В иные дни обыкновенные,
Когда устану я брести,
Твои глаза проникновенные
Душа не может понести!
И пред их скорбью необъятною
Молчу, подавлен и смущен,
Но ими, с верой благодатною,
Вновь, как из праха, возрожден.
Бродить по земле вдоль и поперек, ища счастья; завидовать другим, у которых земли, дома и достаток сверх меры; увлекаться искусством, политикой, ученостью, актерством - все это не что иное, как жизненный самообман. И это поистине так, когда при этом, Господи, теряется и Твоя благодать, и мудрость, и неистощимая любовь Твоя. Ничто ни на земле, ни на небе не сравнится с чистотой сердца, любящего самозабвенно Бога своего, достигающего подобия Ему даже до тождества, исполняющего искренне заповедь Его (Мф. 5: 48): Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный! Не зоологическая жизнь, низводящая человека до уровня животного, но расширение человеческого духа до возможности объять в себе и Бога, и всех людей, вплоть до Ангелов небесных, в живой безграничной любви. Заживо истлели сердца тех, которые отвергли любовь Отца Всевышнего, погибая в болезнях, катастрофах и войнах. Но те, которые вошли в Царство освященных благодатью, возродившись в Духе Святом, нескончаемо и безвременно живут иной непреходящей жизнью не от мира сего, уразумевая чистым сердцем славу и святость Бога, сами становясь святыми по негибнущему дару Владыки своего.
«ХВАТИТ БАНДИТОВ И РАЗБОЙНИКОВ!»
Ты глубже дыхания моего, Боже, и за пределами мыслей моих и уразумения моего. Еще не было этого мира, а Ты уже помыслил обо мне и даровал мне возможность постичь Тебя, создав тело мое и вложив в него Дух Свой. Будучи безпредельным, Ты, Творче мой, вложил безпредельность в душу мою, будучи безсмертным, сотворил безсмертие духа моего. Задам я вопрос Тебе, Господи: кто виновен в том, что, будучи безсмертным по духу, я вижу себя плотью и, будучи рожден для безсмертия, страшусь и пугаюсь смертности моей? И отвечаешь Ты, Боже, Трисиянное Божество: «По греховному неразумию своему ты, дитя, сам себя облек плотью и смертью и по ослеплению своему полагаешь недостижимым непрестанную молитву и Боговидение! Для твоего спасения предназначены тебе дары Мои, а ты закопал их в землю и убоялся Меня!» Слыша слова Твои, возлюбленный и Сладчайший Иисусе, молю Тебя: удержи и укрепи в сердце моем полноту Божественного видения и красоту истинного Православия!
Первым в Лавре после Афона я встретил наместника:
- Ну, как впечатления?
- Тело вернулось, а сердце осталось на Святой Горе, отец Феофан! - Эти слова вырвались из души сами собой.
- Вот как? А Кавказ? - Архимандрит сдвинул брови, смотря на меня в упор. - Там же теперь спокойно?
- Нет, отец наместник: то бандиты, то разбойники, по-прежнему диверсии продолжаются...
- Тогда, отец Симон, вот что... - последовал за небольшим молчанием решительный приказ настоятеля. - Хватит бандитов и разбойников: благословляю ехать на Афон! Теперь тебе желательно поближе познакомиться с монашеской жизнью на Святой Горе! Скажи отцу Кириллу о моем благословении...
- Как же я поеду, отец наместник, если не знаю греческого языка? - озадачился я, услышав такое безоговорочное распоряжение начальства.
- Дадим тебе в помощь иеродиакона Агафодора! Он, кажется, окончил только что богословский факультет в Афинах.
Такое предложение меня обрадовало:
- Отче, мы вместе паломничали по Святой Горе! Так уж само собой получилось...
- Значит, воля Божия вам обоим ехать! - внушительно объявил архимандрит.
Иеродиакон Агафодор не был удивлен решением наместника.
- Ехать так ехать. Поговорите с батюшкой. Если он благословит, тогда нам нужно взять в канцелярии бумаги от Лавры, что нас направили на Афон для обучения монашеской жизни. Очень могут пригодиться. Нужно будет их на греческий перевести, это я беру на себя.
Отец Кирилл после больницы лежал в келье. Новый послушник Алексей, высокий добродушный парень, только что перешедший в монастырь из семинарии, не хотел меня впускать к духовнику.
- Вы шо, отец, не слышали? Батюшка больной! - В его говоре слышался сильный украинский акцент.
- Так ты спроси сам, сможет он меня принять.
Верный страж отца Кирилла скрылся за дверью.
- Афонец приехал? Пусти, пусти, - послышался оживленный голос старца.
Дверь отворилась. Послушник широко улыбался:
- Шо ж вы не сказали, что с Афона? Я бы мигом вас пустил...
В келье батюшки мирно и приветливо сияли образа и лампадки. Он лежал на диванчике, укрытый пледом.
- Рассказывай, рассказывай, отец Симон, как съездил на Святую Гору! - улыбаясь, приветствовал мое появление любимый и постаревший, но все еще бодрый и жизнерадостный духовный отец. Мой рассказ, взволнованный и сбивчивый, старец выслушал очень внимательно, а на слова наместника: «Хватит бандитов и разбойников!» - усмехнулся:
- Что охотник, что разбойник, все равно бандит! Что ж, если отец Феофан благословил, я тоже благословляю. Это воля Божия! Учись дальше искать пути свои, как Бог вразумит и наставит, да... Доброго держись, дурное гони, отец Симон. Испробуй на опыте афонского жития! - старец помолчал, о чем-то думая. - Но все же Абхазию не забывай... В жизни все может быть... Мой совет вам: иеродиакона нужно рукоположить в иеромонаха, чтобы тоже мог служить литургии на Афоне. Скажи отцу наместнику. Заодно позаботься о Федоре Алексеевиче, чтобы он был устроен в Адлере. Есть там за ним кому присмотреть?
- Батюшка, под Адлером скит отца Пимена, а монахи и послушницы навещают отца.
- Это хорошо, это хорошо... - Духовник наклонил голову, молясь. - Помоги ему Господь!
- Отче, а как быть с нашим скитом в Абхазии? С церквями и со всем имуществом? - с тревогой спросил я. - Как же я оставлю Решевей?
- Привязанность - это ключ, который запирает нам врата рая. А нестяжание, наоборот, открывает. Когда богач боится за свои миллионы, а бедняк - за свои копейки, они равны в своей привязанности к миру. Ты передай скит отцу Сергию. Пусть поселяется
в нем. А иеромонаху Филадельфу скажи, чтобы возвращался в Лавру. Ему здесь полезней. А сам готовься на Афон... - Старец умолк, молясь и полуприкрыв глаза. Дверь безшумно отворилась, и в нее просунулась голова послушника.
- Батюшка, можэ вам отдохнуть трэба? - спросил он, косясь на меня.
- Нет, нет, спасибо за заботу, - ответил отец Кирилл, открыв глаза. - Слушал я твое повествование, отец Симон, и вот что хочу тебе сказать: духовное слово, за которым ты ездил, ценно своим смыслом. Важно стараться проникнуть в самый смысл духовного слова, а не стать пленником внешнего понимания. Тогда на Афоне ты получишь пользу, получишь пользу, да...
Есть великое страдание для души - от наших близких... Любя нас, они становятся нашим препятствием на пути к Богу. Но любовь Христова, после того как мы в уединении и самоотречении обрящем ее, дает нам возможность обрести наших близких в этой любви, когда они уже не смогут стать для нас препятствием и отделить нас от Бога...
Я хранил молчание, подозревая, что старец говорит слово на будущее.
- Еще большее страдание - знать, как Бог любит людей и всемерно ищет им спасения, смиряясь и не принуждая к ответной любви. А люди не стремятся к Нему, избирая для себя мир ложный и привременный, потому что все согрешили и лишены славы Божией (Рим. 3: 23). То же самое часто происходит у нас с теми, кому мы передаем свое слово. Старцы передают мед духовный, но люди предпочитают жевать навоз мира сего. Это ты познал в Абхазии, и этого не избежать и на Афоне, и вообще где бы то ни было...
Похоже, духовник поведал свою сокровенную боль. Я не знал, что сказать, и молчал.
- Это понимание сродни распятой жизни, сродни распятой жизни, да... Если бы не милующий Бог, пребывающий всегда посреди нас, то никакая душа не выдержала бы этой скорби...
В келье стояло молчание. Огоньки лампадок, потрескивая, вспыхивали на мгновение, озаряя полутемную келью колеблющимся светом.
- Безупречные заповеди Христовы - наша вечная опора. Святой Григорий Нисский говорил: «Душе всегда представляется, что она находится только в начале своего восхождения. Для того, кто поистине поднимается, нужно подниматься всегда». Тому, кто не отдал себя полностью Богу, Он не дает полноту Своей благодати, а дает только утешения. Вот в чем существенная разница. Желание утешения - это попытка найти в мимолетном вечное или в вещах обрести невещественного Бога. Только всецелым устремлением к самому Источнику нашего существования обретается истинная духовная радость и спасение. Об этом нужно помнить всегда. - Старец взглянул на меня. - Когда желают достичь духовной радости, то отдаляются от нее и находят скорби. Почему? Потому что духовная радость и спасение неотделимы от Христа, единственного Источника всякого счастья и спасения. Так учили нас отцы Добротолюбия - исихасты. А Афон - колыбель исихазма, верно, отец Симон?
- Верно, батюшка. Но есть у меня сомнения: потяну ли я строгость уставов на Святой Горе?
- Для невнимательного, распущенного человека нужны строгие правила и уставы, но для того, кто искренно живет во Христе, - это самый главный устав и самое строгое правило. Более того, тот, кто живет в Христовой благодати и хранит ее, способен жить в согласии со всеми правилами и уставами, так что они ему нисколько не мешают. Святой Дух дышит, где хочет (Ин. 3: 8).
- Батюшка, жить во Христе, в Его благодати, - это и значит полюбить ближнего?
Мой вопрос заставил вздохнуть отца Кирилла:
- Прежде чем полюбить ближнего, умей ясно увидеть свои грехи и недостатки и поставить себя на место других людей, чтобы на своей, так сказать, шкуре почувствовать их положение. Стяжи постоянное покаяние и храни благодать - лишь с этими условиями ты полюбишь всех людей. Невозможно преодолеть свой эгоизм без обретения любви и сострадания к ближним.
- Отче, я буду стараться, помолитесь! - ответил я с воодушевлением.
- Это хорошо, отец Симон. Но твои старания должны быть приложены в правильном направлении. Монах без любви развивает лишь изощренное поведение, имитирующее святость, словно актер, - это верный признак лицемерия. А причина в том, что такие монахи никогда не стремились по настоящему к своему спасению. Без всякого пустословия или попыток спрятаться за красивыми словами следует до последнего дыхания неустанно стремиться к обретению благодати и соединению со Христом, будь то на Афоне или же в любом другом месте. Кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни (Ин. 8: 12). Так-то, отец Симон...
- Спасибо, батюшка, за наставление! Постараюсь на всю жизнь запомнить ваши слова, - с огромной признательностью поблагодарил я духовного отца.
- Теперь Матерь Божия управит твою жизнь, отче Симоне... Достойного жития вам с отцом Агафодором на Святой Горе! Заходите попрощаться...
Когда я вышел от старца, то послушник, ожидавший меня в коридоре, сказал шепотом:
- Ох и долго же вы, отец! Батюшка же болеет... Такэ дило не разумию...
- Прости меня, брат... Отец Кирилл говорит, я слушаю.
- Вы тоже простите меня, отец, шо я погорячился... Но я очень люблю вашего авву! - растолковывал мне Алексей.
- Да я сам батюшку люблю! Не меньше тебя, - шепотом объяснялись мы в полутьме, но расстались дружески.
Когда я сравнивал отца Кирилла со старцами Афона, мне уже было абсолютно ясно, что если бы он жил на Святой Горе, а не в Троице-Сергиевой Лавре, то он бы там не только не потерялся, а в чем-то даже превосходил бы греческих отцов, наверное, жизненной мудростью и опытом. Старец навсегда остался для души и сердца единственным и неповторимым духовным отцом и наставником. Сравнивая его с игуменом Афонской Лавры архимандритом Филиппом, очень похожим на отца Кирилла, старцем Харалампием из Дионисиата или с Ефремом Катунакским, сердце мое все равно выбирало безраздельно любимого и родного духовника, в то же время почитая всех Афонских подвижников.
В экономском отделе и канцелярии меня встретили с большим оживлением:
- Батюшка, говорят, вы на Афоне побывали? - Секретарь эконома Маргарита Михайловна, женщина пенсионного возраста, с любопытством ожидала моего ответа, Сотрудницы обступили меня.
- Побывал! И даже привез подарки... - Афонские открытки и иконочки мгновенно разошлись по рукам. - Есть и святое масло от Иверской иконы Матери Божией! - Я достал из сумки флакончик с маслом.
- Батюшка, помажьте меня маслицем святым! - Маргарита Михайловна умоляюще смотрела на меня, сняв очки. Безымянным пальцем, смоченным святым маслом, я осторожно нарисовал ей на лбу небольшой крест. Внезапно все ее лицо изменилось, помолодело и стало таким прекрасным, что в комнате послышались возгласы:
- Маргарита Михайловна, какая вы стали красивая!
Женщина глядела в изумлении на всех:
- Сама не знаю, внутри словно какое-то необыкновенное тепло поднялось... Как хорошо-то! Что за масло такое удивительное?
Сотрудницы выстроились передо мной:
- И меня помажьте, отец Симон! И меня... - наперебой уговаривали женщины. На шум из двери вышел эконом:
- А, отец Симон появился! С Афона приехал? Ты потом зайди ко мне.
В кабинете он вручил мне конверт:
- Наместник сказал, что отправляет тебя на Святую Гору. Помолись там обо мне и родственниках моих. В конверте имена и деньги на дорогу...
- Симон, приходи на всенощную, послужишь с отцами! - остановил меня во дворе Лавры благочинный.
- Благословите, батюшка, с радостью!
На утрене меня позвали помогать священникам, вынимающим частички из просфор по лаврским помяникам. Я оказался рядом с известным духовником, отцом Никифором, славившимся своей прозорливостью. Он как-то хитро посмотрел на меня сбоку.
- Ну что, Симон, видел дельфинов? Нет?
Этот вопрос застал меня врасплох. Я никому не говорил о своем детском желании увидеть у Афонского побережья этих забавных созданий, не ставив, впрочем, это особой целью.
- Нет, батюшка, не видел, к сожалению, - ответил я, покраснев.
- То-то, - усмехнулся отец Никифор и тут же отошел, смешавшись с толпой паломников.
Оставив отца Агафодора в Лавре готовиться к рукоположению в иеромонаха и заниматься оформлением виз и справок, я поехал к отцу в Адлер. У него в гостях сидели скорбные сестры. Ваня смотрел на меня жалобными глазами. Надежда начала жаловаться:
- Отец Симон, передайте, пожалуйста, отцу Пимену: нас братья обижают, грубо относятся, даже дров не дают. Говорят: мол, уезжайте отсюда, здесь мужской скит!
Федор Алексеевич, слушая эти жалобы, вмешался:
- Сын, пусть девушки ко мне переезжают и мальчика возьмут!
- Папа, а как вы разместитесь в однокомнатной квартире? - удивился я.
- Сестры - хорошие помощницы. Знаешь поговорку: в тесноте да не в обиде! Как-нибудь разместимся...
- Спасибо большое, Федор Алексеевич! Мы за вами будем смотреть, - сказала, привстав, послушница Тамара.
- За мной смотреть не нужно, это я на вас, красивых, буду смотреть! - Отец, как всегда, выступил в роли галантного кавалера.
- Папа, ты с сестрами общайся по-монашески, они же послушницы! - строго заметил я.
- Это же просто шутка! - засмеялся отец. - В моем возрасте по- другому общаться нельзя. А почему? Да потому, что один раз моргнуть - и тебе тридцать лет, два раза моргнуть - шестьдесят лет, а три раза моргнуть, если получится, - и вокруг никого нет. Так-то, сын...
Мне пришлось сообщить новость: меня благословили на Афон с иеродиаконом Агафодором изучать монашескую жизнь. Отец сразу стал серьезным:
- А как же мы с тобой будем жить, сын?
- Папа, если сестры будут помогать тебе, то мы сделаем так: ты живи в Адлере, а я на Афоне. Раз в год мне нужно визу делать в Москве, и я буду тебя навещать...
Такая новость не понравилась отцу:
- Это все хорошо, но нехорошо! Так что же, я опять останусь один?
Он глубоко задумался. Затем, видимо, принял какое-то решение:
- Ладно, сын, понимаю: работа есть работа. Это главное. Если направляют в Грецию, поезжай с Богом! Не забывай меня... Разреши мне написать дочери, что я остаюсь в Адлере. Пусть она иногда с мужем приезжает ко мне?
Я согласился. Наступило молчание.
- Федор Алексеевич, когда к вам приедут родственники, мы снова перейдем в скит, не переживайте! - самоотверженно предложили сестры.
Монахи, услышав о моем приезде, собрались у нас на квартире. Среди новичков выделялся каким-то необыкновенно благодатным обликом худой высокий иеромонах Гедеон. Оказалось, он вернулся из паломничества в Иерусалим, где присутствовал на схождении Святого Огня в Субботу перед Пасхой, отчего весь светился благодатью. Это изумило меня: какая же благодать должна быть на Гробе Господнем, если у людей становятся такие лица?
Послушник Санча, как прозвали Александра братья, выразил желание сопровождать меня в Абхазию. Тамара тоже решила съездить на Псху, чтобы повидаться с родителями. Надежда с Ваней осталась пока с Федором Алексеевичем. Мы сообща отслужили на дорогу литургию в нашей домашней церкви.
Через неделю, навестив в Сухуми матушку Ольгу и дьякона Григория, которые поздравили меня с отъездом на Афон, мы оказались на Псху. Пронзительный свист и грохот приземляющегося вертолета ворвался в сонную дремоту горного села. Когда винты остановились, стало слышно откуда-то жалобное мычание теленка. В забор аэродрома уставились морды любопытных свиней. Встречающих было немного: подоспела пора уборки сельского урожая. Пахло подсыхающей скошенной травой.
- А на Псху ничего не меняется! - сказал я Александру, осматриваясь. Он влюбленными глазами смотрел на горные хребты.
- Тут, батюшка, очень даже неплохо! Можно жить... - с удовлетворением заключил он.
В доме Василия Николаевича начались нескончаемые разговоры об урожае картофеля, о меде, сырах и орехах. Постепенно съехали на политику.
- Василий Николаевич, а кто сейчас правит в Грузии? Говорят, какой-то фашист? - Санча интересовался политикой.
- Фашист? Хуже! - стукнул кулаком по столу бригадир. - Антифашист! - Похоже, он не совсем хорошо разбирался в этих терминах.
- А об отце Евстафии ничего не слыхать? - спросил я у пчеловода, сострадая ушедшему иноку. Тот задумался.
- Как ушел, так и с концами! Больше не появлялся, - ответил милиционер Валера, сбив кепку на затылок.
- Он с таким удовольствием пахал весной огород, словно в последний раз, - вспомнил я последние радостные эпизоды из жизни инока. - И с отцом Филадельфом как они вначале дружили! Очень жаль, что так все закончилось...
- Пахал-пахал, да ничего не выпахал, - подытожил Василий Николаевич. - А насчет ихней дружбы что можно сказать? Значит, передружили!
На Решевей, по пути вдоволь налюбовавшись голубой белопенной Бзыбью, мы пришли на следующий день. Отец Филадельф спокойно, словно мы расстались вчера, поприветствовал меня, с любопытством взглянув на послушника.
- Если батюшка благословил возвращаться в Лавру, то я вернусь. А скит кому передадим? - нисколько не удивившись, спросил иеромонах. Мы договорились, что, пока мы с Санчей побудем на Грибзе, он разыщет монаха Сергия. С грустью я вдыхал родные запахи осеннего леса. Кельи, мои родные кельи - нежданно пришла пора навсегда прощаться с ними! Легкая грусть неизбежного расставания сжала сердце. Оно плакало без слез. Пока я укладывал в тайник книги и инструменты, послушник молился, не сходя со скамьи с видом на Чедым - нашего «созерцалища» под зеленой пихтой.
Я поднялся наверх. Верхняя келья казалась пустой и необитаемой. В ней поселилась лесная тишина. Ночью я молился в ней, прощаясь не столько с этими бревенчатыми стенами, политыми потом, а кое-где и кровью, сколько с незабываемым этапом моей жизни, невероятно интересным и увлекательным, так неожиданно быстро пришедшим к завершению. Не думал я, что прощание произойдет так скоро! А ведь когда-то намеревался умереть здесь... Но неуклонное решение идти за Христом, исполняя Его святую волю, отогнало грусть. В душе воцарился безмятежный покой, в котором навеки остались незабываемые мгновенья кавказской жизни.
* * *
Последняя пристань оставлена,
А с нею - мечты и чудачества.
И небо в алмазы оправлено,
Наверное, высшего качества.
Оставлены мели и отмели,
Недели погожие выдались.
И страхи, что сами мы создали,
Как пыль, перед нами рассыпались.
Остатки метелей безпомощно
Грозят непогодою издали.
И верится - будет безоблачно
В краю, где мы счастье увидели.
Одни люди - живые по духу, а другие - мертвые, хотя существуют вместе. И по облику они разные: у живых глаза сияют, потому что полны жизни их души, а у мертвых - тусклые, которыми смотрят они из своего душевного мрака. Почему такое различие, хотя и те, и другие люди зачастую бок о бок трудятся, смотрят и говорят? Потому что у одних сердца ожили верою, а у других словно засыпаны землею, хотя еще бьются. Но не всякою верою оживают душа и сердце, но лишь горячей верою в Иисуса Христа, Бога и Спасителя нашего. И ожившие на земле входят в жизнь вечную, где сияют свет и благодать Царства Божия, а мертвым уготовано небытие, где нет Бога, а есть холод и мрак. Ведь и мертвые на кладбище собраны вместе, подобно живым мертвецам на земле, но кому нужно их общество? Господь любит живых, если они смиренны, и отвращается от мертвецов мира сего, если они горды. Христос любит тех, чьи сердца стремятся на встречу с Отцом Небесным, Богом живым, которые понимают, зачем они читают молитву «Отче наш», чтобы пребыть в Нем и с Ним. И еще Христос любит тех, которые соблюдают все, что Он заповедал им, обещая пребыть с ними во вся дни до скончания века.
ПРОЩАЙ, АБХАЗИЯ!
Престол Бога - сердце человеческое, а Вселенная - подножие этого престола. Но престолом сердце становится тогда, когда в нем не останется ни одного дурного помышления. Не мне, немощному, защищать Тебя, Христе, ибо сказано Тобою (Мф. 28: 18): Дана Мне всякая власть на небе и на земле, потому упадут гонящие Тебя и разобьются на Тебя напавшие. Ведь Ты не создавал смерти, Боже, но вне Тебя нет и жизни, так как Ты и есть Жизнь - самосущая и свободная. В Твоей власти творить богов из людей и возрождать к вечной жизни тех из них, которые познали, что они - сыны Божии и неправо им влачить свои дни в суете и прахе. Но чтобы Божественный огонь разгорелся в сердцах наших, дай всем нам сил научиться от Тебя через молитву и созерцание тому, Кто Ты есть: кроток и смирен сердцем, чтобы найти покой душам нашим.
На Псху мы прощались долго и трогательно. Женщины говорили все сразу:
- Возвращайтесь, отец Симон! Не забывайте нас! Будет времечко, приезжайте!
Василий Николаевич обнял меня:
- Батюшка, мы все в вас видели родного человека, а раз вы уезжаете, то и мы с супругой уедем к сыну на Северный Кавказ...
Валера крепко пожал мне руку:
- Отец Симон, обещаю: церковь достроим и службы в ней наладим. А то дело, о котором я вам говорил, доведу до конца!
- Валерий, прошу тебя, будь осторожен! Только благодаря тебе я чувствовал, что живу среди родных и близких людей, словно в родном доме... Спасибо за все!
Лесничий уважительно прощался со мной, щуря левый глаз:
- Гляжу я на вас, отец Симон, и чувствую: уезжаете вы насовсем. Жаль, очень жаль. Да еще с собой прихватили отца Филадельфа...
- Василий Ананьевич, простите, такое благословение от старца и от начальства! Ничего не поделаешь, - оправдывался я.
- Понимаем, понимаем, как же... - Он, сдвинув брови, отошел в сторону.
У вертолета собралось все село. Послушники и трудники, вместе с отцом Ксенофонтом узнав о моем отъезде, собрались на летном поле. На прощанье кто-то сделал снимок всего монашеского братства. От вертолета, раскрутившего лопасти, пригибая головы, отбежали провожающие.
Но улететь нам не удалось: низкие клубящиеся тучи серой массой закрыли перевал. Летчик, попытавшийся найти окно в быстро сгущающихся тучах, повернул обратно и посадил машину на пожухлую траву сельского аэродрома, осыпаемого крупным холодным ливнем. Осень пришла на Псху. Прогнозы погоды были самые неутешительные.
- Не горюйте, батюшка! - успокаивал меня Василий Николаевич. - Мы вас через Гудаутский перевал проведем.
Милиционер также утешил меня:
- Отец Симон, мне как раз в Сухуми нужно побывать. Мосты по- сносило осенним паводком. Пойдем через перевал вместе.
Ко мне подошли родители Тамары, до этого стоявшие в сторонке.
- Батюшка, возьмите нашу дочь с собой. А то она говорит, что жить на хуторе ни за что не станет...
Я оглянулся: послушница стояла рядом с Василием Николаевичем, ожидая нашего решения.
- Хорошо, пусть и Тамара с нами идет. Только не знаю, как она перевал одолеет...
- Батюшка, да я сто таких перевалов пройду, если надо! Я же на Псху все-таки родилась...
Сырым промозглым утром нас разбудил зычный голос Василия Николаевича:
- Батюшка, пора трогаться!
Набрав в рюкзаки побольше полиэтилена и закутавшись в него, мы вышли из дома. Низкие серые облака закрыли все небо. Вертолет, опустив лопасти, грустил на летном поле. Поднимаясь по лесной тропе к перевалу, я ощутил резкое дыхание холода. Снова начал моросить нудный осенний дождь. Послушница шла впереди, вобрав голову в плечи.
- Тамара, ты не мерзнешь?
- Нет, батюшка! - обернула она раскрасневшееся лицо. - Даже жарко...
Но все это оказались только цветочки: вскоре стало еще холоднее, вместо дождя посыпал снег, зашуршал по полиэтилену.
А наша группа все еще не добралась до перевала. Голые буковые деревья, опушенные первым снежком, стояли словно прекрасные белые изваяния. Но их красота казалась жуткой - близился вечер, а мы, промокшие и продрогшие, начали замерзать.
- Отец Симон, не спешите! - крикнул снизу Валера, замыкающий нашу колонну. - Ночевать будем!
- Как ночевать? - оторопел я. - Нам же здесь будет полный конец! Уже зуб на зуб не попадает...
- Вы вчетвером встаньте кучкой, чтобы теплее было. А мы с Васей ночлегом займемся!
Они быстро и ловко начали рубить мокрые грабовые ветки. Отец Филадельф, Санчо и Тамара приблизились ко мне, и мы застыли под большим буком, засыпаемые крутящимся снегом.
- Отцы, носите дрова к этому поваленному дереву! - крикнул из снежного сумрака Валера. Неподалеку лежал полусгнивший остов бука. Огромный ствол его приходился мне по грудь. Нарубленные нашими спасителями ветки мы большой кучей сложили у этого бука. Милиционер зажег кусочки резины и натолкал их под ветки: повалил густой дым, затем вспыхнуло яркое пламя. Стало веселее, и ужас пред холодом снежной ночи сразу исчез.
- Буря мглою небо кроеть, вихри снежные крутять! То как зверь она завоеть, то заплачеть, как дитё! Так, отец Симон? - весело крикнул мне из снега пчеловод, продолжая без устали рубить ветки.
- Так, Василий Николаевич! - отозвался я, улыбаясь.
- Теперь стелим наш полиэтилен вокруг костра! Укладываемся ногами к огню! - голос Валеры доносился сквозь летящий снег, его самого не было видно. Он без устали рубил и рубил дрова вместе с бригадиром. От костра шел сильный жар: снежинки таяли на лету, шипя в пламени горящих веток. Наконец все устроились у огня.
- Тамара, иди сюда, садись рядом со мной! - Василий Николаевич позвал к себе девушку, нерешительно стоявшую у костра отдельно. - Ты как-никак моя родственница!
После горячего обжигающего чая все улеглись на своих рюкзаках. Положив вещи под голову и протянув ноги к костру, мы заснули, несмотря на продолжающийся снегопад. Постепенно снег перестал идти, но зато набрал силу жуткий холод. Я то забывался в какой-то дремоте, то вновь просыпался, угадывая в темноте Валеру, подкладывающего ветви в огонь. Одно утешение поддерживало силы - молитва, которой только и жило мое сердце в этом ночном кошмаре. Костер почти весь выгорел. Но гнилое дерево занялось сильным жаром - весь его бок, раздуваемый ветром, ярко светился в ночи. То и дело просыпаясь и глядя на жаркий огненный глаз в ночи, я поражался деревенской смекалке. Жар был такой, что холода почти не чувствовалось, хотя вокруг лежал свежевыпавший снег. Незабываемые верные мои друзья псхувцы - спасибо вам и вашей заботе и любви!
В Адлере отец с нетерпением ожидал нас.
- Симон, звонила какая-то девушка, зовут София. Она сказала, что приедет сюда вместе со своей подругой Раисой. Сколько же у тебя девушек?
- Папа, они не только девушки, а сестры! Это большая разница, понимаешь? - нервничал я.
- Что ж не понять, понимаю, - усмехался отец.
Вскоре в нашей квартире состоялось собрание женского скита. Мнения сестер разделились: Надежда с сыном и Тамара хотели остаться с Федором Алексеевичем. Раиса вместе с послушницей Никифорой собирались поступать в московский монастырь к игумении Фотинии на подворье.
Было заметно, что в их среде возникли разногласия. София смущенно молчала, скромно пристроившись на краешке стула, изредка сердито поглядывая в мою сторону.
- Жаль, очень жаль, Надежда, что женский скит на Псху не состоялся... Только начали жить, а вы с Тамарой уходите, - заключила Раиса. - Значит, не было на то воли Божией.
- Нет, была воля Божия! - твердо заявила Надежда.
- А в чем она проявилась? - не уступала Раиса.
- В том, чтобы мы испытали себя. - стояла на своем послушница.
- Испытали, да ничего не вышло! - с вызовом заявила абхазка.
Мне пришлось вмешаться:
- Сестры, не нужно ссориться, лучше приготовимся к литургии на прощание!
Надежда с Тамарой начали в уголке читать правило к причащению. Раиса отправилась ночевать к родственнице, договорившись с Софией, что та придет туда попозже. Абхазка встала.
- Батюшка, можно поговорить с вами с глазу на глаз? - сказала она, покраснев.
Мы вышли на кухню. Ваня то выбегал на улицу, то вновь звонил в дверь, мешая нам говорить. От визга и криков детей, играющих во дворе, было трудно разговаривать шепотом. Я решил не открывать дверь на его звонки, как тут же услышал строгий голос отца:
- Сын, открой дверь ребенку! Уважай просьбы детей и никогда так не поступай с ними!
Мне стало очень неловко.
- Прости, папа...
Я поспешно впустил запыхавшегося мальчика. Он схватил какую-то игрушку и вновь выбежал во двор.
- Отец Симон, как мне поступить: остаться в миру и помогать родителям? - робко начала беседу София. - Я преподаю в Сухумском университете экономику и хожу в нашу церковь. У меня еще сестра есть...
- Нет, София, твой путь - в монастырь!
Преподавательница не ожидала такого решения.
- А справлюсь я, отец Симон?
- Справишься, конечно справишься! - уверил я девушку. - А если в миру останешься, не выйдет ничего хорошего. Лучше Богу послужить, чем миру. А с родителями пусть останется сестра.
- Так и знала, что вы мне скажете идти в монастырь! А в какой? - Она подняла на меня глаза, полные доверия.
- К матушке Фотинии. Ее очень уважает отец Кирилл. Тем более что он духовник Святейшего и духовник этого подворья. И монастырь хороший, и старец самый лучший...
- Благословите, я сообщу о вашем решении родителям? Когда мне ехать в Москву? - Голос ее задрожал.
- Как соберетесь, София, так и поезжайте, пока решимость вас не оставила. Завтра приходите с Раисой на литургию...
Абхазка, поколебавшись, ответила:
- Простите меня, батюшка, что сердилась на вас за скит. Потом подумала, если вы уезжаете в Грецию, значит, так лучше...
Проводив гостей, мы устроились на ночь: отец на лоджии, я в домовой церкви на сундуке, сестры с Ваней в комнате, Санчо на кухне. Осень в Адлере стояла теплая, море еще не остыло. Под шаги одиноких прохожих под окном я долго молился в маленьком нашем храмике, с любовью смотря на лик Спасителя на большой иконе, подаренной мне жителями Псху. Литургия прошла на одном дыхании. С послушником Александром мы договорились на всякий случай: если нам с отцом Агафодором удастся устроиться на Афоне, то впоследствии он приедет ко мне.
На отъезд к нам на квартиру приехали монахи из Ермоловского скита и вдобавок строитель церкви на Псху - Михаил. К чаю я посадил за стол монахов отдельно, а сестер попросил сесть на кухне, чтобы не смущать монахов.
- Сын, а где же наши девушки? - спросил, как всегда некстати, отец.
- Они пьют чай на кухне, папа. Монахам нельзя ни есть, ни пить с послушницами! - Я был тогда чрезмерно строг и требователен в исполнении уставов монашеской жизни.
- Не так, отец Симон, не так! Не нужно чай разделять, - строго заметил мне отец.
Уступая Федору Алексеевичу, мы вместе с сестрами выпили чай. Он при всех обратился ко мне:
- Ты поправил, сын, свое решение. Что сказать? Хорошо, когда ты никого не боишься. Но еще лучше, когда тебя никто не боится. Хорошо, когда тебя все любят. Но еще лучше, когда ты любишь всех.
- Федор Алексеевич, ваше рассуждение мне нравится! - Послушник Александр заметно заинтересовался стариком. - Вот скажите, что такое, по-вашему, мужество?
- Быть добрым - это самое большое мужество на свете, - спокойно ответил он.
Чтобы поговорить о наших делах отдельно, наша мужская компания отправилась к морю. Отец тоже вышел с нами на улицу. В каком-то дворе, где на лавочке сидели пенсионеры, мы услышали за спиной разговор:
- Кто это идет?
- Мафия! - ответил чей-то важный голос и значительно добавил: - А седой - это у них босс!
Под шипящий монотонный шум прибоя мы попрощались с монахами, не ведая, встретимся ли вновь, за исключением послушника Александра, который твердо верил в наше будущее отшельничество на Афоне. Сильный ветер ломал серые волны и сыпал водяной пылью, взъерошивал и лохматил магнолии. С запада текли низкие тучи, тоже чем-то похожие на гребни волн. Где-то там находилась Греция, которая звала мою душу кротким зовом чудотворной иконы Иверской Матери Божией, зовом Афонских святых и преподобных.
Начавшийся дождь побудил нас повернуть обратно.
В квартире мы застали оживленную беседу - сестры вспоминали свою жизнь на Псху. Они заодно не преминули вспомнить, как Михаил приезжал к ним в Адлер и своей молитвенной ревностью к чтению правила измучил их так, что Надежда потеряла терпение и позвонила в Тбилиси, келейнице отца Виталия, с которой была знакома, монахине Серафиме. Та властным голосом по телефону сделала ему выговор:
- Михаил, ты знаешь, кто я? Я - игумения Серафима! Чтоб не смел больше сестрам своих правил устанавливать!
- Да я, матушка, совсем не имел в виду здесь правила устанавливать! - оправдывался москвич. - Меня не так поняли...
- А ты без всякого вида не лезь в дела сестер, понял, что я сказала?
- Простите, простите, матушка игумения! - извинялся Михаил. Нам он с гордостью пояснил:
- Да уж, было дело... С самой келейницей старца Виталия дал Бог поговорить! Надо же... Это большая удача...
Заодно я вспомнил, как монахиня Ольга из Сухуми рассказывала, что отец Виталий иногда забирался от строгой келейницы на высокое дерево и сидел на нем до вечера.
- Отец Виталий, слазь, хватит юродствовать! - уговаривала его матушка.
Архимандрит начинал раскачивать макушку дерева, приговаривая:
- Вот так скорби на людей пойдут и станут бедный народ трясти да раскачивать!
- Ну, опять начал пророчествовать, - махала рукой келейница Серафима.
Во дворе звенели детские голоса, от которых тоненько вызванивало оконное стекло в лоджии. Малиновый закат бился в окна, погружая комнату в розовое сияние. Мы разошлись на вечернюю молитву по четкам. Каждый из нас молился о своем сокровенном, и всепримиряюгций Бог собирал эти молитвы воедино, устрояя жизнь каждого молящегося сердца одному Ему ведомыми путями. За горизонтом адлерской жизни вставали иные события, неуловимо, но очень тесно связанные с внутренними изменениями наших душ.
* * *
Одеваю озябшие плечи
В старый свитер, протертый до дыр.
Не спеша группируются вещи
В безконечно загадочный мир.
Из-за облачных лабораторий
На панель городских этажей
Ветер сносит пунктир траекторий
Безконечно прекрасных дождей.
Будто снова история ткется
Быстрым блеском таинственных трасс.
Будто снова весь мир создается
Кем-то добрым и любящим нас.
Боже благий, не количества трудов Т