ЧАСТЬ 4. СВЯЩЕННОЕ БЕЗМОЛВИЕ 8 глава




 

* * *

 

В Иерусалиме в

Пасху Сады мимозой пахнут,

Притворы переполнены

И свечи приготовлены,

И сотрясает здание

Людское ожидание,

Когда придел откроется

И Патриарх помолится,

Чтоб Дух Святой излился

На тех, кто Им крестился...

 

Ты родил меня в этот мир, Господи, и я возжелал красот, дабы усладилась ими душа моя. Словно грянувший гром с ясного неба услышал я тихий и кроткий глас Твой в юности моей, повелева­ющий мне спасаться от этого мира. И столько любви, нежности и ласки звучало в небесном голосе Твоем, что оставил я эту землю и весь этот мир и всем сердцем прилепился к Тебе, Иисусе! Для чего же Ты тогда укрыл меня голубым покровом небес и под ноги по­стелил цветы луговые? Для того, чтобы постиг я, неразумный, что весь окружающий меня мир - словно цвет вишневый для духа мое­го: созреет он и цвет ему уже не нужен, а нужно лишь одно - едине­ние с Тобою, Единый и преблагой Господи! И чтобы не трепетал я, робкий, отрекаясь от мира сего, сказал Ты: «Мужайтесь! Я победил мир». С Тобою, Боже, и мы, дети Твои, устремляемся на эту вели­кую победу - победу духа над плотью, победу свободы духовной над рабством помышлений, победу света Божественной мудрости над тьмою неведения земного. Ей, гряди, Господи Иисусе!

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

Христе мой, сердце души моей, лишь в Тебе вижу, каким я дол­жен стать и каким я не стал, ибо не в Тебя устремлял я взор свой, зеркало души моей, а в мир сей, подобие тьмы и сущая тьма, не­смотря на то, что сияет в нем светило земное. Люди тешат себя доводами, говоря друг другу: «Жизнь прекрасна!» Какая жизнь, возлюбленные мои? Та, которая пожирает саму себя, превращая все в тление? Нет, иная жизнь прекрасна - та, которая благодат­на и живет Богом и в Боге! Вот такую жизнь не устает восхвалять сердце мое и еще более Подателя этой жизни - Тебя, Господи. Ведь солнце духа моего - Ты, Христе, и миллионы солнц не сравнятся с безпредельным светом благодати Твоей! В Тебе одном я вижу, как в отражении, изъяны своей души и сердца моего, потому плачу и каюсь и прихожу к любви не плоти и чувств, а к любви Небесной, благодатной и благотворной, в которой обнимает дух мой каждого человека и каждую былинку. А глядя в мир, полностью забываю о том, что я есть источник греха, и порицаю всех, и негодую, и ропщу, видя беззакония мира сего, поистине - комедию греха, как сказал один из блаженных Твоих. Господи, прошу у Тебя мужества поне­сти видение уродливого облика оземленившейся в грехах души мо­ей и слез благодати, чтобы очиститься от грехов, дабы узреть в Тебе свой прекрасный изначальный образ, в котором Ты сотворил меня и которым надлежит мне стать, чтобы уподобиться Тебе через свя­щенное созерцание, Сладчайший и Возлюбленный Иисусе!

После недолгих поисков нам удалось отыскать в Каирском при­городе Зейтун Коптскую Церковь Матери Божией, где произошло явление Пресвятой Богородицы во время правления президента Насера. Дева Мария являлась над куполом храма преимуществен­но ночью в образе сияющей фигуры с младенцем на руках. По бо­кам, подобно светящимся голубям, реяли Ангелы. Явление про­исходило в течение месяца при собрании трехсоттысячной толпы, в которой находилось много журналистов и фоторепортеров. Во время явлений совершались исцеления и распространялось Не­бесное благоухание.

С волнением мы вошли в храм и присели на деревянную скамью. К сердцу подступила такая благодать, что закружилась голова, а молитва сама начала сильно пульсировать в груди. Такое явное присутствие благодати ощущалось лишь в Иерусалиме, на Гробе Матери Божией. Насытившись ненасытной радостью небесного благоволения, воздвизающегося над всем этим местом, мы мед­ленно вышли из маленькой скромной церкви. Теперь даже гряз­ный и безобразный город казался совсем другим: по-восточному живописным и экзотичным, а мужчины в длинных рубахах и жен­щины в длинных платьях - монахами и монахинями.

Любознательный отец Агафодор разузнал, где в Каире останав­ливалось Святое Семейство - Пресвятая Мария с Младенцем Хри­стом и праведный Иосиф. Крохотная церковь за долгое время со­всем ушла под землю и превратилась в пещерный храм. Там мы оставались до вечера, пока сумерки не поползли по сумрачным диковатым улочкам старого Каира. Рядом находился храм велико­мученика Георгия с орудиями его пыток, на которые невозможно было смотреть без содрогания. Поздно вечером, поплутав по заму­соренным переулкам, нам удалось добраться до Синайского подво­рья, где нас ожидали старые знакомые - каирские москиты.

Одними из лучших людей, с которыми Бог привел познако­миться, оказалась семья протоиерея Димитрия Нецветаева. Нам посчастливилось встретиться со священником в храме русского подворья великомученика Димитрия Солунского. Он сразу забрал нас к себе домой на маленьком автомобиле, ловко маневрируя по задымленным грохочущим улицам, забитым повозками с ослика­ми, мотоциклами, автомобилями, автобусами и спешащими рядом с нами и наперерез всякому движению людьми.

- Главное, отцы, домой доехать благополучно! Страшно, как на фронте! Не понимаю только, как они не бьются... - говорил прото­иерей, искусно уклоняясь от скопища автомашин, отчаянно сигна­лящих друг другу.

Познакомив со своей семьей и угостив нас радушно ужином, отец Димитрий попросил иеромонаха и меня подготовиться к утренней литургии по четкам. Утро застало нас у священного престола, где служили мы втроем. Семья священника стояла на клиросе, а в хра­ме присутствовали верующие - дети и внуки русских эмигрантов первой волны эмиграции двадцатых годов, После богослужения последовал дружеский совместный чай с прихожанами.

- Живем мы дружно и молитвенно... - рассказывал отец Дими­трий. - Служим, молимся, людям помогаем. Так вот и состарил­ся здесь, на Каирском подворье. Присмотришься, время как буд­то стоит, а потом глядь - двадцать лет как ни бывало! Уже и дети взрослыми стали... Конечно, трудно бывает: иной раз кто-нибудь из русских эмигрантов деньгами поможет. Сами, отцы, понимае­те: то крышу надо починить, то ремонт церкви требуется сделать. Деньги тают, как сливочное масло на горячем тосте...

Он усмехнулся, придвигая нам поджаренный хлеб и масло.

- Хотя есть здесь и недоброжелатели... Впрочем, где их не бы­вает? Живут-то здесь, в основном, иноверцы. Копты тоже часто к нам заходят, хорошие, надо сказать, люди. Истинные исповедники христианства в наше время. Ведь у них у всех кресты на запястьях должны быть наколоты, чтобы легко опознать было. Очень их лю­блю и жалею...

Протоиерей подлил нам чаю и спросил:

- Небось, у вас на Афоне - тишь и благодать?

- Всяко бывает, отец Димитрий! То тишь и благодать, то такие искушения враг наводит, что хоть беги, куда глаза глядят, - ото­звался я.

- Да уж, читали о вашей жизни... У всех свои скорби! Это вер­но, - согласился священник. — Нам с матушкой тоже заботу Бог по­слал: одних детей женить нужно, других замуж выдавать... Ведь в Каире жизнь не сахар, приходится все терпеть, с Божией помощью!

Священник взглянул на нас.

- А в коптские монастыри не желаете съездить?

Видя наше недоумение, отец Димитрий улыбнулся:

-Не переживайте, ведь там святые мощи великих подвижни­ков первых веков христианства в Египте: преподобного Макария Египетского, Иоанна Колова, Псоя Великого и другие святыни. Согласны? Значит, завтра и поедем. Места эти называются Вади- аль-Натрун, там в древности селитру добывали... Монастыри, ко­торые мы, дай Бог, посетим, известные: Эль-Барамос, Эль-Сурьян, Абу Макар и Анба-Бишой.

После Иерусалима и Синая египетские отцы и места их великих подвигов, о чем я с упоением читал в юности в Древнем Патери­ке, для меня стали вторым центром по святости. Нестяжательная жизнь коптских монахов стала для меня образцом безстрастия: полное отсутствие золота и серебра в храмах, скромные священ­нические облачения, простота и безпопечительность монашеской жизни глубоко тронули меня. Смелое исповедничество христиан­ства, вплоть до мученичества, в непростых условиях враждебного окружения убедило мою душу в несгибаемости человеческого духа, его мужественной красоты, стойкости и верности Христу в любых обстоятельствах и в любом окружении. Но более всего привлекло мое сердце то, что в этой земле три с половиной года жило Святое Семейство, а церковь явления Матери Божией в Зейтуне запомни­лась своей необыкновенной благодатной радостью. Время, прове­денное в молитвах у великих святынь, пролетело быстро.

- Ну, что, отцы, намолились вдоволь? - через несколько дней спросил протоиерей. - Пора в путь: вам на Афон собираться, а мне в Москву лететь по делам, Отдел внешних церковных связей Пат­риархии вызывает... От супруги моей возьмите на дорогу две баноч­ки красной икры, подарите кому-нибудь. А вот этот конвертик возь­мите от нас на память - поминайте нашу семью... Возьмите, возь­мите! - настоял он, заметив, что я не намерен брать от него деньги.

Утром наши пути разошлись навсегда, а память об отце Дими­трии и его семье осталась хорошая, трогательная и чистая...

Переполненные впечатлениями, мы вернулись на Афон. Опять знакомое, жаркое, словно выцветшее небо с безводными легки­ми облачками и свежая, зыблющая поверхность моря, усеянная рыбацкими лодками. Тем временем в Лавре произошли большие изменения: игуменом на Духовном Соборе был избран архиман­дрит Парфений - еще не старый монах с большими администра­тивными способностями. Он тут же отклонил решение Собора монастыря предоставить келью преподобного Антония Великого двум русским иеромонахам.

Мы спешно отправились в Лавру, взяв в подарок две банки икры для соборных старцев. Они качали седыми головами, обещали по­мощь. После монастырской трапезы кто-то из монахов заметил дым над кельей святителя Григория Паламы, возвышавшейся в пятистах метрах над монастырем на большом скальном гребне. Отец Агафодор, не мешкая, ринулся вверх.

- Батюшка, оставайтесь внизу! А я бегом, чтобы успеть!

Он и еще несколько молодых монахов кинулись вверх по тро­пе. Остальные, в том числе и я, наблюдали за происходящим. Че­рез полчаса дым начал слабеть и затем прекратился. Вскоре по­явился испачканный сажей иеромонах, вслед за ним спускались усталые монахи.

- От костра какого-то паломника пожар начался. Слава Богу, успели потушить, - рассказал он.

Греки смотрели на него с уважением. Наши доброжелатели из состава Собора усердно просили нового игумена за нас, говоря, что эти русские - хорошие. Но архимандрит дал твердый ответ:

- Пусть эти русские и хорошие, но вслед за ними приедут другие русские, которые не будут такими хорошими, как эти! Поэтому ке­лья им не благословляется...

Такое известие перекрывало нам все возможности поселиться в афонских лесах, где климат несомненно был более здоровым, чем на Каруле. Хотя наш друг из кельи старца Ефрема на Катунаках теперь стал секретарем в монастырской канцелярии, но и он ни­чем не мог нам помочь.

- Отец Агафодор, спроси у него: понравилась ли старцам крас­ная икра? - попросил я своего друга.

Он перевел, смеясь, ответ секретаря:

- Они говорят, что похожа на лягушачью...

Поборов уныние, овладевшее нами после отказа в Лавре, нам пришлось обратиться за помощью в Русский монастырь. Игумен, отец Иеремия, принял нас приветливо:

- Здоровье плохое на Каруле? Понимаю, понимаю... Если хотите к нам на келью перейти, спросите отца Меркурия. Я не против...

Духовник внимательно выслушал нашу просьбу:

- Ну, что же, если отец игумен не против, то мы обсудим вашу просьбу на Духовном Соборе. Пока живите на Каруле. Мы вам со­общим о решении монастыря...

Здесь наше дело тоже повисло в воздухе.

Ненасытимая жажда молитвы после Иерусалима и Египта за­ставила меня подняться в скалы Афона. Набрав в большой пласти­ковый бак десять литров воды, плескавшейся за спиной, вместе с отцом Агафодором и послушником Ильей, помогавшими мне не­сти продукты, я упрямо полз вверх по белым пыльным скалам.

- Батюшка, ну зачем вы на такую кручу лезете? - не выдержал Илья. - Можно ведь и на полянках палатку поставить...

- Ставил уже, там всегда кто-нибудь бродит из греков или ру­мын, потом расспросов не оберешься! - ответил я сверху, осыпа­емый мелкой мраморной крошкой, которую со скал сдувал ветер.

- Где-то здесь должна быть пещера монаха Пахомия, как мне от­цы из Кавсокаливии говорили, - вспомнил иеромонах.

- Этот серб был великим подвижником! - откликнулся я. - О нем хорошо написано в книге монаха, святогорца Антония. От­цы, дорогие, прошу, давайте вместе поищем эти пещеры, они долж­ны быть где-то рядом!

На мое предложение отец Агафодор с готовностью согласился, а послушник недовольно поморщился, но тоже пошел вслед за нами. Через полчаса утомительного лазания по густым и страшно колю­чим кустам, мы вышли к скальным мраморным стенам, круто ухо­дящим к самой вершине Афона. Первая пещера, обнаруженная на­ми, оказалась двухъярусной: ее своды перекрывали старые дубовые балки, составлявшие когда-то настил для живущих в ней монахов. Рядом располагалась пещерка поменьше. Но моя радость от этого открытия уникальных уединенных пещер сменилась унынием: эти места посещали люди и даже неоднократно - виднелись следы от свеч и кое-где стояли по скальным выступам бумажные иконочки.

- Батюшка, не унывайте, я слышал от старых монахов, что сам отец Пахомий удалялся в другую пещеру на большой высоте, куда никто не мог подняться кроме него. Говорят, что Лавра дала ему длинную веревку, по которой он поднимался в свое скрытое убежи­ще. Так что дело за вами, - утешил меня мой друг.

- Что же, будем искать... - с улыбкой заметил я, осматривая скалы.

В душе появилась надежда отыскать свою пещеру. Отпустив усталых помощников, я ревностно принялся исследовать мест­ность. Но сколько ни пытался я вскарабкаться по вертикальным каменным стенам, мне не удавалось взобраться наверх. «Придет­ся отложить подъем в Пахомиевский приют до другого раза...» Приняв это решение, я отложил поиски, а вскоре в сторонке от пе­щер набрел на небольшой гротик, защищавший от ветра и дождя. Набросав внутрь сосновых веток, я с трудом смог поместиться в нем в своей одноместной палатке. Ночью поднялся ужасающий ураган. Ветер, обтекая вершину Афона, развивал огромную ско­рость и ревел в скалах с воем взлетающего реактивного самолета. Однако место, в котором укрыл меня найденный грот, защищал от ветра большой каменный монолит. И мне оставалось лишь с ужасом прислушиваться к реву урагана, который смел бы меня со скал вместе с палаткой, не найди я это крохотное убежище.

Почему-то на Афоне мне только в тесной маленькой палатке, при тусклом свете крохотной свечи перед бумажной иконочкой Пресвя­той Богородицы, становилось так отрадно и утешительно, как ни в каком ином месте. В горном безлюдье в душе рождалась какая-то особая духовная трезвость, замечающая любое движение самого мельчайшего помысла или рассеянности. Только в уединении серд­цу открывалась простая и безначальная тайна духовной жизни: если мы живем в миру и миром, то мы мертвы в Боге и для Бога. Под рев разыгравшегося урагана мне вспоминались строки из про­читанных книг, что подвижничество - суть Православия, потому что Богопознание есть вдохновенный подвиг человеческой души. Все больше и больше в этих лесных дебрях сердце мое убеждалось в том, что христианство без аскетики телесной и умной, - не истинно.

Когда я сравнивал свою размеренную жизнь на Каруле с ее еже­дневными богослужениями, ко мне пришло познание того, что аскетика есть практическое воплощение всей нашей молитвенной жизни и нашего посильного приближения к Богопознанию. Все внутреннее пространство сердца стало всецело молитвенным словом или без­молвной молитвой, через которую, обогащая и укрепляя его благода­тью, открывался безначальный и безпредельный Христос, ставший в нем безраздельно всем, без каких бы то ни было движений ума.

С этого времени пришла уверенность, что самодвижная молит­ва, пройдя множество испытаний и искушений, утвердилась в сер­дечной глубине прочно и неисходно, став источником нескончае­мой тихой радости, постоянно согревающей душу. Волновало лишь то, что скрывалось за этой молитвой, словно она была лишь дверью к чему-то неведомому и непредставимому, где пребывал Бог. Как будто на какой-то краткий миг эта дверь приоткрылась, и изумлен­ный ум на мгновение остановился, пораженный невиданным зре­лищем удивительной неизменности Божественного Духа, в Кото­ром жила сама любовь, вернее, весь Он был одной любовью.

Все последующие дни я пытался закрепить и усвоить это див­ное видение, но самому войти еще раз в такое состояние мне не удавалось, поэтому я оставил свои попытки и пребывал в непре­станной молитве, следя за умом и не давая ему впасть в рассе­янность или сонливость, в которые он норовил уклониться, ли­шенный всех помыслов. «Непременно нужно встретиться с отцом Григорием и посоветоваться с ним, когда спущусь вниз, лишь бы только он был жив...» С этим намерением, когда закончились сухари, я спустился на Карулю.

Потребность увидеть монаха Григория, поделиться своими пе­реживаниями и открыться ему, как опытному монаху, звала меня неудержимо в этот уединенный, спрятанный от людей маленький монастырь. Отец Агафодор сопровождал меня до обители, остав­шись ожидать моего возвращения за ее стенами. Привычный запах лекарств напомнил о себе еще на лестнице. Старец сильно сдавал и это было заметно по его усталому лицу с темными кругами под глазами. Но духом он оставался бодр:

- Рассказывай, рассказывай, патер. Только говори самое главное... - с сильной одышкой сказал отец Григорий, сидя в старом потертом кресле с пологой спинкой, дышал он трудно и было до слез жалко смотреть на него. - Где был? Где сейчас живешь? На своей Каруле?

- Бог привел, отче, помолиться в Иерусалиме, на Синае и в Ка­ире. Как-то само собой получилось, я даже не ожидал, что это воз­можно. А с Карули будем уходить, здоровье мое становится хуже и хуже. Лавра дала нам келью на Керасьях, но денег нет, чтобы ее восстановить. Просим поэтому келью у Русского монастыря...

- С Афона монахи ездят, бывает, ко Гробу Господню, и на Синай. А насчет Каира не слышал, - монах через силу улыбнулся. - Что теперь хочешь узнать?

Я, волнуясь, рассказал о своем кавказском молитвенном опыте и любимом старце, отце Кирилле, и как оказался на Афоне, пы­таясь передать свое понимание происшедших событий. Подвиж­ник слушал, полузакрыв глаза и покачивая головой в такт этим рассуждениям. Должно быть, в моем повествовании проскользну­ли нотки тщеславия, потому что сказал он совершенно не то, что я предполагал.

- Знаешь, отец Симон, что говорят об этом святые отцы? «Нет ничего беднее разума, рассуждающего о Божественном без Боже­ственного освящения»! Глупо гордиться благословением старца и приходом первой молитвенной благодати, а также считать, что это­го достаточно для обожения своего духа. Поскольку все мы погруже­ны в безчисленные грехи, вызывающие нескончаемые скорби, наша душа начинает стремиться к спасению, пытаясь выплыть из моря греховной жизни. Как же выплыть из этого греховного моря? Сле­дует почувствовать такое же отвращение к делам мира сего, какое мы чувствуем к предателю. Бойся даже малейшего греха, помня, что небольшая искра может сжечь целый лес. Без строгого соблюдения евангельских заповедей начинает заживо гнить душа и разруша­ется сама основа духовной жизни. Поэтому заповеди Христовы по­ставь во главу угла! Говоря в общем, можно сказать, что к Богу при­ходят два типа людей. У одних сердце и ум, будучи неповрежден­ными, требуют прямого постижения истины, и они быстро стяжают благодать и просвещение духа. У других душевные недуги велики и они ищут в Боге непосредственного исцеления и лишь затем при­ходят к осознанию необходимости спасения. Поэтому их путь требу­ет постепенности. Тот, кто поставил себе эту святую цель спасения, должен вначале услышать о практике покаянной молитвы и узнать ее. Этот этап ты прошел более или менее благополучно. Затем то, что узнано, следует выполнять с полным усердием и рассуждени­ем, чтобы, в конце концов, овладеть священным созерцанием. Прак­тика молитвы и созерцания должна принести плоды прямо в этой жизни, потому что в ином мире уже поздно что-либо практиковать, иначе придется уйти из нее, подобно слепцу, падающему в пропасть.

Я молчал, не ожидая такого поворота в нашей беседе. Затем, преодолев нерешительность, спросил:

- Хотелось бы услышать от вас совет, отче Григорие, как прохо­дить искушения в молитвенной практике, и ваше слово о том, как понимать священное созерцание? Во время долгой молитвы душа моя испытывает состояния глубокого покоя и вновь их теряет. Что это такое? - я высказал свои сокровенные недоумения, чувствуя духовную близость к этому престарелому молитвеннику.

- Патер, есть хороший русский перевод греческого Добротолю­бия, его и читай. Особенно, главы преподобного Каллиста Ангели - куда. Мне ни в коей мере не сравниться с этим святым угодником Божиим, - он то ли испытывал меня, то ли колебался с ответом, не вполне доверяя мне.

- Геронда, сейчас трудно услышать живое слово. Поэтому и умо­ляю вас ответить ради духовной пользы, - настаивал я.

- Хорошо. Некоторые соображения по поводу искушений можно сказать. Но все эти слова пусть будут только в виде совета... Итак, если мы что-то познаем в Боге, то такое действительное познание никогда не даст нам отступить перед любыми искушениями, пото­му что «Бог есть Свет, в Котором нет ни единой тьмы». В этом про­является сила и действенность нашего духовного постижения. Ис­пытай себя и пойми, что дух человеческий не может быть побежден никакими искушениями! Разве мы интуитивно не чувствуем этого в своей душе? Но необходимо знать, насколько важно для спасения иметь духовное рассуждение, о котором тебе говорил твой старец! Если в молитвенной жизни не происходит возрастания рассужде­ния, то это верный признак того, что молитвенник сбился с пути. Только с приобретением духовного рассуждения человек становит­ся безстрашным перед злом и быстро стяжает полноту благодати!

- А разве возможно до полноты благодати стяжать духовное рас­суждение, отец Григорий?

- Быть человеком и не развивать в себе добра - это утрата смыс­ла жизни, полная самообмана, и величайшая глупость. В отноше­нии спасения люди делятся на две категории: первые всегда ду­мают так: «Что хорошего может сделать для меня этот человек?» И такими людьми забиты пути и перепутья. Другие же думают иначе: «Что хорошего я могу сделать для этого человека?» И эти люди встречаются реже, чем клад с золотыми монетами. Для пер­вых предназначен путь земных мытарств, пока не поумнеют, для вторых - путь спасения, пока не спасутся.

Прямое предназначение человека - развить в себе с помощью благодати всевозможные благие качества, среди которых первое - рассуждение! Рассуждение и приход благодати возрастают рука об руку, чтобы явить в сердце человеческом пребывающего в нем Хри­ста, то есть стать христоподобным человеком.

- Понятно, отче, но пока придешь к этому состоянию христоподобия, не один раз упадешь, и это вызывает отчаяние...

На мое замечание монах веско и внушительно сказал:

- Если в стяжании добродетелей происходят падения, вновь и вновь поднимайся через покаяние и исповедь, обещая Богу и себе более не совершать никаких грехов.

- А есть ли какая-то постепенность в стяжании благодати, отец Григорий?

- Вначале мы отсекаем все греховные действия тела, речи и ума, затем отсекаем гордыню и, в заключение, - все пристрастия. Так обретается благодать.

- А каковы ошибки на этом пути, объясните, отче, прошу вас!

- Что говорит апостол Иоанн? Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле (l Ин. 5: 19). Если мир лежит во зле, то ре­зультатом его познания всегда будет разочарование. А плодом при­страстия к нему - отчаяние! Поэтому тот, кто стремится возлюбить суету мира сего, разве не сумасшедший? Когда все действия совер­шаются нами лишь ради этой жизни, то, в конце концов, выходит, что все делается лишь ради рабства диаволу. И это является са­мой серьезной ошибкой. Рабами мы становимся только у диавола, а у Бога мы становимся сынами Божиими. Но если же мы все по­ступки начинаем совершать ради вхождения в Царство Христа, тогда каждое наше действие есть шаг в жизнь вечную. Из всех на­ших спасительных действий самое лучшее - смертная память! Тот, кто укореняется в ней, уничтожает всякую гордость и тщеславие и незамедлительно приходит к спасению. Именно поэтому монах есть любитель и делатель непрестанного плача. Смертная память - это всегда открытые для нас врата спасения!

- А как развивать рассуждение, Геронда? Что для этого нужно делать практически?

- Тот, кто настойчиво стремится к совершенному благу и полно­стью, во всех мелочах, отвергает всякое зло, быстро развивает в себе рассуждение. Очень важно отсечь мирское мудрование или плот­ское мышление. Мысли- это конвульсии сознания, его затемнение, из-за чего оно не может функционировать нормально. Когда рас­суждение ничтожно, тогда слушают и не помнят, пытаются понять и не могут, молятся, а в душе не рождается благодать. Этого нужно всемерно избегать. Для стяжания благодати сознание должно быть наполнено не помыслами, а Христом!

- Я вам очень благодарен, отец Григорий! Если у вас есть еще немного времени и сил, поясните мне, в чем разница между непре­станной молитвой и созерцанием?

Мне непременно хотелось выяснить этот вопрос, хотя с моей стороны столь долгое пребывание у старца уже граничило с невеж­ливостью.

- Молитва, даже непрестанная, или, как русские говорят, само- движная, еще относится к этому миру, но Божественное созерца­ние полностью выводит нас из мира. Это есть настоящее отречение, без которого невозможно стяжать обожение! Только в созерцании полностью прекращаются все мирские заботы и попечения, стано­вясь евангельскою нищетою духа, ибо для таких душ открывается во всей полноте Царство Небесное...

Монах болезненно пошевелился в скрипучем кресле и умолк, не проронив больше ни слова. Воцарилось молчание. По крыше заба­рабанил неожиданный летний дождь.

- Я вас не утомил, Геронда? - коря себя в душе за назойливость, спросил я.

- Нет пока. Ты редко приходишь, патер, - пальцами рук он по­тер себе виски, массируя их. - Говори, что еще хочешь узнать?

- Отче, прошу вас, дайте мне наставление, чтобы стяжать ду­ховное рассуждение и прийти к священному созерцанию... - сглот­нув в горле комок от волнения, умоляющим голосом обратился я к старцу.

- Какое же тебе дать наставление? Оно всегда одно - днем и но­чью трезвись, наблюдай за своим умом, ради «пленения всякого помышления в послушание Христу (2 Кор. ю: 5). Это есть главное правило всей духовной жизни. Это есть единственное совершенное покаяние и трезвение, заповеданное нам Евангелием и святыми. Потерять трезвение ума - значит утонуть в безпрестанных падени­ях во зло, что есть кошмар греховной жизни. Трезвение ума и есть само созерцание, которое предназначено для тех, кто сыт по горло мирской жизнью. Когда ум овладеет непрестанной молитвой, со­зерцание открывается само.

- Геронда, а созерцание и обожение души - это одно и то же, или нет? Я путаюсь в этом, - признался я.

- Старец Софроний говорил: «Видеть свой грех составляет нача­ло созерцания». А об обожении он как-то сказал совершенно заме­чательно и глубоко: «Истинно веруют во Христа только те, которые веруют в свое обожение». Следовательно, единственная истинная форма жизни - быть святым по благодати Духа Святого. Быть свя­тым значит быть обоженным или богоподобным человеком. Старец не раз говорил нам, что когда умаляется Божественное Откровение и низводится до нашей меры невежества, тогда для всякого чело­века исключается возможность истинного покаяния и освящения души. Мой духовный отец допускал, что многих христиан некото­рые тексты Священного Писания и святых отцов Церкви приводят в смущение и о них они не хотели бы даже слышать. Но, по правде, само это смущение является непреложным свидетельством того, что со своим лжесмирением они не желают постигать истины Бо­жественного Откровения. В ответ можно сказать словами Христа (Еф. 5: 15): Блюдите... како опасно ходите. На этом, отец Симон, нам следует сегодня остановиться. Мне пора принимать лекарства, а потом собираться на службу. Старайся руководствоваться этой небольшой благодатью, обретенной тобою в горах Кавказа, и ни­чего не оценивай своим греховным умом. Пропитай все свое серд­це благодатной силой любви, чтобы оно уподобилось сердцу мате­ри, больше всего на свете любящей своего единственного ребенка. Следуй советами благодати, невзирая на ошибки, ибо без ошибок не стяжаешь мудрости духовного рассуждения. Со временем эти ошибки исчезнут, если будешь усердно пребывать в трезвении ума, о котором ты услышал. Продолжай обучаться практике такого трез- вения и сообщай мне о своих молитвенных опытах...

- А когда можно приходить к вам, отче Григорие?

- Только когда вопросы начнут гореть в душе, требуя их разре­шения...

Поцеловав пахнущую лекарствами худую руку монаха, я вышел из монастыря.

- Ну и долго же вы, батюшка! Я даже сомлел, дожидаясь вас.

Мой друг заметно нервничал.

- А ты молись, чтобы зря не сидеть! - посоветовал я.

- Молился, уже сил нет... Буду брать с собой какую-нибудь ду­ховную книгу на греческом, чтобы переводить. Как благословите?

- Вот это дело стоящее! А то переводов хороших нет, даже жалко. Был отец Диодор, и того недоброжелатели съели, уехал...

По бегущей через лес дороге, раскисшей от недавно прошедше­го дождя, мы добрались до причала и уплыли на пароме в свою келью на знойной Каруле.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-04-29 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: