Генри закрыл чемодан и снял его с кровати.
— А если уйти вместе? Когда я заработаю денег, чтобы платить свою долю?
— Отец никогда этого не позволит. — Итан поднял голову.
Генри тут же почувствовал себя виноватым.
— Прости. Я знаю. И никогда бы не захотел, чтобы ты это все бросил. Знаешь, тебе ведь повезло.
— Только львиную долю времени я так не думаю.
Генри поднял чемодан. Все его имущество, за исключением контрабаса, можно было унести одной рукой.
— Приходи меня навещать. Я буду недалеко и смогу помочь тебе со всем, что нужно. Твоему отцу необязательно об этом знать.
— Генри, — выдавил Итан, — я восхищен твоим мужеством. Ты должен играть музыку. Но если собираешься на сцену, ты просто обязан выглядеть соответственно. — Он открыл чемодан и сунул внутрь смокинг. — Иди за контрабасом. К черту отца и его возможные возмущения.
В комнату вбежала Аннабель и бросилась к Генри. Ее личико было розовым и мокрым от слез.
— Генри! Тебе нельзя уезжать! Я тебя не пущу!
Он присел на корточки, чтобы оказаться с ней лицом к лицу.
— Я буду жить неподалеку. Будем как прежде кататься на велосипедах в парке.
— Обещаешь? — спросила малышка.
— Обещаю. А еще я буду слать тебе письма. Так, где твой платок? Давай-ка вытрем сопли. — Аннабель вытащила из кармана передника платок Флоры, и Генри промокнул им ее щеки, при этом дотронувшись до вышитого на ткани крохотного сердца. Он задался вопросом, что сейчас делает Флора, думает ли о нем. С той самой ужасной встречи в тюрьме он не имел возможности с ней связаться и теперь не знал, когда в следующий раз окажется у телефона или сможет дойти до ее дома.
Генри обнял Аннабель. От девочки пахло травой и арахисовым маслом, и мысль о том, что он больше не будет по утрам слышать ее возню, не будет отвечать на ее глупые вопросы и не увидит, как она растет, будто в замедленной съемке... Он быстро выдохнул, разжал объятия и встал.
Итан с чемоданом ждал за дверью.
— Готов?
— Ну вроде.
Хелен в белой юбке и свитере ждала у подножия лестницы, покусывая жемчужины ожерелья. Она выплюнула жемчуг, чтобы задать вопрос:
— Куда это вы двое собрались с чемоданом?
— Не твое дело, — ответил Итан. — Уверен, ты и так уже все знаешь.
Генри смутился. Не то чтобы он когда-нибудь всерьез думал об отношениях с Хелен. Но, покинув дом Торнов, он больше никогда не сможет быть рядом с подобной девушкой с блестящими волосами,
которая носит жемчуг и мягкие свитера. Чем-то неуловимым она напоминала ему маму, хотя в Хелен не было той теплоты, что присутствовала в его воспоминаниях. Он не мог сказать, что к ней чувствовал и что чувствовал вообще. Все тело словно онемело. Зная, что Хелен рано или поздно узнает правду, он решил озвучить ее сам. Стремительное падение ножа гильотины, навеки отрезающего его жизнь от ее.
— Я перебираюсь в Гувервилль, — сказал он.
На ее лице отразились противоречивые эмоции: смятение, затем гнев.
— Прости меня, — выдохнула она. От нее пахло дымом. Хелен пошла наверх, но на полпути остановилась. — Мы еще увидимся. Скоро. Обещаю.
Генри в этом сильно сомневался. Он поднял чемодан. По дороге к машине Итан пытался отговорить Генри от мысли остановиться в Гувервилле.
— У меня есть некоторые сбережения. Это место не годится для приличного человека.
— Джеймс же там живет, — возразил Генри, укладывая чемодан в багажник.
— Джеймс другой. — Итан схватил Генри за руку, словно физически мог его удержать. — Его не волнуют условия.
Генри высвободился и пошел к гаражу за контрабасом, надеясь, что его не украдут или не пустят на растопку, едва хозяин отвернется.
— Скоро я заработаю достаточно, чтобы снять комнату. Гувервилль вовсе не моя судьба.
До лагеря доехали быстро и молча. Гувервилль выглядел значительно меньше, чем в тот раз, когда Генри видел его впервые.
— По крайней мере возьми немного денег на еду, — сказал Итан. Генри сунул купюры в бумажник.
— Я их обязательно верну. — Не хотелось еще больше быть перед Итаном в долгу.
— И думать не смей. — Итан удрученно огляделся. — Ну почему ты даже не попросил второго шанса?
Генри промолчал. Ему не хотелось говорить правду, что он испытал почти облегчение, когда то, чего он больше всего боялся, наконец
случилось. Пока есть Флора и «Домино», больше ничто в мире не способно причинить ему боль.
Глава 43
Вторник, 8 июня 1937 года
Генри привык к грохоту и духоте типографии меньше, чем за день. Шум мешал ему уйти в собственные мысли, пока он загружал бумагу в намасленную печатную машину. Движение полос, шум, разлетающаяся повсюду бумага — обстановка отвлекала его от тяжелых дум о потерянном. О Флоре и ее бабушке. О себе и своем доме. Казалось, что какое-то невидимое лезвие раз за разом отсекало по кусочку от их миров, оставляя им все меньше пространства, за которое можно уцепиться.
Генри временно поселился в Гувервилле, где по меньшей мере Джеймс был рад ему помочь. Даже слишком рад, если честно. Он прилип к Генри как тень и даже выделил ему небольшую лачугу, в которой пахло смолой и опилками. Когда Генри останавливался, чтобы передохнуть и прислушаться, он чувствовал в воздухе неуловимую дрожь, словно все надежно стоящее на земле вот-вот обрушится.
— Поберегись, Бишоп!
Генри отскочил с пути своего начальника Карла Уоттерса, который тащил на тележке бочку чернил мимо печатной машины.
— Неудивительно, что у тебя фонари под глазами. Ты такой неуклюжий!
Смущенный Генри убрал со лба мокрый от пота клок волос и вернулся к машине, которую должен был смазывать. Он положил тряпку в карман и закрутил пару болтов.
За спиной кто-то закричал, и Генри обернулся. В одно из открытых окон, впускавших в душное помещение хоть капельку свежего воздуха, влетел воробей. Птица — еще не причина останавливать печать, но если она залетит в машину, на дневном выпуске газеты окажутся кровь
и перья, а у рабочих вычтут из зарплаты.
Генри взял деревянную палку с крюком на конце, которой они обычно открывали и закрывали окна, и попытался прогнать воробья, но птица упорхнула в угол, где работники собирали и складывали
газеты. Генри последовал за ней и обогнул колонну. Глупое создание ведь вполне может капнуть на передовицу.
Вон она, сидит на карнизе над стопками газет. И тут же, словно Генри вежливо ее попросил, птица вылетела в открытое окно. Впервые за несколько дней почувствовав, что ему повезло, Генри приставил палку к колонне и вытер лоб грязным платком. Внезапно его внимание привлек заголовок.
ПОЖАР В НЕГРИТЯНСКОМ НОЧНОМ КЛУБЕ
Он тут же узнал на снятой днем фотографии «Домино». Здание выгорело полностью. Держа в трясущихся руках газету, Генри быстро просмотрел текст. Имя Флоры в заметке не упоминалось. Он стоял в ступоре, пока мистер Уоттерс не рявкнул прямо над ухом. Генри бросил газету и глянул на часы. До конца смены девяносто семь минут. Да к черту. Пусть увольняют, если хотят. Он снял холщовый фартук и швырнул на пол.
— Я доложу начальству! — бесновался Уоттерс. — Мне плевать, кто там тебя рекомендовал!
***
Выйдя на улицу, он повернул в сторону района, где жила Флора, но успел сделать всего три шага, когда услышал, что кто-то его зовет. Хелен. Она высовывалась из окна автомобиля мистера Торна, припаркованного на другой стороне улицы, и улыбалась, словно ничего не изменилось.
— Подвезти?
Генри посмотрел на свои измятые брюки и испачканные типографской краской ладони. Он сознавал, как выглядит его лицо после побоев, помнил о пятнах застарелого пота на спине и под мышками и даже с зажатым носом почуял бы, как от него пахнет. Он перешел улицу, чтобы не кричать, но остановился поодаль от автомобиля, чтобы Хелен поменьше увидела и унюхала.
— Неожиданно. — Ему не хотелось вселять в Хелен веру, что он рад ее видеть.
— Я была тут неподалеку, — объяснила она, заправляя локон за ухо. — Ой! Дурацкая булавка! — Она стянула перчатку и показала Генри палец, на котором набухала капля крови. — Иди сюда, поцелуй, чтобы прошло.
— Э-э, — замялся Генри.
— Не выносишь вида крови? — Она сунула палец в рот и облизала. Снова натянула перчатку и положила руку на руль. — Куда поедем?
Генри колебался. Денег на трамвай у него не было, а для пешей прогулки он слишком устал. Но ему не хотелось показываться Флоре в обществе Хелен, а также давать Хелен знать, куда он пошел. Это совсем не ее дело.
— Как насчет перекусить? Я жутко голодна.
Генри скривился. Даже при желании ему не хватит денег куда-нибудь ее сводить. Себе на хлеб едва хватало.
— Я угощаю, — предложила Хелен, похлопывая по сумочке. — У меня денег больше, чем я могу потратить.
Горячий обед. Почти ничего в мире так не хотелось, как полноценной еды. Почти.
— Я обойдусь, но спасибо.
— Давай уже садись, Генри, — прошипела Хелен. Она выглядела сердитой, почти опасной. — Некогда тут весь день лясы точить.
Тут его окликнул еще один знакомый голос, и Генри повернулся. Джеймс Бут стоял чуть дальше, держа плакат с надписью «РУКА ПОМОЩИ, А НЕ ПОДАЧКА».
— Ничего себе воссоединение, — заметил Джеймс.
— Какое совпадение, — процедила Хелен.
— Да уж, — кивнул Джеймс. — Неисповедимы пути и все такое.
— Он смотрел на Хелен с не меньшей враждебностью, чем она на него.
Генри нестерпимо хотелось исчезнуть.
— Впрочем, я подумал, что лучше пройдусь. Мне недалеко.
— Не глупи, Генри, — возразила Хелен. — Позволь мне тебя накормить. Выглядишь полумертвым.
— Ну раз вы так щедры, — усмехнулся Джеймс, — я воспользуюсь вашим предложением.
— Не думаю, что это будет уместно, — ответила Хелен. — Я ведь приличная девушка.
— В таком случае нам будет вас не хватать, — сказал Джеймс, становясь между Генри и машиной. Хелен пристально уставилась на него, словно сочиняя хлесткую реплику, а затем молча захлопнула дверь и укатила.
— Куда идем? — поинтересовался Джеймс с улыбкой, давшей Генри понять, что странная перепалка ничуть не испортила мэру Гувервилля настроение.
Генри хотел остаться один, вдобавок ему не понравилось, как Джеймс и Хелен вели себя с ним: будто с игрушкой, за которую соперничали.
— Боюсь, я иду по личному делу.
— Личному? — спросил Джеймс. — Звучит интригующе.
— Прости, Джеймс. Ты так мне помог, но я правда не могу больше задерживаться. А свое дело я должен сделать сам.
Он удивился, заметив, что Джеймс не расстроился, а наоборот посветлел.
— Тогда желаю удачи, — сказал он. — Правда.
И Генри понял, что верит ему, даже несмотря свое желание поскорее распрощаться.
Глава 44
Флора хотела перестать думать о Генри. После недавних потрясений им обоим нужно перестроить свои жизни, по возможности обойдясь без шрамов. Она занимала себя подготовкой бабушкиных похорон, которые должны были состояться на следующий день. И она получила записку от Дока Хендерсона. Владелец «Мажестика» приглашал встретиться и обсудить концерт или два в его клубе. Флора была рада отвлечься от мыслей о бабушке и потере клуба, а также от бесполезных терзаний на тему, где сейчас Генри, что он делает и как себя чувствует.
— Я люблю тебя, — прошептала она, просто чтобы попробовать на вкус эти три слова, которые никогда ему не скажет.
Едва она взяла веник и начала подметать пол, как в дверь постучали. Флора сердито открыла, ожидая, что кто-то с благими намерениями принес ей запеканку. Запеканок натащили уже столько, что ей их вовек не съесть. Но человек на пороге стоял с пустыми руками. И это был Генри.
Несмотря на желание увидеться с ним, при его появлении Флора испугалась.
— Что ты здесь делаешь? Тебе не следовало приходить.
Генри отступил. Тень от козырька падала ему на лицо, но даже так Флора увидела, как сильно его задела.
— Прости, я не то хотела сказать. — Она коснулась его руки. Генри сглотнул.
— Я слышал о пожаре в клубе и вот хотел выразить соболезнования.
— Что ж… — Флора выдохнула и глянула поверх его плеча, приветствуя жгучие лучи заходящего солнца. Генри подошел поближе,
и она увидела, насколько он вымотался. Пригласить его войти и выпить стакан воды или отправить домой, пока она не сказала ничего, что навлечет на них неприятности или обидит Генри? В голове тут же раздался бабушкин голос: «Флора, помни о манерах! Пригласи юношу в дом!»
— Пить хочешь? — спросила она.
— Как верблюд, — ответил Генри.
Она отвела его к стулу у окна и пошла в кухню, жалея, что в доме нет ничего, кроме воды. Наполнила стакан и крикнула:
— Проголодался? — Еды-то у нее было полно.
— Как верблюд, который несколько дней не ел.
— Ветчина или запеканка?
— Ни один уважающий себя верблюд не ест запеканку. Там может быть его сородич.
Смеясь, Флора соорудила бутерброд с ветчиной и сыром и положила на поднос рядом со стаканом с водой. Отнесла поднос в гостиную и поставила на столик рядом с Генри. Он протянул руку к стакану, и Флора заметила, что его пальцы испачканы чернилами.
— Выглядит так, будто ты проиграл сражение с вечным пером.
— Перо — оружие куда серьезнее меча. — Он взял бутерброд. — Чудо, что я жив. — Он откусил кусочек бутерброда, прожевал и проглотил. — А если серьезно, это долгая история.
— У меня полно времени, — сказала Флора, усаживаясь на оттоманку. Подняла глаза на Генри, наконец расслабившись. — Расскажи.
Доев бутерброд, Генри поведал ей все, хотя Флора заподозрила, что он несколько приукрасил жизнь в Гувервилле.
— Прости, это я виновата.
Генри сел рядом и взял Флору за руку.
— Тихо, — прошептал он и коснулся ее щеки испачканным пальцем. Сердце Флоры заколотилось, словно барабан.
— Генри, нам не следует этого делать. У нас с тобой нет будущего.
— «Нам не следует» вовсе не равно «мы не можем». Кроме того, для меня нет будущего без тебя в нем.
— Если ты не заметил, — сказала Флора, — ты белый.
— Ничего не могу с этим поделать. Я бы изменил цвет кожи, будь это возможно, но, увы, это нереально. Такие дела.
— Ты из богатой семьи, — продолжила Флора.
— Уже нет. Причем довольно давно. У Торнов я чувствовал себя чужим. Но с тобой я будто на своем месте.
— По моей вине ты угодил за решетку.
— Неправда, да и я уже об этом забыл. — Он поцеловал ей руку, а Флора наклонилась и положила голову на плечо Генри. — Я люблю тебя. Нам суждено быть вместе. Вот так просто.
Эти слова и их вес не были просто словами. Флора знала, что он говорит искренне. Но когда речь заходила об отношениях, их жизни им не принадлежали. Вокруг слишком много людей, у которых иное мнение по этому поводу. К тому же, все знают, что любовь всегда заканчивается болью.
— Мир будет против такого союза. Уверена, ты сам это понимаешь,
— произнесла Флора.
— В бою нас против мира я ставлю на нас.
Флора отодвинулась от Генри и для поднятия настроения пошутила:
— Легко тебе говорить. Когда мы в последний раз виделись, у тебя
в кармане было двенадцать центов. Ты смешон, понимаешь?
— О да, в дуракавалянии я чемпион.
Усмехнувшись, Флора позволила себе прижаться щекой к его груди, послушать, как бьется его сердце, вдохнуть его запах… Она резко села.
— Генри!
— Да? — Он взял ее за руки и серьезно посмотрел в глаза.
— От тебя ужасно пахнет. — Не то чтобы совсем ужасно, но помыться не помешает. — Ванная в конце коридора. Вымойся. У меня есть одежда, которая тебе подойдет.
Он улыбнулся.
— И что потом?
— Потом я звоню Шерману. И, возможно, мы поедем в «Мажестик», если сможем быстро подготовиться.
— В «Мажестик»? Но у меня совсем нет денег, а вся одежда осталась в моем замке из смолы и бумаги. До первой зарплаты еще почти две недели…
— Тс-с. Док нам заплатит. — Флора приложила палец к его губам.
— И еще уйма клубов в городе. Они заплатят, я точно знаю. Поэтому приведи себя в порядок и за работу. Мне нужно шевелиться, иначе я начну думать о плохом и расклеюсь.
— Прости за то, что сейчас случится, — сказал Генри.
— Что? — Флора напряглась. — Что на этот раз?
Он не ответил.
Вернее, ответил не словами, а обнял ее и поцеловал так крепко, как будто от этого поцелуя зависела его жизнь. И Флора была этому рада, потому что если бы он не попытался, она бы умерла. Хорошо знакомые ей губы были такими мягкими и теплыми, а на вкус сладко-солеными, и целовали ее так, будто только для этого созданы. Флора и Генри никогда не станут парой, как в его мечтах, но по крайней мере у них будет этот поцелуй, эта тайная радость, которую можно хранить в памяти.
***
Пока Генри мылся и одевался, группа уже успела собраться. Голоса, смех, пробные ноты… мир звуков, в котором, как думал Генри, он всегда обречен стоять на обочине, не имея возможности погрузиться в него целиком. Остановившись в темном узком коридоре, он прислушался.
— Мы уже поговорили с Доком, — донесся до него мужской голос.
— Ждали только твоего согласия.
— Вы же знаете, что я пою только до тех пор, пока не накоплю на полет, — ответила Флора.
— Ты постоянно так говоришь, — возразил ей мужчина, — но ты ведь можешь заниматься не только одним делом. В жизни ты не обязана выбрать одну профессию в ущерб другой. И нас ждут не только в «Мажестике», а еще в куче мест.
— И Док согласен, чтобы Генри…
— Он хотел сначала его прослушать, но мы за него поручились. Генри с нами.
Сгорая от стыда за то, что подслушивал, Генри кашлянул и вошел в комнату, стесняясь своих мокрых волос, белой кожи и того, что на нем вещи, должно быть, отца Флоры.
— Смотрите-ка, кого кошка на хвосте принесла — нашего контрабасиста. — Оказывается, с Флорой говорил клавишник, Палмер.
— Серьезно? — искренне недоверчиво и радостно ответил Генри. Палмер кивнул:
— Флора молчала как рыба. Мы уговаривали ее взять тебя в группу
с того самого дня, как услышали твою игру. А теперь она заявляет, что ты написал настоящий хит. Не терпится послушать.
Лучше таинственной улыбки Флоры Генри никогда ничего не видел. Он оглядел комнату. Музыканты сидели на стульях, диванах, подоконнике. Те, кто переговаривался, замолчали. Все ждали. Ждали его.
— Но у меня нет с собой инструмента, — промямлил он.
— Флора, папин-то вы не выбросили? — спросил Шерман.
— Нет, конечно! — воскликнула Флора. — Правда, струны на нем уже совсем древние, даже не знаю…
— Лучше, чем ничего, — решил Палмер. — Помочь принести?
— Я сама. — Флора встала.
— Я помогу, — вызвался Генри.
— Только не увлекайся, — предупредил трубач, и Генри сделал мысленную зарубку попозже придушить этого парня. Он последовал за Флорой в спальню, в которой определенно жила ее бабушка. В углу, как старый солдат, стоял пыльный контрабас.
— Вот он. — Генри потянулся к инструменту. — Давай я понесу.
— Погоди. — Флора взяла его за руки, оказавшись с ним лицом к лицу. — Ну вот так. Готов?
— Однажды, — произнес Генри, словно давая обещание.
— Ты имеешь в виду песню, да? — Флора сморщила лоб, словно о чем-то беспокоясь. — Потому что сейчас самое время ее сыграть.
— Я не это имел в виду, — многозначительно ответил Генри.
— Знаю. — Она отпустила его руки и другим тоном добавила: — Волнуешься?
— Столбенею, — вздохнул Генри. Господи, как же ему хотелось снова ее поцеловать.
Флора усмехнулась.
— Всем понравится песня. Я… — Она замолчала, пригладила волосы, и Генри пожалел, что у них так мало времени. Казалось, будто ему никогда не надоест ее общество. — Ну что, идем?
Генри кивнул, последовал за ней в гостиную и установил контрабас. Затем показал музыкантам аккорды куплета и припева. Он играл песню, надеясь, что все почувствуют, что он в нее вкладывает.
Закончив, все долго молчали. Наконец Шерман сказал:
— Эта песня изменит твою жизнь, сынок.
— Кардинально, — добавил Палмер.
Но Генри так не казалось. Он не просто изменит жизнь, а шагнет в ту, какую ему предназначалось прожить. И он наконец сделал этот шаг.
Глава 45
Пятница, 25 июня 1937 года
Прошло больше двух недель. Каждый вечер Генри, Флора и остальные музыканты репетировали и давали концерты в клубах по всему городу, а днем Генри работал в типографии. Любовь и Итан по-прежнему встречались, совмещая в свиданиях философские дискуссии
и плотские утехи. Смерть, между тем, тихо наблюдала за происходящим, и ее гробовое молчание пугало Любовь.
Когда настал вечер дебюта Генри на сцене «Мажестика», Итан, волнуясь, пригласил Джеймса на концерт, и Любовь, желая услышать игроков, согласился. Он жалел, что не является в полной мере человеком и поэтому не может насладиться вечером как обычный влюбленный в белоснежной хлопковой рубашке, смокинге из дорогой шерсти и искусно сотканном галстуке из лазурного шелка.
Ему хотелось выскрести грязь из-под ногтей, распарить лицо, намылить подбородок и побриться новым лезвием, а еще лучше — отдать бритье на откуп умелому цирюльнику. Он мечтал о бутылках охлажденного во льду шампанского, нежных стейках, истекающих соком на изысканном фарфоре, насыщенном вине и потрясающем необычном десерте, возможно, лебеде из черного шоколада с кремовой начинкой и глазированными съедобным золотом перьями.
Раньше он наслаждался всеми этими удовольствиями. В прежних Играх он не заводил отношений с игроками или их друзьями и при желании мог роскошествовать. Но Джеймсу Буту подобные удовольствия недоступны, поэтому придется пожертвовать ими в пользу скромной одежды и пищи.
В «Мажестике» и без того хватало красоты. Свет свечи на столике подчеркивал резные черты лица Итана, его голубые глаза и ровные белые зубы. Игра или нет, но от соблазнения этого парня Любовь не смог бы отказаться никогда. Итан не походил ни на кого: умный, творческий, страстный, красивый. Весь мир был у его ног.
Когда начался концерт, занавес открылся, и небольшая часть зрителей, собравшаяся послушать музыку, начала вежливо хлопать, но большинство гостей клуба продолжили разговоры, как будто музыка не имела значения. Зажглись софиты, раздался мерный барабанный бой. «Мажестик» несколько отличался от «Домино», и в его истории не было периода подпольного бара, придающего атмосферу опасности
и интриги. «Мажестик» больше походил на обычный ресторан, поэтому сцена была устроена намного проще, но все равно выглядела мило.
Музыканты начали выступление с хита Гершвина «Летние дни» — подходящий выбор, ведь дни становились все длиннее, а ночи — теплее. Флора вышла из-за кулис, и ее взгляд, обращенный на Генри, когда она шла мимо него к микрофону, покачивая руками, мог бы осветить целый квартал.
Люди, не знавшие, что перед ними разворачивается, скребли вилками по тарелкам и болтали, перекрикивая музыку, пока Флора не открыла рот. На первой же ноте многие посетители отставили напитки
и повернулись к сцене. Разговоры прекратились. Певица теперь вкладывала в исполнение всю свою душу без остатка.
В песне была сильная партия контрабаса, и услышав эти медленные, печальные и тоскующие ноты, Любовь вспомнил о своих любимых летних днях, когда стояла жара, закатное солнце окрашивало горизонт лиловым, а мир был теплым, словно материнский живот, и таким же безопасным. Генри тоже полностью отдался песне, его пальцы бегали по струнам, создавая контрапункт мелодии Флоры и ритм, которого она могла придерживаться. Любовь внимательно слушал и очаровывался деталями: тем, как в ярком свете прожектора
размываются силуэты музыкантов, ароматом расплавленного свечного воска, намеренными надломами голоса Флоры, которые превращали его из атласа в бархат.
Первая часть выступления завершилась, и Итан наклонился, чтобы прошептать ему на ухо:
— Потрясающе, правда?
Любовь кивнул, и тут Итан изменился в лице — к столику подошла Смерть в облике Хелен. Она надела красное платье: яркое, современное, броское. Этот цвет она носила, когда хотела кого-нибудь убить. Любовь пожалел, что увлекся представлением и не успел заметить приближения Смерти, и поэтому ей удалось застать его врасплох.
Барабанщик ударил по тарелкам, и музыканты заиграли новую песню. Смерть скрестила руки на груди и скривилась, словно жевала лимонную дольку. Сняла перчатку и обнаженной рукой потянулась к Итану. Любовь ахнул. Смерть не коснулась Итана, словно напоминая, что его жизнь тоже в ее руках.
Она отодвинула стул между ними и села.
— Что это у вас в кармане? — Она указала на нагрудный карман Джеймса, в котором Любовь носил блокнот с записями об игроках и развитии Игры. — Книга? Или дневник, в котором вы записываете подвиги Джеймса Бута? Все бы отдала, чтобы хоть одним глазком посмотреть.
Любовь покосился на Итана: заметил ли тот. О да. Итан покраснел
и отвернулся к сцене, притворяясь, что заворожен музыкой.
Чего она добивается? В блокноте он просто вел хронику Игры, записывая то, что уже произошло и невозможно изменить. Он тоже отдался музыке и раскрыл свое сердце, чтобы все в зале почувствовали радость от его любви к Итану. Это чертовски утомляло, но Любовь уже достиг той точки в Игре, где больше ничего не мог спасти.
Глава 46
Генри и Флора задержались после выступления. Внезапно начался летний ливень, и они укрылись от него под красным козырьком «Мажестика».
— Умираю, как хочу есть, — сказала Флора, обхватывая себя руками.
Генри накинул ей на плечи свой пиджак.
— У наших желудков много общего. Куда бы ты хотела пойти?
— Пойти?
— «Серебряный кубок»? «У Гатри»?
— Генри, нас туда не пустят.
— Да нет же, они открыты, — настаивал он. — Мы с Итаном постоянно… — Он умолк, поняв, о чем она говорит. Он назвал рестораны для белых, в которых цветным в лучшем случае продадут еду на вынос с черного хода, и то днем.
— Ты можешь туда пойти, но не со мной.
— Прости, — вздохнул Генри. — Никогда об этом не думал. Мне казалось, что у нас вроде как свои любимые места, а у вас — свои.
Флора сняла пиджак и протянула ему.
— Ага, вроде прекрасного «Черномазого пустомели».
— Да ладно? — Генри отказался взять пиджак. — Туда никто не ходит. Там… — Он оборвал фразу на полуслове. Туда ходили белые бедняки. Семья Итана считала себя выше того, чтобы тереться локтями с подобным отребьем. Он вспомнил вывеску закусочной: мультяшный персонаж с черной кожей, пухлыми алыми губами и подмигивающим глазом. Она была карикатурной, и Генри никогда не думал над ее смыслом. Ему не приходилось. Он настолько привык ходить, куда пожелает, и так отвык думать о Флоре иначе, чем о любимой девушке, что даже и не думал, что их могут не пустить в ресторан.
— Если туда никто не ходит, — заметила Флора, — то почему на каждом третьем автомобиле в городе их наклейка?
У Генри не было ответа. Он стоял, держа пиджак для нее, не зная, что делать дальше.
— Флора, мне ужасно жаль. Прошу, надень пиджак. Твое платье промокнет, ты простудишься и умрешь. Я пойду с тобой куда угодно.
— Вот именно. — Она приняла пиджак. — Это часть проблемы. Ты можешь пойти куда угодно. Мир принадлежит тебе.
— Я не в этом смысле, а к тому, что пойду, куда ты захочешь. Шумел дождь, время от времени гудели клаксоны и хлопали двери,
но за исключением этого было тихо.
— Есть одно место, — подумав, сказала Флора. — Называется «Желтый дом». На улице Еслер. Работает круглосуточно, но там делают весьма отвратительный омлет.
Генри улыбнулся.
— Не думаю, что мы сможем туда попасть не промокнув.
— Зря ты отдал мне пиджак, дурачок. — Флора подняла пиджак над головой, чтобы уберечься от дождя.
— Что я могу сказать, — пожал он плечами. — Меня исключили из школы и все такое.
— На счет три, — предложила Флора. — Добежим.
— Я вовсе не тороплюсь. Давай промокнем.
— Ты точно дурачок. Ну ладно, давай промокнем до нитки.
Окна ресторана ярко светились впереди, освещая им путь. Когда Генри открыл дверь, звякнул колокольчик. Разговоры утихли, едва посетители заметили Генри. Одной рукой он откинул волосы со лба, другой обнимая Флору. Оба вымокли до нитки.
— Все хорошо, милая? — спросила официантка у Флоры, которая пыталась высвободиться из объятий Генри. Мужчина за столиком дернулся, словно собираясь встать. У Генри бешено забилось сердце. Ему не хотелось неприятностей, он думал только о еде и крыше, способной уберечь их с Флорой от дождя. И о месте, где можно провести время с любимой.
— Все нормально, мисс Хэтти, — ответила Флора. — Просто промокли.
Мужчина сел, но не продолжил есть. Генри отвел взгляд. Хэтти оглядела их обоих.
— Хм. — Она пожала плечами, расправила белый фартук и отвела их к столику у туалета. Положила на стол два меню. — Кофе или сок?
— Кофе, пожалуйста, — заказала Флора. — Со сливками и сахаром.
— Я тоже буду кофе, если можно, — сказал Генри.
— И насколько черный вы предпочитаете? — поинтересовалась официантка. Мужчины за соседним столиком хохотнули.