Игра началась. Любовь рвался к игрокам.
Глава 5
Суббота, 27 марта 1937 года
Отец Итана сидел за столом в кабинете своего особняка в Сиэтле, посасывая незажженную трубку. Перед ним лежала ньюйоркская газета. Нахмурив брови, он сложил ее и убрал с глаз долой. Снаружи на карниз вспорхнул воробей и заглянул в окно.
— Итан! Нет ответа.
— Итан!
Миссис Торн вошла в комнату и выразительно вздохнула.
— Итан учит Аннабель играть в крокет, — пояснила она. — Генри
в гараже.
— Умоляю, не говори мне об этом, — простонал мистер Торн. — Этот мальчишка и его адский инструмент. В лучшем случае пустая трата времени, а в худшем он испортит…
— О, Бернард, — перебила его жена, упираясь ладонями в стол и наклоняясь, чтобы поцеловать мужа в блестящий от пота лоб. — В
занятиях музыкой нет никакого вреда, если сравнивать с настоящими опасностями нашего мира.
— Да дер…
— Бернард.
Миссис Торн подошла к книжному шкафу и слегка поправила одну из рамок с фотографиями, чтобы снимок улыбающейся черноволосой
и темноглазой девочки стоял ровно.
— Приведи сюда Итана, — попросил Бернард, раскуривая трубку.
— Генри…
— Генри так же заинтересован в газете, — настаивала миссис Торн.
— Генри заинтересован в музыке. — Он произнес последнее слово как ругательство. — И он не…
— Он твой сын не меньше, чем Итан. Серьезно, после всех этих лет. Его отец был твоим лучшим другом и шафером на нашей свадьбе.
— Приведи Итана, — буркнул мистер Торн.
— Пожалуйста? — Жена склонила голову, с улыбкой глядя на недовольного мужа.
— Приведи Итана немедленно, черт возьми, пожалуйста, — повторил он. — Скажи, что у меня есть для него задание.
***
Сквозь окно гаража падали лучи солнца, подсвечивая края нотной тетради Генри. Он щурился, но продолжал играть, водя смычком по нижним струнам контрабаса и извлекая из них волнующие кровь
звуки. Он разучивал для школьного оркестра «Загадку»[4] Эдуарда Элгара и по мере игры воссоздавал в памяти партии других инструментов: пение скрипок и альтов, причитание виолончелей, духовые и задающие ритм ударные.
Эта музыка заворожила его с того самого дня, когда мистер Соколов несколько недель назад раздал им ноты. Не лучшее произведение из тех, что ему доводилось играть. Малер, Чайковский, Шостакович, Рахманинов, Бетховен, Моцарт… список более выдающихся композиторов был длинным. Но впервые в жизни Генри играл больше, чем музыку — своего рода шифр. Тайну, которую нужно разгадать.
Он был уверен, что секрет заключен в мелодиях, связывающих каждую часть со следующей. Было ясно, с чего следует начать: каждая часть посвящалась человеку, чьи инициалы были написаны в
партитуре. Но это вряд ли заслуживало названия «Загадка». Любой, кто знал композитора, тут же разгадал бы ее. Должно быть нечто большее. Поэтому последние несколько дней Генри напряженно думал над этим ребусом.
Охваченный любопытством, он посетил архив газеты, чтобы отыскать интервью с Элгаром, и прочитанное еще больше его запутало. Композитор сравнивал произведение с драмой, «главный герой которой не появляется на сцене». Генри никак не удавалось вспомнить подобную пьесу. Даже в «Гамлете» призрак все же появлялся. Генри перестал играть. На улице поднялся ветер, ероша зеленую весеннюю листву. До Генри донесся аромат свежей травы.
Он снова взял смычок и отдался музыке. Позволил ей говорить за него, не замечая, что лоб вспотел и по щеке покатилась капля пота. Он даже не обращал внимания на муху, которая кружила над головой, словно самолет, ищущий место для посадки. Генри столько всего хотел выразить этими нотами.
Он играл, пока не постучали в дверь. Три коротких удара — условный стук Итана. Генри должен был ответить двумя размеренными ударами, если Итану можно войти, но тот никогда не ждал ответа, а Генри не хотелось прерывать игру. Дверь скрипнула, и муха вылетела за порог.
— Неплохо. — Итан стоял в освещенном солнцем прямоугольнике на полу гаража, и его тень доходила до ног Генри.
Генри закончил пассаж. Ему хотелось еще немного побыть одному, но если выбирать человека, прервавшего его музицирование, то лучше пусть Итан, чем кто-либо другой. Он определенно предпочитал друга малышке Аннабель или любому из родителей Итана, которые ясно дали понять, что находят его любовь к музыке решительно неблагоразумной тратой времени в пору нестабильной финансовой обстановки, отвлечением от по-настоящему важных дел вроде образования и будущего. Именно поэтому он и занимался в гараже: Торны сказали, что не хотят его обнадеживать, хотя, безусловно, смирятся с его увлечением, если не будут слышать упражнений, и если он будет успевать в учебе.
Прозвучала последняя нота, низкая и протяжная. Генри позволил ей несколько секунд повисеть в воздухе. Когда звук утих, он поднял голову, и увидел, что Итан задумчиво на него смотрит.
— Что такое? — спросил Генри. — Мне очень нравится эта пьеса. Итан пожал плечами. Прислонился к верстаку, стоявшему у стены
и покрытому древесной стружкой, среди которой валялись нуждающиеся в заправке маслом фонари и гнутые гвозди. Окно позади Итана казалось рамой картины, а солнце подсвечивало его светлые кудри. Неудивительно, что девчонки всегда строили глазки и перешептывались, когда Итан входил в комнату. Он выглядел как голливудская звезда.
— Мелодия прекрасна, — кивнул Итан. — Ты ее неплохо исполняешь.
— Спасибо за хоть такое одобрение, — засмеялся Генри.
— Не хочу, чтобы ты загордился. Сам знаешь, что ты хороший музыкант. — Итан запрыгнул на верстак. — Итак, для нас есть задание.
— Для нас? — переспросил Генри. Всем было известно, что Итан
— наследник «Инкуайрера», а Генри… ну, в общем, благотворительность.
— Да, папа сказал, что тебе тоже можно пойти.
Генри еле сдержался, чтобы не рассердиться. Итан не виноват, что для его отца мальчики явно на разном уровне.
Итан усмехнулся:
— И задание интересное. Про самолеты.
***
Итан вел «кадиллак» к аэродрому кончиками пальцев левой руки, а
правую положил на спинку пассажирского кресла, в котором сидел Генри. Они выехали из имения Торнов на Капитолийском холме и сейчас пересекали высившийся над Монтлейк-Кат зеленый разводной мост, с которого открывался прекрасный вид на горы по обеим сторонам озера.
— Вот какое дело, — начал Итан, искоса поглядывая на Генри. — «Инкуайрер» опередили, и отец по этому поводу все ногти изгрыз. В Сэнд-Пойнт есть один самолет, один из быстрейших на планете. В ньюйоркской газете напечатали репортаж о каких-то изменениях, внесенных механиками в двигатель, и теперь наша задача — показать этим парням с Восточного побережья, что не у них одних по венам текут чернила.
— Звучит предельно ясно, — заметил Генри.
— Да, именно так. Нашему репортеру, которого обскакали, небо с овчинку показалось, и теперь отец использует нас-желторотиков, чтобы еще больше его унизить. Честно говоря, мне даже неловко. Не то чтобы бедняга упустил новость о самолете, способном долететь до луны.
— Как будто это вообще возможно. — Ужаснее и представить не получалось: Генри предпочитал стоять обеими ногами на земле.
— Ты взял блокнот? — спросил Итан.
— Конечно.
Вот так они работали вместе: Итан задавал вопросы, Генри записывал ответы. Потом Итан прорабатывал композицию и диктовал статью Генри, который набирал ее на машинке без ошибок и опечаток. Такова была их тайная система.
Мистер Торн полагал, что его сын давно выиграл войну с письменным словом, но Итан все еще ее вел, и она продолжалась не потому, что он недостаточно трудился или не был умен. Из всех знакомых Генри Итан был самой светлой головой: мгновенно улавливал причинно-следственные связи, быстро придумывал разумные аргументы. Но по какой-то неясной причине записанные слова сбивали его с толку. Генри тайно читал и писал работы Итана задолго до того, как поселился у Торнов — с того самого дня, как нашел его плачущим за школой с окровавленными от розги учителя руками.
Ни Генри, ни Итан не знали, что произойдет, когда семейное дело перейдет к Итану. Издатель, не умеющий читать и писать — это немыслимо, разве что юноши найдут способ держаться вместе. Нынче они вели себя так, будто этот роковой день настанет в невозможно далеком будущем, а дилемма разрешится сама собой.
— Вон туда. — Итан указал на желтый самолет со стеклянной кабиной пилота и толстыми резиновыми шинами. Он остановил машину чуть поодаль и вышел, проводя рукой по волосам. Генри последовал за ним, но смотрел он не на самолет, а на девушку, которая
с отверткой сидела на корточках на верхнем крыле. При виде нее сердце его отчего-то забилось быстрее, и Генри не был уверен, хорошо это или плохо.
— Ты ее знаешь? — поинтересовался Генри.
— Что? Кого?
— Девушку, на которую показал. — Хотя Генри и представить не мог, где раньше ее видел, он чувствовал, что знает ее не хуже, чем низкую ре.
— Какую еще девушку? Где? Я показывал на самолет, тупица. Конечно, Итан был сосредоточен на самолете и задании. Он
никогда не позволял себе отвлекаться на девушек. Никогда. Генри пытался ему подражать, но безуспешно. Он постоянно глазел на девушек, постоянно высматривал ту, которая вызвала бы в нем ощущение, что он встретил свою вторую половинку. Он всю жизнь ее искал, но ни с кем не мог об этом поговорить. А эта девушка… в ней была какая-то… изюминка, что-то настолько живое. Она прошла от края верхнего крыла к середине и играючи спустилась на нижнее.
— Не смеши, — фыркнул Итан.
— Что-что?
— Генри, порой ты такой осел. — Итан показал на свое лицо. Генри совершенно не понимал, что друг хотел до него донести.
— Она тебе не пара, Генри. Перестань уже мечтать о свадьбе. У мамы случилась бы истерика, увидь она, что ты разеваешь рот как рыба.
— Я не… Я просто… — Он, естественно, заметил цвет ее кожи, но,
к своему удивлению, не почувствовал отторжения, хотя и было понятно, что никто не примет подобного союза.
— Ну, хотя бы закрой рот.
Генри сомкнул губы, но Итан уже с улыбкой шагал навстречу мужчине в темно-синем костюме и на ходу протягивал ему правую руку. Однако немедленно ее опустил, заметив то, что Генри увидел секундой ранее: у человека в костюме правая рука отсутствовала.
— Меня зовут капитан Жирар, — произнес человек с легким французским акцентом. Голос его звучал живо, словно он привык к подобным неловким моментам. — Жаль, что я не могу пожать вашу руку: потерял свою на войне. Хотя вижу, что вы заметили настоящий сюжет. Который парни из Нью-Йорка упустили.
— Как так? — поинтересовался Итан.
— Вот эта девушка на крыле — фантастический пилот. Лучший в
штате. Возможно, даже лучший, чем Амелия Эрхарт[5]. Дело не только
в предельной скорости самолета, а гораздо больше в искусстве и смелости пилота, а и в том, и в другом Флоре нет равных, потому что
она понимает работу механизмов так, словно они — продолжение ее собственного разума.
Генри достал блокнот, чтобы записать слова капитана. Итан, не умеющий изображать бесстрастность, выглядел раздраженным. Они приехали ради репортажа о самолете, а не о какой-то девчонке. Нет никаких шансов, что мистер Торн позволит им написать о женщине-пилоте, особенно с таким цветом кожи. Но Генри это не волновало. Ему хотелось выслушать все, что капитан о ней скажет.
— Ее отец сражался на войне бок о бок со мной, когда наши войска объединились с американскими. Храбрый мужчина был, и мастер на все руки. Не будь его, я бы лишился не только руки. Но штука в том, что я никого из журналистов не могу заинтересовать ее историей, и причина, как видите, налицо. Флора темнокожая, а здесь, в Америке, вы слишком много внимания уделяете расе. Поэтому газетчики тратят чернила на мисс Эрхарт, которая также смелая женщина и неплохой пилот, но упускают эту талантливую, почти волшебную девушку.
Генри хотелось вызваться и написать историю самому, чтобы поближе понаблюдать за Флорой, но подобное предложение точно поссорит его с Итаном, который постоянно боялся, что люди догадаются, что Генри ему помогает, если тому разрешат опубликовать самостоятельную статью, и который всегда менял тему, когда Генри хотелось поговорить о девушках.
— Это, конечно, увлекательно, — произнес Итан, но прозвучало это вовсе не так, как будто рассказ его захватил. — Что вы можете….
— Так вот, ей нужен спонсор, — продолжил капитан Жирар. — Способный оплатить самолет и кругосветный перелет. Я плачу ей сколько могу, но времена нынче тяжелые. Она пашет как лошадь. Берет ночную смену, чтобы поддерживать бабушку… Честно говоря, даже не знаю, когда она спит. — Капитан сунул в рот сигарету, вытащил из кармана коробок спичек и протянул Генри. — Поможете?
— Он кивнул на пустой правый рукав. — Забыл зажигалку в кабинете. Генри чиркнул спичкой.
— Вот, — сказал капитан, показывая коробок. — Название.
— Прошу прощения? — переспросил Генри.
— Клуб, в котором она работает. «Домино». Он принадлежал ее родителям, но они погибли в аварии, когда она была совсем крохой. Теперь она владеет клубом на паях с дядей. К стыду своему, я там
никогда не был, но я уже староват для музыки и танцев. Однако она регулярно снабжает меня спичками.
Капитан Жирар забрал коробок, а Итан бросил на Генри возмущенный взгляд. Генри пожал плечами и осторожно задал вопрос, чтобы вернуться к теме интервью:
— Может быть, расскажете нам о ее самолете?
Пока капитан описывал изменения, внесенные Флорой в двигатель для улучшения баланса летательного аппарата, Генри старательно записывал, но думал о другом, и капитан это заметил.
— Девушка, — широко улыбаясь, повторил он. — Вам действительно стоит приглядеться к этой теме. Она поистине стоящая. Ее имя наводит на мысль о том, что она привязана к земле, но на самом деле у нее сердце птицы.
Поднялся ветерок, взъерошив волосы Генри. По спине пробежал холодок. Генри сглотнул. Посмотрел на летчицу, и она в тот же миг взглянула на него. Ни один не отвел глаз. На долю секунды Генри показалось, что Земля прекратила вращаться, но он продолжил движение, влекомый непреодолимой силой.
— Мы здесь ради самолета, — настаивал Итан. — Но, может, в следующий раз напишем и другую статью. Вы рассказывали о «Стэггервинге»…
Генри записывал ответы капитана на вопросы Итана, но мыслями уже был в «Домино». Неважно, чего хотел Итан: Генри задумал посетить тамошний концерт, и как можно скорее. Странно, но ему казалось, что от этого визита зависит его жизнь.
Глава 6
Воскресенье, 28 марта 1937 года
Платье принадлежало матери Флоры, поэтому выглядело несколько старомодным: в черно-белую клетку, на бретелях, с открытой спиной.
В нем Флора ощущала уверенность в себе. Вся шелковистая ткань была расшита пайетками, поэтому платье было тяжелым, как шуба, словно что-то, когда-то бывшее живым. Флора оглядела себя в зеркале, проверяя, целы ли швы и не открыто ли взорам больше, чем она предполагала. Локон ее доходящих до подбородка волос выбился из прически, и Флора, устало вздохнув, закрепила его шпилькой. Она бы
предпочла везде ходить в летном комбинезоне и с косичками, к которым привыкла с детства. И комбинезон, и косички были удобными, практичными и почти незаметными. Разряженная в пух и прах, она чувствовала себя рождественской елкой.
Она тысячу раз просила дядю Шермана, чтобы тот разрешил ей одеваться попроще и работать на кухне с Чарли: напоминать ему не пересаливать грудинку и резать кукурузный хлеб тонкими ломтями, потому что переевших гостей тянет в сон и поэтому они заказывают меньше выпивки. Но Шерман ни в какую не соглашался.
«”Домино” наполовину принадлежит тебе, детка, — говорил он. — Ты должна быть на виду и на сцене. Люди приходят не за тем, чтобы послушать пение кукурузного хлеба Чарли. А в городе никто не поет лучше тебя, да ты еще и выкладываешься не в полную силу».
Флора знала, что выглядит неплохо, но до материнской красоты ей было далеко. Она сравнила собственное отражение в зеркале с фотографией на комоде, радуясь, что не настолько красива. Неприметная внешность защищала ее от парней, за исключением Грэди. Не будучи красавицей, она еще больше скучала по маме.
Флора совсем не помнила родителей, но столько раз представляла, как они ее обнимают и поют колыбельные, что эти фантазии казались правдивыми.
— Флора! — позвал ее Шерман из гостиной.
— Уже бегу! — Она выдвинула верхний ящик комода, достала материнские лайковые перчатки и натянула их на руки. Хотя дождь закончился, ночь все еще была прохладной. А Флоре нравились эти перчатки и то, что они до сих пор сохраняли форму маминых рук.
Шерман, одетый в смокинг конферансье, присвистнул, когда она вышла из комнаты.
— Всегда любил это платье.
— Спасибо. — Флора засмущалась от похвалы, хотя и понимала, что таким образом дядя хранит воспоминания о сестре.
По пути к двери она прошла мимо бабушки, которая шила одеяло из красных и белых лоскутов.
— Привет, милая, — окликнула Флору бабушка. — В морозильнике для тебя припасен кекс.
— Шоколадный?
— Скажи, капустный салат вызывает у Шермана изжогу?
— Эй! — притворно возмутился Шерман. — Я не виноват, что твой салат такой вкусный, что от него не оторваться!
Флора по-дружески пихнула его в плечо и остановилась, чтобы поцеловать бабушку в лоб.
— Спасибо, бабуля. Съем после выступления. А ты бы попробовала кусочек сейчас.
— Я могу и подождать, — сказала бабушка. — Знаешь, не настолько уж я близка к смерти, чтобы есть десерт до ужина. — Она посмотрела на Флору поверх очков. — Ах, как же ты похожа на маму.
— Я и вполовину не такая красивая, — отмахнулась Флора.
— Чепуха, милая. Но мама предпочла бы, чтобы ты закончила школу. Получила аттестат, а не пахала на двух работах. Тебе ведь всего семнадцать, это мало для того, чтобы нести на плечах всю тяжесть взрослого мира.
— Ох, бабуля, мы уже сто раз это обсуждали. — Какой прок от школы, если будущим Флоры является клуб, а большинство белых хоть
и помалкивают, но предпочитают, чтобы цветные знали свое место? Да
и бабушке нужно подспорье. Заботиться о доме вдвоем и так непросто, а в последние месяцы бабушка двигалась медленно, словно у нее болела каждая косточка.
— Девочка права, — поддержал Флору Шерман. — Она нужна клубу. Мы сможем изменить все к лучшему и хотя бы выйти на старый уровень. И стоит только дождаться, когда она поставит рекорд на самолете! Мисс Эрхарт будет пыль глотать, а люди выстроятся в очередь вокруг квартала, чтобы послушать, как Флора поет. Знаешь, нет плохой славы.
— Скажи это Бонни и Клайду. — Бабушка вернулась к шитью. Флора подождала, пока она не сделает аккуратный стежок,
наклонилась и снова поцеловала старушку в лоб.
— Не сиди допоздна.
— Пой сегодня всем сердцем, дитя. Твоя мама лопнула бы от гордости, увидь она тебя сейчас, такую взрослую.
Флора надела легкий плащ и вышла в ночь. Бродячая, но ухоженная черная кошка, которая уже много лет приходила выпросить что-то себе на ужин, вынырнула из тени и потерлась о ноги Флоры.
— Опять ты, — прошептала та.
У кошки были странные черные глаза, и она гуляла сама по себе, никогда не подходя на зов. Частенько она просто сидела поодаль, как будто наблюдая. При виде нее у Флоры полегчало на душе. Она покормит кошку на обратном пути. Может, даже даст ей попробовать кекс.
— Идем, Флора. — Шерман позвенел ключами. — Нам пора.
Кошка медленно моргнула, развернулась и исчезла в темноте, словно закончив с Флорой. Но она вернется, точно вернется.
Во время короткой поездки до клуба они прошлись по программе, корректируя ее с учетом того, как принимала публика ту или иную песню накануне. Флора и Шерман прибыли за полчаса до прихода остальных музыкантов. Поскольку в субботу ожидался наплыв посетителей, Чарли работал на кухне с рассвета: томил лопатку, грудинку и ребрышки. Оттуда шел теплый и приятный аромат еды. Клуб был для Флоры домом не меньше, чем тот, где жили они с бабушкой.
— Врубай свет, милая! — крикнул Шерман с кухни, миновав двойные двери.
Флора вошла в сердце клуба — комнату с выкрашенными в черный цвет стенами. Этот цвет был выбран, чтобы скрыть повреждения стен
и резной древесины, а также чтобы поглотить все в помещении, за исключением сцены. Флора защелкала выключателями, и лампы над дюжиной круглых столиков загорелись, осветив темный клуб. Флора чиркнула спичкой и аккуратно начала зажигать свечи, фитили которых жадно тянулись к свету и теплу, которое к концу вечера их поглотит. Затем Флора удалилась в гримерную, чтобы распеться.
Глава 7
Итан закатил глаза, съезжая на обочину. У подножия холма за Интернациональным районом возвышался Смит-тауэр, сверкая огнями на фоне ночного неба. За ним начинался Пьюджет-Саунд. Ушло без малого два дня, чтобы убедить Итана сходить в ночной клуб Флоры. Генри пошевелил пальцами, словно играя такты из «Вариаций “Загадка”».
Молодые люди вышли из машины и надели шляпы. В свете уличных фонарей клубился туман. Элегантно одетые пары рука об руку шли по тротуару к низкому кирпичному зданию с черной вывеской «ДОМИНО».
— Не знаю, зачем мы туда идем, — снова завел волынку Итан. — Завтра в школу, и к тому же папа не позволит отделу культуры дать материал о подобной музыке. Он говорит, что она пробуждает в людях
животные инстинкты. Мы все равно не пишем статью о девушке-летчице, поэтому поход сюда — пустая трата времени.
— Это всего лишь джаз, — возразил Генри. — Мы его тысячу раз слушали.
— Вовсе нет, — стоял на своем Итан. — Мы слушали первоклассный джаз, а здесь исполняют совсем другую музыку. Уж кому-кому, а тебе должно быть это понятно.
Генри не был так уверен. Доносившиеся из клуба ноты его интриговали. Было в них что-то, вызывающее отклик, совсем как в оркестре, когда мелодия перетекала от струнных к духовым. Но эта музыка была проще. Элементарнее. Она напоминала разговор, случайное прикосновение. Генри не знал, в музыке дело или в чем-то другом, но воздух казался наэлектризованным, почти живым.
Они встали в очередь на вход. Большинство посетителей были старше двадцати, кому-то было уже за тридцать. Белых — примерно половина. Остальные — цветные всех сортов, даже пара азиатов. Все останавливались на входе и обменивались парой слов с огромным вышибалой.
По мере приближения к дверям музыка становилась все громче, в ней звучали незнакомые Генри ритмы. Он шевелил пальцами, на слух подбирая мелодию, пытаясь опознать ноты и ритмический рисунок, словно чтобы влиться в эту гармонию. Хотя вряд ли это возможно. Одно дело мечтать об игре в респектабельном, уходящем корнями в историю оркестре, связанном с привычным Генри миром, и совсем другое — надеяться сыграть в подобном месте. Торны тут же выгонят его из дому, и он останется совсем один.
Они подошли к вышибале.
— Восемнадцать есть? — спросил тот.
— Да. — Итан сунул ему пару сложенных купюр.
Мужчина хохотнул и взял деньги рукой, которой мог бы оторвать голову так же легко, как открыть бутылку.
— Значит, с днем рождения. — Он отцепил бархатную веревку, перегораживающую двойные двери.
Музыка грохотала, и парни вошли в клуб, миновав большой портрет маслом — безупречно одетая пара с темной кожей, играющей оттенками красного и золотого. Генри и Итан спустились по лестнице. Песня закончилась, раздались аплодисменты.
— Фу, кажется, тут царит вседозволенность, — проворчал Итан. — А это ведет к тому, что все может пойти не так.
Генри не стал отвечать. Просто не мог. Миновав последнюю ступеньку, они остановились на пороге огромного зала: круглые столики со свечами, длинная барная стойка, уставленная бутылками и бокалами, хлопотливые официантки и официанты с уставленными едой и напитками подносами.
В дальнем конце помещения высилась сцена — красные бархатные кулисы и жемчужно-светлый свет. Конечно, обстановка видала лучшие дни, но Генри клуб показался самый ярким и запоминающимся местом со времен катастрофы, и на секунду он едва ли не почувствовал, что вернулся в прежний мир, где жил со своей семьей до того, как грипп унес жизни его матери и сестры, а отец… Генри усилием воли заставил себя не думать об этом. Сейчас не время.
Музыканты сгрудились на одной стороне сцены, и барабанщик ударил в бочку, давая начало новой песне. В центре сцены на широкой белой лестнице с резными перилами стояла Флора. Она выглядела одновременно такой же, как на летном поле, и поразительно иной. Спускаясь, она улыбалась, но было ясно, что ей совершенно наплевать на аплодисменты и свист публики. Оказавшись на сцене, она встала в яркое пятно перед микрофоном.
— Что-то не так? — поинтересовался Итан. — Только не говори, что наконец опомнился.
— Ничего подобного. Я просто… — Генри покачал головой. — Певица.
— Не то чтобы это имеет значение, но без летной экипировки она неплохо выглядит, — заметил Итан. — Так и быть, соглашусь с тобой. Если не брать во внимание, что ее платье было в моде лет эдак двадцать назад.
Генри было плевать на платье. Для него оно выглядело нормальным. Даже больше, чем нормальным.
Флора взяла первые ноты, и Генри с трудом сглотнул. Он никогда не слышал ничего похожего на ее голос. Ему хотелось взять в руки контрабас, чтобы подхватить эти звуки, похожие на смесь шоколада и сливок, которую ему хотелось впитывать порами кожи.
Давным-давно мечтала я,
Что станется в жизни со мной.
Он узнал песню: «Иди со мною рядом». Но голос певицы словно пригвоздил его ноги к полу. Он как будто проскользнул под кожу и теперь вытягивал из костей все несущественное.
Как смогу в одиночку я целый мир
Облететь под яркой луной.
— Сигарету? — Блондинка в коротком красном платье с подносом пачек «Вайсрой» на шее наклонилась к ним, загораживая Генри вид.
В тот день, когда встретились мы с тобой,
То не сразу влюбилась я.
Разгоралась любовь день ото дня,
Как встает над землей заря.
Генри вытянул шею, а Итан знаком отказал девушке с сигаретами.
— Такие, как вы, всегда отказываете таким, как я, — пробормотала она, отходя. К ним подошел метрдотель, неся меню.
— Следуйте за мной, джентльмены, — позвал он. — Сегодня вам повезло: у нас есть столик прямо напротив сцены.
Генри много раз слышал эту песню по радио, но никогда еще ее не исполняли так трепетно и нежно. И музыка ничуть не походила на ту, что играла группа Оззи Нельсона. Было в ней что-то неспокойное, непредсказуемое, словно все писаные и неписаные правила разлетелись на осколки. Поняв это, Генри почувствовал, что на лбу выступил пот, а кровь быстрее побежала по жилам, отчего волоски на руках и затылке встали дыбом.
Флора перешла к припеву.
Я много лет мечтала о том,
Что ждет меня впереди.
Но теперь прошу лишь об одном:
Пожалуйста, рядом иди.
Худощавый молодой контрабасист держал ровный ритм, удерживая Флору в рамках написанных нот. Отчего-то Генри немедленно возненавидел этого парня, его усы, высокую прическу, отглаженный смокинг и то, что он смотрел на Флору, как на свою вещь. Музыка ускорилась, а вместе с ней и пульс Генри, и теперь куплет играла уже вся группа. Песня напоминала разговор клавишных, контрабаса,
саксофона, двух труб и пары начищенных тромбонов, превращавших отражения канделябров в движущиеся звезды.
Генри словно нырнул в озеро Вашингтон в жаркий день: прохладная вода и понимание, что дышать он сможет только всплыв. Он едва осознавал, что Итан что-то говорит и тычет в меню.
— Прошу прощения? — переспросил он, не в силах оторвать взгляда от Флоры.
— Я говорил, — четко разделяя слова, повторил Итан, — что заказал тебе джин с тоником и ребрышки с капустным салатом. Если тебе по душе такая еда, в этом клубе она самая лучшая.
Генри довольно долго осмысливал слова друга. Мозг словно вынуждал его распутывать буквы, будто смотанные в клубок.
— Да, мне она нравится, — наконец произнес он.
— Да что с тобой такое? — с мрачным лицом поинтересовался Итан. — Хоть бы еда оказалась достойной, потому что эта музыка мне не по нраву. И клуб этот похож на ночлежку. Он даже хуже ее платья.
— Итан махнул рукой в сторону сцены, и этим взмахом загасил свечу. Генри снова посмотрел на платье, не понимая, что такого
криминального видел в нем Итан. В свете прожекторов пайетки подчеркивали изгибы фигуры Флоры, к которым ему хотелось прикоснуться. А клуб… да, ему не помешал бы ремонт, но какому месту он бы помешал? Итан и его семья, возможно, не почувствовали на себе того груза, который последние восемь долгих лет давил на большинство населения страны, но Генри никогда не забывал, что от нищеты его спасла дружба.