Чем дальше мы плыли, тем больше я понимал, что попал в самое удивительное место на земле, непредставимое никаким воображением. Белокрылые чайки, крича, кружились над кораблем. На скалах важно восседали бакланы. «Это Афон, Господи, я на Афоне! Какое счастье, - шептал я, разглядывая древние монастыри п затуманенными от слез глазами. - Может, еще дельфинов увижу...» - почему-то пришло в голову.
Русский монастырь в честь святого великомученика Пантелеймона я узнал сразу по фотографии, присланной мне одним из его насельников. Не узнать его было невозможно, настолько разительно отличался он от греческих монастырей. Величавые строения
с огромной колокольней словно парили над морским побережьем. Большой корпус прямо на берегу, кажется, пострадал от сильного пожара много лет назад. Остальные здания, несмотря на ветхость, имели величественный вид. Черная стена кипарисов обрамляла вход в монастырь. Вместе с монахами я сошел с парома и, отойдя в сторонку, опустился на колени и с благоговением поцеловал соленый причал.
Монастырь белой громадой нависал над морем. Мы миновали огромные блоки сгоревших зданий на берегу. Войдя в ворота монастыря и поцеловав, как все остальные, привратные иконы Матери Божией и великомученика Пантелеймона, я увидел много знакомых монахов из Лавры, прежде меня уехавших на Афон. Мне стало легче: среди них я уже не чувствовал себя одиноким. В узкой высокой келье я постепенно пришел в себя. Смутный гул моря доносился в открытое окно, не уменьшая духоты.
Прожив несколько дней в монастыре и приняв участие в монастырских литургиях, я взял благословение у духовника, бывшего лаврского иеромонаха, на паломничество по Святой Горе. Не зная греческого языка, я пребывал в недоумении: куда сначала отправляться и с кем?
Беседуя с монахами Русского монастыря, я спрашивал: есть ли сейчас на Афоне старцы? Но часто слышал один ответ:
- Не знаем никаких старцев. У нас свой старец - игумен! Мы по чужим монастырям не ходим...
Такое объяснение и обрадовало, и опечалило меня. Обрадовало твердой приверженностью к духу своего монастыря и опечалило отсутствием сведений о духовной жизни на Святой Горе. Святость, горение души, драматизм и борения духа Афонских отцов, о которых неоднократно я читал в книгах, вдохновляли мое сердце на поиски современных подвижников в неведомой для меня монашеской стране.
Прошла уже неделя моего пребывания в Свято-Пантелеимоновом монастыре, когда однажды вечером меня известили, что приехал из Троице-Сергиевой Лавры какой-то иеродиакон, который знает греческий. Им оказался, к моей великой радости, хороший знакомый с «подсобки» - нашего лаврского скита, молоденький монах Агафодор, приехавший сюда на две недели. Он ожидал приезда на Афон родственников - одного протоиерея и своего двоюродного брата, сотрудника ОВЦС, со своим другом. Я неотходно прилепился к иеродиакону.
- Что, батюшка, нравится вам на Афоне? - голосом знатока святогорских обычаев спросил он, приехав на Святую Гору уже третий раз. Он учился теперь в Афинах на богословском факультете.
- Очень нравится, только никак не привыкну к монастырскому времени. Боясь опоздать на ночную службу, прихожу к закрытому храму и сижу возле дверей, пока не откроют...
- Так будилыцик по коридорам ходит! По его колокольчику и вставайте.
- У меня быстро встать не выходит, поэтому раньше поднимаюсь. А во времени путаюсь.
Иеродиакон принялся мне объяснять разницу во времени по большим часам на колокольне. Я попросил у него совета: у кого можно разузнать что-нибудь об афонских Старцах? Первым делом мы с ним отправились к монаху Лазарю, монастырскому иконописцу.
- Серьезный монах, - толковал мне иеродиакон. - Он лично был знаком с современным пророком отцом Порфирием! Его в Греции очень почитают...
- А этот отец Порфирий еще жив? - затаив дыхание, спросил я.
- Уже умер. Под Афинами у него маленький женский монастырь остался, который он основал.
- Он там и лежит сейчас? - Мне интересны были все детали жизни этого человека.
- Этот старец великой благодати сподобился еще в юном возрасте на Афоне, в Кавсокаливском скиту, где был послушником. Интересно, что благодать к нему перешла после встречи с неизвестным русским подвижником. Перед смертью он завещал похоронить его в Кавсокаливии, а мощи скрыть. Ученики так и поступили. Где его косточки сейчас, никто не знает...
- А книги о нем есть?
- Есть немного, но все на греческом. На русский пока не перевели, поэтому в России отец Порфирий неизвестен, - рассказывал иеродиакон, когда мы поднимались по лестнице в иконописную мастерскую. На нашу молитву и стук в дверь отозвался глухой тихий голос. Нам навстречу встал из старенького потертого кресла грузный монах средних лет, похоже, долго и сильно болеющий. Прихрамывая, он подошел к нам и взял у меня благословение. Жестом он пригласил нас присесть на старые скрипящие стулья. Вдоль стен стояло множество старинных икон, ждущих реставрации.
- Отец Лазарь, просим прощения, что безпокоим вас, - начал иеродиакон. - Это иеромонах Симон, пустынник с Кавказа, хочет расспросить вас о старце Порфирии.
- Это был удивительно благодатный старец. Греки называли его великим пророком, потому что он видел все, что на небе и под землей. - Отец Лазарь говорил об отце Порфирии с глубоким благоговением. - Любого человека знал как свои пять пальцев. Мог даже под землей видеть воду и указывать на нее людям, а в Греции, особенно на островах, с водой большая проблема.
- Мне сказали, что вы встречались с ним, это так, отец Лазарь? - задал я волновавший меня вопрос. Монах не спеша налил нам воду в стаканы и поставил на столик тарелочку с лукумом.
- Встречался, Бог привел к нему, и не один раз. Помню, взял он меня вот так рукой за подбородок и стал перечислять все мои болезни, о которых я тогда понятия не имел. Сказал, что вены у меня на ногах плохие, а потом обнаружилось, что у меня тромбофлебит. Сильно от него страдаю, но слава Богу за все! Еще мне предсказал опасность рака, но пока вроде ничего такого нету...
- А о духовной жизни говорили с ним? - Она интересовала меня больше всего.
- Говорили, но я, к сожалению, не записывал слов старца... - Иконописец помолчал, вспоминая. - Так, по памяти, кое-что помню... Он всегда говорил, что любовь - высшая цель развития человеческой души. Если ты монах, то должен жить и действовать ради любви, а если создаешь семью, то тоже лишь ради любви. Еще помню, он втолковывал мне, что Православие - это не только лишь то, что пребывает исключительно в храмах и в Священном Писании. Это прежде всего правое, или, иначе, правильное постижение Бога, правильное Богопознание, а проявляется оно в нас через правильное исповедание Божественной Истины.
Удивлял он меня тем, что говорил следующее: не всякое обстоятельство есть зло, как мы думаем. Бог разоряет тех, кто жаден, попускает болезни тем, кто грешит, и попускает преждевременную смерть тем, кому не полезно оставаться живым. Бог премудро наводит голод, засуху, всякие ливни и грады, чтобы остановить грех людей. Старец рассказывал мне, что все эти природные напасти - бичи для народов, отпадающих от Бога.
- А что-нибудь из изречений отца Порфирия о молитве вам доводилось слышать?
Отец Агафадор уже поглядывал на меня нетерпеливо, показывая, что пора закругляться.
- О молитве он так говорил: если все наши действия, когда мы сидим, ходим, едим, спим или говорим, наполнить молитвой, то мы все непременно спасемся милостью Божией. Но для меня, грешного, - это высокая мера, очень высокая. К примеру, подобное изречение Старца: безмолвие - это когда монах един с единым Богом, мне, конечно, исполнить пока не по силам. Но, думаю, все это он не для меня говорил, потому что я не восшел все еще в такую меру...
А о своем жизненном пути вы спрашивали у отца Порфирия, отче?
Это для меня тогда был самый главный вопрос: податься в монастырь или просить себе келью на Афоне? Вот старец мне и сказал: «Твой путь- это монастырь. Держись его до конца, никуда не уходи!» Конечно, после стольких лет в монастыре иной раз тянет уйти на келью, но я не ухожу, помню слова батюшки... - Монах внимательно посмотрел на меня. - А как там у вас на Кавказе с молитвой? При отце Софроний тоже приезжал кавказский пустынник. С ним когда-то Силуан о молитвенном делании толковал...
Если сказать кратко, начинали мы с богослужебного суточного круга по книгам - вечерня, повечерие, полунощница, утреня ночью, потом часы и ночная литургия по воскресеньям. А когда сердце разгорелось к молитве по четкам, то сначала вместо кафизм читали с благословения отца Кирилла, лаврского духовника, по три четки за каждую кафизму, а потом на канонах перешли на Иисусову молитву. Так потихоньку и привилась эта молитвенная практика... - поведал я монаху, который с любопытством слушал мое повествование.
А Добротолюбие читаете? - вдруг спросил он.
Конечно, все эти Отцы из Добротолюбия в пустыне для нас - великая опора!
На мои слова отец Лазарь внезапно предложил:
Хочу вам, отец Симон, подарить старинное Добротолюбие на церковнославянском языке в переводе Паисия Величковского! В этой замечательной книге есть одна интересная глава преподобного Каллиста Ангеликуда. Читаю, чувствую, что очень сильно написано, а о чем - не пойму. Вот если бы кто перевел на русский... - Он протянул мне толстую старинную книгу. Когда я стал ее рассматривать, иеродиакон встревожился.
Батюшка, с Афона нельзя вывозить старинные книги! Если поймают таможенники, то три года могут дать!
Я в растерянности держал Добротолюбие в руках.
Но ведь это подарок с Афона, как я его оставлю? - Мой взгляд остановился на монахе Лазаре.
Как знаете, отцы, как знаете... Я вам книгу подарил, а вы сами смотрите, что с ней делать...
Я решительно упрятал книгу в рюкзак.
- Буду в паломничестве читать, а там увидим, арестуют или нет...
Жарким утром, по предложению энергичного моего проводника и переводчика, мы вышли пешком в Карею, духовный и административный центр Афона, по пути решив зайти на старинную мельницу, где располагался храм святого пророка Илии. Здесь некогда проходил послушание преподобный Силуан. Мы застыли в стасидиях - трепетное чувство близости к святому подвижнику перед иконой Спасителя, где ему явился Господь, орошало благодатью наши сердца. Казалось, что в этом святом месте можно остаться на всю жизнь, забыв обо всем мире.
Но иеродиакон торопил меня двигаться дальше на перевал, чтобы засветло прийти в Карею, где находится чудотворная икона Матери Божией «Достойно есть», а затем переночевать в монастыре Кутлумуш. Жара стояла невыносимая. В толстом шерстяном подряснике и в теплой скуфье со мной чуть было не случился тепловой удар. Пот заливал лицо и глаза, тек по груди и спине. Буйная душная жара летнего дня оказалась мне не по силам.
- Вам, батюшка, нужно греческий подрясник купить, рясу и камилавку, а то в этом зимнем подряснике никуда не дойдете, - сострадая моему положению, советовал отец Агафодор.
На предперевальной развилке мы свернули в сторону. Над каштановым лесом возвышалась русская колокольня и выцветший купол старинного храма.
- Старый Руссик, батюшка! Здесь начинался Пантелеймонов монастырь.
Следуя за отцом Агафодором, я вышел к большому двухэтажному, очень ветхому зданию с башней на восточной стороне корпуса. После долгого стука в рассохшуюся дверь нам открыл старенький худенький монах с небольшой клиновидной бородкой - Иона.
- Из самой России, отцы? Надо же... давненько русских тут не видал! Значит, поехал народ на Афон? Хорошо, слава Тебе Господи!
В этой скромной обители вспомнилась история святого Саввы Сербского и его отца, преподобного Симеона Мироточивого. Сын Растко принял постриг монашеский в этом самом Руссике, затем основал на Святой Горе монастырь Хиландар, где к нему присоединился его отец Стефан, сподобившийся великой святости вместе со своим сыном. «Бывают же удивительные судьбы, Боже, которыми Ты спасаешь верных чад Своих! - молился я у иконы Спасителя. - Приведи и нас с моим отцом к спасению Твоему, если есть на это святая воля Твоя».
Помолившись у чудотворной иконы, мы зашли в лавки этого монашеского городка. С помощью моего друга я приобрел необходимую греческую одежду и, переодевшись под тенью оливы в каком- то саду, сразу почувствовал облегчение и наконец-то отдышался.
В Кутлумуше нас застала всенощная праздничная служба - Панигир.
Звон кадил, множество народу, благоухание ладана, сияние лампад и свечей смешалиссь с тихим светом вечерней зари, потухающей в высоких церковных окнах. Служба все продолжалась, пение длилось безпрерывно, стройно и слаженно, затем оно перешло в тягучий монотонный напев, который не мешал, а даже усиливал молитву.
- Это терирем поют - Ангельские гласы, - шепнул иеродиакон.
На литургию на рассвете начали приглашать всех иеромонахов.
Я попытался укрыться за спинами паломников, но ко мне быстро подошел расторопный благочинный, выхватив меня из толпы.
- Иеромонах? - он воткнул в мою грудь указательный палец. Я кивнул головой.
- Идите, идите, батюшка, отказываться нельзя! - подсказал мне переводчик. В алтаре царила суматоха, но греки быстро распознали во мне новичка, помогли облачиться и поставить в шеренгу седобородых священников благочестивого вида. Вместе с игуменом, чей святоподобный лик внушал невольное уважение, возглавлял службу представительный архиерей. Никакого возгласа мне не досталось, хотя отец Агафодор и сунул мне в руку служебник. Причащение, пение, торжественный молебен, поздравления и заключительное переодевание окончательно смешались в моем сознании.
Ошалевший, с заплетающимся языком и ногами, вывалился я вместе с монахами во дворик монастыря. Яркие солнечные лучи заливали все пространство вокруг неестественным ослепительным светом. В груди, в голове и в ушах продолжали греметь греческие песнопения. Те же заботливые руки благочинного усадили меня с иеромонахами монастыря неподалеку от игумена - красивого седовласого старца, снова приковавшего мой взор прекрасным молитвенным лицом. Епископ произнес долгую речь, потом что-то еще и... все закончилось.
Глубоко удивляется душа моя: чем отличается земной сон жизни моей от сновидений? Лишь тем, что в земном сне властвуют законы: что посеем, то и пожнем, пожиная плоды своих действий и поступков. А в сновидении дух мой видит лишь носимые ветром воображения образы, подобные мысленным облакам. Но вор мой - невнимание - расхищает память о Тебе, и теряю я единство с Тобою, Боже мой. Стыдом покрывается лицо мое: Ты никогда на оставляешь меня ни на миг, а я - зная, что един с Тобою в Духе Святом, забываю о Тебе, увлекаясь земными сновидениями. О, как бы я хотел пробудиться однажды вместе со всеми, близкими и дальними, в Твой лучезарный мир Святой Истины, чтобы все мы единодушно возрадовались единению с Тобою и восхвалили Тебя в ликовании сердец наших, пребывающих неисходно в тихости священного безмолвия.
СТАРЕЦ ХАРАЛАМПИЙ
Есть смирение истинное, и есть лжесмирение. Истинное смирение говорит: «Отдам волю свою, душу, ум и сердце Тебе Единому, Господи, чтобы Ты стал для меня все во всем!» Ложное смирение, прячась за эгоизмом, изрекает: «Нет, это не для меня...» Лень и сластолюбие - корни лжесмирения, воздвигающего железную стену отчаяния между Богом и душой. Малодушие обманывает нас ложными домыслами, нашептывая: «Непрестанная молитва не для нас, грешных... Исихия не для нас, мы недостойны священного созерцания...» Не верь этим лукавым помыслам, душа моя, ибо все мы, во Христа крестившиеся, получили те же самые заповеди, что и святые апостолы. Святая Церковь всех призывает взойти на вершину Боговидения, дабы облечься во Христа, потому что Господь Иисус Христос вовеки не перестанет оделять этим даром молитвы и Богосозерцания всех последовавших Ему верою. Огнем любви Твоей, Боже, попали малодушие мое и отверзи мне врата Боговидения даром смирения Святого Твоего Духа.
Сильный щебет множества птиц на лесной тропе привел меня в чувство.
- Отец Агафодор, у меня просто шок... Нет слов, это даже не служба, а какое-то вселенское торжество! Все внутри словно улетает на небо, - поделился я восторгом со своим спутником.
- Ничего такого, отец Симон, обычный Панигир! Это вам с непривычки... Придем сейчас в Ивирон и отдохнем.
В маленьком храме у Иверской иконы Матери Божией монахи читали Акафист. Молящихся стояло довольно много. Я жадно рассматривал любимую икону: «Какой удивительный лик! Какие небесные, проникающие в душу глаза! Самый любимый, самый родной сердцу образ!» - Я что-то шептал еще, но слезы бежали сильней и сильней. Подошла моя очередь приложиться к святой иконе. Когда я приложился губами, а затем лбом к прохладному благоухающему стеклу, мне показалось, что я поцеловал живую руку Пресвятой Богородицы.
- Отче, Она - живая... Отче, Она - живая... - твердил я иеродиакону сквозь слезы, душившие меня. Отец Агафодор отвел меня в стасидию, где состояние сильного благоговения и горячей любви к Матери Божией начало быстро возрастать. Ноги будто онемели, а дыхание перехватило. Слезы безостановочно бежали по лицу, и я уже перестал вытирать их ладонями. Монахи стали поглядывать на меня с любопытством.
Мне внезапно стало ясно, что отсюда я никогда не уйду, что Матерь Божия не отпускает меня с Афона. «Пресвятая Богородица, Мамочка моя дорогая! Если Ты не желаешь, чтобы я уехал отсюда, останусь здесь до конца своей жизни, и будь что будет!» - «Да, да, оставайся, оставайся, - выговаривало мое сердце. - Оставайся здесь, и пусть никогда не заканчивается этот удивительный сладостный миг встречи с Той, Которую душа всегда жаждала увидеть и поцеловать Ее святой Лик...» Плач перешел в сильное беззвучное рыдание...
Мой друг тронул меня за рукав:
- Батюшка, пойдемте в трапезную. Монахи приглашают...
За столом напротив сидели строгие монахи-греки, смотревшие только в свои тарелки. Я пытался что-то есть, но слезы продолжали бежать. Приходилось глотать их вместе с хлебом и оливками. Ко мне начали приглядываться. Было страшно неудобно, но я ничего не мог поделать. Наконец мы оказались в архондарике, где нам отвели большую светлую комнату с пятью или шестью койками. Я упал на одну из коек и, ощущая на губах солоновато-сладкий вкус прикосновения к живой руке Пресвятой Богородицы, мгновенно уснул, словно провалившись в какие-то радужные цветные облака.
Ночью, под звонкий перестук в деревянное било, мы поднялись и отправились в соборный храм, старинный, благолепный, полный благоухания древности, с изумительными росписями и иконами. Негромкое монашеское пение не мешало молитве и даже не отвлекало, что для меня явилось открытием. На рассвете мы, вслед за монахами, пошли вновь приложиться к святой иконе Богородицы. Я вошел в храм с робостью: смогу ли я уйти от святой иконы? Но в этот раз все было по-другому. Душа поняла, спокойно и несомненно, что Матерь Божия пока отпускает это тело на время, забрав навсегда мое сердце... В него пришли неземной покой и полная уверенность в благополучном завершении паломничества и в том, что отныне мое место - на Святой Горе. Тихим веянием нежного кроткого духа повеяло в сердце: «Сейчас можешь ехать в Россию, а потом вернешься сюда непременно...» Этот неслышимый небесный глас вновь вызвал рыдания, но это были уже слезы благодарности и счастья., Того, что произошло со мной в предыдущий день, уже не повторилось, но молитва, словно буравом, сверлила мое сердце, проникая в самые сокровенные его глубины. Тело словно прикипело к стасидии, ум погрузился в молитву...
Меня неожиданно кто-то тронул за рукав.
- Из России, отец?
Я открыл глаза. Передо мной стоял крепкий русский парень в подряснике, похоже, послушник.
- Из России.
- Паломничаешь?
- Паломничаю.
- А на Афоне хочешь остаться?
- Хочу. - Я не стал говорить, что решил вернуться на Святую Гору навсегда.
- А ты на какое время приехал?
- На месяц, вообще-то...
- Прости, что отрываю от молитвы, - продолжал говорить послушник. - Ищу себе напарника на келью. Игумен Василий ко мне хорошо относится, русских любит. Ты еще зайди в Ивирон, мы с тобой это дело обсудим. Мне думается, мы найдем общий язык. Меня зовут Владимир. Спросишь послушника Владимира, любой покажет. Так что приходи. Обещаешь?
Я пообещал непременно заглянуть в монастырь, когда останусь один.
В Дафни, главную афонскую пристань, с мелкими магазинчиками, торгующими всякой всячиной, от гвоздей до йогуртов, мы пришли пешком. Там мы отдохнули и снова двинулись дальше, теперь уже в монастырь Симонопетра, стоящий на высокой скале - монументальное сооружение древнего монастырского зодчества. Несмотря на его внушительность, свободных мест не оказалось.
- Не беда, батюшка, переночуем сегодня у бывшего лаврского иеромонаха. Он от монастыря келью получил, Кто келью имеет, тот называется геронда. Говорят, что здесь в ущелье, в пещерке, подвизался святитель Григорий Па лама.
Отец Агафодор повел меня в узкое ущелье, выходящее к морю, где на берегу лежала опрокинутая на песке лодка. К моему удивлению, хозяином кельи оказался знакомый иеромонах, в келью которого когда-то вселил меня благочинный после отъезда всей первой группы монахов на Афон.
- Ого, лаврские отцы пожаловали! Милости прошу, - пригласил он радушно в старенькую небольшую келью. Иеромонах с гордостью показал нам небольшую пещеру под камнем, расположенную рядом со строящимся двухэтажным зданием.
- Здесь подвизался сам святитель Григорий Палама!
Мы преисполнились уважения к этому святому месту и самому хозяину.
- А здесь строится моя новая келья. Послушник присматривает за стройкой. Недавно лодочку купили, теперь к ней мотор нужно достать...
Из-за кирпичной кладки показался послушник - молодой голубоглазый парень в выпачканном известкой старом подряснике.
- Бывший спецназовец! - представил его Геронда. - Но характер, правда, у него ершистый...
Тот ничего не ответил, рассматривая нас.
- Ставь чай для гостей, послушниче!
Спецназовец не торопясь принялся готовить чай. За долгой беседой о лаврской и афонской жизни я утомился и начал клевать носом. Нас уложили отдыхать на веранде, куда заглядывали огромные звезды созвездия Скорпиона.
Монастырь Григориат прошли быстро. Совсем не запомнилось, что мы там осматривали. Потом долго и нудно тащились по унылым, удручающего бурого цвета скалам с запыленными и чахлыми кустиками, не дающими никакой тени. Воды с собой не взяли, и я совсем охрип. В горле саднило от жажды и пыли. Внизу плескалось о скалы море, освежая лишь глаза своей чудесной прохладной синевой.
- Переночуем в Дионисиате, отец? - прохрипел я. - Отдохнуть надо.
- Да, отец Симон. Потерпите чуть-чуть, немного осталось, - говорил иеродиакон, ловко лавируя впереди меня, спускаясь по узкой обрывистой тропинке. - Там у меня друг есть, монах и хороший иконописец Дионисий, чадо игумена старца Харалампия, ученика знаменитого афонского подвижника - исихаста Иосифа Спилиотиса, или Пещерника. Святой жизни был монах. Мы к нему заглянем потом на могилку, помолимся. Он в Новом Скиту в последние годы жил... - рассказывал мне отец Агафодор, когда мы подходили к монастырю, расположенному на скалистом обрыве над морем.
- А игумен сам какой, строгий? - осторожно спросил я.
- Ну что вы? Он по характеру совсем как ребенок! Чудный старец... Они всем братством вместе с Иосифом Исихастом крепко подвизались! Сначала жили в самом удаленном скиту святого Василия, а потом в пещере возле скита святой Анны...
Это сообщение меня заинтересовало:
- А со старцем можно будет поговорить?
- Попрошу отца Дионисия, он все устроит...
Такое радостное известие придало мне сил. Иеродиакон какими-то тайными ходами привел меня на кухню, где хозяйничал наш иконописец, худощавый монах лет тридцати с тонкими чертами лица, несший заодно послушание монастырского повара. Он гостеприимно усадил нас за стол, принес кофе и сладости. Поглядев на наши потные подрясники, поставил большую бутылку воды из холодильника. Когда мы отдохнули от жары и пришли в себя, я попытался деликатно перевести разговор между моим другом и поваром на старца Харалампия.
- Отец Агафодор, пожалуйста, спроси у монаха Дионисия, - попросил я иеродиакона, который бойко говорил и шутил по-гречески с иконописцем, - когда можно с Герондой встретиться.
Мой спутник обратился с вопросом отцу Дионисию, потом перевел его ответ.
- Сейчас уже вечерня начнется, потом повечерие, потом отбой. Завтра после литургии!
- Спасибо, отец Агафодор! - поблагодарил я, оставив друзей наслаждаться беседой.
Всю ночную службу я присматривался к игумену: невысокого роста, с кустистыми бровями, с очень добрым выражением старческого лица, коренастый и крепкий, он ходил вразвалочку, словно у себя дома. На литургии ко мне подошел старый монах и что-то сказал.
- Что он говорит? - наклонился я к моему переводчику.
- Просит, чтобы вы прочли Символ веры!
От волнения мне показалось, что я забыл все слова. Монахи и игумен смотрели на меня в ожидании.
- Отец Агафодор, подсказывай, если вдруг собьюсь! - попросил я умоляющим шепотом. Выйдя из стасидии и сглатывая от волнения комок в горле, прочитал до конца весь текст. «Слава Богу, не сбился!» - Вернувшись в стасидию, я вытер вспотевший лоб.
После литургии мы стояли у кельи старца Харалампия, откуда вскоре вышел седобородый монах внушительного вида, только что исповедовавшийся у игумена.
- Это монастырский отшельник, монах Феоктист! Живет в уединенной келье вверх по ущелью, всегда в затворе. Только иногда на исповедь в монастырь приходит...
Объяснения отца Агафодора прервал монах Дионисий, пригласивший нас в келью известного духовника и молитвенника, у которого мы сразу взяли благословение. Я смотрел в его доброе деревенское лицо и отдыхал, умиляясь душой. Из-под опущенных уголков его век смотрели молодые, как у юноши, светло-карие глаза. Небольшая бородка, простая матерчатая скуфья, старенький выцветший подрясник, натруженные крестьянские руки - весь его простой облик был необыкновенно симпатичен.
- Отец Симон, Геронда немного знает по-русски. Он жил когда- то под Краснодаром, где и вы! - негромко сказал иеродиакон, наклонившись к моему уху.
Старец услышал его слова и просиял:
- Краснодар? Как дела? Хорошо? - И засмеялся. Мне сразу стало легко и спокойно.
- Хорошо, очень хорошо, слава Богу! Евхаристо! - ответил я, поклонившись. - Спроси у игумена, отец Агафодор, можно ему задать несколько вопросов о молитвенной жизни.
- Эндакси, эндакси! - согласился старец.
- Говорите, батюшка, а я буду переводить... - шепотом подсказал переводчик.
- По благословению нашего духовного отца, Геронда, мы живем в уединении в лесном скиту на Кавказе... - начал я.
- Кавказ - хорошо! - подтвердил отец Харалампий, услышав знакомые слова, вызвав у нас улыбку. - Краснодар - хорошо! Я жил в Краснодар... - Он продолжал внимательно слушать.
- Поэтому мне очень важно знать, как бороться в уединении с помыслами? - закончил я свой вопрос. Мой друг перевел его Геронде. Старец отвечал по-гречески, а отец Агафодор негромко переводил слово за словом.
- Если бы за тобой охотился убийца на твоем Кавказе, что бы ты сделал? Убежал в лес! Так и ты убегай от мысленного врага глубоко в сердце... Тот, кто стяжал благодать, крепко стоит в сердечной глубине, облеченный в броню отречения от всего земного. Для монаха в миру нет дорог! Спасайся раньше, чем начнешь погибать.
- Уважаемый Геронда, как разобраться, какой помысел от Бога, а какой от врага?
- Без непрестанной молитвы будешь биться в помыслах, как рыба на горячем песке! Поэтому стяжание такой молитвы есть основная цель монашеской жизни. Но вообще не принимать никаких помыслов - это великая тайна, которую мало кто уразумевает.
- А что такое помыслы, отче?
- Помыслы - это бесы, демоническая энергия. Их логикой победить невозможно, поэтому никогда не вступай с ними в собеседование и не поддавайся их внушению, которым они увлекают за собой не имеющую рассуждения невежественную душу в самые бездны ада. Возражая им, ты лишь на время заставишь их умолкнуть, а затем они нападут на тебя с новой силой, пока не увлекут на грех, сначала мысленный, а потом и телесный. От того, кто носит в себе дурные помыслы, ангелы отбегают, как от ведра с помоями.
- А если противоречить им цитатами из Евангелия?
Старец слегка улыбнулся:
- Это не наша мера, а мера великих подвижников. Никогда не вступай в беседы с помыслами, как я сказал! Всякий помысел, приносящий в душу сомнения, - от лукавого. В Божественной благодати нет никаких сомнений - в чем ей сомневаться? Она видит все как есть. Старайся стяжать благодать - и тогда освободишься от рабства помыслов. Царство Небесное силою берется... (Мф. 11: 12).
- А как же стяжать благодать, отец Харалампий?
- Основа основ молитвенной жизни - целомудрие, что значит целый здоровый ум, отринувший всякую связь с земными вожделениями. Только такой ум способен к духовной практике и стяжанию благодати. Духовная практика - это счастье! Поэтому практикующий всегда счастлив. Если нет духовной практики - откуда возьмется счастье? Без молитвенного делания нет и духовного рассуждения. «Чистый ум право смотрит на вещи», - говорил преподобный Максим Исповедник.