В МИРЕ СКОРБНИ БУДЕТЕ (Ин. 16: 33) 10 глава

- Батюшка, а почему отец Евстафий говорит, что в скиту он старший, а вы с отцом Филадельфом на Грибзе будете жить? Он что, вас выгоняет?

- Если мы, Ваня, поселимся с иеромонахом на Грибзе, он и будет тогда в скиту старшим!

- Нет, не так! - наморщив лоб, пытался разобраться мальчу­ган. - Он говорит, что он все равно старший!

- Это он шутит, Ваня! Не обращай внимания...

Убрав инструмент под камень и спрятав богослужебные книги в тайник, я обратился к моему другу:

- Ну, Ваня, три дня уже прошло, пора домой!

- Как три дня прошло? Мы же только что пришли!

Я рассмеялся, вспомнив, что так же терял представление о вре­мени в своем далеком детстве:

- Пора, пора, дорогой! Нужно вниз идти... - Я погладил приу­нывшего мальчика по голове.

- А я, батюшка, вот так всю жизнь могу в лесу прожить, запро­сто! Мне нравится! - восторженно воскликнул он.

- Мне самому нравится, Ваня, да нужно в Москву ехать.

При воспоминании о поездке я погрустнел. Как специально, посыпал мелкий осенний дождик, который словно провожал ме­ня в далекий нелегкий путь. «Когда еще свидимся с тобой, милая моя церквушка?» - в последний раз обернулся я назад. Все скры­лось за мелким бисером дождя, в котором рассыпались туманные очертания моей любимой поляны на Грибзе.

Ни бегство в пустыню, ни глубокие пещеры, ни удаление от людей не составляют сути спасения. Если Ты, Господи, даруешь мне благословенное уединение, приму его как драгоценную при­вилегию, хорошо зная, что вращение души моей в суете мало по­лезно для спасения. Открыл Ты мне, недостойному, Иисусе, что, чем полнее и глубже покаяние, тем больше и всеохватнее Ты на­ходишься во мне и являешь Себя в свете неприступном, что и воз­водит душу в священное безмолвие, ибо Ты Сам Себя приобщаешь моему духу. Безгрешный, приобщившись духу моему, Ты дела­ешь и его безгрешным, а как Даритель жизни, ты умножаешь ее во мне. Прикосновение чудотворной десницы Твоей придает мне силы противостоять всякому злу. Встань же, распрямись, дух мой, ибо Господь Твой владычествует в тебе над жизнью и смертью.

 

ПОТЕРЯВШИЙСЯ В МИРУ

 

Ты открыл мне, Господи, что жизнь всякого верующего в Те­бя есть повторение Твоего крестного пути. Но это не ввергает ду­шу мою в безысходное отчаяние, но, наоборот, освобождает ее от всякого страха и малодушия. Много есть путей на свете, и конец их - тьма кромешная, но этот путь крестный - единственный, так как прямо и верно приводит к Тебе, Иисусе, ибо Ты есть путь жизни. Кто победит на этом пути, Боже? Кто дойдет до конца, где дошедшего ожидает вечная свобода? Тот, кто не отводит ни на миг любящего взора своего от Тебя, Сладчайший Иисусе, не ис­ходит ни на мгновение из священного богозрения! Просвети и укрепи очи мои сердечные, Боже, чтобы безпрестанно созерцать прекраснейший Лик Твой, красота которого спасет мир!

Когда я приехал в Сергиев Посад, моя уверенность в быстром завершении всех дел сильно поколебалась. Отец радовался мое­му приезду, но озабоченно рассказывал о приходе инженера и за­мерщика, не понимая, для чего все это и с чего нам нужно начи­нать. А когда при хождении по кабинетам обнаружилось, что мне необходимо заново сделать план дома и участка и собрать кучу справок, я понял, что засел крепко. Началась затяжная бумажная волокита. К тому же в Лавре монахи поразили меня удручающей новостью: отец Кирилл находится в закрытой больнице, называ­емой «Кремлевская». Как мне попасть к нему, никто не знает, без знакомых к батюшке не пройти. Я сильно расстроился, тем более, что дела с документами словно не двигались.

По утрам уже подмораживало. Внизу в балке на голых липах кричали, не смолкая до вечера, горластые вороны. Багровый диск солнца садился за пустым промерзшим полем, потухая в далеком лесу, чернеющем на краю горизонта. Молитва как будто умень­шилась, съежилась, и ее голос стал таким же слабым, как голос сверчка где-то под полом. Осталась одна отрада - писать стихи, и в них душа моя словно немного оживала, вспоминая простые радости горной безпечальной жизни.

Каждое утро я шел в мэрию, в безликие безконечные коридо­ры, пропитанные табачным дымом, и стоял там под каждой две­рью в медленно двигающейся очереди. Некоторые чиновники смотрели на меня с усмешкой, но уже встречались в кабинетах ве­рующие женщины. Они смело брали у меня благословение, не смущаясь присутствем народа. Среди них-то и нашел мне Бог верных помощниц, которым в виде благодарности я приносил небольшие иконки и первые лаврские книги, отпечатанные в типографии от­цом Анастасием. В документах по дому началось какое-то движение.

Заметив мое уныние, мой добрый товарищ предложил съез­дить вместе с ним на два дня на издательской «Ниве» в Оптину пустынь, где у отца Анастасия было какое-то дело с оптинскими монахами. Не помню, как это вышло, видимо, срезая путь на Ка­лугу, мы сбились с пути. Необозримо пустынные поля окружили нас. Указателей не виделось ни в одном направлении, людей тоже. Наконец далеко на горизонте показались две человеческие фигу­ры. Это были старичок со старушкой, которые возвращались с по­ля с котомками за плечами. Они толково и доходчиво объяснили нам, как выбраться на Калужское шоссе.

Когда мы проехали по полям час или два, стало ясно, что мы снова заблудились. Повернув обратно и плутая на перекрестках, мы неожиданно вновь выехали на наших старичков. Их удивле­ние отпечаталось на добрых морщинистых лицах. Нам пришлось опять услышать долгое и толковое объяснение. Сконфуженные, мы отправились в указанном направлении.

- Если еще раз на этого деда с бабкой выедем, я уже не смогу спрашивать у них дорогу, - сердито проворчал архимандрит.

- Я тоже, - уныло пришлось подтвердить мне. Как бы там ни было, мы все же с огромным облегчением к вечеру въехали на тер­риторию Оптиной пустыни, позабыв о дорожных приключениях.

Игуменом монастыря состоял наш лаврский духовник, опыт­ный и рассудительный монах, с которым мы перевозили в Лавру святыни преподобного Серафима.

- Расскажи, расскажи, как пустынничаешь, отец Симон! - Игумен рассадил нас в глубокие кресла в своем кабинете. - Как Иисусова молитва? Пробивается?

- Пробивается, отче, но, к сожалению, только, пока я живу в лесу. А вот приехал в мир и сильно приуныл: все начинаю те­рять! Своего отца нужно перевозить поближе к Абхазии, и я засел с документами.

- А чего ж ты к начальству не обратишься? У них же везде знако­мые! - Архимандрит недоуменно развел руками.

- Неудобно как-то, отец игумен.

- Чего там неудобного? А то совсем молитву потеряешь!

Он был прав, и мне пришлось впоследствии решиться следо­вать его совету.

- Знаете, отче, опасаюсь одного - попадешь к наместнику, а он передумает, возьмет да и оставит в Лавре, - высказал я открыто свои страхи.

- Ха-ха-ха! - рассмеялся, не удержавшись, архимандрит. - Это верно, но ты молись, молись, молись, ты же пустынник!

В Оптиной мы долго тянули четки у могилок преподобных от­цов, из которых моим любимым был преподобный Амвросий. В его келью нас проводил друг издателя - монах-иконописец, благообразного и смиренного вида.

- Хороший какой батюшка! -шепнул я на ухо своему другу.

Тот согласно шепнул мне в ответ:

- Очень! Тут все хорошие.

Вернувшись на Соловьевскую, я с отцом погрузился в долгое ожидание сообщения из мэрии. За время моего отсутствия в до­ме развелись полчища тараканов. Старик безстрастно сметал их со стола рукой.

- Пошли прочь, дармоеды! Развелись тут... Надо же, никакая га­дость их не берет! А так они безобидные...

Но оказалось иначе. Со мной у них началась настоящая война. По утрам я обнаруживал под коленками кроваво-красные шишки, которые жутко чесались! «Непонятно, откуда они берутся?» - за­давал я себе вопрос.

Вечерами, после молитвы, я немного читал перед сном. Осо­бенно полюбилась вышедшая тогда книга архимандрита Со­фрония «Старец Силуан». Поглядывая поверх книги, я замечал, как тараканьи усики выглядывают из-за шкафа, но, как только я шевелился, они исчезали. Однажды я заснул с книгой в руках. Проснулся внезапно от ощущения укуса под коленками. Я нервно шевельнул ногами, и из моих широких монашеских штанов вы­бежала впопыхах куча тараканов.

«Ага, понятно... Днем вы прикидываетесь, что питаетесь хлеб­ными крошками, а ночью кровь сосете!» - Я разгорелся на них сильным гневом. Но каким бы ядом я ни заливал углы кухни и своей комнаты, количество тараканов не убывало, а даже как будто возросло. Эта тараканья война стала моим затяжным кошмаром.

В конце концов от хождения в мэрию и обратно в ногах ста­ла ощущаться болезненная слабость, в пальцах рук появилась дрожь, я простыл на морозе и заболел. Поднялась температура, и пришлось слечь. Отец Анастасий принес антибиотик ципролет, расхваливая его как самое действенное средство против гриппа.

Действительно, эти таблетки мне помогли, но неделю я провалял­ся без сил на моем топчане.

От отца Игнатия обо мне узнал молоденький иеродиакон Ага- фодор. Он стал периодически навещать меня, принося фрукты, по пути из Лавры на подсобное хозяйство, где он служил в хра­ме преподобного Сергия. Помощница издателя и художественный редактор с большим сочувствием отнеслась к моему положению и приносила нам с отцом из лаврской кухни горячую еду в кастрюль­ках, чем сильно выручила нас. От болезни осталось чувство благо­дарности к этим людям и множество стихотворений.

Иеродиакон нравился мне своей искренностью и открытостью. Он чистосердечно делился со мной своими недоумениями:

- У меня, батюшка, наверное, на лбу написано: «Дайте мне совет!» Все кому не лень советы мне дают, даже чудно...

- Но, дорогой отец Агафадор, я же не даю тебе советов? - неволь­но засмеялся я.

- Это точно, только вы не даете почему-то.

Восстановление от болезни шло медленно. Слабый, задыхаю­щийся, в свободные от мэрии дни я ходил в Лавру к преподобному Сергию, где сослужил с лаврскими отцами воскресные и празд­ничные литургии.

Состояние моего здоровья стало таким, как будто я никогда не жил в горах, а все, что было со мной на Кавказе, казалось прекрас­ным, чудесным сном. Даже горное село Псху виделось из Сергиева Посада невообразимо далеким и недосягаемым. Молитва сделалась слабой и вялой, словно душа моя до этого никогда не молилась.

В одну из таких отчаянных вылазок из дома в Лавру мне встре­тился наш монастырский врач. Когда эта сострадательная женщи­на увидела меня, то воскликнула:

- Отец Симон, да у вас налицо нервное истощение!

В эти же дни дома раздался звонок от отца Пимена:

- Как идут наши дела с приватизацией дома, Симон?

- Никак не идут, отче

- Почему? - задребезжала трубка

- Решают, решают и снова откладывают. То одну справку нужно, то другую. Первая эпопея была с покупкой дома, а приватизация - это вторая эпопея. Я уже совсем без сил, устал...

Голос архимандрита потеплел:

- Сочувствую... Хотелось бы тебе помочь, но у нас в обители та­кая стройка, некогда даже позвонить тебе! Не высыпаюсь, и все та­кое... Впрочем, у меня есть для тебя утешение!

- Какое утешение, отче? - не понял я.

- Хочешь батюшку навестить в «Кремлевке»? Ему сделали опе­рацию на сердце, вставили батарейку. Теперь с ним можно даже об­щаться. Я у него недавно побывал... Ну так что?

- Еще бы, отец Пимен! - разволновался я. - А как же попасть к нему?

- Есть у нас знакомые врачи, они тебя проведут к старцу...

Мой друг дал мне телефоны докторов и сказал, что договорится с ними о моем посещении. Я в спешке собрал подарки отцу Кириллу: сотовый мед со Псху, который, по уверениям Василия Николаеви­ча, «самый-самый», и пакет колотых грецких орехов. Врач, милая верующая женщина, привела меня в палату к старцу. Он лежал в больничной пижаме, худенький, бледный, с заострившимся носом. Но глаза его смотрели молодо и зорко.

- Благословите, батюшка! Я сильно за вас переживал... - Слова застряли у меня в горле. Молчание говорило само за себя. Старец рукой показал мне на стул возле кровати. Незнакомая мне келей­ница-монахиня вышла из комнаты, осторожно притворив за собой дверь. Достав из сумки угощения, я попытался скрыть свою боль и волнение за старца.

- Это, отче, сотовый мед со Псху. Самый лечебный, говорят. Вам очень полезно его отведать. Это грецкие орехи...

- Хорошо, хорошо, отец Симон. - Духовник набросил на себя ко­роткую мантию и надел епитрахиль.

- Батюшка, вам же нельзя сейчас принимать исповедь.

Но отец Кирилл поправил меня:

- Можно, можно. Теперь буду долго жить...

Я посмотрел на него, полагая его слова обычной шуткой старца. Но он был строг и серьезен. Легкая печаль скользила в его словах:

- Рад бы уйти к Господу, да чада не отпускают. Устраивают со­вместные молитвы. Не понимают, что мне гораздо лучше выйти из тела и водвориться у Господа, как говорит апостол (а Кор. 5: 8).

На исповеди я, захлебываясь слезами, мучаясь и терзаясь, по­ведал, что теряю молитву и слабею душевно, не ведая, где же конец этим скорбям.

- Скорби - наши учителя, отец Симон, - наставил меня духов­ник, сняв с моей головы епитрахиль после разрешительной молит­вы и присев на больничную койку. - Никогда не оставляй покая­ния, никогда. Во всех наших испытаниях оно незаменимый друг и помощник. Исповедующихся много, а кающихся - мало, да... Цер­ковь учит людей и ведет их к Богопознанию, а не к одной только нравственности, как ее понимает мир. Наша цель - постижение Бога, а исправление греховных привычек - это средство для обре­тения благодати. Поэтому покаяние состоит в изменении, исправ­лении себя, а не только в раскаянии в содеянных грехах. Чем креп­че в нас добродетели, тем меньше у нас препятствий на духовном пути... Почему ты так приуныл при малейших затруднениях, отец Симон? - внезапно спросил старец.

- Грешен, батюшка, изнемог... - Я опустил голову.

- Не так нужно помышлять, отец Симон, не так... Тот, кто познал, насколько душегубительны страсти, понимает и то, что всякое зло, что есть в мире, исходит из нашего сердца, как его обиталища. По сути, понимая все это в полноте, мы обнаруживаем себя заживо в аду. Но такое разумение без помощи Божией выдержать человеку невозможно. Много скорбей у праведного, да... (Пс. 33: 20).

- Так старец Силуан писал, что ему было откровение от Господа: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся,» - вспомнил я, не пони­мая, куда клонит отец Кирилл.

- Так, так, это все о том же... Необходимо крепко-накрепко за­помнить, что всякие страсти, которым время от времени предается наш ум, подобны граду, побивающему добрые всходы в душе! Что есть причина скорбей? Страсти человеческие... С благодатью серд­це освобождается от бремени мира сего и его страстей, постигая Христа в самом себе. Освобождение же от гнета страстей и есть безстрастие. Если мы не теряемся сами и держимся за Христа, то ни­какое искушение не сможет сбросить нас в пропасть.

- Отче, дорогой, я полностью разбит и подавлен, не знаю, смогу ли я еще когда-нибудь приблизиться вновь к тому, как вы благосло­вили мне жить, - утверждаться в непрестанной Иисусовой молит­ве. Мне кажется, что я ее теряю... - В сильном томлении духа сами собой изливались мои сокровенные душевные терзания.

- Когда ты болен и болезнь не проходит, помни, что она поистине послана тебе Богом для духовного обучения в искреннем смире­нии, поэтому не пугайся таких обстоятельств, возрастая в молит­ве, когда здоров. Если ты подавлен скорбями, напоминай себе, что твои несчастья пришли к тебе по твоим грехам для твоего упраж­нения в покаянии, потому сделай покаяние и обуздание ума своей духовной практикой. Неисходно следуй евангельским заповедям и взойдешь к полноте благодати Божией. Будь неизменно терпе­лив и через смирение придешь к Христовой Любви. Если молит­ва вошла в сердце, то ее уже не утратишь, даже если очень захо­теть... Так говорили Глинские светильники Божии. Когда суровые

обстоятельства ослабляют твое усердие, нужно всегда возгревать молитву, возгревать, отец Симон, чтобы она не остыла. - Старец приподнялся и приблизил ко мне голову. - Мир души, которому я учил тебя, со временем приводит к безстрастию, а безстрастие - это дыхание безсмертия... Истинная любовь во Христе приходит только в безстрастии. Корень этого безстрастия, или мира души, - смирение, плод - безстрастная любовь. Стяжи безстрастие, Си­мон, даже ценой своей жизни, ибо, утратив жизнь, обретешь ее во Христе. Сказано святым апостолом: Воля Божия есть освящение ваше (1 Фес. 4: 3)

Я молчал, пытаясь осмыслить услышанное, затем сказал, вол­нуясь:

- Батюшка, родной, спасибо за наставление! Но я никогда даже не помышлял о том, что безстрастие можно достичь таким грешни­кам, как я! Ведь это привилегия лишь великих святых, - в отчаянии выпалил я свое соображение, не решаясь взглянуть в лицо старца.

- А святые и безстрастные откуда же брались? Из таких же греш­ных людей, как и мы... Ревнуй о безстрастии, если желаешь узнать, что такое возлюбить Бога всем сердцем твоим, и всею душою тво­ею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, - промол­вил отец Кирилл, твердо и ясно выговаривая слова.

Но меня охватили сомнения.

- Отче, это стяжание безстрастия в моем нынешнем устроении может растянуться на долгие годы... Успею ли я?

- Не на долгие годы, а на всю жизнь монашескую, отец Симон, должно стремиться к достижению безстрастия. Разве страстная душа может возлюбить Бога и ближнего всеми своими помыш­лениями? Разве Христос любил страстно? Или страстно описание любви у апостола Павла? Помнишь, как сказано: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносит­ся, не гордится, не безчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все по­крывает, всему верит, всего надеется, все переносит (1 Кор. 13: 4: 7) Именно поэтому любовь никогда не перестает... - Духовник устало откинулся на подушки. - Христос любил всех безстрастно, как Бог, и сострадал всем, как Человек. Так и нам подобает стремиться к тому, чтобы уподобиться своим любящим сердцем Господу и при­йти в меру полного возраста Христова! (Еф. 4:13) К примеру, отец любит своих детей всегда, что бы они ни совершали. Такова долж­на быть и наша любовь к людям, как одной большой семье! Так любит своих детей их Создатель - Бог, так должны любить и мы.

- А как живет безстрастный в этом мире, батюшка? Мне это непонятно.

- У безстрастного уже нет браней, у него остались только приражения. Учись шествовать по жизни духом, мой дорогой, да, шество­вать духом... Если мы созданы Господом для совершенной любви, а продолжаем ненавидеть ближних, мы оказываемся вне Бога в то же самое мгновение. Благодать оставляет небрежного и покидает ненавидящего, но прилепляется воедино к тому, кто кроток и тре­пещет словес Божиих, Его заботы и милости... А искушений с до­мом не бойся! Если есть воля Божия, все получится... Бог тебя бла­гословит, отец Симон! Кланяйся от меня Федору Алексеевичу... Как он там? Переживает? - Батюшка улыбнулся.

- Читает Евангелие, по четкам молится, как умеет. А пережива­ет о вас, отче...

- Передай-ка ему от меня коробку конфет в утешение, а вот эту коробку тебе... - Старец вручил мне две большие коробки шоколад­ных конфет, перевязанных алыми лентами.

- Благословите, я эту коробку от вас братии привезу в скит, ба­тюшка!

- Хорошо, хорошо... И братии дадим утешение! - Отец Кирилл нагрузил меня коробками сладостей. - С Богом...

Дома я торжественно вручил конфеты отцу:

- Папа, это тебе от батюшки!

Отец растрогался:

- Вот уж поистине дорог не подарок, а внимание...

В Сергиевом Посаде меня ожидал вызов на заседание горсовета. В большой комнате за длинным столом сидело человек десять от­ветственных лиц, рассматривающих документы по нашему дому. Началось голосование. Помощник мэра, властная деловая женщи­на, встав, неприязненно взглянула на меня:

- У нас тут попы понакупали себе домов и еще хотят их привати­зировать! Мое заключение - отказать.

Я вышел несолоно хлебавши, не решаясь сказать отцу, что мы получили отказ.

- На следующем заседании будут решать, папа! Нужно подо­ждать, - как можно бодрее объяснил я отцу наше положение.

- Из-за лесу, из-за гор едет дедушка Егор! - отвечал прибаут­кой отец. - Столько ждали, да ничего. Еще потерпим, сын. Тот, кто ждет, лучше того, кто догоняет. Гналась, вот так, лиса за зайцем. Не догнала, запыхалась. Спряталась под елку и сидит, авось заяц ми­мо будет пробегать. А заяц, когда за ним волк или лиса гонятся, что делает? Закладывает большую петлю и по старому следу обратно. А потом - прыг в сторону и залегает в сугробе! Вот он и прыгнул под елку, а там уже лиса дожидается... Так и мы с тобой - нервничать не будем, горсовет от нас не уйдет, а мы станем спокойно дожидаться решения на Соловьевской улице. Куда этот горсовет от нас денется?

Уверенность старика внушила мне некоторую надежду:

- Тогда молись, папа. Мы же не старые лисы... - Я рассмеялся. - Нам с молитвой нужно дела делать!

- Верно, верно, сын... Пойду Евангелие почитаю.

Шаркая ногами, он уходил к себе в комнату, а я брал четки и за­бирался на свой деревянный топчан, поближе к теплой батарее, где сидел с четками до тех пор, пока не потухало в окне сияние декабрьского месяца. В конце концов, собравшись с духом, я при­шел к наместнику, страшась того, что меня могут оставить в Лавре. Но отец Феофан не собирался ломать мне жизнь. Он взял трубку и набрал номер эконома.

- Отец эконом? Сейчас к тебе придет иеромонах Симон, пом­нишь его?

- Ну как же, как же, - зарокотал в трубке бас эконома. - Вме­сте постригались...

- Помоги ему с мэрией, позвони куда надо! Он расскажет, в чем дело... - Наместник положил трубку и пристально взглянул на ме­ня, словно проверяя:

- Вы лошадь для скита купили?

- Купили, отец наместник. Черкесский жеребец, серый, в ябло­ках, трехлетка. Теперь он наш верный помощник, грузы возит. Может, к весне пахать научится, - трепеща под рентгеновским взглядом архимандрита, отвечал я.

- Ну а сам-то как? В Лавру не хочешь вернуться?

- Лавру я очень люблю, отец наместник, но уединение люблю еще больше...

- Ну, раз любишь, там и сиди! Заканчивай с домом и давай в скит...

- Спасибо, отче!

Я вышел из кабинета не чувствуя под собой ног. «Слава Богу, пронесло!»

Эконом ждал меня у себя, в отделе кадров. Он вручил мне икону преподобного Сергия и стопку книг лаврского издания.

- Я уже позвонил мэру. Он тебя ждет. Это ему от меня пере­дашь, а также поклон...

Мэр, человек лет пятидесяти, энергичный, с седой шевелюрой, принял меня в кабинете с глазу на глаз. Взяв подарки и стряхнув с них какой-то волосок, он сухо и деловито спросил, просматри­вая бумаги:

- Как здоровье отца эконома?

- Хорошее. Передает вам поклон! - Я наблюдал, как он лист за листом подписывает бумаги.

- Ваши документы на приватизацию готовы. Сдайте их в отдел регистрации.

Мэр поднялся из-за стола, передавая мне пачку документов. Я осмелел:

- Простите, а как же решение комиссии с их отказом?

- У меня право решающего голоса, и на этом основании аннули­рую их постановление... - Он протянул мне руку. - Всего хорошего.

Я не верил своим глазам и ушам. «Вот здорово! Спасибо отцу Ки­риллу за молитвы! Все-таки выручил отец наместник в очередной раз!» Все произошло так быстро, словно во сне. Я поспешил домой поделиться с отцом своей радостью.

- Победили, сын, победили! - Он обнял меня с любовью.

- Папа, что бы сами смогли сделать, если бы не батюшка и лавр­ские отцы?

- Это так, сын, это так... Всех их отблагодари от меня, спаси­бо им!

 

* * *

 

Мне бы дорогу твою неширокую,

Мне бы звезду над тобой синеокую,

Сердце твое, молодое, безпечное,

Дело твое, золотое, сердечное,

Путник, прошедший вечерней порой

Мимо окна, где лежу я больной...

 

* * *

 

Серое небо слегка голубеет –

Такая отрада!

Вижу, как сердце немного светлеет, -

За скорби награда!

 

В воздухе колокола сигнал,

Как отторженье ненастья,

Много я книг перечел, пока не узнал

Непознаваемость счастья...

 

* * *

 

Вы в жизнь мою вошли,

Как входят в дом,

В котором даже я Живу с большим трудом!

В котором я подчас изнемогаю,

 

И тем не менее я дверь не закрываю.

Живите так, как ближе вам, родней.

Вы в жизнь мою вошли,

Подумайте о ней.

 

Есть безумство мира сего, и есть духовное безумство, и отстоят они друг от друга как небо от земли. Безумная алчность к теням пустого и жалкого мира - безумство обезумевших душ, привязав­шихся к плоти. Безумство духовной жажды к освобождению от мира теней и рабства страстей ради соединения с Тобой, Боже, - безумство Божественной мудрости. Так безумство проповеди Христовой спасает тех, кто верует всем сердцем в вечные глаголы Твои, Христе, отвергающие разум разумных и превращающие в безумие мудрость мира сего. Мечется ум человеческий между ра­ем и адом, ибо он есть врата, через которые вошел грех. Ум - все­го лишь дырявая заплата на рубище земной мудрости, душевной, бесовской, живущий самообманом и обманывающий безпрестанно других несчастных наследников ада. Но ум, преображенный благодатью, становится Божественным духом, всеблагим созна­нием, вратами вечности, через которые приходит вечное спасе­ние, и наследует не только рай, но и Тебя Самого - Трисиянное Божество, Святую Троицу.

 

СКИТ В ЕРМОЛОВКЕ

 

Как скрытая в недрах гор вода ищет путь на свет, где упадает звенящим ручьем в чьи-то ладони, так любовь моя к Тебе, Боже, ищет путь наверх, из земной тьмы в сияющее Царство Небесное. Как погонщик каравана никогда не поведет его в безводные ме­ста, где нет никакого питья, так стремление сердца моего к Тебе, Господи, пусть никогда не повернет в безплодные учения и безблагодатные воззрения, ибо в Тебе одном обрел я глаголы жиз­ни вечной, подобные рекам воды живой, утоляющим всякую жажду истомившейся о спасении души. Не пустые лжеучения мудрецов земных, но лишь Дух Твой Святой пусть всегда вдох­новляет меня. Рассеянный ум мой утверди в истинном безстрастии и безмолвии и любовью Горней уязви внутреннее мое, Боже! Да пребудет ум мой в животворящем воздухе Царства Христова, в Царстве священного безмолвия!

Играя солнцем и расписывая окна морозными узорами, декабрь завершился праздничным Рождеством и литургией в любимой Лавре. Промелькнули Святки, со столпотворением съехавших­ся отовсюду на Богоявление паломников, отшумев оживленной суматохой и отзвенев многоголосьем колоколов. В благодарность за помощь и поддержку я подарил все стихи, написанные мною, отцу Анастасию и его помощнице, надеясь ими выразить давним друзьям свою признательность, не рассчитывая, что они могут кому-то понадобиться. С архимандритом о стихах мы никогда не говорили, но, зная его чуткую художественную натуру, хотелось духовной поэзией порадовать и его душу.

Время шло, а мы с отцом все еще сидели на чемоданах. Прода­жа дома шла очень туго - покупателей не было. Приехал отец Пи­мен и сразу взял дело в свои руки.

- Начнем с главного! - заявил он. - Необходимо сделать неза­висимую объективную оценку дома! Сколько выставят за него, за столько и продавать надо.

Оценка дома дала сумму в сорок тысяч долларов. И это мерт­вое дело неожиданно сдвинулось с места. Отец Кирилл пришел к нам на помощь, не забывая о нас даже в больнице. Он сообщил архимандриту, что его чадо - настоятель одного из московских монастырей - ищет в Сергиевом Посаде дом для своих родите­лей. Сестру настоятеля привела в дом помощница нашего лавр­ского издателя, и наше жилище пришлось по душе покупатель­нице. По благословению батюшки отец Пимен и я встретились с этим уважаемым монахом и его сестрой. В несколько дней по­купка была совершена. Оставалось подыскать жилье отцу в Ад­лере. Архимандрит отправился со мной, надеясь заодно поды­скать место для скита.

Ласковое солнышко с теплым веянием морского ветерка, соло­новатого и ароматного, встретило нас в южном городке, когда мы вышли из поезда.

- Ну и благодать стоит! - порадовался мой друг. - А то все мерз­нем и мерзнем...Климат для твоего отца очень подходящий!

- Для меня тоже!

Я всей грудью вдыхал свежий морской воздух, когда мы выш­ли на набережную. У архимандрита в Сочи оказался знакомый - экономист Филипп, крепко сложенный парень, неспешный, рас­судительный, окончивший Плехановский институт. Он и его мама оказались знатоками всех районов побережья и самоотверженно взялись за поиски жилья. Они быстро отыскали подходящую одно­комнатную квартиру с двумя лоджиями. Цена тоже оказалась под­ходящей - восемнадцать тысяч долларов.

- Теперь надо нам, отец Симон, реализовать батюшкино благо­словение, - доверительно вел беседу мой друг, когда мы сидели за вечерним чаем. - На оставшуюся сумму нужно скит для братии ор­ганизовать. Поможешь мне?

- С удовольствием! - загорелся я. - Ведь эти места мне с юности знакомы. Поищем, конечно. Это ты здорово придумал! Можно по­искать участки по Краснополянскому ущелью.

- Вот ты этим и займись, когда отца сюда перевезешь! - заклю­чил архимандрит.

На Соловьевской улице я застал отца в волнении: он упаковывал вещи, продукты, мебель, бегая из дома в подвал и обратно.