— Ни в коем разе. Не возражаешь, если я сяду вперед?
Итан кашлянул.
— Как тебе угодно.
Его голос слегка дрогнул, и человек бы этого не заметил, но Любовь, умея тонко чувствовать, увидел, что все тело Итана словно вспыхнуло. Ему хотелось подвинуться ближе к этому прекрасному юноше, помочь ему понять, что вожделенной им любви не стоит бояться или стыдиться. Если Итан смирится с тем, что полюбил мужчину, он точно поймет чувства Генри к Флоре. Возможно, тогда они смогут бороться плечом к плечу, как братья, даже если против них будет весь мир.
Но он не потянулся к Итану. Не сейчас. Любовь включил радио, где как раз звучала реклама чистящего средства «Санбрайт». Люди и их страх перед грязью...
— Добро пожаловать на очередную встречу младшего сестринского корпуса «Санбрайт»! Наше собрание, как обычно, начнется с официального приветствия и гимна. Прошу всех встать! Отдайте честь и повторяйте за мной!
— Эх, как бы мне хотелось заиметь приемник в Гувервилле, — сказал Любовь, постукивая по приборной доске. — Хотя, конечно, у нас нет электричества, чтобы он работал. Но все равно, намного интереснее слушать радио, чем то, как мужики поют и гремят тазами.
— Сестры, вы, конечно, знаете, что все общества, клубы и ложи обладают внутренней информацией, которую нужно хранить в тайне от тех, кто в них не состоят. Возьмем для примера младший сестринский корпус «Санбрайт»....
— Вот только обойтись бы без глупой рекламы. Сестринский корпус. Тайны. — Он выключил радио. Неловкость, казалось, можно было потрогать, и Любовь пожалел о неизбежном расставании. Да, оно разобьет Итану сердце. Но такова цена Игры. Иногда она выше, чем человек способен вынести.
Любовь вытащил из кармана блокнот и венецианскую ручку.
— Я тут думал о статье, над которой ты работаешь, — произнес он, на полную мощность включая обаяние Джеймса Бута. — И вспомнил об этом отрывке из одного греческого философа. — Он притворился, что читает Итану слова философа. Будь парень понаблюдательнее, то заметил бы, что в такой темноте ни зги не видно. Но, как Любовь прекрасно понимал, разум Итана померк, подавленный чувствами. — Гомосексуальность, — он помолчал, чтобы Итан понял, о чем пойдет речь, — считают постыдной варвары и тираны. Эти же варвары и деспоты считают постыдной и философию. — Итан молчал, не сводя глаз с дороги. — Эти правители боятся идей, их страшит дружба и повергает в ужас страсть — три свойства, зачастую присущие гомосексуальным отношениям. Развращенные и нечистые на руку политики ругают результаты этих свойств, потому что те не в их интересах.
Итан вцепился в руль так крепко, что костяшки пальцев побелели.
— Не вижу никакой связи с нами. — Он остановил машину. — То, чем мы занимались, это не оно. Я не такой.
Любовь коснулся руки Итана, даря спокойствие, однако не смог освободить его от печали.
— Разве ты не видишь, что та же система понапрасну растрачивает таланты всех жителей Гувервилля, которые хотят просто честно работать? Эта система ставит послушание выше мыслей и идей. Власть имущие с легким сердцем посылают людей на фронт, где те становятся калеками или погибают, но если человек задаст вопрос, его тут же объявляют предателем. Эта система могла бы бороться с несправедливостью, но она предпочитает ругать нечто столь простое и жизненно важное, как поиск второй половинки. Мы все рождены любить. Какая разница, какой расы или пола твоя вторая половинка, если вы оба счастливы? — Любовь взял голову Итана в ладони и вытер его слезы. — Зачем нужно выбирать страх, а не любовь? В каком мире это имеет смысл?
Итан навалился на руль и всхлипнул:
— Я лучше умру, чем буду этим.
— Не говори так. — Если Итан умрет, Генри будет раздавлен. Это может стоить ему Игры, что означает и смерть Флоры. Любовь даже
думать о таком не мог, как бы ему ни нравился Итан. Он положил руку парню на спину.
Почувствовал, как бьется его сердце, и заставил свое биться в том же ритме. Он станет этой второй половинкой для Итана, и к черту последствия.
— Дыши, — прошептал он. — Дыши.
Из души Итана исторглась вся его жизнь в стыде и печали. Любовь поймал ее одной рукой и выбросил в окно, словно паутинку.
— Кто ты? — Итан поднял голову. Он больше не плакал и с любопытством смотрел на Любовь. — Кто ты на самом деле?
— Тот, кого ты всегда искал, — ответил Любовь. — Тот, кто здесь. Тот, кто тебя понимает. Тот, кто способен любить тебя в ответ.
Итан наклонился и поцеловал Любовь. Дождь барабанил по крыше машины, но ее водитель и пассажир не чувствовали ничего, кроме любви друг к другу.
***
Потом Любовь долго смотрел на спящего Итана. Он переоделся в обычный поношенный костюм Джеймса Бута и убрал Книгу Любви и Смерти в карман, впервые в жизни чувствуя, что она ему мешает. Хотя он умел ее уменьшать, на самом деле она была огромной коллекцией печальных историй любви. Он писал ее веками — тихий вызов Смерти, величайшей разрушительнице историй. Записывал, как игроки встретились, что увидели друг в друге, что захватило их воображение. Этим Любовь показывал свою приязнь к людям и их прекрасным оптимистичным сердцам.
В этих историях даже умершие продолжали жить.
Любовь всегда ощущал потребность записывать истории, но никогда прежде книга не казалась ему тяжелой ношей. Он бы хотел от нее избавиться, но переложить бремя, увы, было не на кого.
Глава 36
Воскресенье, 6 июня 1937 года
Солнце еще не взошло, но в воздухе уже разливался запах цветущей глицинии и лаванды. Сегодня будет теплее, чем вчера, но ненамного. Прохладная погода была для Генри одним из весомых
плюсов этого города. Морось не шла на руку бейсболу — из-за дождя жители Сиэтла пропускали добрую четверть сезона, — но Генри всегда играл по большому счету из-за ритма и взаимодействия с другими игроками, а не ради состязаний, поэтому для него это не имело значения.
Воскресное утро, впереди экзамен по французскому. Казалось безумным, что за подобной невероятной ночью последует самый обычный день, наполненный такими будничными вещами, как французская грамматика.
Если в мире есть какой-то смысл, то после такой ночи должен родиться новый день, когда не нужно думать о школе и можно просто лежать на траве, смотреть в небо и воображать, каково было бы бегать вместе с Флорой, играть музыку, есть фрукты и гулять по улице всю жизнь, не опасаясь, что весь мир будет глазеть, осуждать или что похуже.
Отчасти он жалел, что вообще ее встретил. Жалел, что услышал ее пение. Жалел, что отведал яичницы у нее на кухне. Если бы всего этого не случилось, его жизнь представляла бы собой школу, музыку и бейсбол. Стипендия. Аттестат. Колледж. Все по плану, предсказуемо, респектабельно, безопасно. Возможно, даже брак с Хелен и вечная череда завтраков, обедов и ужинов. Рутина, питательный бульон для души, в котором нет места боли и страху. Жизнь в размере четыре четверти.
Но жалел он только отчасти, а по большому счету не обменял бы надежду ни на что. Он словно впервые в жизни прозрел и теперь не мог вернуться во тьму, как бы ни резал глаза свет.
За спиной послышался рокот мотора. Генри оглянулся и узнал «кадиллак» Итана, который ехал в сторону дома. Из центра. А может, из Гувервилля. Генри приветственно поднял руку, и Итан остановился. Его галстук торчал из кармана пиджака, а несколько пуговиц на рубашке были расстегнуты, однако, что самое странное, он выглядел счастливым и отдохнувшим.
— Видимо, ты тоже до дома не добрался, — усмехнулся Итан. Генри скользнул на переднее сидение, и внезапно на него
навалилась усталость.
— Ага.
— Ах ты шалопай. Но не волнуйся, я не скажу родителям.
— Что? Нет! — возразил Генри. — Ничего подобного. Ее бабушка умерла.
— Без дураков? — Итан скорчил скорбную мину. — Должно быть, ужасно прийти домой и увидеть такое. Что случилось?
— Похоже, старость. Она просто лежала на диване.
Друзья минуту помолчали. Потом Итан глубокомысленно сказал:
— Жизнь — временное явление, Генри. И чертовски непредсказуемое. Поэтому нужно хвататься за подвернувшиеся возможности, ловить удачу за хвост, стараться получить, что хочешь. Рисковать. Жить, любить... Все мы умрем, но если не будем жить так, как хотим, если не будем с теми, с кем хотим быть, то мы уже мертвы.
Генри повернулся посмотреть, не заменил ли кто-то его друга близнецом-самозванцем.
— С каких это пор ты исповедуешь такую философию?
Итан повернул на свою улицу, надул щеки и с силой выдохнул, подобно трубачу.
— Даже не знаю, с чего начать. — Он покосился на Генри. — Но кое-что со мной случилось. Просто... я не могу об этом говорить. — Он запустил пятерню в волосы и пригладил растрепавшиеся кудри. — Но мне кажется, что ты мог бы меня понять.
Он снова серьезно посмотрел на Генри, и тот с трудом сглотнул. Что он мог бы понять? И о чем именно Итан толкует? Они в тишине проехали по длинной, обсаженной деревьями улице.
Итан повернул на подъездную дорожку и заглушил двигатель.
— Значит, с тобой случилось что-то хорошее? — спросил Генри.
— Честно? — В глазах Итана таилась боль, и он судорожно выдохнул, прежде чем закончить мысль. — Это все, чего я на самом деле хотел. Но не знаю, назову ли когда-нибудь это хорошим.
Он закрыл лицо руками. Генри не знал, стоит ли что-то говорить. Потом Итан открыл дверь, вышел из машины и поплелся к дому, перебросив пиджак через плечо. Генри последовал за ним к парадной двери, которая распахнулась, едва они начали подниматься на крыльцо.
На пороге стоял отец Итана.
— Гуляли всю ночь, мальчики? — Его лицо было суровым, как всегда перед последующим нагоняем.
— Да, папа, — ответил Итан, скрещивая руки на груди. — Всю ночь. Я встречал рассвет. Ты никогда так не делал в молодости?
Мистер Торн почесал подбородок.
— Вообще-то делал. Именно поэтому сейчас и говорю вам пройти через черный ход и воспользоваться лестницей для слуг. Твоя мама уже не спит, и если она услышит, что вы явились под утро, нам всем на неделю будет обеспечена головная боль. Однако чтобы такое было в последний раз. Грядут облавы, и если вас заметут, это все усложнит. Последствия для обоих будут суровыми. Мы уважаемая семья, Итан. Не нужно навлекать на нас позор.
Итан обнял Генри за плечи, и юноши обошли заросшую плющом северную сторону дома, чтобы войти через черный ход. Оттуда через буфетную они попали на черную лестницу и поднялись на третий этаж
в свои спальни, предварительно сняв обувь. Итан улыбнулся Генри, но тот не смог ответить тем же. Полицейские облавы грозят Флоре опасностью.
Глава 37
Понедельник, 7 июня 1937 года
После целого дня, проведенного за приемом соболезнующих и их подношений, Флора стояла на кухне одна и отмывала сковороду. Она сделала все возможное, чтобы постоянно чем-то себя занимать. После замены колес нужно будет поехать на аэродром и объяснить капитану Жирару свое отсутствие. Он поймет. Теперь ее мечта казалось столь далекой, что почти не имела значения.
В утренней газете Флора прочла заметку о кругосветном путешествии Амелии Эрхарт. Летчица проделала путь от устья Амазонки до столицы Сенегала, установив мировой рекорд — пересекла Южную Атлантику за тринадцать часов тридцать две минуты. Не так давно эти экзотические названия мест и мировой рекорд пробудили бы во Флоре соревновательный дух, но теперь они были просто буквами на странице, черными чернилами на дешевой бумаге, которая высохнет и пожелтеет за мгновение в вечности.
Да и какой в этом смысл? Флора по-прежнему хотела того, что давал ей полет: одиночества, хорошей зарплаты и возможности
повидать мир на собственных условиях. Но также она хотела Генри и не могла иметь и то, и другое, жить двумя жизнями. Невозможность совместить одно с другим ощущалась почти как паралич. Но даже если она сделает выбор, однажды ее постигнет та же судьба, что и бабушку. Смерть неизбежна для всех.
Флора допила кофе, пытаясь выбросить из головы гнетущие мысли. Если не считать тиканья часов, в доме царила зловещая тишина. Со временем придется с ней свыкнуться. Бабушка всегда хлопотала по хозяйству. Готовила, мыла окна, натирала мебель, шила, слушала радио.
Флора подумала, а не включить ли его. Но нет музыки, которая сейчас не причинила бы боли, а драматическая постановка или, того хуже, комедия... нет, она не готова. Флора прошла в гостиную и взяла последнее сшитое бабушкой одеяло, которое вчера сложила и оставила на столе. Вдохнула его запах и, разложив одеяло на полу, внимательно рассмотрела каждый его сантиметр, пока не нашла послание, вышитое красными нитками в последнем сшитом бабушкиными руками квадрате. Когда уходит все остальное, материальные свидетельства жизни остаются.
Флора вновь сложила одеяло и попыталась набраться сил для починки колес. Шерман был занят организацией похорон, а потом собирался уехать по делам на север, поэтому его весь день не будет. Но замена колес хотя бы поможет убить остаток утра. Флора вымылась и потянулась к черному платью, но вдруг словно наяву услышала, как бабушка журит ее за любовь к черной одежде. Поэтому в конце концов выбор пал на длинную юбку в горошек и блузку. Флора надела шляпку, туфли и мамины перчатки и зашагала в сторону «Мажестика».
Тишина в доме казалась невыносимой, но уличный шум оказался еще более тягостным. Яркое солнце как будто насмехалось над ней, как и лай собак и рокот машин. Если в мире есть смысл, то время должно останавливаться, когда кто-то умирает. Хоть на секунду, чтобы отметить потерю. Тротуар поплыл перед глазами, и Флора сморгнула слезы.
Дойдя до клуба, она тут же занялась колесами, радуясь, что есть на что отвлечься. В багажнике лежали две запасные шины, но еще два колеса придется залатать. Сразу четыре спущенных колеса. Да, можно случайно пробить колесо, но не когда автомобиль стоит на стоянке.
Кто-то явно сделал это нарочно. Флора мысленно пожелала этому человеку, чтобы на него нагадил больной голубь.
Достав из багажника домкрат, она подняла левый борт машины и тут услышала, как за спиной остановился автомобиль. Открылась и закрылась дверь, и Флора, даже не оборачиваясь, поняла, кто приехал.
— Привет, Флора, — ласково поздоровался Генри. — Помощь нужна?
— Тебе разве в школу не надо? — Она встала и непонимающе посмотрела на свои руки, словно вмиг забыла, для чего они ей нужны.
Генри приподнял шляпу и почесал макушку.
— Нет, не сегодня. — Однако было понятно, что он лжет. Интересно, что он прогуливает? Возможно, экзамен, если принять
во внимание время года. Флора решила не развивать тему, на удивление благодарная ему за то, что приехал составить ей компанию. Также она не стала спрашивать, как он угадал, во сколько приехать, потому что уже знала ответ. Он знал, что она здесь, а она знала, что он скоро приедет. Они словно играли дуэтом, но не на сцене, а в мире.
— Умеешь ставить заплатки на шины?
— Постоянно их ставлю для Итана.
Они присели вместе, и Флора, не удержавшись, вдохнула исходивший от Генри аромат лимона и пряностей. Ей нравился этот запах, но почему-то одновременно повергал в печаль, поскольку обострял обычное ощущение неизбежной утраты.
— Заплатки в багажнике, — сказала она, стараясь говорить деловито. — В оранжевой банке. Я пока поставлю запасные колеса, а потом мы заклеим те, которые я сниму, хорошо?
Работая, она по привычке начала напевать.
— Что это за песня? — спросил Генри.
— «Легкая жизнь» Билли Холлидей. Слышал ее?
— Нет, но она мне нравится.
Флоре в голову пришла безумная идея, которую было неловко озвучить.
— Могу тебя потом научить ее играть, — предложила она. — Если хочешь, конечно. Может стать твоим первым выученным номером.
Последовала долгая пауза, и Флора засомневалась. Не сказала ли она глупость?
— Конечно, — кивнул Генри. — Ничего ведь не случится.
***
Закончив с колесами, они поехали в «Домино» и вместе поднялись по ступенькам.
— Днем все по-другому, — заметил Генри, снимая шляпу. Поначалу Флора не поняла, что он имел в виду, говоря «все». Их
двоих? Их общение? Странная легкость ночи бабушкиной смерти исчезла. Потом Флора догадалась: он имеет в виду клуб.
— Люди и музыка добавляют атмосферы. — Флора обошла Генри, чтобы включить в зале свет.
— Честно говоря, мне так больше нравится. Появляется ожидание чего-то захватывающего. — Он остановился у подножия лестницы, и Флора обернулась. — Это место хочет, чтобы его наполнили.
Флора радовалась тусклому освещению. Она положила перчатки на стол и взобралась по ступенькам в кулисы, где стоял контрабас Грэди. Генри положил шляпу рядом с ее перчатками и последовал за ней.
— Я возьму. — Он привычно поднял инструмент и понес на сцену.
— Значит, первые аккорды... — Флора набрала в грудь воздуха, словно готовясь нырнуть в озеро. — Я не распелась, но как-то вот так.
— Она пропела ноты мелодии. — Малый минорный септаккорд от ля, потом уменьшенное трезвучие от ми...
Генри проверил, настроен ли контрабас, и начал играть, подстраиваясь под Флору. Она пела медленно, сначала тихо, распеваясь и следя за тем, чтобы Генри успевал. Он время от времени поднимал на нее глаза и вновь возвращался к инструменту, переставляя пальцы левой руки на грифе, а правой водя смычком по струнам.
— Ты поешь не в полную силу, — заметил он. — Почему?
— Я распеваюсь.
— Нет, я имел в виду вообще. Думаю, ты могла бы вкладывать в песни больше души. — Он улыбнулся, давая ей понять, что это лишь наблюдение, а не упрек.
Флора подняла руку, словно отгораживаясь от него. Они прошли куплет, и на припеве она решила попробовать петь в полную силу, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет. А потом так и продолжила петь, как раньше в «Домино». Да, делать это под аккомпанемент только одного инструмента было непривычно, но Генри играл очень хорошо, извлекая звуки из нескольких струн
одновременно. У него настоящий талант. Он умел соединять ноты в мелодию, время от времени импровизируя, и впервые со дня их встречи Флора почувствовала, как раскрывается ее душа. Больше всего
ее удивило то, что петь так было намного легче — она просто позволяла каждой ноте жить своей жизнью. Флора чувствовала ноты в груди, в голове и, наконец, везде.
Заканчивая последнюю строчку, она услышала шаги. Кто-то приближался. Не один человек, судя по нестройному топоту. Она мысленно выругалась, увидев, кто пожаловал в клуб: мистер Поттс и его подельники, а с ними полицейский.
— Простите, дяди еще нет, — сказала она и поспешила к ним, намереваясь выдворить визитеров, пока Генри не догадался, кто они.
— Мы пришли не к вашему дяде. — Мистер Поттс устремился к ней.
Они встали посреди зала. Полицейский подошел к ним и взялся за свисавшие с широкого ремня наручники.
— Мы пришли к вам, — продолжил мистер Поттс. — По поводу взятки, которую вы не так давно предложили. Как выяснилось, это противозаконно. Вы, дорогая моя, нажили себе кучу неприятностей.
Флора почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Они ее поймали. Клуб бы закрыли, если бы она тогда не заплатила. А теперь они все равно ее арестуют за дачу взятки. Генри пока молчал.
— Это несправедливо, — запротестовала Флора, отдергивая руки от полицейского, но сразу поняла, как глупо это прозвучало. — Пожалуйста. — Она отступила на полшага назад и поняла, что Генри стоит за ее спиной. Посмотрела полицейскому в глаза, потом перевела взгляд на нагрудный знак. Дж. Уоллес-младший. — Ладно вам, детектив Уоллес, мы просто не поняли друг друга.
— Мисс Саудади, — вмешался мистер Поттс, — мы действуем в интересах закона, а вы представляете угрозу обществу. — Он бросился на нее.
— Это просто нелепо! — Она отшатнулась, и Генри встал между ней и инспектором.
— Можно это как-то разрешить? Прошу, не арестовывайте ее. — Он нерешительно добавил: — У меня есть связи...
— Что ты говоришь, парень? — поинтересовался мистер Поттс. — Предлагаешь нам взятку? Угрожаешь? Поверь мне, ничего хорошего из этого не выйдет.
— Нет, ничего подобного. — Генри взял Флору за руку, и она стиснула его пальцы.
— А-а-а, теперь я вижу, — ухмыльнулся инспектор. — У молодого человека есть потребности, и иногда он находит неприемлемые обществом возможности их удовлетворять. В этих местах такое пока еще не нарушает закон, но является позорным. Но вы же не захотите лишиться из-за этого головы, фигурально выражаясь. Черномазая шлюха вроде этой...
В полумраке мелькнул кулак Генри, раздался удар, и мистер Поттс схватился обеими руками за нос. По пальцам потекла кровь.
— Ты сломал мне нос! — провыл он. — Как пить дать, сломал! Мужчины схватили Генри. Уоллес, так и не проронивший ни слова,
по крайней мере аккуратно застегнул наручники на запястьях Флоры. Генри же подобного отношения не удостоился. Когда их бросили на заднее сидение полицейской машины, под глазами Генри лиловели фонари, а нижняя губа была рассечена.
— О Генри, — ужаснулась Флора. — Мне так жаль.
— Да все нормально, — улыбнулся он. — Целиться эти парни не умеют, по носу так и не попали.
Флора не смогла улыбнуться в ответ на шутку. На заднем сидении было достаточно просторно, и они не касались друг друга, но ей
хотелось приложить лед к его опухшему лицу, смыть кровь с губы чистой влажной тряпочкой, а потом поцеловать Генри в лоб и извиниться за то, что вовлекла его в свой мир грубости, несправедливости и частых унижений. Она отвернулась к окну. В небе плыли кучевые облака. Скоро снова начнется дождь.
Генри промычал себе под нос первые аккорды разученной песни.
— Мы к ней еще вернемся, обещаю. Однажды.
Лоб Флоры запылал. Рассерженная тем, что так легко попалась в ловушку, она похрустела пальцами и покрутила руками в наручниках, не зная, что дальше предпринять. Внезапно она вспомнила мамины перчатки, вместе со шляпой Генри оставшиеся лежать на столе. Черт. Без перчаток ее руки казались неприлично голыми. Перчатки не только скрывали цвет ее кожи и давали возможность появляться на публике пристойно одетой. Они имели другое, более важное значение. Флора попыталась убедить себя, что это просто перчатки, что тепла маминых рук в них уже давно нет. Флора, изо всех сил пытаясь сохранить спокойствие, откинулась на спинку сидения.
— Конечно, однажды вернемся, — ответила она.
Покосившись на Генри, она пожалела, что позволила горечи просочиться в голос.
— Флора, не прекращай верить, — взмолился Генри.
Они прибыли в участок. Уоллес вывел из машины сначала Генри, затем Флору. Они миновали стайку голодных детей, что шатались около участка.
— Ну-ка, кыш отсюда, — велел Уоллес. Детишки разлетелись кто куда, словно сухие листья.
— Мне бы хотелось воспользоваться правом на звонок, — сказал Генри.
— Всему свое время. — Уоллес отвел Флору в камеру и расстегнул наручники. Кровоток начал восстанавливаться, запястья заныли. Дверь захлопнулась. Камера была маленькой, темной и грязной, с дыркой для туалета в полу и продавленной койкой.
Укладываясь на тонкий матрас, Флора поняла, что ей никто не предложил кому-то позвонить. Не то чтобы это имело значение. Бабушка мертва. Шерман на другом конце штата закупает спиртное у своего недорогого поставщика и не вернется до самого вечера, да и все
равно ни у него, ни у других музыкантов нет телефонов. За ней некому прийти.
Глава 38
Сначала бабушка. Теперь вот это. Больше всего на свете Флора хотела уснуть, на время забыть всю скорбь мира, но сон не шел. В камере было сыро и плохо пахло — полная противоположность небесам. Где-то в сумраке жужжала муха. Флоре не хотелось думать, что та ест. Она попыталась представить себя в самолете, оставляющей прежнюю жизнь позади, но ничего не получилось. Она прислонилась к шершавой влажной стене и попробовала отрешиться.
И тут до нее донесся голос Генри. Он пел. Прежде ей никогда не приходило в голову, что он тоже умеет петь. Его голос как будто был создан для ее ушей. Флора подвинулась ближе к решетке, чтобы слышать лучше.
Песня была незнакомой, но Флоре она тут же показалась родной, как собственная кожа.
Ты — на небе луна,
Я — морская волна. Меня тянет к тебе, Где бы ты ни была. Небеса против нас И хотят разлучить. Расстоянье меж нами Может сердце разбить. Но однажды твой свет Обожжет мою кожу. И однажды волна Вглубь затянет тебя. И с луною волна, Обещаю, однажды Вместе будут навек — Ты и я.
Однажды. На памяти Флоры это слово всегда было связано с неизбежностью смерти, собственной и всех, кого она любила.
«Однажды» всегда внушало ей страх. Но эта песня позволила ей взглянуть на это слово под другим углом, под которым оно несло меньше боли.
С каждым куплетом горе по бабушке, ярость на сложившееся положение, вина перед Генри понемногу меркли. Флора могла бы вечно слушать эту песню, купаться в ее волшебстве. Но этому не суждено было случиться. Размеренное хлопанье в ладоши и стук каблуков по бетону разрушили очарование. Генри оборвал строчку.
— О нет, не останавливайся из-за меня, — донесся до Флоры резкий голос.
Она присмотрелась сквозь прутья решетки. Сердце сжалось при виде суровой девушки, которая приходила с Генри в «Мажестик». Если, оказавшись в тюрьме, он позвонил именно ей, она что-то для него значит. В принципе, логично. Она красива. Выглядит образованной. С правильным цветом кожи. Она — то, что ему нужно.
Флора это понимала, но хотя союз с этой девушкой сулил Генри счастливую жизнь, Флора завидовала темноволосой незнакомке, потому что та могла иметь то, что Флоре недоступно, и быть той, кем Флоре никогда не стать. Хуже того, незнакомка узнает, что Генри унизили по вине Флоры. Она будет осуждать Флору, и правильно сделает.
Девушка остановилась перед камерой Генри.
— Поздравляю. После выплаты залога у тебя осталось двенадцать центов. Как здорово, что твои деньги меня никогда не интересовали.
Генри что-то тихо ответил, Флора не разобрала слов.
— Ты, должно быть, шутишь, — ахнула девушка. Еще одна неразборчивая реплика Генри.
— Ты сумасшедший. Понимаешь ведь, что скажут Торны?
— Хелен, пожалуйста. Не говори им, почему я здесь оказался, умоляю. Когда закончишь, пожалуйста, забери Итана из школы и довези до его машины, чтобы он за мной приехал. У него есть деньги,
и он не станет возражать, что я взял «кадиллак». Прошу... Ради меня. Флора затаила дыхание, жалея, что не знает, о чем они говорят.
— Весьма странный способ просить меня об услуге, Генри. Что
мне до этой девицы? И я совершенно точно не стану обещать хранить твою тайну. Разве что ты дашь мне что-то взамен.
Последовала долгая пауза, но Флора не осмеливалась выдохнуть.
Потом Генри снова что-то прошептал, и Хелен безразлично ответила:
— Ладно. Ты сам роешь себе могилу.
Флора, больше не пытаясь скрывать неприязни к Хелен, пожелала, чтобы с неба на голову этой сучке свалилось пианино. Смерть от клавиши си-бемоль.
И тут внезапно Хелен в сопровождении охранника выросла перед камерой Флоры и бросила:
— Не стой столбом.
— Прошу прощения? — Ради Генри Флора попыталась замаскировать свое отвращение. — Что происходит?
Охранник позвенел ключами, и Хелен объяснила:
— Генри ведет себя как круглый дурак. У него хватило денег на залог только для одного арестованного, а поскольку он джентльмен — что меня в нем восхищает, — он выбрал тебя. Но если тебе тут хорошо, я могу попробовать еще раз воззвать к его разуму.
Флора чувствовала себя животным в зоопарке. Отвращение, казалось, было осязаемым.
— За мной придут, — сказала она.
— Что-то я сомневаюсь, — фыркнула Хелен. — Сейчас или никогда. Решай.
Слишком уставшая, чтобы как следует все обдумывать, Флора согласилась.
— В клубе есть деньги на залог для Генри. Если ты меня туда отвезешь, я за ним вернусь.
— Какой замечательный план, спасибо, что поделилась, — съязвила Хелен.
«Смерть от клавиши си-бемоль». Флора готова была отдать королевство в обмен на падающее с неба пианино.
Камера Генри была последней на пути к выходу. Генри бросился к решетке, но полицейский быстро вывел Флору на улицу.
— Я вернусь за тобой! — крикнула она, уходя. — Обещаю!
Но после этого все будет кончено. Придется сказать ему «прощай». Неважно, что она к нему чувствовала, как сильно привязалась. Если продолжить, она испортит ему жизнь, если уже это не сделала.
Выходя из участка, Хелен помахала полицейским, словно навещала их со светским визитом.
— Увидимся!
Солнце в небе дало Флоре понять, что время перевалило за полдень. Она пропустила утреннюю смену на аэродроме. Флора чувствовала себя не в своей тарелке, когда надолго разлучалась с самолетом, пусть капитан Жирар и с пониманием отнесся к ее отсутствию. Вдобавок она не подготовила «Домино» к открытию, поэтому сейчас придется носиться в мыле. Нельзя допустить, чтобы все рухнуло.