Хелен Стронг. Что-то с ней не так, какая-то червоточинка внутри. Она задавалась вопросом, как так вышло, что все остальные выросли чистыми и правильными? Как они посмели? Это подспудное возмущение и подталкивало ее грубить окружающим. Ей не хотелось так себя вести, но иначе она не могла.
А в последние пару недель дела шли из рук вон плохо. Хелен не жалела об инциденте на балу дебютанток. Джарвис Бик заслужил удар коленом в пах после того, как сказал Хелен, что никто на ней не женится, ведь он видел, как она целует Майру Томпкинс в закутке гардероба. К тому же паршивец застал их, когда Хелен только начала получать удовольствие. (У Майры был чудесный ротик, словно спелая вишенка).
Хелен, вообще-то, и не хотелось выходить замуж, но как он посмел такое заявить? Теперь по его вине ее отправляют на запад, чтобы она там болталась, как конфета на ниточке, перед глупым кузеном Итаном. Короче, по множеству причин Хелен хотелось напиться вусмерть и опоздать на поезд. Она до последнего подождет в Зале для поцелуев
под отелем Билтмор[9] в здании Центрального вокзала, и будь что будет.
— Я лучше умру, чем туда поеду, — пробормотала она и подняла глаза. Перед ней стояла ее точная копия, одетая в такой же дорожный
костюм в горошек. Незнакомка улыбалась, довольная встречей. Хелен отхлебнула виски из припрятанной в книге фляжки и зажмурилась, желая прогнать видение.
Ее двойник не исчез, как старая добрая галлюцинация. Девушка села рядом, сняла перчатки и взяла Хелен за руку. Из Хелен в незнакомку заструилось что-то непонятное, но тяжелое и ужасное, отчего та была рада избавиться.
— Иди за мной, — шепнула Другая Хелен.
Хелен с удовольствием последовала за ней, ощущая неземное блаженство. И что ее раньше волновало? Она не помнила. Они прошли под высоким бирюзовым потолком вокзала с его странной
перевернутой вселенной[10]. Одинокий шарик, наполненный гелием, приклеился к звездам. Девушки вышли на перрон, и бетон под ногами задрожал от лязга прибывающего поезда. Паровоз поднял прохладный ветерок, который взъерошил волосы девушек и шаловливо приподнял подолы их юбок. Хелен приложила руку ко лбу и сделала неуверенный шаг. Другая Хелен обняла ее за талию.
— Это… — промямлила Хелен. — Я не… что? В голове все перепуталось.
Они стояли на краю платформы. Девушка повернулась, чтобы
посмотреть Хелен в глаза. Было очень странно видеть свою точную копию, но также это было чудесно, как будто наконец встретился человек, способный ее понять. Хелен протянула руку, чтобы коснуться двойника. Они еще несколько секунд постояли, держась за руки. Колени Хелен подогнулись, а глаза незнакомки побелели, но она не отвела взгляда. Хелен почувствовала, что жизнь ее покидает, и увидела, как образы из ее прошлого проплывают в глазах напротив.
А потом она осталась стоять на платформе, ничего не понимая, а незнакомка, смутно ей кого-то напоминающая, села в поезд.
Девушка — как ее зовут? — не могла вспомнить, как оказалась на вокзале и куда собиралась отправиться. Она не помнила ничего ни о своих планах на будущее, ни о печалях прошлого. Не помнила даже как выглядит.
Люди помогли ей, положили в палату с белыми стенами и зарешеченными окнами в тихой больнице. Они шептались, что такую хорошо одетую девушку наверняка станет разыскивать семья. Но за
ней долго никто не приходил. Родные явились, только когда стало слишком поздно.
Глава 20
Вторник, 11 мая 1937 года
Когда пять дней спустя поезд с лязгом и шипением пара въехал на вокзал Кинг-стрит, Смерть не находила себе места. Она могла бы перенестись из Нью-Йорка в Сиэтл мгновенно, но не хотела встречаться с Любовью, будучи полной душ с «Гинденбурга» и воспоминаний Хелен. Она поехала на запад на поезде, как обычный человек, и всю дорогу попивала чай и ела черствые бутерброды, разглядывая толпу душ в облачении тел из плоти и крови. Смерть притворялась, что они не манят ее к себе, и заговаривала с людьми, только когда к ней обращались.
Ее самообладание пошатнуло и то, что вокзал Сиэтла был выстроен по образцу венецианской кампанилы, и это напомнило ей, что игра закончится там же, где началась. Вдобавок вокзал находился всего в нескольких кварталах от «Домино» и недалеко от особняка Торнов, где ей предстояло жить, и небольшого зеленого домика, куда она наведалась семнадцать лет назад. Все элементы их Игры собрались в горлышке песочных часов, и уже совсем скоро последние песчинки пересыплются в их нижнюю часть.
Смерть медленно сошла с поезда. Генри и Итан ждали на платформе, готовые приветствовать ее в своем доме.
— Кис-кис, — поманила их Смерть.
Итан обнял ее за плечи и неловко клюнул в щеку.
— А ты не очень-то рад меня видеть, кузен, — заметила она. Огромный паровоз за спиной выпустил клуб пара, обжегшего их
руки и лица.
— Я всегда рад видеть тебя, Хелен, — усмехнулся Итан. — Даже когда ты пинаешься, обзываешься, подсовываешь ночью пауков в постель. Общаться с тобой одно удовольствие. Поверить не могу, что в последний раз ты приезжала так давно.
— Тогда мы были детьми, — напомнила Смерть. Нынешнее имя многое для нее значило, и Любовь так и не простил ей ту тысячу
кораблей. Откуда ей было знать, что война продлится десять лет и в ней погибнет полубог? — Сейчас мы выросли.
— У тебя так много багажа, — заметил Итан. — Надолго приехала?
— Как получится, — ответила Смерть. Посмотрела на Генри и послала ему обольстительную улыбку. — А кто твой друг?
Смерть радовалась, пожирая Генри глазами. В отличие от Итана он не был красив, как кинозвезда, но было что-то притягательное в щербинке между его передними зубами и непокорных вьющихся волосах. Ей нравились его скулы, квадратный подбородок и овал лица.
Она не спеша достала из сумочки пудреницу. Раскрыла ее и придирчиво рассмотрела свое отражение под разными углами. Нынешний облик стал уже привычным и полюбился. Смерть припудрила нос, нанесла на губы красную помаду, а потом взяла Генри под руку и собралась с духом. Она почти дома.
***
Из-за кризиса у Торнов из слуг остались только горничная и кухарка, поэтому Генри и Итан сами подняли багаж наверх в комнаты Хелен. Когда они закончили, Хелен и миссис Торн ждали их у подножия лестницы. Миссис Торн держала корзину со срезанными тюльпанами.
— Они божественны, — похвалила цветы Хелен. — Свежие-свежие. Как будто еще не поняли, что их срезали. — Она лукаво улыбнулась Генри. — Я мигом переоденусь.
— Итан, дорогой, — сказала миссис Торн, протягивая сыну корзину. — Подержи, пожалуйста, цветы, пока я составляю букеты. Хелен переодевается в костюм для игры в теннис. Сказала, что с удовольствием сыграет. Я подумала, что Генри…
Хелен поднималась по лестнице, а Итан сцепил руки за спиной в замок, как солдат, стоящий по стойке «вольно». Он не собирался выполнять просьбу матери.
— Ты знаешь, что скажет отец, если увидит, как я с тобой букеты составляю.
— О, — выдохнула миссис Торн, не в силах подобрать подходящих слов.
— Я помогу, — вызвался Генри и потянулся к корзине, но миссис Торн не сдавалась.
— Я лучше поиграю в теннис, — сказал Итан. — Даже с Хелен.
— Итан! — одернула его мать. — Как грубо.
— Я с радостью помогу. — Генри снова потянулся к корзине, и миссис Торн неохотно ее отдала. Хелен вышла на площадку второго этажа, на сей раз одетая в белую юбку и блузку без рукавов.
— Ну что, кто со мной сыграет? — крикнула она. — Готова убить за глоток свежего воздуха. — Она многозначительно посмотрела на Генри.
Тот пожал плечами и поднял повыше корзину с тюльпанами.
— Боюсь, у меня обе руки заняты.
— Я тут подумала, что сама прекрасно справлюсь с букетами, — заторопилась миссис Торн. Взяла тяжелую стеклянную вазу и кивнула
в сторону корзины. — Просто поставь ее на стол, Генри.
— Я с тобой сыграю, — сказал кузине Итан. — Подожди минутку.
— И ты иди, Генри, — увещевала миссис Торн. — Я настаиваю.
— Только когда здесь закончим, — ответил Генри. По правде говоря, в присутствии Хелен ему было неуютно. Он не знал, хорошо это или плохо. Но не намеревался проводить в ее обществе больше времени, чем должен.
— Вы когда-нибудь задумывались, — начала Хелен, спускаясь по лестнице, — чувствуют ли цветы боль, когда их срезают? — Она взяла из корзины тюльпан. — Похоже ли, что он страдал?
— О Хелен, — отозвалась миссис Торн, — какое любопытное замечание. Уверена, Генри ни о чем подобном никогда не думал.
Так и было. Но Генри сразу понял, что больше никогда не сможет посмотреть на цветок, не задавшись вопросом, страдал ли он и думал ли кто-либо о его чувствах.
Минуту спустя Итан слетел по лестнице с двумя ракетками и новой коробкой теннисных мячей марки «слезингер».
— А «данлопов» у тебя нет? — спросила Хелен. Итан ответил ей раздраженным взглядом. — Ой, да ладно, я просто тебя дразню. Поиграем и этой рухлядью.
— Придется играть вдвоем, Генри занят, — предупредил Итан. Хелен взяла у Итана ракетку, похлопала ею по плечу и подмигнула
Генри.
— Разве она не очаровательна? — поинтересовалась миссис Торн, когда Хелен и Итан вышли. — Очаровательная и умная. — Она начала
по одному ставить тюльпаны в вазу. — Вся эта канитель с… ну… она из хорошей семьи, вот что важно. Там, на востоке, они немного… — Она потянула носом и каким-то образом увеличила расстояние между ним и губами, став похожей на обиженную лошадь.
Даже по этим незаконченным фразам Генри понял, что она имеет в виду. И осознав эту перспективу, почувствовал, что его собираются отрезать от чего-то жизненно важного. Он посмотрел на тюльпаны.
— Я рассказывала тебе о школе, которую посещала Хелен? — спросила миссис Торн, ведя Генри в кабинет мистера Торна, и вытерла уже сухие руки о белый фартук.
— Да, — кивнул Генри. Дважды. — Похоже, порядки там были суровые.
— И оценки у нее были высокие. — Миссис Торн склонила голову набок, придирчиво изучая результат своего труда. Подвинула один цветок влево и переставила вазу на угол стола.
Генри кивнул, наблюдая, как цветок медленно возвращается в исходное положение. «Оценки высокие, но их ставили за время, проведенное в кабинете директрисы, где ее обвиняли в возмутительных проступках, не имея доказательств». Он слышал, как родители Итана об этом шептались.
Довольная получившимся букетом, миссис Торн сняла с полки старую фотографию племянницы. Вытянула руку и оценивающе посмотрела на лицо Хелен на снимке и лицо Генри перед собой.
— Что ж, — сказала миссис Торн, ставя рамку с фотографией на место, — думаю, мы закончили. Можешь передать Итану, что ему пора садиться за уроки? — Она разгладила фартук, взяла пустую корзину и
с довольной улыбкой вышла из комнаты.
— Конечно.
Генри подошел к окну, выходящему на запад. Косые лучи клонящегося к закату солнца лились сквозь листву на траву, из-за чего свет казался золотисто-зеленым. Хелен отбила подачу, не выпуская изо рта сигареты. Итан ловко послал мяч через сетку, и Хелен кинула в него ракеткой. Ракетка и мяч вернулись на половину Итана. Тот раздраженно поднял и то, и другое, а хохочущая Хелен упала на траву, перехватив сигарету левой рукой. Итан кинул в нее мячом. Хелен поймала его правой рукой и зашвырнула в живую изгородь.
— Эй! — завопил Итан. — Этот мяч считай что новый!
Он потрусил за мячом. Хелен увидела, что Генри наблюдает за ними из окна. Он отступил в тень, но сразу понял, что выставил себя дураком. Когда он выглянул снова, Хелен послала ему воздушный поцелуй, держа в пальцах окурок. Он набрался смелости помахать в ответ, но Хелен уже переключилась на Итана, который вылез из-за кустов и явно готовился отомстить.
Генри вышел на улицу, чтобы позвать друга. Хелен тоже вернулась
в дом. Генри задумался, привыкнет ли он когда-нибудь к ее руке на своем локте — холодной и твердой, даже через ткань пиджака. Он не думал, что ощущение будет таким, и если быть до конца честным с собой, его мало волновали духи Хелен и их запах пополам с табаком. Но, возможно, к этой девушке ему нужно привыкнуть. Может быть, понять это и значит стать взрослым.
***
За ужином Генри сидел напротив Хелен, которая заняла почетное место справа от миссис Торн.
— Должно быть, после такого долгого путешествия ты с голоду умираешь, дорогая, — обратилась хозяйка дома к Хелен, которая к ужину переоделась в черно-белое платье в полоску и приколола к груди эмалевую брошь в форме алой розы.
— Признаюсь, я действительно проголодалась, — кивнула Хелен и отпила красного вина из бокала. — Хотя в пути кормили достаточно хорошо. — Она подняла вилку и занесла ее над тарелкой.
— Это ягненок с карри, — пояснила миссис Торн. — И вальдорфский салат. А на десерт — шоколадный торт.
Аннабель указала на баранину:
— Я не хочу… вот это желтое. Можно мне просто хлеба с маслом?
— Это тюремный паек, Аннабель, — одернул дочь мистер Торн. — Ты съешь то, что подала твоя мать, и тебе все понравится. Даже если оно… о, неважно. Не понимаю, почему ты не попросила Глэдис запечь окорок. Все любят окорок.
— Полагаю, это жутко модно, — ввернула Хелен. — Ну, за исключением салата. Его в Нью-Йорке подают давным-давно. Но ягненок с карри! Ничего себе!
Генри восхитился: все, что Хелен произносила при старших Торнах, было безукоризненно вежливым. Но что-то в ее манере говорить, манере держаться — может быть, ее медленная улыбка — отталкивало. Даже казалось опасным, как бы глупо это ни звучало.
— На вид похоже на кошачий корм, — заметил Итан.
— Итан! — несмотря на упрек, мистер Торн подавил смешок.
— Что ж, тогда я, наверное, отчасти кошка, — улыбнулась Хелен.
— Мне ягненок кажется божественным. — Она положила кусочек в рот и принялась жевать, блаженно прикрыв глаза.
Миссис Торн казалась польщенной тем, что у нее появилась союзница.
— Генри, — произнесла она, — ты ничего не хочешь сказать Хелен? Или спросить о ее путешествии?
— Я лучше поговорю об окороке, — ввернул Итан. — Хелен, а окорок тоже в моде?
— Или о хлебе. — Аннабель соскользнула со стула так, что над краем стола виднелись только глаза. — Я обожаю ржаной. Он жутко божественный.
Генри пытался придумать, о чем спросить Хелен, чтобы не касаться темы еды. Он почувствовал, что Хелен на него смотрит, поднял глаза, но тут же смущенно потупился. Она засмеялась и допила свое вино. Теперь ее губы и зубы потемнели.
— Какая погода была в пути? — Лучшее, что он смог сочинить.
— В поезде? — Хелен промокнула губы салфеткой. — Думаю, никакой грозы. Хотя когда я уезжала с Восточного побережья, погода была отвратительная. Гром, молнии, я до чертиков трусила.
— Гроза, — кивнул мистер Торн. — Из-за нее и «Гинденбург» потерпел крушение. Если бы они шли на посадку здесь, где подобные бури редки, трагедии бы, скорее всего, не случилось. Но нет, они начали в Германии, потом Рио, и наконец Нью-Джерси. Нью-Джерси!
— Он произнес это так, словно Нью-Джерси — прихожая преисподней.
Все на минуту замолчали, и в столовой раздавался только стук вилок по фарфору. Генри посмотрел в окно на сумеречное небо и почувствовал, как тянет в груди, словно кто-то издалека зовет его по имени.
— Мама, — нарушил тишину Итан. Он прижал руку к груди и побледнел. — Мне что-то нехорошо.
— Что такое, Итан? — забеспокоилась миссис Торн.
Он взял стакан с водой и пил, пока не закашлялся.
— Наверное, нужно выйти подышать. Может быть, даже проехаться. — Он и вправду выглядел больным.
— Можно мне с тобой? — спросила Хелен.
Миссис Торн встревожилась: