Генри посмотрел на мисс Хэтти, которая напомнила ему давно умершую бабушку. Та всегда ворчала, но постоянно подкармливала внука мятными карамельками. В его сердце сохранилось достаточно места для брюзгливых старушек.
— Такой же, как и ей.
у, будьте готовы заказать.
Генри глянул на Флору, изучавшую меню.
— Что здесь вкусно? Помимо отвратительного омлета и паршивого кофе?
Флора усмехнулась.
— Да все вроде ничего, кроме овсянки. — Она положила меню. —
Я один раз взяла и будто бисера нажевалась.
Генри сложил из салфетки кораблик и «поплыл» к Флоре, пытаясь вернуть то ощущение, что связывало их во время концерта.
— Что ты делаешь? — поинтересовалась Флора. Он положил салфетку.
— Не знаю. Строю ковчег?
Мисс Хэтти принесла кофе.
— Что будете заказывать?
— Глазунью из двух яиц, — сказала Флора. — И два кусочка поджаренного хлеба.
Генри просмотрел меню в поиске чего-нибудь, подходящего к шутке о ковчеге, но ничего не нашел.
— А мне болтунью с колбасой и галету.
— Хорошо. Еще кофе?
— Нет, спасибо, мэм, — отказалась Флора.
Мисс Хэтти вздохнула и пошла на кухню.
— Я думал, ты назовешь ее Ноем, — пошутил Генри. Флора закатила глаза и отпила кофе.
— Вот видишь, мы нашли место, — продолжил он.
— Один из нас, возможно. Но меня в твоем мире никогда не примут.
— Флора. — У Генри перехватило дыхание. — Ты и есть мой мир.
— Он взял чашку в ладони, отчаянно желая согреться.
Мисс Хэтти принесла еду.
Уплетая яичницу, Флора с сожалением посмотрела на Генри.
— Ты мне нравишься. Пусть это неправильно, но это так. Ты талантливый музыкант и порядочный человек. Мне по душе даже твои дурацкие шутки. Но я хочу кое-чего другого. Если я сделаю то же, что Амелия Эрхарт, но быстрее…
— Я понял, — перебил Генри. Яичница на вкус была как цемент. Он оттолкнул тарелку. Если Флоре он не нужен, то что он может сделать?
Флора понизила голос.
— Может быть, пока сосредоточимся на музыке? А все остальное пусть подождет.
Они сидели молча, пока все посетители закусочной не разошлись. Усталая Хэтти прислонилась к стене и закрыла глаза. Наконец в запотевшие окна стали пробиваться первые лучики утреннего солнца. Одежда Генри высохла, и он чувствовал себя измочаленной развалиной.
— Не понимаю, — начал Генри, осторожно подбирая слова — он знал, что в таком состоянии может сказать что-то не то. — Не понимаю, как мы дошли до такого после всего хорошего, что между нами было.
— Так безопаснее, — сказала Флора. — Уж поверь.
Генри потянулся к ней, но Флора не взяла его за руку.
— О чем ты мечтаешь? — спросил он. — Какова твоя мечта, если не эта? Ты, я и музыка. Мы могли бы построить на этом жизнь, я знаю.
— Посмотри на свои пальцы. Они все в чернилах.
— Пожалуйста, не меняй тему. Впрочем, тут не только чернила. — Он повернул левую руку ладонью вверх и показал ей стертые до крови подушечки пальцев. — Видишь кровь?
— Чернила днем, кровь по ночам. Чернильные дни, кровавые ночи. Звучит как название песни.
— Так напиши ее, — предложил он.
— Не глупи.
— Сейчас не я валяю дурака.
— Генри.
— Посмотри, как далеко мы зашли. Я не хочу сдаваться. Не сейчас. Потому что однажды…
Флора зевнула и потерла виски, словно у нее болела голова.
— Можем подумать об этом в другой раз. Но не сейчас.
Мисс Хэтти проковыляла к их столику.
— Еще кофе?
Генри глянул на свою пустую чашку.
— Нет, спасибо.
— Тогда, наверное, вы хотите рассчитаться, — предположила официантка.
Генри понял намек и вытащил из кармана одну из купюр, которыми чуть раньше с ним расплатился Док.
— Сдачи не надо. — Чаевые в два раза превосходили сумму счета. Но ему требовался союзник. — Флора? — Он протянул ей руку.
Она заколебалась.
— Мы должны покончить с этим сейчас, пока не стало еще хуже. Капитан Жирар всегда говорит про полеты, что только дурак летит в грозу.
— Дождь уже прекратился.
— Ты знаешь, о чем я. Это плохо кончится.
— А кто говорит, что оно вообще должно кончиться? — удивился Генри.
Флора наконец взяла его за руку, и они вместе вышли в занимающееся утро.
Глава 47
Суббота, 26 июня 1937 года
Смерть жалела, что не нуждается во сне. Как же повезло людям – проводить треть жизни в бессознательном состоянии. Ей ни на секунду не удавалось забыть, кто она такая. Ни на секунду не удавалось притвориться, что она нечто иное, чем карающий меч. Когда она собирала души, ей становилось легче, но потом приходили боль и неутолимый голод.
Смерть запахнула шелковый халат и надела тапочки. Итан наверняка спит. А она точно сможет сделать все тихо…
Она моргнула и материализовалась в его комнате, не желая рисковать и идти по коридору – а вдруг еще кто-то из обитателей дома бодрствует? Итан мерно дышал во сне. Сквозь щель в занавесках в комнату просачивался свет почти полной луны. Смерть подкралась к кровати. Итан лежал на спине, подложив одну руку под голову, а другой стискивая одеяло. В лунном свете кожа казалась синеватой. Смерть точно знала, какой будет на вкус его жизнь. Она наклонилась и вдохнула запах Итана. Тепло его тела согрело ее губы. Она внушила
ему не двигаться, а потом нашептала на ухо слова, которые позже обратятся в сон.
Утром он проснется, охваченный единственным желанием, направленным не на Любовь, а на то, что тот прячет в нагрудном кармане. На книгу. Книгу и ее секреты. Прочитав ее, Итан узнает, что он всего лишь пешка в Игре, а Генри в смертельной опасности. Как бы он ни распорядился полученной информацией, у Смерти будет преимущество. И все это в соответствии с правилами.
Снова моргнув, Смерть вернулась в комнату Хелен, опустошенная и одинокая в ожидании нового дня.
Глава 48
Воскресенье, 27 июня 1937 года
Итан проснулся в поту и ознобе. Было слишком рано даже для птиц. Он не слышал ничего, кроме шума собственного кровотока. Сон казался ему мутным прудом с чем-то жизненно важным на дне. Он хотел поймать ускользающее воспоминание. Что-то о книге. Открытой книге в руках Джеймса. Книге, в которой Джеймс писал.
Итан сел.
Что же Джеймс пишет в своем блокноте?
Он свесил ноги с кровати. Сердце билось везде: в ушах, в руках, под кожей. Если в книге есть записи о том, что они с Джеймсом делали, если в ней упоминается его имя… Итан распахнул окно. Где-то вдалеке зачирикала одинокая птица.
В этой книге его погибель. Итан понимал это так же точно, как на бейсбольной площадке чувствовал, что вот-вот схватит мяч перчаткой.
И поэтому желал не смерти, но чего-то даже большего: чтобы его существование стерлось полностью, не оставив и следа в памяти людей.
Кто-то постучал в дверь, и Итан замер. Пожалуйста, пусть кто бы это ни был подумает, что он еще спит.
— Тук-тук. — Хелен открыла дверь.
Она уже была одета в красное платье в черный горох и несла поднос с завтраком. Кофе, тост с маслом, ломтик дыни и свежевыжатый сок из красного апельсина.
— Что это? — ощерился Итан, чтобы скрыть волнение под грубостью.
— Подумала, что ты, наверное, уже проснулся. Разве девушка не может принести завтрак любимому кузену?
Итан уселся на широкий подоконник.
— Генри здесь больше нет.
— Опять ты занимается самоуничижением. Кроме того, мы с Генри не кузены. Осторожнее там, не выпади из окна.
— Ага, тогда ведь тебе некого будет мучить. — Прозвучало грубо, но ему не удалось подобрать нужных слов, чтобы извиниться. Поэтому он спрыгнул с подоконника, взял тост и намазал его вареньем. — Спасибо за завтрак.
— Не за что. Давай сходим куда-нибудь вместе? — Она улыбнулась и, покачивая бедрами, вышла из комнаты.
Итан молча съел завтрак. У него есть неотложное дело. Просто нужно выбрать подходящий момент.
Глава 49
Понедельник, 28 июня 1937 года
Смерть сидела за письменным столом в комнате Хелен. На красной промокашке лежал лист бумаги, рядом стояла чернильница с пером. Смерть закрыла глаза, призывая слезы. Одной точно будет достаточно, но для большей гарантии она выжала из себя три и дрожащим пальцем перелила их в чернильницу. Трясущиеся руки — что-то новенькое. Несомненно, признак напряжения. Эта Игра, в отличие от остальных, казалась скользкой, словно рыбина, выловленная голыми руками из быстрой бурной реки.
Слезы зашипели, упав в чернильницу, и от нее поплыл странный запах: острый, со сладковатой ноткой гниения. Чистый лист перед Смертью открывал бесконечное море возможностей. Но ненадолго. Едва она поднесет ручку к бумаге, уверенность вернется. Уверенность. Ее царство.
Смерть окунула перо в чернильницу. Рука дрожала, чтоб ее. С кончика пера сорвалась клякса. Смерть промокнула ее, испачкав средний и безымянный палец. Следующую кляксу она посадила на
платье и восхитилась тем, что руки не слушаются — возможно, в этом теле она наконец стала кем-то другим, непредсказуемым.
Смерть не стала комкать бумагу, а начала писать. Слова текли как вода. Возмутительно. Пошлая музыка. Опасное смешение рас. Это против воли Бога. Она отправит письмо главному редактору газеты — отцу Итана. Эти слова дойдут до глаз и сердец обеспокоенных граждан
и поведут толпу к «Мажестику», чтобы покончить с тем, что белый юноша поет любовную песню чернокожей девушке. Флора и Генри потеряют все: источник дохода, надежду, друзей. Их любовь умрет. Флора от него сбежит. Или, что еще вероятнее, улетит.
Как же обидно, что большинство людей растрачивают свое время на преходящие мелочи. Великие страсти кипят по дыму, тогда как огонь пылает совсем в другом месте. Генри — один из редких людей, умеющих понимать важное. Смерть отложила перо и подула на высыхающие чернила. Вот и славно.
Она сунула письмо в конверт и тут почувствовала, что за спиной кто-то стоит. Аннабель.
— Что ты делаешь? — спросила девочка.
— Пишу письмо. — Смерть показала Аннабель конверт. — Хочешь, научу, как его отправить?
— Да, — кивнула Аннабель и положила куклу. — Хочу.
И Смерть ее научила.
Глава 50
Вторник, 29 июня 1937 года
Получив первую зарплату, Генри переехал в общежитие на Капитолийском холме. Комната была небольшой и располагалась в старом викторианском здании под управлением невысокой властной женщины по имени миссис Косински. Генри делил ванную с восемью постояльцами, но в комнате жил один, и условия значительно превосходили гувервилльские. Здесь имелись стол, кровать и узкий шкаф. Контрабас украшал помещение, стоя у выходящего на запад окна, где закатный свет падал на него в конце дня, когда Генри приходил отдохнуть между работой в газете и вечерним концертом.
Новая жизнь казалась Генри наполненной и правильной. Группа Флоры сыграла еще несколько концертов в разных клубах, но лучшим было признано выступление в «Мажестике». Как и предсказывал дядя Флоры, людям полюбилась «Однажды». Они с Флорой пели ее дуэтом.
После переезда Генри в общежитие Итан заходил к нему каждый день, и Генри помогал другу писать статью о Гувервилле. Генри видел, что с Итаном что-то не так. После окончания школы тот похудел и выглядел усталым. Генри пару раз спросил у него, в чем дело, но Итан отмахнулся. Генри был уверен, что история о Гувервилле имеет отношение к состоянию друга.
— Отец просто озвереет, не так ли? — Итан лежал на кровати и смотрел в потолок.
— Так это правда? Ты сам делал заметки?
— Да, но к тому же я узнал все факты снаружи и изнутри. — Итан потер глаза и зевнул. — Не прочитаешь мне еще разок последние абзацы?
— Конечно. — Генри откашлялся. — «Гувервилль — это пристанище забытых людей. Согласно нашим подсчетам, там живет шестьсот тридцать девять человек, и у каждого своя достойная внимания история — их слишком много, чтобы вместить в нашу скромную колонку. Поселение представляет собой современный плавильный котел. Там живут скандинавы, филиппинцы, африканцы, мексиканцы, индейцы, южноамериканцы, японцы, а также белые, кому не повезло разориться после биржевого краха двадцать девятого года.
У многих из этих мужчин есть жены и дети, многие владели домами, трудились на производстве и занимались ремеслами. Некоторые из них помогали усмирять окружающие город леса, обеспечивая дома и предприятия пиломатериалами. Другие вернулись с войны калеками и не могут работать. Все вместе они сдружились и образовали радугу всевозможных этносов, мечтая в итоге получить не горшок с золотом, а тарелку супа и достойную работу. Чем не мечты каждого из нас: респектабельность, пища и крыша над головой. Так утверждает Джеймс Бут, харизматичный и приятный двадцатилетний юноша, называющий себя мэром Гувервилля. “Если люди увидят нас настоящих, — сказал мистер Бут, — их добрые сердца отзовутся”.»
Итан сел.
— Вот в последнем абзаце не перегнул ли я палку?
— Написав о том, что Джеймс харизматичный и приятный? — уточнил Генри. — Наверное, стоит это вычеркнуть.
Итан переменился в лице, и Генри замолчал, в ту же секунду кое-что поняв. Сердце камнем ухнуло вниз, но не от ужаса, как, возможно, было бы прежде, до встречи с Флорой. Генри охватили печаль и сострадание. Ему захотелось поделиться с Итаном своей тайной, дать другу, почти брату, знать, что он все понимает. Но Генри не имел права предать Флору. Пусть она еще не согласилась стать его девушкой, их связь казалось священной, и ее надлежало держать в секрете.
Генри беспокоило положение Итана. Друг скоро поступит в колледж, а Генри, так и не получивший аттестат, не сможет ему помогать. Тайны, отдаленность друг от друга… вполне возможно, что их пути естественным образом разойдутся.
Но Генри постарается этого не допустить.
— Не бери в голову, — сказал он. — Все нормально, это же правда. Что там говорится в Библии по поводу правды? Veritas vos liberabit?
— Истина сделает вас свободными, — перевел Итан, глядя в окно.
— Чем старше становлюсь, тем меньше в это верю.
Глава 51
Четверг, 1 июля 1937 года
Протестующие с самодельными плакатами стояли перед «Мажестиком».
НЕТ ГРЕХОВНОМУ ПЕНИЮ
ГОСПОДЬ ПРОТИВ СМЕШАННЫХ БРАКОВ
Флора терпеть не могла идти мимо них в клуб, терпеть не могла, что они толпились на тротуаре и вынуждали ее идти в обход, терпеть не могла их невежество. Самые противные обзывали ее и плевались. Когда она подошла к двери, подъехала машина с новыми протестующими. От пассажиров, четверых белых мужчин, прямо-таки разило неприятностями.
Внутри жена Дока, Гло, красила оконную раму.
— Не обращай на них внимания, — посоветовала она, увидев выражение лица Флоры. — Нет бы найти чем полезным заняться. — Гло отошла, чтобы осмотреть результат своей работы. — По-моему, любой, кто говорит от имени Господа, явно что-то путает.
— Аминь, — усмехнулась Флора. Гло окунула кисть в краску.
— Господь даровал мне безмятежность, чтобы я смирялась с тем, чего не могу изменить, терпение, чтобы закрасить то, что могу, и мудрость, чтобы заниматься этим со стаканчиком джина. Я годами хотела привести это место в божеский вид. Спасибо тебе за то, что теперь я могу себе это позволить.
Флора не успела ответить, увидев, что за окном мелькнула тень, но успела оттолкнуть Гло. Зазвенело разбитое стекло, и в помещение что-то влетело. Взвизгнули шины отъезжающего автомобиля.
Флора и Гло, тяжело дыша, лежали на полу. Когда показалось, что опасность миновала, Флора подняла голову. В нескольких сантиметрах от нее лежал завернутый в газету кирпич.
— Ох, Гло, — выдохнула она.
Гло встала на колени.
— Мои окна, мои прекрасные окна. Господи, нет, нет, нет. Краска разлилась. — Лужа растеклась по линолеуму поверх осколков.
Флора сбегала за тряпками и, как могла, вытерла пол.
— Скипидар бы помог, у тебя он есть?
— Есть у Дока в задней части клуба. Пойду принесу. — Она залпом допила джин.
Флора вытерла почти всю краску. Свернула тряпки и выбросила в мусор. Затем липкими от краски пальцами подняла кирпич. Развязала нитку и развернула газету. В глаза сразу бросилось письмо в редакцию
о музыке, которую они играли. Автор называл их концерты преступлением против человечества, признаком морального разложения и еще кучей нелестных эпитетов, от которых Флоре стало плохо. Голос автора, подписавшегося «Обеспокоенный гражданин», словно живой забрался ей в голову и грыз, будто хищная крыса.
Флора разложила газету на полу и вытерла об нее руки. Хуже всего то, что это опубликовали в газете, принадлежавшей семье Генри, и его собственные руки управляли машиной, соединявшей бумагу и чернила. Он совершенно точно видел это письмо. И наверняка потеряет работу, если продолжит с ними играть. И как тогда он будет платить за комнату, особенно если городские власти закроют «Мажестик»?
— Что такое, детка? — Гло вернулась вместе с Доком, который принес скипидар и тряпки.
— Ничего, — ответила Флора, комкая газету.
— Что-то непохоже.
— Там письмо редактору. Глупое и желчное. Правда, Гло, не то, о чем стоит думать.
Пока Гло подметала осколки, Флора вышла с кирпичом на улицу, почти желая, чтобы тот, кто его бросил, все еще был у клуба. Ей хотелось швырнуть кирпич ему в голову и посмотреть, как ему это понравится. Она взглянула на часы. Сегодняшний концерт состоится совсем скоро. Но играть придется без Генри.
Она отправит ему записку, а еще лучше, сообщит лично. Глупо было подпускать его так близко. Следовало бы понять это после визита
в закусочную, а теперь семья Итана и все люди в городе настроены против них. Что еще хуже, пострадают и Гло с Доком. Флора была осторожной, всегда была. И больше никогда не повторит этой ошибки.
Глава 52
Итан припарковался у каменного здания «Инкуайрера». Мир вокруг казался ярко очерченным, словно кто-то навел солнцу резкость. Итан замечал все: трещины на тротуаре, отсутствующие пальцы голубя, клюющего объедки на помойке, каплю горчицы на брючине швейцара.
— Добрый день, мистер Торн. — Швейцар приподнял шляпу.
— Добрый день, мистер Боулз, — ответил Итан, вовремя вспомнив имя собеседника.
В портфеле он нес статью о Гувервилле. Слова, которые очутились на бумаге только с помощью Генри. Больше никогда. Не то чтобы Итан хотел поведать миру о своей беде. У него просто не осталось сил продолжать притворяться. Генри выгнали из дома, через пару месяцев начнутся занятия в университете, и работавшая до сих пор уловка казалась дорогой, закончившейся крутым обрывом.
Внутри здания было жарко и пахло бутербродами, кофе и застарелым сигаретным дымом. Эти три запаха у него всегда ассоциировались с будущим, в котором теперь он уже не был уверен. Не мог видеть дальше настоящего.
Он проехал с лифтером наверх, ощущая, как вспотела ладонь на ручке портфеля. Облизнул губы, мечтая о стакане прохладной воды. Лифт остановился, двери открылись, и перед Итаном предстала шумная новостная редакция: звонили телефоны, кричали журналисты, щелкали клавиши печатных машинок.
— С чем пожаловал? — Редактор городских новостей, Роджер Ганнер, не тратил времени на пустые разговоры.
— Принес статью о Гувервилле.
Ганнер поправил козырек кепки и потер ладони.
— Наконец-то. Ну что, нашел доказательства, что они производят алкоголь и не платят налоги?
— Нет, ничего такого. Я нашел другую тему, — ответил Итан и сам удивился, как непринужденно солгал. Но ведь он тренировался годами.
— Да? — Ганнер откинулся на спинку стула, снял кепку и вытер лоб. — Ну-с, взглянем.
Итан открыл портфель и вытащил листы бумаги. Ранее он засыпал стенографистку комплиментами, и она согласилась набрать рукописный текст Генри на машинке. Потрясающе, что добрым словом
и улыбкой можно заставить человека сделать что угодно. Если бы отец иногда прибегал к такому способу, мама не стала бы такой дерганой.
Ганнер выхватил у него статью, и Итан собрался уходить. Возможно, стоит выпить пива. Он никогда не любил смотреть, как его статьи читают, не только потому что боялся услышать чужое мнение, но и потому что читающие люди напоминали ему о том, что сам он неспособен складывать слова в предложения. Наблюдать, как чужие глаза скользят по строчкам, было сродни ковырянию в ране.
Ганнер поднял глаза, прежде чем перелистнуть страницу.
— То есть ты хочешь предложить это в печать?
Итан знал, о чем на самом деле спрашивает редактор: «Ты уверен, что хочешь поругаться с отцом?»
— Да. — Как мало это все теперь значило.
— Хорошая статья, — похвалил Ганнер. — Твоему старику не понравится, но написано здорово, парень. И о важном.
Такая похвала — уже зеленый свет.
— Спасибо.
Редактор вернулся к чтению, красным карандашом делая пометки на полях. Внезапно он поднял голову.
— Проваливай, Торн. Займись чем-нибудь. Ты мне свет загораживаешь.
Итан улыбнулся и зашагал к лифту, в последний раз глядя на обшарпанную обстановку редакции и мужчин, закатавших рукава рубашек до локтей и стряхивающих пепел с сигарет прямо на столы. Иногда это захламленное помещение казалось ему самым интересным местом в мире. Местом, где люди кричали, стучали кулаками по столам и вытаскивали правду отовсюду, где бы она ни скрывалась. Местом, где на глазах творилась история и разбивались сердца.
Итан никогда не чувствовал себя там своим, как и в кабинете издателя на верхнем этаже, где его отец и другие власть имущие подталкивали мир в нужном им направлении. В их присутствии Итан всегда казался себе осколком стекла, маленьким и прозрачным. Ему не было места нигде. Если бы не верность и порядочность Генри, отец давно списал бы Итана со счетов. Он всегда это знал, но не был готов к тому, что реальность окажется столь жестокой. Нужно достать книгу Джеймса, пока никто его не опередил. Нужно узнать, что там внутри, и, если понадобится, уничтожить ее, пока его позор не стал известен всем.
***
Теперь, когда у Итана не было профессиональной необходимости посещать Гувервилль, он хотел сохранить свой визит в тайне. Жители Гувервилля не станут его судить, поскольку они далеко не сплетники, а Итан и Джеймс были не единственными, кто пришел к пониманию своей сущности. Но Итан все равно постоянно чувствовал, будто за ним следят.
Он остановился на краю лагеря. Ветерок поднимал в воздух пыль, смазывая горизонт и придавая пробивающимся сквозь облака солнечным лучам потусторонний вид. Что-то заставило Итана повернуть голову, и он увидел Джеймса, который стоял в тени у стены церкви, не шевелясь, будто на фотографии.
Джеймс оттолкнулся от стены и зашагал к своей лачуге. Оглянулся через плечо, чтобы удостовериться, что Итан идет следом. Оглядываться было необязательно: Итан сразу же устремился за ним.
Джеймс ногой захлопнул дверь. Свет и тень слились в полутьме. Юноши обнялись, и Итан почувствовал грудью очертания книги. Он помог Джеймсу снять пиджак, запомнив, куда тот приземлился. А
потом обе их рубашки полетели на пол, и Итан пожалел, что не может влиться в могучую грудь Джеймса, пасть под ударами его колотящегося сердца.
— Не спеши, — прошептал ему на ухо Джеймс. — У нас есть время.
Итан не мог не спешить. Их время было почти на исходе. Или станет, как только он найдет в себе силы порвать с Джеймсом.
— Ты голоден? — спросил тот, отстраняясь.
Вопрос показался Итану забавным, и вскоре они оба хохотали до слез.
— Я сдал статью, — поделился Итан, отсмеявшись.
— И?
— Редактору она понравилась. А отец ее возненавидит.
— А ты сам как думаешь? — Джеймс зажег фонарь.
— Я? — Итан даже не пытался сформировать собственное мнение. Оно ведь ни на что не влияло.
— Мы должны любить то, что создаем, — сказал Джеймс. — Так мы отличаем истинное от ложного. — Он отодвинул фонарь.
Близость с Джеймсом была всем, чего Итан хотел и желал, всем, что его печалило и ужасало. После Джеймс держал его в объятиях на своей самодельной кровати, нашептывая слова утешения, пока веки Итана не потяжелели. Немного поборовшись со сном, он сдался.
Проснулся он в одиночестве. Подтянул голые ноги к груди, пытаясь убедить себя, что он тот же самый человек, каким был до того, как это все случилось, до того, как узнал о себе правду.
Он надел брюки и рубашку, нашел носки и ботинки. Как мог, пригладил волосы. Пиджак Джеймса лежал в углу. Итан коснулся книги и заколебался. Затем все же вытащил ее и восхитился изящными узорами на кожаном переплете. Он не стал открывать книгу, поскольку даже не надеялся, что сможет ее прочесть. Но если он ее заберет, больше никто ее не увидит. Итану до смерти хотелось узнать, что же писал в ней Джеймс. Чувствовал ли он то же самое, или даже в этом Итан был одинок?
Крадучись, Итан покинул Гувервилль. Позже ему пришло в голову, что можно было просто спросить у Джеймса о содержании книги. Но, как всегда, эта мысль пришла слишком поздно.
Глава 53
С верхушки креста гувервилльской церкви Любовь наблюдал за уходящим Итаном. После часов, проведенных в облике Джеймса Бута, тельце воробья казалось маленьким и тесным, несмотря на легкость полета и остроту зрения.
Глазами мы видим далеко не все.
Он забыл об истинности этого утверждения.
Рядом с Итаном Любовь чувствовал, как юноша жаждет завладеть книгой, и от этого ему хотелось умереть. Каждое нервное окончание Итана горело от удовольствия и резонировало болью. То, что, испытывая такое, он мог дышать, стоять, ходить и разговаривать… Возможно, смертные не так хрупки, как считал Любовь.
Хорошо, что Итан не спросил о книге. Теперь Любовь не понесет никакой ответственности, что бы ни случилось. Конечно, он бы прочитал Итану эти истории. Истории любви, как вода в пригоршне, держались в руках только несколько блаженных секунд. Возможно, он бы не остановился, дойдя до Генри и Флоры. Эта история была его самой любимой, и он мог бы поделиться ею с Итаном. Но если Итан расскажет все игрокам, Любовь не сможет его защитить. А Итан в любом случае им бы рассказал. Эти знания пригодились бы Генри и Флоре, а Итан — верный друг.
Сердце его наполнилось сожалением. Оно ширилось и крепло и наконец исторглось наружу в птичьем пении. Внизу жители Гувервилля перестали готовить и разговаривать. Они зачарованно слушали, пока планета вместе с ними поворачивалась от света к темноте. Эти люди понимали его мелодию.
Потом они вернулись к своим делам, успокоенные тем, что поняли
— в этом мире они не одни.
Глава 54
Генри высматривал в газете статью Итана. Он знал ее наизусть, но надеялся увидеть в печати, подписанную фамилией друга. Может быть, редакция решила придержать ее до большого воскресного номера. Итан не заходил к нему уже пару дней; Генри обязательно спросит его о статье при следующей встрече.
Он заметил письмо на редакционной полосе, когда сидел за столом в комнате отдыха и ел скромный бутерброд из хлеба с горчицей. Не в силах проглотить ни кусочка, он отложил бутерброд и прочитал письмо. Оно было о нем. О них с Флорой.
— И слава богу.
Генри поднял глаза. Начальник сидел рядом с ним и ел свой обед.
Генри заставил себя проглотить.
— Прошу прощения, мистер Уоттерс?
— Наконец кто-то взялся за эти грязные джазовые притоны для ниггеров. От них одни неприятности. Колеса на тележке, катящейся прямиком в ад.
— А вы когда-нибудь там были? — Генри спрятал руки под стол, чтобы шеф не увидел кулаки.
— Делать мне больше нечего. Не бывал ни на тележке, ни в негритянском клубе, — ответил Уоттерс, разворачивая вощеную бумагу, под которой обнаружился толстый бутерброд из кукурузного хлеба с говядиной, от которого так вкусно пахло, что у Генри потекли слюнки.
— Тогда откуда вам знать, что там творится?
Начальник вонзил зубы в бутерброд, откусил и сказал с набитым ртом:
— Да как можно не знать? Достаточно послушать их музыку. Но то, что у них на сцене вместе с ниггерами выступают белые? Это противоречит божьей воле. Бог намеренно разделил расы, и именно поэтому негры живут в Африке. Говорю тебе, если закрывать на это глаза, общество перестанет быть прежним. Поэтому нужно задушить это в зародыше. — Он откусил еще кусок и глянул на бутерброд Генри.
— Ха! Похоже, ты забыл положить на хлеб ветчину, сынок.
Год назад Генри, возможно, согласился бы с этим аргументом. Но теперь, познакомившись с Флорой, он не мог понять, почему то, что ему кажется нормальным и правильным, общество воспринимает в штыки. Нельзя жить в двух мирах сразу. Он отодвинул тарелку, стряхнул крошки с фартука, встал и бросил на стол салфетку.
— Мистер Уоттерс, я нашел другую работу и ухожу.