— Сколько нужно денег? — спросила она.
Хелен назвала сумму, услышав которую, Флора побледнела. Придется опустошить весь сейф, а потом как-то объяснить это Шерману... Этого разговора она боялась больше всего на свете.
— Не хватает, да? — фальшиво посочувствовала Хелен. Проигнорировав вопрос, Флора спросила:
— Где, говоришь, твоя машина?
— Ничего подобного я не говорила. Равно как и не предлагала тебя подвезти, но если ты очень попросишь... — Она хищно улыбнулась.
— Пожалуйста, — выдавила Флора.
Хелен оглянулась через плечо.
— Иди за мной.
Глава 39
Хелен мчалась к «Домино», как будто ей жить надоело: слишком быстро, не обращая внимания на другие автомобили. Когда она доставала сигарету из сумочки, машину вынесло на встречную полосу, но Хелен лишь истерически расхохоталась. Флора надеялась, что Хелен никогда не захочет сесть за штурвал самолета. Это плохо кончится.
Когда они прибыли к «Домино», Хелен беззаботно подкрасила губы.
— Пошли?
— Куда? — Флора потянулась к ручке.
— Пойдем внутрь и возьмем деньги на залог, конечно. — Хелен сжала губы и посмотрела на свое отражение в зеркале заднего вида.
— Здесь наши пути расходятся, — отрезала Флора. — Спасибо, что подвезла.
Хелен и слышать ничего не желала:
— Хочу побывать в клубе, о котором столько наслышана.
Флоре хотелось из принципа ей отказать, но также хотелось продемонстрировать, что «Домино» — это не просто клуб, а нечто особенное. Что-то, построенное ее семьей. Что-то, чем восхищался Генри. Что-то, чему удалось пережить многое.
— Ладно. — Она достала ключи и направилась к двери.
Они зашли в клуб, миновали портрет ее родителей, спустились по лестнице и повернули налево в кухню, где Чарли уже трудился над вечерним меню. Пахло вкусно: томленым мясом и кукурузным хлебом.
|
|
— Я бы предложила тебе перекусить, но знаю, что ты торопишься,
— вежливо сказала Флора.
Оставив Хелен на кухне, она пошла в кладовую, открыла сейф и вытащила все деньги, надеясь, что Чарли ни о чем не спросит. Когда она вернулась, Хелен сидела за столом, а Чарли опирался на столешницу, прижимая руку ко лбу.
— Что-то мне нехорошо, мисс Флора.
— Тогда иди домой, Чарли, — разрешила она. — Я сама тут все закончу.
— Но Шерман еще не вернулся. Одна вы тут не справитесь, и, смею сказать, в зале еще полно работы.
— Все нормально, Чарли. Иди домой. Я знаю все твои рецепты и скоро вернусь. Позову девочек помочь. Справимся. Нельзя готовить, когда ты болен. А накрыть на столы — пустяки.
Чарли выглядел неважно, и Флора надеялась, что это не заразно.
— Так неожиданно поплохело, — пожаловался он.
— Все нормально. Иди, отдыхай.
— Думаю, так и сделаю. Спасибо за понимание. — Он, шаркая, вышел из кухни и побрел по лестнице. Повар снимал комнату в этом же квартале, иначе Флора пошла бы его провожать.
— Что ж, — Хелен медленно повернула голову к Флоре, — не повезло тебе. Он выглядел вполне здоровым, когда мы пришли.
— Такое бывает, — развела руками Флора. — Справимся.
Хелен сидела без перчаток, явно намереваясь задержаться. Зря это она. Флора повела ее наверх, по пути вспомнив о своих перчатках, которые лежали на столе вместе со шляпой Генри. Она сделала мысленную зарубку забрать их, когда проводит Хелен.
У выхода гостья спросила:
|
|
— Что, никакой экскурсии?
— Нет времени, — вздохнула Флора. — Прости. Еще раз спасибо,
что подвезла.
Хелен протянула руку, и Флора ее пожала, лишь бы гостья поскорее ушла. Но когда их ладони соприкоснулись, она почувствовала странный холодок. Мир потемнел, и вот она стоит уже не на тротуаре,
а внутри «Домино» — клуба, каким он был много лет назад. Тело казалось чужим, как будто она под водой и погружается все глубже, а давление с каждой секундой усиливается.
В клубе было шумно и весело. Усатый мужчина в полосатой рубашке и брюках на подтяжках бренчал на пианино рэгтайм. За столами играли в кости. Посетители чокались высокими стаканами, шуршали расшитые бисером платья, женщины с короткими стрижками танцевали с мужчинами в костюмах и поднимали напудренные лица к электрическим люстрам. Все смеялись. Но время явно было другим.
Флора хотела оглядеться вокруг, но не могла управлять своим взглядом. Она словно очутилась в чьей-то голове. Ее мысли прервал мужской голос:
— Что такая красивая девушка делает одна в подобном заведении?
В поле зрения появился бармен, у которого рукава рубашки были закатаны до локтей могучих рук. Он наклонился к ней, перегнувшись через полированную стойку. Рядом со стаканом Флоры виднелись белые женские пальцы.
Положив ладони на стойку, Флора почувствовала, как в нее что-то хлынуло, что-то сильное, старое и пахнущее дугласовой елью. Она словно высасывала из стойки жизнь.
Она ощущала в теле невиданную легкость, совсем как когда самолет отрывался от земли. Фортепианная музыка смолкла. Люди перестали болтать, пить и играть. Девушка, чьими глазами смотрела Флора, повернулась к заговорившему пианисту.
|
|
— Дамы и господа, представляю вам мисс Вивиан Крейн и группу «Старлайт»!
Вивиан Крейн. Ее мама. Живая. Как такое возможно?
Зал взорвался аплодисментами. Флора увидела, как ее мама вышла из тени в освещенное прожектором пятно в центре сцены, встав спиной к зрителям. Даже так она приковывала к себе взгляды. Когда
она наконец повернулась лицом, на нее смотрели все без исключения. Но она глядела только на одного человека. Контрабасиста. Отца Флоры. Сердце Флоры екнуло при виде их вместе, живых.
Заиграла музыка: дребезжание тарелок, протяжный стон кларнета, ритмичный бас в руках умелого музыканта. Вивиан открыла рот, и полившиеся из него ноты больше походили на чувство, чем на голос, и временные уши Флоры услышали в нем любовь и тоску, которая проникала в запястья, горло и сердце. Стало трудно дышать.
Картинка изменилась. Флора все еще была в «Домино», но теперь смотрела на мужчину, который кидал кости. Откуда-то она знала, что под его пальто скрывается форма патрульного полицейского. И знала, что его карманы раздуваются от полученных в качестве взяток денег, которые он просаживал за игрой, время от времени прикладываясь к фляжке с джином.
И вот она уже на улице. Идет снег, и она ждет в длинном элегантном автомобиле с матерчатой крышей с круглыми передними фарами и запасным колесом на багажнике. В открытые окна задувает колючий зимний ветер. Она сидит на пассажирском сидении. Время идет. Идет и снег. Из «Домино» выходят люди. Наконец, спотыкаясь, появляется игрок в кости, которого поддерживает молодой дядя Шерман.
— Точно не хотите чашечку кофе, чтобы протрезветь? — спрашивает он.
Мужчина качает головой.
— Холод взбодрит не хуже. — Он хлопает себя по щекам и идет к машине, а из переулка выходят родители Флоры. Отец поправляет воротник маминой енотовой шубы. Лунный свет отражается от заснеженной мостовой и подсвечивает их лица снизу. Отец наклоняется поцеловать маму, она смеется и тянется к нему, сгибая правую ногу в колене и отрывая от земли.
— С днем святого Валентина, любимый, — говорит она. Нет, нет, нет. Флора знала, что случилось той ночью.
Белый мужчина садится в машину, расточая запах джина. Поворачивает ключ. Мотор чихает и заводится. Пытаясь отъехать задом, мужчина чертыхается, когда машина катится вперед и наезжает на бордюр. Он переключается на задний ход и едет задом, колеса
скользят на снегу. Водитель наваливается на руль и тяжело дышит.
Флора пытается закричать, но губы не слушаются.
Ее родители выходят на дорогу. Флора пытается дотянуться до руля, но рука не двигается. Мужчина за рулем давит на газ. Родители слышат рокот мотора и, все еще держась за руки, поворачиваются к автомобилю. Свет фар выхватывает яркие детали: их глаза, зубы, драгоценности на маме, которые словно упавшие звезды мерцают в темноте.
Водитель дергает ногой, намереваясь ударить по тормозам, но по ошибке жмет на газ. И вот Флора уже на улице и держит на руках отца. Чувствует, как жизнь перетекает из него в нее: мерцающий свет свечей, отраженный декой контрабаса, удар биты по мячу субботним утром, запах кукурузного хлеба из духовки воскресным днем. На короткий миг Флора видит взрывы в ночи, слышит запах пороха, страха и крови, замечает лицо капитана Жирара, освещенное пылающим в ночи пожаром. А потом снова мягкий свет, атласная кожа маминой шеи между ухом и ключицей, поцелуй и личико Флоры — сплошные карие глаза, розовые десны и пухлые щечки.
Руки отпускают отца и обнимают маму, и Флора впитывает воспоминания о подстриженных рождественских елках, горячих пирогах только из печи, весенних тюльпанах и зеленых летних озерах, музыке, идущей к горлу от самой земли. Во всех воспоминаниях, даже
в детских, присутствовало личико малышки Флоры, как будто мама всегда хотела именно ее и всю жизнь копила в себе любовь, которую наконец произвела на свет в виде ребенка.
И тут мама умирает.
Белый мужчина вываливается из автомобиля, спотыкается, машет руками и выдыхает клубы пара в морозную ночь. Его шляпа падает, обнажая бледную плешь, обрамленную редкими седыми волосами. Он бухается на колени рядом с телами и всхлипывает. Брюки быстро промокают. Он прикрывает лицо руками, и Флора видит дюйм кожи и золотые часы на кожаном ремешке, которые он забыл завести.
И вот Флора уже стоит рядом с ним на коленях.
— Пожалуйста, — шепчет он, глядя на нее сквозь пальцы. Он где-то поранил костяшки, а на голове набухала шишка. — Я не знаю, что делать. Не могу так больше жить.
— Вам и не нужно ничего делать, — молвят чужие губы. — Осталось недолго.
— Слава Богу, — вздыхает он и опускает руки на колени.
Флора кладет руку поверх рук убийцы. Образы сменяются как в калейдоскопе: мужчина в майке и штанах сажает в саду деревья, утирая пот с загорелого лба, он же в полицейской форме вручает в участке тряпичную куклу плачущему грязному ребенку, он же, намного моложе, на свадьбе, стальная фляжка с джином в кармане его воскресного костюма. Затем фляжка превращается в графины, а потом в бутылки... и превращает смеющегося гладко выбритого брюнета в мутноглазую развалину, которая сейчас сидит рядом с ней.
— Что происходит? — спрашивает он. — Я вижу...
— Вы видите то же, что и я, — произносят губы. Рука накрывает его руку, и Флору тошнит от горя и потери. Мужчина выпучивает глаза. Вот он младенец в белом крестильном платьице, вот годовалый карапуз делает первые несмелые шаги по изумрудно-зеленому газону, вот ему пять и он катается на пони на деревенской ярмарке, а в десять поднимается на заснеженный вулкан. Вот он шестнадцатилетний в летних сумерках на проселочной дороге целует девушку, которая запускает пальцы ему в волосы, а пять лет спустя женится на той же самой девушке, единственной любви всей его жизни... если не считать джин, бросить пить который не помог даже сухой закон.
— Вы же знаете, я любил ее, — говорит он. — Почти как любил дышать. — Он говорит медленно, с расстановкой, словно каждое слово дается ему нелегко.
— Знаю. Но в этом и проблема любви — она не такая крепкая, как говорят.
— Я не боюсь. Рад, что вы здесь.
— Жизнь намного страшнее смерти.
Он хватает ее за руки.
— Подождите. Я не хочу видеть все. Можно без последней части?
— Его тошнит, и он выкашливает последний выпитый джин.
— Они не страдали. — Взгляд перемещается на тела родителей Флоры, уже припорошенные снегом. — Более того, я позволю вам унести эту часть с собой, когда придет ваше время.
— Я готов нести ее до конца времен, если... если она приведет к...
другому исходу.
— Хорошо. — Она на секунду закрыла глаза. — Но другого исхода не будет. Все умирают. Все. Это единственный конец любой правдивой истории.
Это предложение... Флора его уже где-то слышала. Она отчаянным рывком вернулась в свое тело. Кожа казалась туго натянутой, словно прижатой к костям. Флора вырвала руку, открыла глаза и вновь оказалась у входа в «Домино», совершенно разбитая. Что с ней произошло? Как так получилось, что она увидела последние минуты жизни родителей?
Хелен стояла рядом с ней и смотрела на часы.
— Ты в порядке? Выглядишь так, будто подхватила то же, что и повар.
— Все хорошо. — Не хотелось доставлять Хелен радость лицезреть ее в таком виде. — Генри меня ждет.
— Мы не всегда получаем то, что хотим, — произнесла Хелен. — Мы играем роли, которые нам выдали.
— Намекаешь на то, что я пытаюсь стать кем-то другим?
В лице Хелен промелькнуло недоумение, затем пришло понимание.
— Теперь ясно, как бы ты сказала то же самое.
— Генри меня ждет, — повторила Флора. — Так что прошу
прощения...
— С чего ты взяла, что он все еще там?
— А кто бы уплатил залог?
— Может быть, я оставила записку Торнам, — пожала плечами Хелен.
Флору затошнило. Если мерзавка так поступила, то у Генри ожидаются неприятности. Нужно успеть добраться до тюрьмы первой.
— Не говори мне, что ты его любишь, — предупредила Хелен.
— Ничего подобного.
— Уверена, ты понимаешь все последствия. Ты навредишь Генри.
— И в мыслях нет причинять ему боль.
— Но... — Хелен помолчала, будто подбирая слова. — Ты бы выбрала его, если бы могла?
— Выбрала для чего?
— Думаю, ты знаешь
— А я думаю, что это не твоего ума дело.
— Да ладно тебе, не злись. В других обстоятельствах мы бы подружились. Не так уж много нас разделяет.
— Нас разделяет все, — возразила Флора. — Ты можешь ходить, куда хочешь. Делать, что хочешь. Есть, где хочешь. Мир принадлежит тебе и твоей расе. А мы для вас просто рабы. Ваш мир опирается на наши спины. Нам даже приходится платить вам взятки за привилегию вас развлекать. Но потом вы все равно нас арестовываете.
— Как ядовито, — усмехнулась Хелен. — Мне нравится.
— Мы закончили, — припечатала Флора.
— Пока что да, — кивнула Хелен.
***
Флора миновала половину ступенек крыльца, когда из двери, понурившись, вышел Генри, а по обе стороны от него шагали взволнованные мужчина и женщина. На женщине была шуба и шляпа, мужчина же бросался в глаза своим хмурым лицом.
— Генри? — окликнула Флора. — Прости, я приехала, как только смогла. — Она так торопилась, что забыла перчатки и его шляпу, и поняла это, только заметив его растрепанные волосы.
Генри поднял на нее удивленные глаза.
— А это еще кто? — потрясенно спросила женщина. — Откуда она знает твое имя? Это из-за нее ты сюда попал? Неужели — пожалуйста, скажи, что это не так — неужели ты ее нанял? — Она заплакала.
Мужчина стащил Генри с крыльца мимо Флоры, которая отступила, пропуская их, и выронила сумочку, из которой вывалились деньги и разлетелись по тротуару. Голодные дети в грязной одежде, отиравшиеся у здания, набросились на купюры, как воронье, и растащили почти все, но у Флоры уже не осталось сил за ними гоняться. Опекуны Генри посадили его на заднее сидение автомобиля
и с визгом шин по асфальту умчались прочь.
Глава 40
Проследив, как Флора покинула «Домино», без сомнения, чтобы отправиться в тюрьму с жалкой пачкой купюр в сумочке, Смерть немного отъехала от клуба и припарковала машину. Был разгар дня, своего рода мертвый час для этой округи. Никто не увидел целеустремленную темноглазую девушку в красном платье, вошедшую
в клуб через запертую дверь, открывшуюся от одного касания. Никем не замеченная, Смерть поспешила спуститься в зал, точно зная, с чего начнет, и надеясь, что все пройдет по плану. Она намеревался забрать у Флоры последнее, что держало ее в Сиэтле.
Смерть зажгла свечу и поставила на барную стойку, вдыхая запах расплавленного воска по мере того, как свет одинокого огонька распространялся по залу. Контрабас Грэди, все еще хранивший отпечатки пальцев Генри, лежал в углу сцены. Хотя он был размером со взрослого мужчину, Смерть легко подняла его, протащила через зал и водрузила на стойку. Она положила инструмент струнами вверх, воздавая должное человеческим жертвам, которые люди издревле приносили разнообразным богам, но все их смерти лишь проваливались в ее бездонную пустоту.
Смерть перенеслась на другую сторону барной стойки и принялась собирать бутылки: ром, водка, бурбон, скотч. Расставив их на полированной деревянной поверхности, она открыла первую бутылку и расплескала ее содержимое по инструменту, словно окропляя святой водой труп. То же самое она проделала со второй, третьей и четвертой бутылками. Дерево стонало от этого надругательства. Высохшая дека
впитывала алкоголь, он вливался в эфы[14], капли стучали по задней крышке деки. В воздухе пахло пылью и спиртом.
Смерть положила руки на стойку, вспоминая ту, из которой вытянула жизнь в ночь гибели родителей Флоры. Здесь еще меньше жизни, еще меньше сопротивления огню. Зрелище будет впечатляющее. Смерть взяла свечу и сунула в эф.
Из инструмента повалил дым, дерево покраснело, затем обуглилось. А потом, словно огонь понял, что проголодался, контрабас вспыхнул. Пламя сожрало лужицы протекшего спиртного, оранжевой рекой устремилось в разные концы барной стойки и перекинулось на пол, полки и бархатные шторы.
Смерть взяла перчатки, которые давным-давно оставила в маленьком зеленом доме. В конце концов они принадлежали ей, а она всегда забирала свое. Затем повернулась к выходу, чувствуя за спиной дым и жар и понимая, что Любовь был прав по поводу огня. Он жил своей жизнью, являл собой некое создание с собственной душой.
Да пылает он долго.
Глава 41
Флора вышла из тюрьмы и поехала в «Домино», где намеревалась по мере возможности закончить готовить еду до концерта. Она возьмет свои перчатки и уберет в сторону шляпу Генри. Она найдет способ позже передать ее Генри и оставить его жить своей жизнью.
Вдалеке в небо тянулся черный палец дыма. Флора хотела верить, что горит не ее клуб, что огонь пожирает не ее смысл жизни, но почувствовала, как внутри что-то оборвалось, словно часть ее души обратилась в пепел.
Флора остановила машину неподалеку и побежала к пылающему зданию. Жар обдал ее лицо и руки. Дым вонял чем-то масляным и ядовитым, без сомнения, подпитываемый запасами бара и кухни, занавесками, деревянной лестницей... всем ей знакомым, последними остатками родительского наследства. Портрет родителей. Поняв, что он тоже утрачен, как и дорогие сердцу перчатки, она не смогла сдержать слез и остановилась.
За спиной выли сирены, но пожарные смогут лишь помешать распространению огня. Плечи Флоры поникли. Семья Миясито в соседнем здании лихорадочно поливала его водой. Они что-то кричали друг другу по-японски, и от этого Флоре стало еще хуже. Если огонь перекинется на на их дом, Миясито тоже потеряют все.
На другой стороне улицы стояла полицейская машина. Когда служители закона увидели Флору, они вышли на тротуар. Один держал лист бумаги.
— Вы владелица этого заведения? — осведомился полицейский. Флора кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Он вручил ей
документ.
— Ужасно, что приходится отдавать вам предписание прямо сейчас, но я обязан это сделать.
Флора бросила взгляд на бумагу. Предписание городских властей закрыть клуб по обвинению в даче взятки. Чешуйка пепла упала на щеку Флоры, но она не обратила на это внимания. Отвернулась от полицейского, скомкала бумагу в шарик и швырнула его в огонь.
В голове звучали слова, которые произносил казавшийся непонятно откуда знакомым голос: «Однажды все, кого ты любишь, умрут. Все, что ты любишь, обратится в прах. Такова цена жизни. Такова цена любви».
Это «однажды» наступило.
Глава 42
Мистер Торн неодобрительно кривил губы, сидя за столом и перечисляя провинности Генри:
— Ты украл машину Итана...
— Я бы все равно разрешил ему взять «кадиллак», — вставил Итан.
— Не перебивай. Ты украл машину, ты прогулял занятия в день последнего экзамена, ты сдружился с... с цветной певичкой из ночного клуба и заставил кузину Хелен вытаскивать ее из каталажки, тем самым подвергнув ее репутацию бог знает какому риску.
Генри побледнел. Он не ожидал, что Торны все это раскроют; предательство Хелен его очень удивило и обидело. Вполне возможно, понял он, что таким образом Хелен отомстила ему за то, что он предпочел ей Флору. Остальные же обвинения — что Хелен якобы нежная фиалка, которую может погубить помощь кому-то их возраста
— казались полной ерундой. Но Генри удержал рот на замке.
— Я все перечислил? — поинтересовался мистер Торн. — Или ты бы хотел сам признаться в том, что я не упомянул?
Генри посмотрел на Итана и по выражению его лица догадался, что друг просит ничего не говорить о поездке в Гувервилль и возникшей после нее дружбе Итана с Джеймсом. И Генри совершенно точно не собирался признаваться, сколько времени на самом деле проводил в «Домино» и насколько снизилась его успеваемость.
— Полагаю, это все, сэр.
Мистер Торн вновь скривил рот, уперся руками в стол и поднялся. Его массивное тело почти закрыло льющийся в окно свет, а тень упала на Генри и как будто придавила его к полу.
— Ты поставил меня в ужасное положение. Ужасное!
— Знаю, — деревянным голосом ответил Генри.
— Правда? Откуда тебе знать, каково это — обнаружить, что мальчик, которого ты вырастил почти как собственного сына, напал на государственного служащего при исполнении?
— Но он оскорбил...
— Даже не произноси ее имени! Не хочу больше ничего о ней слышать! Прошу, скажи, что вы не... — он презрительно взмахнул рукой, — вступали в связь.
— Нет, — прошептал Генри, сгорая от стыда, что ему пришлось говорить это прилюдно.
— Слава богу. Значит, последствий не будет. — Мистер Торн снова сел, откинулся на спинку кресла и потер лысину. — В газете придется написать о нападении и аресте. Так как тебе нет восемнадцати, ты несовершеннолетний, поэтому твое имя упоминаться не будет. Но журналистская этика требует указать, что ты имеешь отношение к нашей семье. Это позор, просто позор.
Генри сглотнул. Он уже об этом думал, и в устах мистера Торна перспектива казалась еще более ужасной.
— И, само собой разумеется, ты не выпустишься со своим классом. Мы уже побеседовали с директором. Он рассказал о твоих низких оценках и после твоей сегодняшней выходки решил исключить тебя из школы.
У Генри закружилась голова.
— И, безусловно, стипендия в университет также отменяется. — Мистер Торн снова наклонился вперед и уперся локтями в стол.
Стипендия была его будущим, вернее, могла бы им стать. А теперь
ее больше нет. Новость ужаснула Генри, но в какой-то мере он всю жизнь ждал чего-то подобного. Как бы он ни пытался быть полезным, следовать правилам, кровью и потом добиваться своего места в этом мире, отчасти он всегда знал, что чужой на этом празднике жизни, и подспудно ждал изгнания.
Но также он знал, что где-то его ждет иное, более желанное будущее, о котором он всегда мечтал и в котором для него существовала возможность любви.
— Отец... — Итан умоляюще положил руки на стол.
Мистер Торн повернулся к сыну и погрозил ему пальцем:
— А ты вообще молчи, Итан. Ты вроде как кажешься не виноватым, но ты ведь не хочешь, чтобы я копнул глубже и узнал о твоих проделках?
— Нет, сэр. — Итан отошел и убрал руки в карманы.
— Из уважения к твоему покойному отцу и благодаря приятным воспоминаниям о том, как ты рос под моей крышей, я не стану
изгонять тебя из нашей жизни совсем. — Мистер Торн достал из хьюмидора сигару, зажег ее и выдохнул облачко сизого дыма. — Если хочешь, можешь работать на печатной машине. — Немного помолчав, он добавил: — Но тебе придется подыскать другое жилье. Нельзя, чтобы ты жил здесь, особенно когда твое поведение и знакомства подвергают риску и так подпорченную репутацию Хелен. Да и об Итане и Аннабель надо подумать. У них тоже есть репутация, которая нуждается в защите.
Итан со свистом вдохнул, и Генри пожалел его даже больше, чем себя.
— Понимаю, — кивнул он. — Спасибо, сэр.
Мистер Торн поднял сигару из хрустальной пепельницы, края которой переливались в полумраке кабинета, словно жидкие.
— Пожалуйста. — Он протянул Генри свободную руку. — Не ввязывайся в неприятности. И удачи тебе.
***
Итан последовал за ним наверх.
— Генри, ты должен пересмотреть свои взгляды.
— Пересмотреть? — Генри окинул взглядом комнату, размышляя, что бы взять с собой. Не так уж много. Одежду, фотографии родителей
и сестры, контрабас, который все еще стоит в гараже. — Вряд ли это что-то изменит. Хотя... ты сможешь меня подвезти?
— Подвезти? И куда ты поедешь? — Итан закрыл за собой дверь.
— Генри, это безумие. Если ты согласишься работать на печатной машине, это тупик. Ты никогда оттуда не выберешься, не сможешь позволить себе купить дом...
— Я не только этим буду зарабатывать на жизнь, — сказал Генри. Открыл ящик комода, вытащил небольшую стопку сложенных маек и положил на кровать. — Есть еще «Домино». Флора попросила меня присоединиться к группе, и я согласился.
— Но это... Попроси отца дать тебе второй шанс, — взмолился Итан. Голос его звучал странно, будто чужой. — Пообещай, что будешь держаться подальше от Флоры и «Домино». Брось музыку. Она не даст тебе безопасности. Ты это знаешь, я это знаю. Пришла пора с этим смириться.
Генри открыл следующий ящик и вытащил сменные брюки. Те, что от школьной формы, можно оставить здесь. И хорошо — они
кололись. Он повернулся к другу.
— Итан, поверить не могу, что ты такое говоришь. Не ты ли недавно утверждал, что нужно ловить момент? Жить той жизнью, о которой мечтаешь?
— Знаю, знаю, — тихо отозвался Итан. Взял майки с кровати и шагнул к комоду, чтобы положить их назад, но Генри преградил ему дорогу. — И я все еще в это верю, теоретически. Но вот так... снимать комнату в общежитии и работать на типографской машине, пока краска навечно не въестся в руки, а ты не станешь глухим калекой? Я видел печатников и знаю, что с ними происходит. Как можно зарабатывать этим на жизнь, а по ночам играть музыку? Может быть, подумаешь, как бы закончить школу? Получить аттестат? Тебе до выпуска осталось несколько дней, и я...
— Аттестат не поможет мне стать тем, кем я хочу, — отрезал Генри. — А эта работа только на первое время. — Он вытянул руки, и Итан нехотя вернул ему майки. Генри положил их на стол и вытащил из-под кровати старый отцовский чемодан, все еще обклеенный наклейками тех стран, где отец побывал. Италия, Франция, Англия, Бразилия — теперь они казались невозможно далекими.
Генри прошел к шкафу за своим единственным костюмом.
— Но не надо пока ставить на мне крест. Хотя у меня нет денег на аренду. После уплаты залога у меня осталось всего двенадцать центов. Что, если я пойду к Джеймсу в Гувервилль? Как думаешь, он поможет?
Итан покраснел и кивнул.
— Не волнуйся, — ободрил его Генри. — Поживу там до первой зарплаты, а потом съеду. Кстати, как там твоя статья? Уже нужно помогать тебе писать? И как Джеймсу понравилась музыка? Мы так об этом и не поговорили.
— Нет, все нормально, я... Вот, давай я тебе хоть как-то помогу. — Он завернул фотографии родных Генри в шерстяной свитер и положил их в чемодан поверх других вещей. Затем подошел к шкафу и взял смокинг, в котором Генри ходил в «Домино». — Он тебе пригодится. И, конечно, я тебя подвезу.
— Я его не возьму, — отказался Генри. — Он принадлежит твоему отцу.
Укладывая свою жизнь в чемодан, он чувствовал себя как во сне, когда хочется бежать, но ноги словно налились свинцом. Но,
возможно, это и есть тот момент, когда начинается взрослая жизнь, а кажущееся вечным детство на глазах остается позади. Нужно двигаться дальше, и неважно, каким темным и узким кажется путь впереди.
Итан снял с вешалки смокинг и белую рубашку.
— Слушай, я хочу, чтобы ты остался. Попросил родителей дать тебе последний шанс. Тебе нельзя уходить прямо сейчас. Просто нельзя. — Он положил смокинг и сел на стол Генри, прижав ладонь ко лбу. — Не знаю, что я буду делать без тебя, Генри.
— Мы все равно будем видеться. Этого твои родители не запрещают. А став издателем газеты, ты сможешь меня повысить.
Итан горько усмехнулся.
— Неприятности у тебя, а я тут разнылся, как будто сам пострадал. Прости. Мы оба в курсе, какие у меня трудности с чтением и письмом. Отец рано или поздно выяснит правду. Я знал, что это случится, но сейчас мне кажется, что я тону — все происходит сразу и одновременно.
— Я по-прежнему могу тебе помогать, — предложил Генри. — Давай напишем статью о Гувервилле вместе.
— Не могу. — Итан тяжело вздохнул. — Если я совершенно не умею читать и писать без помощи, управлять газетой мне не под силу. Странно, но я раньше считал, что хуже этого не придумаешь. Теперь, зная, что это не так, я почти жду неизбежного. Возможно, придется просить тебя приютить меня в твоей новой квартире, когда ты ее найдешь.