Хелен улыбнулась и отрезала еще кусочек торта.
— Чудно. Когда пойдем? — Она сунула вилку в рот. Жуя, она ни разу не моргнула. Потянулась через стойку и слегка похлопала Генри по руке. В глазах потемнело, руки и ноги онемели. Он судорожно схватился за край стойки.
— Что такое? — встревожилась Хелен.
— Ничего, все нормально. Наверное, просто устал. — Дурнота отступила. Генри зевнул. Тут в коридоре раздались шаги, и в кухню вошел Итан в изрядно помятой одежде, но на удивление бодрый. Он тут же выпучил глаза.
— Так-так-так, — промурлыкала Хелен. — Еще один полуночник.
Она потянула носом, и Генри отчетливо увидел в ней что-то хищное.
— Я работал, Хелен, — отмахнулся Итан. — Оставь меня в покое.
— Он взял яблоко и жадно в него вгрызся.
— Не сомневаюсь, — улыбнулась она. — Мы с Генри как раз строили планы сходить послушать этот пикантный джаз, который он так любит. Ты к нам присоединишься?
— Мне неинтересно, — отказался Итан. Откусил еще кусок яблока и большим пальцем вытер с подбородка сок.
— Ты мог бы взять с собой друга, — предложила Хелен. — Того, с кем трудился допоздна. Божечки, надеюсь, завтра в школе ты не будешь спать на ходу. Знаешь ведь, что скажут родители, если у тебя ухудшатся оценки.
Итан расправил плечи.
— Хорошо. Но только чтобы удостовериться, что ты не сожрешь Генри, как этот торт.
Хелен наклонилась над тарелкой, жадно поедая торт, совсем как рабочий, стремящийся поскорее закопать яму.
— Ты совсем не изменилась с тех пор, как в детстве пожирала сладости голыми руками, — процедил Итан, наблюдая за ней. — Ты хоть когда-нибудь не сметаешь всю доступную еду?
— Нет, — покачала головой Хелен. Ее губы потемнели от шоколада. — Никогда.
|
|
***
Вскоре Генри уже лежал в кровати и, засыпая, прокручивал в голове джазовый рифф, который ему никак не удавалось правильно сыграть. Мысленно разобрав его на ноты, он понял, как нужно работать пальцами и руками, и уверился, что утром смог бы сыграть этот рифф, если бы не надо было идти в школу.
Он глубоко вдохнул. В последние секунды перед сном ему пришло в голову, что он никогда не говорил Хелен, какую музыку любит слушать.
Наверное, Итан сказал ей что-то про джаз. Удивительно, если принимать во внимание, как он ненавидит кузину. Но Хелен при желании из любого может вытянуть что угодно.
Глава 25
Среда, 12 мая 1937 года
Флора ни за что бы в этом не призналась, но она любила чистое белье. Даже обожала. Ей нравилось разворачивать хрустящую коричневую бумагу, в которую его заворачивала миссис Миясито. Нравилось трогать отглаженные скатерти. Нравилось складывать их в шкаф рядом с барной стойкой в аккуратные стопки, сами по себе воплощение красоты. И хотя это правда, что цикл стирки столь же недолговечен, как и жизненный цикл, также верно и то, что никто не оплакивает грязные салфетки. Может быть, только миссис Миясито, но она исключение из правил.
Поскольку ее никто не слышал, во время работы Флора напевала милую и лживую любовную песенку «Легкая жизнь».
Видео
Сейчас она была любимой песней Грэди. Грэди… Флору мучили угрызения совести при одной лишь мысли о нем после вечера накануне с Генри. Друг Грэди, Билли, написал эту песню для кинокартины, которая выйдет в прокат летом. «Легкая жизнь» — последняя в долгой череде песен, которым Грэди обучил Флору с начала ухаживания за ней. Ей тогда еще и шестнадцати не было, она только бросила школу, чтобы днем заботиться о бабушке, и даже не представляла, что у нее появится поклонник, пока Шерман не сообщил, что разрешил Грэди за ней ухаживать. Разрешил. Как будто это его право.
|
|
Флора как могла давала понять, что ее это не интересует, но тем самым лишь распалила Грэди. Поначалу она разрешила ему разучивать
с ней песни, чтобы можно было поговорить о чем-то, кроме цветистой чепухи. Потом согласилась встречаться с ним вне клуба, чтобы он прекратил донимать ее своими чувствами на работе, привлекая к сложившемуся положению внимание всей группы. Впоследствии ей просто казалось проще томить эти отношения на медленном огне, не давая им закипеть, потому что их наличие оберегало ее от романтических поползновений других парней.
Ох, Грэди… Он приличный музыкант. Симпатичный. Внимательный. Обходительный с бабушкой. Но отношения с ним ничуть не напоминали легкую жизнь из песни. Они ощущались вымученными, и Флора постоянно чувствовала себя под наблюдением.
Наблюдением и надзором. Например, когда они ходили в церковь по воскресеньям… Ей не нравилось, что все смотрят на них как на пару, которая когда-нибудь поженится. Или когда они гуляли в парке, и он поддерживал ее под локоть и вел по дорожке, не попадая в ритм ее шагов, но когда она хотела остановиться и посмотреть в небеса, улыбался и качал головой.
Всякий раз, когда он пытался ее поцеловать, она его отталкивала. Однажды он даже сделал ей предложение, вероятно, полагая, что этим добьется ее согласия. Флора испугалась и ответила, что пока не готова
|
|
к замужеству, под «пока» подразумевая «никогда». Он ждал ее восемнадцатилетия, чтобы официально попросить ее руки. Флора же намеревалась держать его на расстоянии, пока не совершит свой полет, а тогда, если все пойдет по плану, она наконец станет свободной. Сможет оставить клуб в руках Шермана и провести остаток своих дней как Бесси Колман. Она бы уже давно уехала, если бы не бабушка и вопрос денег.
Что бы она ни думала о Грэди, «Легкая жизнь» была хорошей песней. Возможно, даже слишком хорошей, потому что Флора закрывала глаза, чтобы прочувствовать второй куплет. С закрытыми глазами она видела перед собой Генри, но во время пения не думала, что бы это могло значить.
Стук захлопнувшейся вдалеке двери вырвала ее из тяжких дум. На лестнице раздались шаги. Флора замолчала на середине фразы.
— О, не останавливайтесь из-за нас. — Голос принадлежал одному из троих мужчин в костюмах, вышедших на лестничную площадку. — Весьма заводная песенка.
Он распахнул пиджак, чтобы показать ей значок, прикрепленный ко внутреннему карману. Металл сверкнул в тусклом освещении клуба. Налоговые инспекторы.
— Дяди сейчас нет. — Флора пожалела о своем решении работать в одиночестве.
— Как жаль, — огорчился инспектор и протянул ей руку. — Эдгар Поттс. Управление по контролю за оборотом алкогольных напитков.
Его рука была потной, и Флора пожалела, что не может вытереть свою о подол, не показавшись грубой.
— Могу ли я вам чем-то помочь, мистер Поттс?
— Вероятно. — Тягучий голос сочился чем-то омерзительнее пота. Инспектор бросил взгляд на своих спутников. Было ясно: на что бы он ни намекал, это имеет прямое к ней отношение. Но ему не удастся так легко вывести ее из себя. Флора ждала. Если этому Поттсу что-то нужно, придется ему сказать это вслух. С каждой секундой тишина гнетет все сильнее — этому приему Флора научилась, отваживая Грэди.
Наконец мистер Поттс сдался. Вытащил из кармана несвежий платок и утер лоб. Жаль, что не вытер пот над верхней губой. Даже в неярком освещении он блестел, бросаясь в глаза.
— Мы пришли обсудить ваши налоги, — начал он.
Флора не стала сразу отвечать. Налоги — не ее конек, и Шерман обычно просил ее удалиться, когда в «Домино» приходили подобные люди. Теперь она понимала, почему. Было в глазах мистера Поттса что-то змеиное. Он выискивал возможность нанести удар, а Флора не хотела навлечь на клуб беду, ляпнув что-то не то. Спутники Поттса сделали полшага вперед, и теперь трое мужчин стояли живой стеной между Флорой и выходом. В висках закололо.
— Уверена, мой дядя Шерман будет счастлив показать вам наши бухгалтерские книги завтра после обеда, когда будет здесь, — спокойно сказала Флора. — Могу ли я предложить вам перекусить? — Остатки кукурузного хлеба, пусть и предназначались в пищу бедным, все равно вкусные. Мистер Поттс заколебался, и Флора понадеялась, что не выглядит нервной.
— Да, конечно, — наконец кивнул он. — И выпить тоже. А потом… — он многозначительно кашлянул в потную ладонь. — Потом мы посмотрим ваши бухгалтерские книги. Сегодня. Даже прямо сейчас. Мы знаем, что этот клуб наполовину ваш. В конце концов, ваше имя значится в налоговых декларациях.
Флора наградила его тяжелым взглядом, уверенная, что он специально выбрал день, когда Шерман отсутствует, потому что считает ее легкой добычей. Но его ждет сюрприз. Бухгалтерские книги клуба были чисты, как и скатерти, а Флора обладала гораздо более обширным жизненным опытом, чем большинство ее сверстников. Другие клубы, может, и мухлевали с налогами, но только не «Домино».
— Хорошо. Прошу, следуйте за мной… джентльмены. — Не только они умеют шутить.
Флора вошла в кухню и тут почувствовала, как кто-то положил ладонь ей на поясницу. Крепко стиснув зубы, она извернулась и, не сказав ни слова, подошла к длинной деревянной столешнице посреди кухни.
Чтобы нарезать кукурузный хлеб, она выбрала самый большой из ножей Чарли. Он не облегчал задачи, главным образом из-за того, что тряслись руки. Но Флора надеялась, что инспектор поймет намек, пока отрезала три квадратных куска желтого хлеба и раскладывала их на белые тарелки. Затем она налила три стакана молока, зная, что под «выпить» мистер Поттс подразумевал точно не его. Но пожаловаться он не мог, поскольку пить на работе ему не полагалось. Флора задышала спокойнее, чувствуя, что вновь владеет ситуацией, совсем как на сцене, когда создает между собой и залом барьер из нот.
— Присаживайтесь, пожалуйста. — Флора указала кончиком ножа на круглый стол в углу, за которым обычно перекусывали работники клуба. Мистер Поттс с подручными ждали, пока она подаст им хлеб и молоко, на которое инспектор посмотрел с такой брезгливостью, словно оно из-под одноглазой козы. Флора улыбнулась. Может, ей повезет и он подавится. — Вернусь с книгами через минуту.
Флора чувствовала, как они напряженно следят за тем, как она достает бумаги из сейфа, где их хранил Шерман. Кто-то присвистнул
— не мистер Поттс, который как раз зашелся кашлем. Эх, порезать бы всех троих на кусочки и подать на чистых белых блюдах! Это было бы что-то. Флора отыскала нужную книгу в переплете под мрамор и встала в паре шагов от стола, прижимая ее к груди.
— Что ж, показывайте, — рявкнул мистер Поттс.
Отодвинув стакан и тарелку, Флора положила перед ним книгу.
Инспектор открыл ее на странице с последними записями.
— Откуда мне знать, что вы не ведете двойную бухгалтерию?
— Двойную? Не знаю, о чем вы. Но, полагаю, дядя мог бы вам сказать, что и одну вести непросто.
Мистер Поттс с преувеличенным вниманием изучал цифры. Он кивнул и крякнул, откусывая хлеба, при этом просыпав жирные крошки на аккуратно заполненные Шерманом страницы.
— Есть для нас еще что-нибудь? — наконец спросил он. — Иные источники дохода, о которых не сказано в декларации? Ваш дядя, —
его тон показывал, что инспектор не верит в их с Шерманом родственную связь, — не занялся прежним делом?
Ушло несколько секунд, чтобы понять: он предполагал, что Шерман сутенер, а она — проститутка. А под «еще чем-нибудь» мистер Поттс подразумевал взятку.
— Разве что вы, джентльмены, желаете еще кукурузного хлеба. Больше ничего у меня нет. Большинство посетителей говорят, что этот хлеб — самое вкусное в нашем меню. Рецепт моей бабушки.
Мистер Поттс закрыл книгу и промокнул губы грязным платком, снова не утерев пот под носом.
— Видите ли какое дело, — начал он. — Налоги — это очень сложно, и я не думаю, что юная… леди вроде вас досконально в них разбирается. Отсутствие вашего дяди на работе наводит на мысль, что он что-то скрывает или занимается незаконными делишками. Поэтому нам придется закрыть ваш клуб. Разве что…
— Что? — Флора покосилась на свою сумочку. Она забыла положить бабушкины деньги назад в банку. Мистер Поттс перехватил
ее взгляд, и по его губам зазмеилась улыбка.
— Хорошо, — кивнул он, — вижу, что вы понимаете в делах больше, чем желаете показать.
Флора отвела взгляд. При мысли о том, чтобы отдать этому человеку бабушкины деньги, кровь закипела в жилах. Но если таким образом она от него избавится, возможно, оно того стоит. Она колебалась, жалея, что Шермана нет рядом. Это деньги ее бабушки. Деньги на полет, и неважно, что Флора не собиралась их тратить. Но если она не подыграет этим людям, они закроют клуб.
Флора испугалась. Больше всего в ту минуту ей хотелось, чтобы налоговики ушли, а «Домино» продолжил работать. Когда-нибудь она вернет бабушке деньги. Флора открыла сумочку и вытащила половину купюр. Мистер Поттс бросил многозначительный взгляд на оставшиеся. Трясущимися руками Флора отдала ему все деньги.
— Удовлетворены? — не удержалась она от желчного вопроса.
— Не понимаю, о чем вы говорите, мисс. — Мистер Поттс распахнул пиджак, вновь продемонстрировав ей значок. Убрал деньги
в карман и разгладил лацкан. Флора посмотрела на выход.
— Если это все, у меня много работы. Надеюсь, вы придете на концерт. — Также она надеялась, что по ее тону они поймут, что она больше никогда не желает их видеть.
— Без обид, но музыка, которую вы исполняете… не для нас, — отказался мистер Поттс.
Направляясь к лестнице, он прошел слишком близко к Флоре и задел ее грудь. При этом он довольно хмыкнул, но Флора проглотила обиду. С подобными людьми лучше не воевать. С ними речь не о победе, а о выживании.
Когда они ушли, Флора прислонилась к двери кладовой. Ее трясло, но она не заплакала. Пусть инспекторы не увидят ее слез, они все равно их недостойны. Флора надеялась, что Шерман не расстроится, узнав, как она вышла из положения. День, когда она наконец освободится, настанет еще не скоро.
Глава 26
Через пару часов Любовь последовал за Грэди Бейтсом в бедный район города в нескольких кварталах к югу от «Домино». Сперва он шел в обличье Джеймса Бута в его поношенном костюме и с блестящими на солнце светлыми волосами, но затем, боясь свидетелей, изменил внешность: ссутулил плечи, добавил несколько килограммов, состарил лицо и костюм. Он держался в двух кварталах от Грэди, следуя за ним в ярких лучах полуденного солнца.
Округа была почти лишенной растительности в сравнении с другими районами Сиэтла, особенно с тем, где жил Генри. Чахлые клены вдоль тротуара не дарили ни тени, ни красоты. На пустых участках земли желтели старые объявления, а в грязи поблескивали осколки разбитых бутылок.
На ходу Любовь думал только об одном, и эту безумную идею ему следовало выплюнуть, как кусок протухшего мяса.
«Убить Грэди Бейтса».
Эта навязчивая мысль выбивала его из колеи, если не сказать больше. Он сомневался, что Смерть, охотясь за добычей, чувствовала себя такой незащищенной и нерешительной. Но это правильное решение. Грэди представлял собой опасность и помеху, и, убрав его с дороги, Любовь лишит Смерть еще одного козыря.
Она, конечно, будет рвать и метать. На секунду Любовь задался вопросом, неужели то, как поведет себя Смерть, беспокоит его больше надвигающегося убийства.
Грэди зашел в магазинчик, где торговали газетами, журналами и табаком. Не зная, сколько времени он там проведет, Любовь в ожидании прислонился к фонарному столбу. Его подмывало войти и купить себе газету, но что-то его удержало. Он принялся обдумывать способы убийства. Как бы на его месте поступил человек? Воспользовался бы кулаками? Или нанес бы смертельную рану битой бутылкой?
Кулаки и ножи слишком интимны, почти так же, как любовь. Смерть часто убивала прикосновением, но Любовь не рассматривал ее действия как проявления любви. Вдобавок она намного могущественнее него. Ей под силу управлять материей, устраивать авиакатастрофы и останавливать время. В сравнении с ее способностями его дар жалок. Он умел только наполнять сердца любовью.
Любовь снял шляпу и почесал лоб, щурясь на солнце. Открылась дверь, и Грэди с газетой под мышкой вышел на улицу. Любовь заглянул ему в душу. Что он захочет следующим? Имбирного печенья и пару минут с симпатичной кассиршей в булочной.
Эта маленькая неверность обычно беспокоила Любовь, но сейчас он ей даже обрадовался. Вслед за Грэди он зашел в булочную. Девушка за прилавком — возможно, на два-три года старше Флоры — бросила на него подозрительный взгляд и вернулась к разговору с Грэди. Было обидно, что из-за цвета кожи к нему отнеслись иначе. Только подумать, как часто белое большинство таким образом смотрело на темнокожее меньшинство. Смерть, как обычно, схитрила, выбирая игрока.
Любовь почувствовал, что там был кто-то еще. Булочник, тихий мужчина среднего возраста с припорошенным мукой лицом, вышел из задней комнаты. Он выглядел разгоряченным, скорее всего, потому что целый день стоял у раскаленных печей. Любовь с сожалением проник
в сердце булочника, добавляя все новые и новые слои чувств, словно ровняющий стену штукатур. Ему требовалось переполнить сердце мужчины неправильной любовью, которая из-за ревности наждачной бумагой раздирает душу. Любовь поместил эти уродливые чувства в потаенные уголки и надежно их там закрепил, чтобы разум жертвы не сумел от них избавиться.
Теперь пекарь верил, что влюблен в девушку за прилавком, которая смеялась и заигрывала с Грэди, как будто это в порядке вещей при продаже печенья. Любовь прошептал имя булочника, зная, что это единственное слово, способное заставить его переступить черту. Тот открыл ящик под кассой и достал револьвер. Грэди тут же поднял руки и отступил к полке со свежеиспеченным хлебом.
— Давай, — шепнул Любовь.
Булочник прицелился в Грэди. Когда щелкнул взведенный курок, Любовь задержал дыхание. И тут перед ним материализовалась фигура. Он успел понять, кто это, но не успел увернуться от пощечины. При ударе его мысленная связь с пекарем разорвалась, и тот выронил пистолет, который при падении выстрелил, и пуля прошла через витрину со сладкой выпечкой. Булочник и Грэди прикрыли головы, защищаясь от осколков. Девушка рухнула на колени.
— Пожалуйста, — прохныкала она, — прошу вас, не надо!
Сгорая от стыда, Любовь почувствовал, как кровь приливает к щеке. Смерть стояла совсем близко: глаза превратились в щелочки, рот
— в мазок красной помады. Она походила одновременно на Хелен и себя настоящую.
— Чем ты тут занимаешься?
— Ты-то уж точно должна знать. — Любовь пошевелил челюстью, боясь, что та сломана. Булочник наклонился за пистолетом, глядя на него как на живое существо.
Смерть остановила время.
— Конечно, я знаю, чем ты занимался, — прошипела она. — И теперь хочу узнать, зачем. Как ты посмел?
— Как я посмел что? — спросил Любовь. — Как я посмел совершить то, что ты делаешь каждый день?
Смерть сжала кулаки, и Любовь напрягся, ожидая нового удара. Грэди замер на месте, прижимая к груди сложенную газету. Его рот был приоткрыт, словно парень намеревался заговорить.
— Он путается под ногами, — выдавил Любовь, не в силах назвать Грэди по имени.
— Он человек, — возразила Смерть. — Живая душа. И обычно ты играешь не так.
Любовь не понимал, что она чувствует. Ее разум как всегда был для него закрыт.
— Что ты имеешь в виду? Обычно так играешь ты.
— Именно, — кивнула Смерть. — Ты не я. Ты не…
— Я не что? — Подняв шляпу, он пригладил волосы. — Я не хочу победить? Вот как ты думаешь?
Смерть раздраженно выдохнула и вышла на улицу. Любовь последовал за ней.
— Оставь их в покое. Тебе не нужно этого делать, — сказала она. Любовь оглянулся на людей, по-прежнему замерших в булочной.
— Ладно. Не буду.
Смерть отпустила время. Булочник изменился в лице. Посмотрел на пистолет, и Любовь слишком поздно вспомнил, что в сердце мужчины еще достаточно опасного яда.
Девушка закричала:
— Пожалуйста, не надо!
Любовь посмотрел на Смерть. Ее глаза побелели, когда булочник прицелился. Как только грохнул выстрел, она была уже внутри. Не успев спасти Грэди, Смерть подхватила его падающее тело. Пуля пробила газету, и теперь на бумаге и типографской краске расплывался алый цветок. Грэди кашлянул кровью, и Смерть осторожно уложила его на пол.
Булочник испустил крик. Его сердце лихорадочно колотилось. Он побежал к девушке, которая тщетно пыталась спрятаться за мешками с мукой и сахаром. Раздался второй выстрел, затем третий.
Любовь закрыл глаза и прошептал:
— Нет…
Несколько секунд спустя Смерть снова стояла около него. Три тела лежали рядом на полу магазина, словно наведенный Смертью порядок мог придать гибели этих людей какой-то смысл. На полу и стенах булочной виднелись брызги крови. Колени Смерти подогнулись. Любовь подхватил ее, восхищаясь тем, какая же она на самом деле крошечная. Смерть подняла на него глаза — все еще подернутые
серебристой пленкой, как всегда, когда она кормилась. Вскоре радужки вновь окрасились цветом. Смерть отстранилась и вытерла глаза.
Она сбросила маску Хелен и теперь выглядела полностью собой — красивой, нестареющей, жестокой.
— Моя судьба — это тюрьма. Только это и роднит меня с людьми. Ты единственный из всех нас, кто не чувствует себя заключенным. Я взяла на себя ответственность за эти души, пусть гибель их смертных тел — твоя вина. Нужно заставить тебя почувствовать, каково это, не иметь свободы.
Расстроенная, она исчезла. Любовь знал, что должен последовать за ней, пусть она не сказала, где ее искать. Где-то вдалеке завыла полицейская сирена. И внезапно Любовь понял, куда ему идти.
***
Смерть ждала Любовь на мысе Пресидио, глядя через морской простор на Алькатрас. В лучах заходящего солнца остров на горизонте казался темнеющим синяком. Тамошняя тюрьма — одна из худших в мире, и именно ее Смерть решила ему показать. Пахнущий эвкалиптом бриз взметнул ее волосы. Затем завыл туманный горн, и Смерть почувствовала, что больше не одна.
— Оттуда правда невозможно сбежать? — спросил Любовь, подходя ближе.
— Откуда, из этой тюрьмы? — Учитывая обстоятельства, без такого вопроса было не обойтись.
Любовь кивнул.
— Кто-нибудь пытался?
— Пока что всего один заключенный, чуть больше года назад. —
Смерть напряглась, силясь вспомнить. — Его звали Джо[11]. Однажды он попытался покончить с собой, разбив очки и вонзив осколки в горло.
— Он был душевно болен?
— Подумай о том, где это произошло. Вдобавок он не тронул сонную артерию. Ему не хотелось умирать. Он просто отправлял послание кровью. — Ветер снова разметал ее волосы, и Смерть закинула их за спину.
— Что еще известно о Джо? — спросил Любовь. — Были ли у него друзья?
— Нет, никого у него не было. Даже изгои считали, что он не от мира сего.
— За что он сел?
— Ограбил почтовое отделение на шестнадцать долларов тридцать восемь центов. Дали двадцать пять лет.
— Будь там больше денег, он взял бы больше, — заметил Любовь.
— Дело ведь не в сумме, а в самом поступке.
— Он был голоден. — Смерть повысила голос, чтобы перекричать ветер. — Он был голоден и не мог найти работу. Попробуешь угадать, каким был последний образ в его голове?
Любовь покачал головой.
— Его собственное лицо. На которое никто никогда не смотрел. Которого никто никогда не видел. Которое никто никогда не любил. В его жизни был только один геройский поступок: когда он решил перелезть через стену и сбежать. А потом охрана его подстрелила.
Любовь сглотнул.
— И ты узнала это все по одному прикосновению? Как тебе удается всех их помнить?
— А как ты помнишь собственные руки? — усмехнулась Смерть. Любовь достал из кармана плитку шоколада. Отломил квадратик и
протянул ей. Смерть положила его в рот, где он начал таять.
— Горькая сладость, — вздохнула она.
— Так и задумано. В шоколаде содержатся те же вещества, которые вырабатывает мозг влюбленного человека. Удивлен, что ты почувствовала его вкус.
Смерть пристально на него посмотрела.
— Снисходительность тебе не к лицу.
Они доели шоколад, когда в бесконечной клетке неба начали загораться первые звезды, по несколько за раз — прекрасные немигающие чудовища.
— Мне жаль, что так получилось, — прошептал Любовь. Смерть стиснула его ладонь.
— Играй, как пристало тебе, а не мне. Поверь, так проще.
Любовь кивнул. Если бы в ту минуту их увидел человек, он подумал бы, что наблюдает за влюбленной парой под небом, пойманным на крючок растущей луны.
Глава 27
Генри заключил сделку с совестью: если он прочтет пятьдесят страниц учебника по истории, то пойдет в «Домино». Плевать, что он снова вернется поздно и будет слишком усталым, чтобы закончить домашнее задание по математике. Сейчас имели значение другие расчеты, например, как убедить Флору передумать насчет «может, однажды».
Прижимая к груди букет пышных розовых пионов из сада миссис Торн, Генри ускорил шаг. Он стеснялся, волновался и хотел сказать Флоре миллион слов. Но больше всего он хотел сидеть за своим столиком и смотреть, как она поет. Он не станет требовать большего, но должен быть рядом.
На улице было странно тихо. Обычно из клуба доносились звуки музыки, а стремящиеся внутрь пары болтали друг с другом и приветствовали знакомых. Может быть, сегодня просто день такой. Или же — Генри притормозил — полиция устроила облаву и закрыла клуб. Вывеска над входом не горела. Вышибала не стоял в дверях. Что-то было не так.
Генри колотил в дверь, пока не заболели костяшки пальцев. Наконец, когда он уже устал стучать, она открылась и из тени вышел дядя Флоры.
— Клуб закрыт, — уведомил он.
— Закрыт? — переспросил Генри и тут же мысленно себя упрекнул.
— Я знаю, что у тебя нет проблем со слухом, сынок. Иначе ты бы не таскался сюда так часто. Поэтому не вынуждай меня повторять.
Руки и ноги Генри будто одеревенели.
— Закрыт… навсегда? Что произошло?
— На несколько дней, парень. Контрабасиста застрелили, хотя тебя это не касается.
Генри затошнило, как будто именно его неприязнь к музыканту стала причиной смерти бедняги.
— А Флора, она в порядке?
Мужчина не ответил.
— Иди домой, сынок. Выглядишь как кошачья блевотина. — И он захлопнул дверь.
Глава 28
Суббота, 15 мая 1937 года
Три дня спустя, после похорон Грэди, группа собралась на заднем дворе дома Флоры. Несколько музыкантов, все еще в костюмах, отвлекались от печальных дум игрой в крокет без правил. Барабанщик Харлан Пэйн и клавишник Палмер Росс сидели за столом и спорили с Флорой и Шерманом.
Несмотря на предшествующее скорбное событие, на свежем воздухе было хорошо. День выдался теплым и солнечным, в воздухе разливался аромат скошенной травы и распустившихся цветов глицинии. Но угрызения совести при этом мучали еще сильнее. В последний раз Флора виделась с Грэди после свидания с Генри. Грэди тогда отвез ее домой, не сказав ни единого слова, и поэтому в тот вечер Флора испытала облегчение. Теперь ее мучила совесть, и она винила в трагедии себя. Ей хотелось сесть в самолет капитана Жирара и покинуть город, начать новую жизнь под иным именем где-то в другом месте. Но она никогда так не поступит, помня о бабушке, которая целиком от нее зависит. Хотя желание никуда не девалось.
— Месяц без работы клубу не повредит, — сказала она. — А у нас появилось время найти нового контрабасиста и как следует все отрепетировать, может, даже выучить новые песни. Разве вам, парни, не хотелось отдохнуть?
— Музыка и есть мой отдых, — вздохнул Харлан. — Мне скучно, когда нечем заняться. — Он побарабанил палочками по столу.
— Так мы будем репетировать, — возразила Флора, — просто без выступлений.
— Знаете, кто действительно хорош? — предложил Палмер, потирая заросший щетиной подбородок. — Новый парень из «Мажестика», как бишь его? Да вы знаете, Пичез Хопсон. Я за то, чтобы мы попытались его переманить.
Шерман чокнулся с Палмером стаканами чая со льдом.
— Дело говоришь.
Что-то потерлось о ноги Флоры: кошка, выпрашивающая еды. Флора кинула под стол кусочек курицы. Кошка тут же его схватила и принялась жевать.
— Эта животина из тебя веревки вьет, — буркнул Шерман. Охваченная духом бунтарства, Флора потянулась за окорочком и
взяла его двумя пальцами.
— Не смей! — воскликнул Шерман. — Это моя любимая часть! Флора кинула куриную ногу под стол.
— Поверить не могу, что вы всерьез обсуждаете, как бы сманить Пичеза из «Мажестика». Они ведь наши друзья. Как бы вы отнеслись…
— Они нам не друзья, а конкуренты, — возразил Шерман. — Это бизнес. Док все поймет. И мне казалось, что после того случая с налоговиками мы договорились, что ты сосредоточишься на музыке, а
я — на всем остальном.
Флоре не понравилось, что дядя напомнил ей о мистере Поттсе.
— Профсоюз точно не станет молчать, узнав о вашем замысле. — Они все состояли в профсоюзе чернокожих музыкантов. — Лучше нам дать объявление. Можно поместить его в газеты всего западного побережья до самого Лос-Анджелеса. Мы точно найдем желающего и заодно привлечем слушателей. Кроме того, контрабасист — это музыка.