– А вон и наша Лужа, – Кит указал рукой на пожарную каланчу, возвышавшуюся над купой ветел далеко впереди, по носу корабля.
– Где? Где? – защебетали девочки. А Генка с Петькой молча привстали на цыпочки и вытянули по‑гусиному шеи, стараясь пораньше разглядеть знаменитое село «мореходов и бунтарей», как они вычитали в популярном краеведческом справочнике. Но из‑за стены осокорей и ветел выглядывали кроме каланчи лишь отдельные крыши домов. Справа темнели корпуса рыбозавода. Невысокий, но обрывистый берег был защищен могучей деревянной забойкой.
– Чтобы в половодье не размывало, – пояснил Кит. – Здесь вода, Как нож, режет все, что ни попадется на пути. А вот и наша пристань!..
Голубая кокетливая пристанька, разукрашенная кружевной резьбой по дереву, очаровала ребят.
– Красивая‑то какая! – словно бы про себя произнесла Таня. Но Костя понял, что реплика адресована ему, и живо откликнулся:
– Шкипер на ней – писаный красавец, вот она за хозяином и тянется, отставать не хочет.
«Ракета» замедлила ход. На нос пристани вышел русочубый кряжистый мужчина. Он был одет в вышитую косоворотку, распахнутую на груди. На круглом румяном лице его кудрявилась пшеничная бородка, пышные русые усы по‑казацки свисали книзу.
– Прохору Мокеичу наш поклон! – крикнул капитан.
– Мое почтение, Константин Ильич, – поздоровался степенно богатырь.
– Это и есть шкипер, – шепнул Костя, а в полный голос крикнул: – Здравствуй, дядя Проша!
– Будь здоров, племяш, коль не шутишь! – усмехнулся Прохор Мокеевич, встряхивая копной мягких волос.
– Ну как, – опять перешел на шепот Кит, – красивый?
– Мужчина прямо из сказки, родной брат Ильи Муромца, да и только, – сказала Нюська Иночкина.
– В самую точку угодила. Наша учительница по литературе то же самое про него говорила. – Кит влюбленным взглядом как бы погладил подплывающий родной берег. – Хорошо‑то как у нас!
– Хо‑ро‑шо! – мечтательно протянул Петька. – Глянь, Ген, а вон – ветряки. Для чего они, как ты думаешь?
– Огороды поливать, – пояснил Кит. – Хо, маманя встречать пришла, значит, телеграмму дяди Оли получила... Маманя, мы тут! – во весь дух закричал он.
Высокая, еще не старая женщина в темном ситцевом платье помахала ребятам рукой. Лицо ее светилось нерастраченной лаской, большие темные глаза глядели на ребят доверчиво и грустно.
– Она у тебя красивая, – тихо обронила Нюся.
– Когда‑то на селе первой красавицей слыла, – гордо подтвердил Костя. – Чуть ли не все парни к ней сватов засылали, а она отца выбрала. Хоть и был он из бедняцкой семьи, но удалью и силой его природушка не обидела. Война пожить не дала. Если бы не она, проклятущая, не знали бы мы с маманей горя‑беды, жили бы сейчас не хуже Генки.
«Ракета» подвалилась к пристани, и пассажиры, гомоня, хлынули на берег. И впереди конечно же оказались Кит и его друзья.
Современная унылая архитектура хотя до Лужи и дошагнула, но испортить село не успела. Морянские «Кербюзье» сумели воздвигнуть в центре Лужи лишь три серых железобетонных куба – контору рыбозавода, комбинат бытового обслуживания и общежитие пожарников, за ненадобностью переделанное в колхозную гостиницу. Кубы горделиво высились на бугре, подпирая острыми плечами деревянную пожарную каланчу. Добротные дома рыбаков, окружавшие «руководящий бугор» с трех сторон, держались от данных учреждений на довольно значительном расстоянии. Улицы в селе шли параллельно реке Волге и ее притоку речушке Кисинке.
Большие светлые окна, казалось, приветливо и озорно подмигивали приезжим: ну как, мол, село? Понравилось ли?
– Красивое село, – за всех ответил Генка. – А крыши‑то, крыши!
Ребята подняли глаза вверх и ахнули: почти над каждой крышей плавали затейливые флюгера – стерлядки и петухи, вырезанные из жести и дерева.
Китов дом – крайний, он замыкает западную окраину села. Фасад его задумчиво смотрится в затененные воды Кисинки. На берегу речки владычествуют могучие осокори и плакучие ивы. Возле каждого дома – легкие мостки, у мостков покачиваются круглобокие рыбацкие лодки.
– А ваша где? – поинтересовался Петька.
– А вон та, – Кит кивнул на свежеосмоленную бударку, на носу которой затейливой вязью было выведено: «Русалка».
– Успеете, нарыбачитесь еще, – усмехнулась Костина мама. – Проходите в дом. Закусите. Проголодались поди. Да и отдохнуть часик, другой не мешает...
В просторном дворе Титовых приветливо покачивают ветками фруктовые деревья. В одном из углов сутулится старенький сарай и русская банька. Рядом с ними – колодец с журавлем.
Генка подбежал к колодезному срубу, заглянул в него. В лицо пахнуло холодом и сыростью. Муха зябко передернул плечами. Подошел Петька:
– Ты чего?
– Да вот напиться хотел.
– За чем же дело стало?
– Ген, Петь! – закричал Костя. – Идите в дом, маманя зовет!
– Сейчас, напьемся только! – И Генка лихо послал бадейку, привязанную к концу журавля, в колодец.
Вода оказалась холодной и вкусной. Пили маленькими глоточками – ломило зубы.
– Ай, вкуснецкая‑мировецкая, – приговаривал Генка, – живая, молодящая вода! Теперь я не удивляюсь, что в этих краях живут богатыри‑богатырищи.
Петька согласно кивал головой, урча и жмурясь сладенько, словно кот у крынки со сметаной. Сегодня Петуха просто не узнаешь. Разодет он, как фон‑барон, по собственному утверждению Петьки. Его длинные худющие ноги прикрыты новыми коричневыми техасами, плечи обтягивает красная трикотажная футболка. На Генке – синий вельветовый костюмчик.
Из открытых окон Китова дома потянуло вкусными запахами. Тонкие крылья Петькиного ястребиного носа затрепетали.
– Айда, Ген, звали же... – И Петька, не дожидаясь Мухи, бодрой рысцой устремился к гостеприимному крыльцу, конек которого был украшен скворечником‑каравеллой. Генка воровато оглянулся: во дворе ни единой души.
«В этом арсенале непременно хранится оружие», – многозначительно сказал он себе, устремляясь к амбару. Мимо капустных и помидорных грядок проскользнул по‑пластунски, ужом. Вот и рябая, побитая непогодами дверь с медной финтиклюшестой ручкой. Генка взялся за нее – и вдруг, испуганно пискнув, рухнул на землю. На его плечи с крыши амбара свалилась огромная рысь! Генка зажмурился, считая, что в этом его спасение: ведь если зверь посчитает его убитым, глядишь, и не тронет.
– Эй, ты, не притворяйся, что в упокойниках состоишь! А ну, разомкни гляделки, не то в колодец отправлю!..
«Рысь, а по‑нашенски шпарит, что твой профессор словесности!» – Генка осторожно разомкнул веки одного глаза и чуть не завопил от возмущения: над ним стоял Петька Петух. «Ну, кому же еще придет в голову по‑тигриному кидаться на людей? Ну, погоди же, ты у меня попляшешь!..»
– Эй, вставай! – Петух пальцами босой ноги легонько толкнул Муху в бок. – Хватит мертвяка из себя корчить!.. – В голосе Петьки легкий испуг: «А вдруг и вправду со страху окачурился?»
«Что, рыжая бестия, закрутился? – возликовал про себя Генка. – Я тебя научу вежливому обращению с людьми!»
– Ген‑ка! Где ты?.. – раздалось с крыльца. Генка удивленно распахнул глаза – Петькин голос! Как же так, ведь «рыжая бестия» только что была рядом? Ну конечно же! Вот Петька метнулся за амбар и исчез в соседнем саду, мелькнули только рыжие нечесаные космы. «И когда он успел так обрасти!»
– Генка! – снова раздалось с крыльца. – Иди сюда! Тетя Настя кличет.
«Я тебе дам тетю Настю! – Генка поспешил на зов. – Как врежу! Стоп!.. Ничего не понимаю!..»
Петька, аккуратно подстриженный, расфранченный, стоял на крыльце. Хитрые глаза его лучились счастьем.
– Ты‑ы, когда же это успел? – заикаясь, спросил Генка.
– Успел уж, – благодушно ответил Петька, – особенно шаньги хороши.
– Ша‑а‑нь‑ги?
– Ну да, лепешки такие... – Петька явно был далек от всяческих злодейских помыслов и поступков, но Генка все‑таки не удержался еще от одного каверзного вопроса:
– И как это ты с волосами умудрился?
– А чо, – снова не понял Петька, – перед отъездом у самого Рафика подстригся, два часа в очереди простоял. Да я тебе вроде об этом уже говорил.
Факт, говорил, Генка это помнит не хуже самого Петьки. Еще тогда он, Муха, тотчас кинулся к знаменитому парикмахеру, запоздал, Рафик уже сменился. «Значит, у меня галлюцинация!» – Генка с замороженным видом поднялся на крыльцо.
– Ты чо, случаем, не заболел? – перепугался Петька. – Бледный какой‑то, и глаза почему‑то вбок зыркают.
– Солнце... Голову напекло... Пройдет... Только ты никому ни слова! Чего доброго, с перепугу карету вызовут... курам на смех!
– А ты не сколупнешься?
– Нее... Чайку глотну, и все как рукой снимет. – И Генка, вымученно улыбаясь, переступил порог Китова дома. Вся компания за большим, покрытым белой скатертью столом дружно трудилась над паштетами и пирогами.
– А опаздывать, дорогой племяш, даже за стол негоже. Небось, знаешь присловье: «Каков работничек за столом, таков и в поле».
– Мам, – укоризненно сказал Кит, – человек еще не осмотрелся, а ты...
– Мал еще матери замечания делать, – прищурилась Анастасия Ермиловна. – Мне его батька в письме наказ дал держать в ежовых рукавицах. – И она по‑доброму рассмеялась. – Да разве с вами совладеешь! А ну‑ка, племяшок, отведай куриной похлебочки. А вот пирожок с судачком, шанежки... Работай до седьмого пота, пока за ушами не затрещит.
– Догоняй, Ген, – усмехнулась Нюська. – Мы с Таней уже так нагрузились, что подъемным краном с места не сдвинешь...
Костя с Петькой на аппетит никогда не жаловались, а тут и тем паче – принялись уписывать за обе щеки. Глядя на них, приналег на еду и Генка. Мясистая корка паштета таяла во рту, как сливочное мороженое. Густой бульон, сдобренный перцем и другими специями, пьянил и ублажал.
– А ты деревянной ложкой попробуй, – посоветовал Кит, – совсем другой коленкор. На!
Муха с удовольствием взял в руки деревянную точеную ложку, расписанную диковинными цветами и поверх покрытую лаком, и зачерпнул ею из глиняного блюда ароматную жижу.
– Бо‑же‑ственно! зацокал он языком, – неповто‑ри‑мо!..
Расправившись с паштетом и пирогами, приступили к чаепитию. На столе запыхтел медный самовар, начищенный до зеркального блеска. Рядом с шанежками, наваленными горками на татарский серебряный поднос, встали банки с вишневым и малиновым вареньем, ежевичное соседствовало с айвовым.
Отуманев от обильной и вкусной еды, гости приумолкли. Их потянуло в сон.
– А вы отдохните, – просто сказала хозяйка. – Пойдемте, покажу ваши комнаты.
– И до чего же у вас просторно! – вырвалось у Тани. Девочка всем восхищалась искренне, и это не могло не тронуть сердца Костиной матери, успевшей заприметить по выразительным взглядам сына, что он неравнодушен к застенчивой гостье.
– Чего‑чего, а простора у нас не занимать – от дедов еще хоромина досталась. А в старину люди семейно жили, сын к отцу лепился, внук к деду. Семья за семью не считалась, если в ней меньше десяти едоков было. А теперь мы вот с сыном, вдвоем векуем!..
Под окнами раздался разбойный свист.
– Соскучились, соловьи‑разбойники! Дружки у Кости – не разлей вода, – пояснила Анастасия Ермиловна. – Каждый день пороги обивали: теть Насть да теть Насть, когда, мол, Костя из города вернется? Вот и вернулся. Выдь, что ли, – обратилась она к сыну.
– Сейчас, – улыбнулся Кит, поблескивая зеленоватыми крупными глазами. – Вы, девочки, отдыхайте. Ты, Гена, тоже иди в свою комнату, а Петя мне понадобится...
Петух гордо посмотрел на Генку: видал, мол, миндал, я понадобился, а не ты! Генка такого предательства от Кости не ожидал и оскорбился, но вида не подал.
– Так я пока кимну минуток двести! – объявил Муха безразличным тоном, направляясь в свою комнату. Девочки последовали его примеру.
«Интересно, чего они там придумали?» – терзался Генка, разваливаясь в зашторенной комнате на чаканке.
Но долго терзаться ему не пришлось. В комнату ввалился возбужденный Кит и, схватив Генку за руку, увлек за собой.
– Пошли. Сейчас кино увидишь, какого в жизни не видал. Сюда!
Костя и Генка взобрались на чердак и припали к чердачному оконцу:
– Гляди, гляди, – Костя ткнул пальцем в сторону амбара, – начинается!
Генка глянул и обомлел: возле амбара, на том самом месте, где недавно Муха изображал из себя «покойника», стоял Петька Петух, а рядом с ним, нос к носу, торчал... опять‑таки Петька Петух! Только нестриженый и одетый в дранье.
«Опять видение, – пробормотал Генка, – изыдь! Сгинь!» – он протер глаза, но видение не пропадало. Два Петуха продолжали топтаться один подле другого, обалдело вращая глазами.
– Ну что, похожи? – подмигнул Кит.
– Так это?..
– Нет, не привидение, не потусторонний дух, а Колька Бубнов, по прозвищу Килька. Что, не ожидал такой похожести встретить? Я сам, брат, растерялся, когда твоего Петуха в первый раз увидел.
– Так ты его нарочно послал, – довольно, хихикнул Генка, – и не предупредил? Молодчага! Пустька сами попробуют разобраться!.. Однако давай наблюдать.
И братья, затаив дыхание, стали следить за каждым движением двойников. Первым пришел в себя Петька Петух. Он провел ладонью по своему стриженому затылку и, убедившись, что ножницы Рафика сделали свое дело, протянул руку к патлам двойника и дернул их довольно основательно. Килькина голова мотнулась и снова замерла в неподвижности.
– Ты‑ы, че‑го таскаешься за волосы? – выдавил Колька.
– Я‑я думал, что парик...
Тогда Колька, в свою очередь, ущипнул Петьку за ухо.
– Ой‑ей! – взвыл Петька. – Очумел, да?
– Ха, гляньте на этого маменькиного сынка. – Килька презрительно опустил углы губ. – Они потерпеть не могут!
– А почему, спрашивается, я должен терпеть? – в свою очередь, начал заводиться Петька. – Вот дам тебе раза по шее, сам и терпи!
– А ты попробуй!
– И попробую!
– Слабоват в коленках!
– Это я слабоват? Да я тебя на одну ладонь положу, а другой прихлопну!
– Так за чем дело стало? Прихлопни!
– Вот и прихлопну! – Петька сжал кулаки, его противник сделал то же самое.
– Назревает международный скандал. Необходимо вмешательство ООН, – объявил Костя. – Пошли Генка, предотвратим кровопролитие и примирим враждующие стороны.
Братья кубарем скатились с чердака и наперегонки кинулись к рыжим забиякам. И вовремя. Замедли они на минуту, и чья‑то алая бойцовская кровь пролилась бы на землю. Петька занес уже кулак над головой, но Костя перехватил Петухову руку.
– Брек! – бросил он. – Хорош же ты, Колька! К нему гость пожаловал из города – да какой гость! – а он его кулаками. И ты, Петька, тоже марки не выдержал! Можно сказать, родного брата встретил и вместо того, чтобы броситься ему на шею с родственными криками и прижать его к своему горячему сердцу, готов намять ему бока. Стыдно, друзья, стыдно!..
«Солнечные» братья сконфуженно заулыбались.
– Вот так‑то лучше! поощрил их Генка.
– Ха, мертвяк ожил! – всплеснул руками Килька.
– Какой еще «мертвяк»? – строго посмотрел на него Кит.
– Да вот он, – ухмыльнулся Колька, ткнув Генку в грудь твердым, как железо, пальцем. – Ох и напугал он меня давеча!
Генка довольно расхохотался. Тогда Колька рассказал о том, как он, заподозрив Генку в краже чужих помидоров, свалился на него с крыши, вроде рыси на олененка. И сам чуть не умер от испуга: «Глазам не верю – убил человека, да и только!..»
– А я гляжу – будто Петька, а Петька мне с крыльца сигналит... Галлюцина‑ци‑я, думаю, не иначе. – И Генка с немым восхищением снова воззрился на двойников. – Бывает же такое!.. Если их одинаково постричь и одеть похоже, родная мать не отличит!
– А что, Колька, мы это учтем, – улыбнулся Петька, протягивая Кольке руку, – мы еще с тобой такое отмочим!
– А вы в цирк бы поступили, – подсказал Генка.
– А что, и в цирк, – согласился Килька. – Ты как, Петька, цирк уважаешь?
– А то! А ты?
– Спрашиваешь!.. Значит, в цирк?
– Значит, туда! – И они обменялись крепким рукопожатием. – Благословляешь, Кит?
– Что ж, если нравится... Только ведь и там на «фу‑фу» не возьмешь, учиться надо, номер придумывать... А работа везде почетна. Но по мне – милее моря на свете ничего нет!
– Знаем, – важно сказал Колька, – штурманом дальнего плавания будешь.
– А что, и буду: в учебе не отстаю и здоровье позволяет. Да и маманя согласие дала. Однако, что тут у нас новенького поднакопилось, выкладывай, Колька!..
РУСАЛКА» В ДЖУНГЛЯХ
Основательно отдохнув после плотного обеда, уже почти на закате девочки вышли в сад, где их поджидали ребята. Мальчишки лежали под раскидистой яблонькой на видавшей виды кошме. Килька и Кит подремывали, Муха что‑то царапал в толстой клеенчатой тетради. Увидев девочек, он вскочил на ноги и, приняв позу «Поэта‑бунтаря», продекламировал:
Снился детству в тайге когда‑то
Вот такой же простор точь‑в‑точь, –
Разорвав паруса заката,
Нависает каспийская ночь.
Ну, как, подружки, мои стихи?
– По‑моему, не Пушкин и даже не Боков, – сказала. Таня, заливаясь от смущения румянцем.
– А, по‑моему, стихи что надо, – вступилась за Генку Нюся, – Вот разве что тайга в них ворвалась без особой надобности. Ты что, разве жил в тайге? Нет. А поэзия должна быть предельно правдивой. Так‑то, Генаша, надежда наша. – Она рассмеялась. – Стихи, Как корь, стоит заболеть одному, как заражаются все окружающие.
Генка согласно кивнул головой. Да и как тут было не согласиться, когда это сказала сама Иночкина, первая красавица Генкиной школы. «И чего это Киту в Таньке приглянулось? – в сотый раз подумал Муха, – хрупкая, смуглая... То ли дело Нюська!.. Одни голубые глаза что стоят! А пшеничные волосы! И силой мальчишке не уступит. Однажды она Петьке Петуху так под дых врезала, что он полчаса в себя прийти не мог».
– Итак, – объявила Нюся, – военный совет отряда «Солнечных двойников» считаю открытым.
Девочки уже оказались проинформированными о появлении в их отряде Петькиного двойника. И тем не менее знакомство с Колькой прошло не без ахов и охов удивления. В конце концов с этим было покончено.
– Вот что, – сказал Кит, – через три дня сельский комсомол совместно с пионерией начнет проводить операцию «Полои». Попросту говоря, начнется работа по спасению рыбной молоди из пересыхающих водоемов. Принимать нам участие в этой операции или не принимать, думаю, гадать не стоит. И так все предельно ясно.
– Факт, принимаем! – тряхнул огненными вихрами Петька.
– А ежели так, – продолжил Костя, – то в связи с этим Геннадий Олегович Титов вносит предложение: оставшиеся до операции дни использовать с максимальной рациональностью. А это значит, будем немедленно готовить «Русалку» к походу, а вечером...
– Поднимем паруса, – Генкин кулак лихо рассек воздух, – и...
– За дальние леса! – сострил Килька.
– Туда, где свищут соловьи! – подбросила Иночкина.
Все рассмеялись. Только Генка нахмурился. А как же иначе: поэты народ обидчивый, особенно, если это касается их стихов. А тут...
– Ладно, остряки‑самоучки, – пробубнил он себе под нос, – мы еще посмотрим, кто посмеется последним!
Принялись за сборы: перенесли на «Русалку» весла, мачту, парус и руль с румпелем. Забили жилой отсек провизией, посудой, не забыли и о марлевых пологах. Без них в Каспийских джунглях не обойтись, комары загрызут, если не насмерть, то до полусмерти, наверняка.
Анастасия Ермиловна отговаривать их не стала – знала, что бесполезно. Она лишь девочкам предложила:
– Может, хоть вы, стрекозы, останетесь дома?
Но и те в один голос заверили ее, что приехали в Лужу не бока отлеживать, а путешествовать и что для них плавание на лодке нисколько не утомительно и не опасно.
– И потом – с нами такие рыцари, такие храбрецы, – блеснула глазами Иночкина. И «храбрецы», клюнувшие на ее приманку, дружно вступились за девочек.
– Тетя Настя, мы их в обиду не дадим, – поклялся Килька.
– Да мы за них! – развернул плечи Петька.
– Горой! – добавил Генка.
– Ты видишь, мама, как настроены мои друзья, придется тебе снова поскучать одной... А за нас не беспокойся... Надо же людям хоть раз в жизни увидеть свою Родину не через ящик телевизора, а воочию.
На закате «Русалка» отчалила от родного пирса. Килька и Петух ударили веслами о воду и... побежал проворный кораблик, направляемый уверенной рукой Кита, на юго‑запад, туда, где, не умолкая ни на минуту, шумит беспокойный Каспий, накатывая зеленоватые волны на пологий песчаный берег.
Кисинка речонка хитрая и шустрая, она то вытянется в стрелку, хоть линейку по ней выверяй, то начнет вязать такие петли, такие узелки, что самому хваткому уму не развязать разом. Русло речонки пересекается там и тут бесчисленными рукавами других речушек, встают таинственные острова, заросшие чаканом и камышом. Могучие ветлы и осокори, смыкаясь кронами, образуют над лабиринтом речек плотный зеленый свод. На гривах ежевичников поблескивают каплями крови волчьи ягоды...
Пронзительно кричат чайки, ухают совы. Над лодкой прочертил полукруг чибис. «Чьи вы?» – поинтересовался он.
– Морянские, – ответил Генка машинально, и все рассмеялись.
– Глядите, какой вежливый! – хмыкнул Колька. – Может, вы нам и биографию расскажете?
– Пожалуйста, если хотите, – опять‑таки машинально произнес Генка. – Его душа пела. Первозданная красота природы поднимала Муху выше облаков, сердце сладко сжималось, словно при полете на качелях.
«Может быть, когда‑то, лет двести пятьдесят назад, по этой вот самой речке, среди тех же самых островов плыли легкие казачьи челны Васьки Уса, соратника и друга Стеньки Разина». – Генка всегда восторгался прошлым своего края, своего народа. И сейчас героические картины обступили его со всех сторон.
Петька, словно подслушав Генкины мысли, неожиданно грянул старинную песню:
Что ж вы, черти, приуныли?
Эй ты, Филька, черт, пляши!
Грянем, братцы, удалую,
За помин ее души!..
Песня, подхваченная эхом, покатилась по ерикам и протокам, множась и набирая силу, чтобы в невидимой дали перейти в шепот листьев и трав.
– Однако, пора выбирать место для ночлега, – объявил Кит, когда лодка приблизилась к высокому травянистому острову, с ветловым перелеском по косогору и с высокой медно‑красной горой посредине. – Здесь сухо и комара меньше.
– Как этот остров называется? – загорелся Генка.
– Колдовской.
– Как? Как? – переспросила Нюся.
– Колдовской или Атаманский... А почему – потом расскажу, когда разобьем лагерь. – И Кит направил лодку к пологому берегу.
– Здесь, – Костя указал на три осокаря, – поляна. И река рядом, для ветра простор, обдувать будет, мошкары меньше.
Расстелили парус и брезент. На них установили три марлевых полога.
– Этот наш, – заявили девочки, выбрав самый маленький, с голубой отделкой.
– А этот наш, – подскочил Генка к самому, большому, – мы с Китом отдаем якоря тут.
– Ну что ж, а этот – нам, – согласились «огненные братья».
Генку с Петькой командировали за сушняком, а Костя с Колькой, вооружившись блеснами, начали рыбалку. Девочки присоединились к рыболовам.
– Смотрите, если оставите без ухи, самих в котел отправим, – пригрозил Генка, с завистью поглядывая на рыбаков, возле Которых бездумно щебетали девчонки.
– Шагай, шагай, слуга огня, – подтрунил над братом Костя, – если мало заготовите дров, значиться вам в ряду великомучеников, сгоревших на костре.
Первым в «рыбодобыче» открыл счет Килька. Он подсек огромного – килограммов на пять! – судака.
– Ур‑ра! – разнеслось над рекой, – да здравствует Колькина удача!
– По‑ду‑ма‑ешь, – пошутил Костя, – судака заарканил! Я вам сейчас тигра выужу. Ага, попался! Спиннинг в Костиных руках действительно гнулся и дрожал, будто блесна и впрямь угодила в пастъ тигру.
– Осторож‑не‑е!.. Осторожнее! – запищали девчата, – сорвется! Уйдет!..
Но Костя и здесь проявил свои недюжинные способности. Рывок – и полуметровая щука отплясывает у ног Тани свой последний в жизни танец.
– Смотри ты, думал, тигр, а тут всего‑навсего лишь тигренок, – развел руками Кит. – Обскакал меня Колька по всем статьям, прямо скажем. Однако попробуем отыграться...
В это время Колька выудил великолепно упитанного жереха.
– Вот уже пол‑ухи есть, – резюмировал удачливый рыболов. – Еще окуньков не хватает для духовитости и для сласти.
– Пожалуйста, заказ выполнен, – откликнулся Костя, выволакивая из воды взъерошенного окуня‑великана.
– Костя, дай я попробую, – попросила Иночкина.
– Пожалуйста, – Костя извинительно поглядел на Таню, потом спросил: – А ты не хотела бы попытать счастья?
– Ага...
– Коль, уступи спиннинг Тане, – попросил Костя, передавая свое орудие лова Иночкиной.
Теперь рыбачки забросили блесны, но... сколько они ни крутили катушки, сколько ни «подсекали» клюющую рыбу, к ухе не прибавилось ни одной малявочки.
Девочки страшно огорчились, но вынуждены были сдаться. Спиннинги снова перешли в мужские ловкие руки. И тотчас же к ногам разобиженных девочек упали лещ и весьма увесистый соменок...
Вернулись дровосеки с охапками сушняка. Запылал костер, над которым Колька соорудил треногу. Достали из лодки артельный котелок. Нюся и Таня начали чистить рыбу.
Вскоре к треску костра присоединилось веселое бульканье кипящей воды. Застучали ложки, забренькали эмалированные миски.
Из‑за леса выкатился огромный медный поднос луны.
– Смотрите, смотрите! – закричал Генка, – это же лицо заколдованной царевны. Вон у нее глаза, гон нос! А это рот... Рот скептически улыбается, словно хочет сказать: «И чего вы, мелкота, суетитесь, о чем‑то мечтаете, все ваши помыслы по сравнению с вечностью – ничто!»
– Ерунда, – возразил Колька, – луна вовсе не улыбается, а поет... Видите, как широко раскрыт ее рот? А поет она известную вам песню «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы».
Все рассмеялись.
– Ага, – объявила Иночкина, – из предыдущих высказываний мы выяснили мировоззрение присутствующих мыслителей. Один из них – романтик, другой – юморист‑сатирик. Послушаем следующего оратора. Ваша очередь, Костя.
Кит смущенно дернул себя за мочку уха:
– Я воспринимаю действительность такой, какова она есть на самом деле. То, что Гена называет глазами и носом, я воспринимаю, как горы и кратеры. А насчет «пыльных тропинок», пожалуй, можно согласиться...
– Однако, Костя, какой вы, оказывается, прозаичный человек, – сказала Иночкина.
– Уж какой есть, – пожал плечами Кит. Таня незаметно погладила ему руку, что должно было означать: «И вовсе неправда, ты – хороший».
Кит заглянул ей в глаза благодарно и нежно. Интерес к луне иссяк. Замолчали. Слушали крики птиц, скрипы сверчков, невнятный разговор реки.
Ароматы ухи пьянили, у всех от голода начало посасывать под ложечкой, под языком забили фонтанчики слюны.
– Скоро ли ушица поспеет? – первым не выдержал Петька. – Предупреждаю, сейчас я готов стрескать любого, кто подвернется мне под руку.
Колька зачерпнул деревянным половником ароматную янтарную жижу, пригубил и изрек:
– Готова. Налетай!
Застучали ложки, заработали челюсти. Ели дружно, а наслаждением и аппетитом, доселе незнакомыми, особенно горожане.
– Нектар! – определил Генка, когда наелся до отвала. – А рыба... Уму непостижимо, не могу подобрать точного определения... Сладка и нежна...
– Это точно, – поддержала Генку Иночкина.
– Каспийская! Понимать надо! – подмигнул Колька.
Девочки занялись уборкой посуды, и Колька с Костей стали помогать им. Генка при свете костра записал какую‑то очередную мудрость в свой клеенчатый кондуит. Петька куда‑то исчез.
Костер негромко похрустывал, приплясывая на сухих хворостинах. Генка прищурился. Языки пламени сузились, подобрались, обрели законченные формы. И вот уже перед Генкой не костер, а усыпанная голубыми цветами поляна. На поляне водят хоровод веселые парни и девушки. Они одеты в красные рубахи и кумачовые сарафаны. Плывет задушевная песня. О чем? Генка прислушался. Ага, кажется, вот о чем:
Быстры струги, струги огненны
Подплывают к бережку.
Атаман – лихой Степанушка
Говорит своим дружкам:
«Ой вы, други, голь казацкая,
Много знали мы беды,
Много голов буйных сложено
В битве с батюшкой‑царем...
За победу да за волюшку
Мы готовы умереть....
Только рано каркать воронам,
Нынче чибисы свистят:
«Чьи вы, люди? Чьи вы, добрые?
Править праздник вам черед!»
Сто дроздов дудят в сопилочки,
Звезды пляшут на лугу...
– С ними вместе веселиться нам, –
Говорит друзьям Степан...
«Ох, как пляшут, пляшут молодцы!» –
Парни с девками поют.
Генка перечитал написанное и остался доволен.
– Молодцы, ребята, – похвалил он.
– Ты о ком? – поинтересовалась Нюська.
– Да о ребятах.
– О каких?
– А о тех, кто водит хоровод. Вон же они... Иночкина приложила маленькую ладошку к Генкиному лбу:
– Бредит. Объелся ухи...
Генка сконфуженно озирается, огненные парни и девушки еще продолжают свой пляс. Но почему‑то никто, кроме него, этого не видит. Генке обидно и досадно за друзей. Ведь это же так здорово все, что он перечувствовал сейчас! Ему бы хотелось поделиться с друзьями своим богатством, но... он не сумел выразить той глубины поэзии, которая привиделась ему.
Из темноты вынырнул Петька. Он был чем‑то немного испуган и в то же время горд. По‑видимому, Петуху посчастливилось совершить какое‑то открытие.
– Ну, что у тебя, выкладывай, – усмехнулся Колька, научившийся понимать своего двойника с полуслова. – Не клад ли отыскал? Тут ведь этакое не редкость. Старики сказывают, в наших краях Степан Тимофеевич Разин не один клад захоронил. Вот и на этом острове может статься...
– Не может быть! – подскочил Петька.
– Вот тебе и не может быть! Выкладывай «золотишко» – делить будем! – командовал Колька, играя плутовскими глазами.
– Петенька, подавай свою тайну, – замурлыкала Нюська Иночкина, – я страсть как обожаю всяческие секреты.
– Пещера! – объявил Петька. – Я нашел настоящую пещеру!...
– Что ж, утром обследуем. – Киту по душе горячность его друзей, их романтическая приподнятость, но... это у него уже где‑то далеко позади. Жизнь после смерти отца возложила на его плечи тяжелую кладь забот. Он понимал настрой своих друзей, готов был поддерживать их во всех выдумках, но сам гореть их огнем он уже не мог. И Косте стало немного грустно. Но никто не заметил этого. А костер продолжал потрескивать, шаманить, настраивая молодежь на мечтательный лад.
– А что, на этом острове, наверное, немало происходило всяких сверхъестественных событий – произнесла Таня.
– Факт, – подтвердил Колька. – Послушайте, что мне об этом Атаманском острове мой дед рассказывал. – И Колька, как заправский, знающий себе цену рассказчик, сделал нарочитую паузу, а потом, когда раздались понукающие голоса заинтригованных слушателей, неторопливо повел свой рассказ.
КОЛЬКИНЫБАЙКИ
– Атаманский или Колдовской остров с давних пор пользуется в народе не очень доброй славой. Не одна буйная головушка пыталась здесь отыскать разинские клады, да ничего из этого, кроме худа, не выходило. Пойдут на остров своими ногами, а с острова возвращаются на чужих руках. А то и вовсе пропадают. Был человек – и не стало человека. Будто в воздухе растворился или в камень‑горюн обратился.
Колька ведет рассказ умело, где надо – паузу сделает, где требуется – тревожно вздохнет и глаза прикроет. Ведь вот вроде ничего страшного он еще не рассказал, а у слушателей уже мурашки по коже по‑блошиному поскакивают, по‑комариному покусывают. А может, это и впрямь комары‑людоеды начинают разбойничать? Только ребята их не замечают, разве что веткой хлестнут по ногам или ладонью хлопнут по лицу... А Колька знай себе усмешливо да таинственно продолжает.
– Так вот, – рассказывает он, – было это давно, когда мой дед еще пешком под стол хаживал, а Китов дед – невесту привораживал. Жил да был в нашем селе в те времена песенник и плясун Аверкий Не‑тронь‑беда. Кроме песен да балалайки, у Аверкия ничегошеньки не было. Завалящую землянку и ту не сподобился завести. Да весельчак и без нее неплохо обходился. Придет в любой дом – ему рады: он и песню споет, и на балалайке удаль покажет. Тут хозяева лучший кусок ему отдадут да и чарку бражки поднести не забудут. Все рыбацкие сердца были открыты Аверкию настежь. Все... кроме одного. В единственный дом не мог проникнуть парень‑весельчак, в дом богатея Ануфрия Чуралова. Все двери, все калитки чураловских хоромин всегда на запоре держались, а возле запоров – злые псы зубы скалят, словно предупреждают: «Хочешь живым остаться, обходи этот двор стороной!» Все селяне, почитай, так и делали. Все, кроме Аверкия. Не‑тронь‑беда не то что дня – часа провести не мог без того, чтобы под чураловскими окнами не прогуляться. Прижмет балалаечку‑говорушечку к широкой груди, ударит по струнам и запоет:
Ходят тучи по‑над бором.
В поле ветер, в поле снег...
Как‑тебя увижу скоро,
Дорогой мой человек?
Косы в кольца, косы вьются,
Никому их не развить,
Нам бы в чаек обернуться,
К синю морюшку уплыть!
Там, где лотос дивной чашей
Брагу солнечную пьет,
Будем жить с тобой, Наташа,
Если выйдешь ты, Наташа,
Нынче в полночь, друг Наташа,
Из родительских ворот!
Как вы уже, наверное, догадались сами, Наташа, которую выманивал своими колдовскими напевами Аверкий, была дочерью проклятого богатея. Выглянет Наташа в окошко из‑за ситцевой занавески, обожжет Аверкия синими глазами и скроется. И не поймет парень: мил он или не мил своей зазнобушке. Если бы был немилым, не выглядывала бы, наверное. А если мил, то почему знака никакого не подаст?
– Отец не позволяет, – не выдержал Генка, – вот и не...
Но ему не дали высказать его догадку до конца, зашикали, затузили по спине кулаками: мол, сам не слушаешь, так нам не мешай. А рассказчик тем и воспользовался, сделал вид, что разобиделся, прикусил язык и помалкивает, уговоров дожидается. Хитер Колька – ничего не скажешь. Первыми не выдержали девчонки:
– Ну, Коленька, ну, Колесико, доскажи до конца, не томи душу!
А Колька кочевряжится: мол, пусть Генка досказывает. А откуда Генке знать и про Ануфрия и про Аверкия, если он до сих пор и имен‑то таких не слыхивал. Кит и тот с открытым ртом Колькины россказни слушает, значит, и для него они внове.
– Хватит петли‑то заячьи плести, – наконец не выдержал Костя, – раскручивай свою байку, пока самого не раскрутили да в Кисинку к сомам не отправили.
Это подействовало. Облизнулся Колька по‑кошачьему острым малиновым язычком и – опять:
– Блеснет зорька ясная в окошке и моментально скроется. И тотчас же, как гром среди бела дня, Ануфриев рык звериный раскатится да псы зайдутся в неистовой злобе. А балалаечник свое:
...Будем жить с тобой,
Наташа, Если выйдешь ты, Наташа,
Нынче в полночь, друг Наташа,
Из родительских ворот!..
И однажды, дело это было в канун большого старинного праздника, не то перед пасхой, не то перед Иваном Купалой – чего не знаю, того не знаю, распахнулось створчатое окошко, и упал к Аверкиевым ногам белый батистовый платочек, шитый шелками заморскими. Схватил его настойчивый певун, поцеловал трижды и лишь потом рассматривать стал. Думает: записка, может, какая‑никакая припрятана. Ан нет. Ни словечка, ни полсловечка, лишь две чайки на белом поле как живые порхают. Тут он и сообразил: согласие на побег с ним Наташа дает! И так ему весело стало, что в пляс пустился. Не то что люди, псы прикусили языки от удивления, лаять позабыли. А хозяин их за это арапником! А Не‑тронь‑беда знай себе замысловатые коленца выбрасывает, припевки веселые сыплет:
Ах ты, <