ЧАСТЬ 4. СВЯЩЕННОЕ БЕЗМОЛВИЕ 9 глава

В Тебе я был, Боже, от начала, как Твое предопределение в вечно­сти на мое рождение в мир в конце времен, точно так же, как и пре­допределенность каждого человека, с которым мы дышим одним воздухом земли сей. Но тогда и Ты, Господи, был во мне от самых истоков бытия. Ведь то, что Ты для души моей роднее и ближе всего, говорит мне, что в Тебе сокрыта жизнь моя, Отче мой, пребывающий на высочайших небесах сердца человеческого! При леплюсь ли я к миру - нахожу в нем смерть свою, прилеплюсь ли к Тебе - и встречаю блаженные объятия Твои, Господи Неба и земли. В Твоих объятиях истаивает мой ум, в них восторгается душа моя к славе Твоей, для глаз человеческих ярчайшей всех светил вселенной. В нескончаемом блаженстве к любви Твоей устремляется дух мой, ведомый Святым Духом Утешителем, и не находит ей ни конца, ни начала. Обозреваю я тщетно, ища в любви Твоей безпредельной хотя бы какие-нибудь горизонты, но всюду зрю лишь Тебя, Единого, мой Иисусе, несозданный свет сердца моего, вместившего Тебя, Невместимого.

 

ВЕЛИКИЕ СКОРБИ

 

Молюсь Тебе я, ничтожный, Тебе, - Вседержителю и Царю су­щего и сверхсущего: «Да приидет Царствие Твое». Помышлял я некогда о нем, как о заоблачном мире где-то вне пределов земли, ибо не разумел премудрости слов Твоих, Иисусе. Доколе Ты Сам не открыл мне страницы книги Твоей дивным мановением святой десницы Твоей и не очистил незрячие очи души мой к видению не­постижимых тайн Твоих. Даже став священнослужителем Твоим, Христе, повторял я бездумно святые слова: «Яко Твое есть Царство, и сила, и слава во веки веков», полагая, что Твое Царство за пере­валами жизни человеческой и за морями скорбей людских. Ныне же не вижу нигде ни песчинки, о которой мог бы сказать: «Вот, она не от Царства Его!» Не только песчинки, но даже атома не вижу нигде, ибо воссияло Царство Твое, Христе, внутри и вовне души мо­ей, стирая все границы между внутренним и внешним. Если есть где-либо внешнее, тогда все сущее стало бы внешним. Но когда я сам есть внутреннее, то все бытие есть внутри меня, неразделимое и неотъемлемое от меня самого. Поистине, приходит невместимое Царство Твое в каждого из нас, когда мы прямо узрим Его в себе и вокруг, восклицая в изумлении: «Истинно, Твоя есть держава, и Твое есть Царство, и сила, и слава, ныне и присно, и во веки веков!»

Свирепый осенний ветер срывал пену с гребней стоячих свин­цовых волн и с грохотом разбивал о пристань тяжелые клокочу­щие массы воды. Водяная пыль стояла над всей Карулей и даже в открытую форточку нашей каливы ветер забрасывал соленую мельчайшую взвесь. Легкие мои не выдержали осенней сырости. Вновь появились кашель и одышка, здоровье начало быстро сда­вать. Но отступать я не собирался, проводя все дни в литургиях и молитвах. Начавшиеся шторма окончательно отрезали меня от встреч с монахом Григорием и я долгое время не знал, жив ли он или его уже нет в монастыре.

Несмотря на пронзительный сырой холод (а в воздухе уже мелькали первые снежинки, быстро тающие на скалах и на сте­блях колючих кактусов), наш сосед, богатырь Христодул, ходил в одном подряснике, с закатанными по локоть рукавами. Он даже не топил печь. А мы поддерживали тепло в продуваемых ветром комнатах мелким хворостом и горбылями, собранными на берегу. Видимо с какого-то корабля сорвало доски и прибило на Карулю. Ураганом завернуло в рулон кровлю на каливке послушника Ильи и нам стоило больших усилий разогнуть старое крепкое железо обратно, укрепив крышу большими камнями. То же самое мы сде­лали и на нашей каливе, придавив крышу, где можно, громадны­ми обломками скал, иногда срывавшимися сверху: их не смог бы сдвинуть самый свирепый северный ветер.

Отношения с монахом Христодулом дошли до того, что он ото­брал у нас ключи от Троицкого храма, сославшись на благослове­ние архимандрита с Санторина, полученное им якобы по телефо­ну. Как потом выяснилось, наш сосед напугал доверчивого грека сообщением, что русские хотят отобрать у него церковь и келью. Пришлось соорудить временные престол и жертвенник в моей комнате, где мы иной раз угорали от духоты.

Послушник Илья вновь переселился в свою хижину на обрыве. Он не унывал: Афон явно пошел ему на пользу. Он с удовольстви­ем приходил к нам каждое утро в четыре часа и с большим бла­гоговением пел на литургиях. Греческий язык дался ему легко и он уже сам мог довольно свободно изъясняться с нашим соседом на разные темы и даже уговорил его вернуть ключи от храма. Тот покровительственно хлопал его по плечу:

- Казак, настоящий казак! - это слово в устах отца Христодула оз­начало высшую похвалу. - Эндакси, служите литургии. Все хорошо!

Периодически мы навещали старца Стефана и приносили ему продукты, как и все остальные сербы на Каруле. Он отказался катего­рически от строительства всяких келий и продолжал жить в пещере, согреваясь большим костром и горячими камнями, нагревавшимися от жаркого пламени. Этим костром он пугал жившего по соседству, чуть выше, отца Христодула, сильно опасавшегося очередного пожа­ра, пока сербы не увезли старого подвижника на родину. Вспоминает­ся его последнее появление в нашем жилище. Пропахший дымом и почерневший от сажи «папа-Краль» держал в руке новый кошелек:

- Симон, смотри сколько денег!

Он раскрыл кошель, в котором действительно лежали большие купюры. - Нашел у себя на ступенях. Должно быть, паломники только что сверху прошли. Возьмите себе: хотите- грекам отдайте, хотите - себе оставьте...

С невозмутимым видом он смотрел в сторону, протягивая кошелек.

- Отец Стефан, вы нашли его, вы и отдайте найденное в поли­цию, там разберутся! - предложил я.

Старец неожиданно вспылил:

- Еще чего! Буду я по полициям таскаться! Не хотите брать, сей­час выкину его в море!

Он взмахнул рукой, намереваясь швырнуть деньги в пропасть.

- Хорошо, хорошо, отче! Давайте нам этот кошелек, мы отвезем его в полицию...

Отец Стефан, довольный, собрался уходить. Мы собрали ему пакет продуктов: рыбные консервы и вермишель, вложив все в его прокопченную дымом руку. Отшельник, тем временем, вниматель­но смотрел вниз:

- А это что? Паломники еще не уехали? Ну-ка, патерас, бегите скорее вниз. Спросите, может кто-то из них потерял деньги?

Он указывал на пристань своим черным худым пальцем. Мы с иеромонахом, прыгая по ступенькам, кинулись вниз. Маленький паром «Агиа Анна» только показался, идя от конечного мыса Свя­той Горы, борясь с волнами. На голос отца Агафодора греки пере­глянулись: один начал шарить у себя по карманам. Увидев свой ко­шелек в моих руках, он страшно обрадовался. Грек взял бумажник и вытащил из него сотенную бумажку:

- Панагия, Панагия! - бормотал он, указывая на храм Пресвя­той Троицы.

Эту бумажку мы принесли «папе-Кралю».

- Бросьте ее в угол! - сказал он, не поворачивая головы и под­кидывая поленья в костер.

Старец увлеченно пек на угольях картофель. Впоследствии он рассказывал отцу Христодулу:

- Русские монахи - хорошие парни! Не польстились на чужие деньги...

Тот угрюмо воздерживался от замечаний. Так мне и не удалось в эту зиму навестить монаха Григория, сколь ни рвалось мое сердце на встречу с этим удивительным молитвенником. Когда мы с от­цом Агафодором в очередной раз поднялись к Данилеям к телефо­ну-автомату, меня ждала тревожная весть: из Адлера послушница Надежда взволнованным голосом, от которого дребезжала теле­фонная мембрана, сообщила:

- Федор Алексеевич сильно заболел! Высокая температура... Ле­жит без сознания. Мы устали его переворачивать, сил уже нет ни­каких...Лекарства не помогают... Скорей приезжайте на помощь!

Встревоженный, я пообещал перезвонить после того, как свя­жусь с батюшкой. До отца Кирилла в Переделкино удалось дозво­ниться быстро, хотя слышимость была очень плохая.

- Что делать, батюшка? Папа сильно заболел. Как правильно поступить? Если я отрекся от мира, то оставаться ли мне на Афо­не? Или ехать к отцу, но тогда жалко оставить Святую Гору. Если же остаться на Афоне, то еще более жалко бросить отца... Что вы благословите? - охрипшим от волнения голосом кричал я в трубку телефона, теряя голову.

Откуда-то, словно с другого конца земли, донеслось:

- Нам должно утешать всякого человека, тем более родителей. Если же они в беде, следует всемерно помочь им. Поезжай к отцу, отец Симон! - твердо сказал духовник.

- Батюшка, это значит оставить Афон навсегда. Дай Бог, чтобы отец выздоровел. А если нет, то тогда мне нужно досматривать его в Адлере. Следовательно, придется жить в миру... Это меня убивает, отче! Ведь я ушел из мира... - в отчаянии прокричал я. Мой друг, удрученно стоявший рядом, заметно впал в уныние. Старец про­должал говорить:

- Отец Симон, уходить от родных ради Бога можно лишь по двум причинам: когда любовь к Богу выше нашей привязанности к близким, при условии, что мы сделали все возможное, чтобы они не были брошены нами на произвол судьбы, или же когда близкие препятствуют нам в нашем стремлении к Богу. Однако наше мона­шество запрещает нам жить с родными, если они только не станут монахами. Посоветуйся с духовником в Русском монастыре, может быть они благословят постричь твоего отца в монашество...

Совет батюшки показался мне светом во тьме скорби. Повесив трубку и обернувшись к удрученному иеромонаху, я сказал:

- Нужно срочно ехать в Пантелеимоновский монастырь! Батюш­ка благословил... - тот безропотно последовал за мной.

В монастыре нас как будто ждали, отец Меркурий сразу повел нас в свой кабинет.

- А мы как раз хотели к вам на Карулю отправить нашего по­слушника! Дело в том, что на Ксилургу разболелся архимандрит

Иаков, а заменить его некем. Пришлось забрать старца в мона­стырь. Если вы согласны перейти на эту келью, тогда монастырь поможет вам перебраться с Карули, - доброжелательно растолко­вал нам духовник суть дела.

- Отче, мы благодарны вам за это предложение и согласны пе­рейти на Ксилургу, только простите меня, мой отец сильно раз­болелся и лежит без сознания! Придется ехать в Россию к нему на помощь. Если Бог даст, он поправится, то мы обязательно вернем­ся, а пока благословите придержать за нами Ксилургу. Мы посе­щали этот замечательный скит, когда паломничали, и нам обитель очень понравилась... - одним духом высказал я свои проблемы.

- Хорошо, хорошо, - согласился духовник, кивая головой.

- Отец Меркурий, у меня к вам просьба: вдруг отец не выздо­ровеет и начнет умирать, можно его постричь в монахи с вашего благословения?

Монах посмотрел в угол на большие иконы и произнес:

- У меня тоже был такой случай! В позапрошлом году мой отец тяжело заболел. Пришлось лететь домой. Как только постриг его в монахи, он и выздоровел...

Духовник замолчал, вспоминая эти события.

- А что было дальше, отче? - нарушив молчание, спросил я.

- Дальше? Привез я его сюда. Теперь он в нашем монастыре под­визается, слава Богу! - закончил отец Меркурий с улыбкой.

Я искренно удивился этой необыкновенной истории.

- Ну, это у вас особая милость Божия, что вы отца в монахи по­стригли и сюда привезли... - вздохнул я с большой скорбью.

- Потому, отец Симон, и вам благословляю постричь отца, если будет при смерти. А там как Бог даст...

Я поблагодарил духовника за исключительно вдохновляющее благословение.

- Ну что, отец Агафодор, летим вместе в Россию или здесь оста­нешься? - спросил я своего друга, когда мы вышли из канцелярии монастыря.

- Лечу с вами, батюшка. Что мне здесь одному делать? - ответил решительно отец Агафодор.

Я с большой теплотой обнял его:

- Спаси тебя Христос, отче!

Со слезами на глазах, теряя надежду, что когда-нибудь вернусь на Святую Гору, я сидел в самолете, отвернувшись к иллюминато­ру, чтобы никто не видел моих слез. Тем не менее в душе росла ре­шимость помогать отцу, что бы с ним ни случилось.

- Батюшка приехал! - радостно закричал подросший Ваня, уви­дев меня во дворе с отцом Агафодором.

В Адлерской квартире стояла большая суматоха: повсюду, в ван­ной и на балконе были развешены выстиранные простыни и белье. Сильный запах лекарств слышался еще на лестнице. Сестры в от­чаянии смотрели на нас. Отец неподвижно лежал, тяжело дыша, с хрипами в легких, не открывая глаз.

- Высокая температура у папы вашего, отец Симон, - прошеп­тала послушница Надежда. - Даем лекарства, не помогают. Уже и пролежни появились... Нет уже сил часто переворачивать его, уж очень он тяжелый...

Осмотрев отца, я увидел, что у него развилась сильная отечность лица и тела. Когда мы с усилием перевернули его на бок, на спине старика я увидел кровавое мясо - образовались большие пролежни...

- А врачей вызывали? - в отчаянии спросил я.

- Вызывали, но пришел участковый врач, сделал укол и ушел. Один раз «скорая помощь» приезжала. Посмотрели, тоже сделали укол и уехали. Но их уколы ничего не изменили. Прямо беда, отец Симон...

- Спасибо вам, сестры, что сделали все возможное, теперь мы с иеромонахом Агафодором займемся отцом!

Вчетвером мы обмыли тяжело дышавшего, горячего от высокой температуры старика и переодели его в чистое белье.

- Но это еще не все, батюшка, - хладнокровно сказала после на­ших совместных усилий Надежда. - Вам необходимо научиться ставить отцу клизму, иначе, пока он без сознания, всякая такая за­держка только усугубляет ситуацию!

Я замялся:

- Но я же никогда этого не делал, Надежда!

- Все что-то не делали, но пришлось научиться, - строго ответи­ла послушница. - Пусть все выйдут, а мы с отцом Симоном сделаем эту процедуру...

После этой «процедуры» я с уважением стал посматривать на мужественную женщину. Утром мы с моим неразлучным помощ­ником сидели в коридоре поликлиники. Вдоль стен сидели много­численные больные, пришедшие на прием. Из кабинета в кабинет сновали доктора и медсестры. После разговора с главврачом на ду­ше воцарилось полное отчаяние.

- А сколько лет вашему отцу? - суровым голосом спросила за­ведующая.

- Восемьдесят пять...

- Если мы за каждым стариком начнем смотреть, то у нас на других больных рук не хватит! - отрезала она.

- Но он же умирает! - запротестовал я. - Вы же обязаны ему по­мочь.

- К вам участковый врач ходит? Ходит. Этого вполне достаточно. Не мешайте мне...

Тяжело понурив голову, я сидел на расшатанной скамье у дверей врачебных кабинетов в городской поликлинике. Отец Агафодор, вздыхая, примостился рядом. Мимо, стуча каблучками, прошла стройная средних лет женщина в белом халате. Взглянув на нас живыми карими глазами, она прошла несколько шагов, но остано­вилась и вернулась к нам.

- Что случилось, батюшки? - с участием спросила она.

Почувствовав в ее вопросе искреннюю теплоту, я ответил:

- Отец умирает, а здесь нам помочь никто не хочет, - с горечью промолвил я.

- А где вы живете?

- Недалеко отсюда, в центральном районе, - уточнил я, назвав улицу и номер дома.

- А, это микрорайон для военных... Моя квартира рядом. Подо­ждите минутку, я пойду с вами.

На табличке ее кабинета мы прочитали: «Врач-терапевт Ирина Владимировна Воробьева». Она решительно начала делать больно­му инъекции, сказав, что мы еще успеем Пособоровать его. В болез­ни моего отца произошел перелом после соборования, которое мы немедленно исполнили, молясь все вместе у постели Федора Алек­сеевича. Сразу после этого наш старик открыл глаза и осмотрелся:

- Что со мной было, сын?

- Умирал, папа, а теперь выздоравливаешь! - бодрым голосом сказал я.

Он слабым движением пожал мне руку. Ирина Владимировна выслушала стетоскопом его легкие, проверила давление.

- Как вас зовут, больной? - задала она вопрос отцу, с любопыт­ством рассматривая его.

Он назвал имя и отчество.

- Так, память у него в порядке! Назначаю ему уколы, их буду де­лать сама, - утром и вечером. А вы, батюшка, - обратилась Ирина Владимировна ко мне, - пожалуйста, почаще причащайте больно­го! А он у вас какой-то интересный...

В домовой церквушке на лоджии мы снова начали служить ли­тургии, сугубо молясь о выздоровлении Федора Алексеевича. За неделю его здоровье настолько улучшилось, что он уже вставал и ходил по комнате, но сильная отечность еще оставалась, как и небольшая, но стойкая температура. Наши встречи с доктором, который для нас оказался Ангелом хранителем в белом халате, перешли в беседы о молитве, о Церкви и церковных службах, а за­тем стали доброй и хорошей дружбой.

Послушницы, обнаружив, что Федор Алексеевич пришел в пол­ное здравие, засобирались в Москву. Молоденькая Тамара настро­илась поступить послушницей на Московское подворье к игуменье Фотинии, где уже подвизались другие наши сестры. Надежда ре­шила вернуться к Владыке Алексею в Новоспасский монастырь. К нам на квартиру вновь перебрался Санча, а отец Агафодор отпро­сился навестить своих родителей. Ирина Владимировна опасалась осложнений и новых простуд, поэтому регулярно навещала отца.

- Батюшка, вы пока сильно не радуйтесь! Это воспаление легких нанесло большой ущерб здоровью Федора Алексеевича, поэтому оно все еще висит на волоске...

Это предостережение обезпокоило меня. Я снова взялся за теле­фон. Наконец, послушница в Переделкино подняла трубку:

- Отец Кирилл очень слаб. К нему запрещен допуск и батюшке нельзя много говорить по телефону! - строго отчеканила она.

- А чуть-чуть спросить можно? Речь идет о жизни моего отца! - умоляющим голосом попросил я. - Скажите, что звонит иеромо­нах Симон...

- Чуть-чуть можно...

Было слышно, как послушница передала трубку отцу Кириллу.

- Батюшка, благословите! Как вы себя чувствуете? Я могу го­ворить?

- Говори, говори, отец Симон! - знакомый хрипловатый голос батюшки был очень слаб. - Слушаю..

- Отче, дорогой, благословите! Мы все сидим в Адлере. Здоровье Федора Алексеевича пошло на поправку, но угроза повтора болезни еще остается. Как быть с постригом? Духовник Русского монастыря на Афоне благословил постриг на монашество моему отцу. Но как его постричь ни с того, ни с сего? Может, папу нужно как-то подго­товить? - волнуясь спросил я.

- С Федором Алексеевичем обходись кротко. Он у тебя добрый, но своевольный. Насильно не тяни в монашество. Если Богу угод­но, отец сам к этому придет.

- А если ему рассказывать о монашестве или дать почитать что- нибудь? Как его убедить?

- Убеждать в ценности монашества никого не нужно. Будь сам достойным монахом! Когда Бог увидит, что сердце человека готово, Он Сам приведет его к монашеству...

Слова отца Кирилла бальзамом пролились на мою скорбя­щую душу.

- Спаси вас Господь, батюшка! Помолитесь о нас. Сильные скор­би, тяжело нести все это! - не удержался я от жалобы.

- Нужно, отец Симон, не тяготиться скорбями, а радоваться им! Только тогда они будут нам во благо, да... Скорби есть печать избра­ния Божия. Скорбным путем прошли все отцы и преподобные, и его заповедал и оставил нам Христос во спасение души! Всегда будь с ра­достью нацелен на скорби, без них не бывает Царствия Небесного...

- Постараюсь, батюшка, помолитесь, - ответил я, с трудом представляя себе, как я могу радоваться скорбям.

- Хорошо, Бог вам в помощь, отче Симоне! Кланяйся от меня от­цу, здоровья ему во Христе! Сначала пусть он у Бога будет монахом, а лишь потом постригайте Федора Алексеевича. Попроси отца Пи­мена, чтобы он постриг его...

Этот совет старца окрылил мою душу. Живя нос к носу в одно­комнатной квартире, то Санча, то я постоянно заводили беседы об Афоне. Отец молча прислушивался к нашим словам.

- Сын, а где этот Афон находится? - как-то спросил он.

- Папа, я тебе уже говорил: Афон находится в Греции.

Старик подумал и вдруг спросил:

- А там что? Одни монахи живут?

- Одни монахи, папа, а женщин нет вообще. Все время только служба в церкви и молитва - самая лучшая жизнь на свете! - с во­одушевлением поведал я отцу.

- Знаешь, сын, я тоже хочу стать монахом! Только теперь чтобы всегда вместе...

Этого я не ожидал: от волнения у меня перехватило дыхание, и я лишь крепко обнял отца.

- Федор Алексеевич, вот, это вы здорово сказали! - послушник Александр торжественно пожал ему руку.

Втроем мы утром отслужили литургию, молясь об успешном за­вершении нашего намерения. После службы я позвонил архиман­дриту Пимену в монастырь. Мой друг с трудом поверил в услышан­ную новость.

- Федор Алексеевич собрался в монахи? Не может быть! И ба­тюшка благословил мне постричь? Ну что же, поздравляю, отец Симон! - зарокотал в трубке его бас. - В ближайшие дни приеду. Ждите! - с подъемом закончил разговор игумен.

Я подошел к отцу и присел рядом с ним на диван.

- Папа, ты серьезно хочешь постричься в монахи? Отец Пимен летит сюда, чтобы совершить постриг!

Я смотрел в его голубые глаза, в которых светились любовь и на­дежда на новую жизнь.

- Серьезно, сын, очень серьезно! Как-то само собой сердце по­вернулось к монашеству... Что мне нужно делать для этого?

- Отец Кирилл велел тебе кланяться и благословил тебе по­стричься в монахи! Он всегда учил нас, что монах - это молитвен­ник за весь мир. Так и ты - молись побольше по четкам, а когда устанешь, то читай Евангелие. И мясо тебе теперь не нужно есть, тем более, сало, - напомнил я отцу, зная его кубанские привычки.

- Об этом я уже забыл и думать. Какое теперь мясо и сало? Что вы едите, то и я буду есть. Не привыкать! В Сергиевом Посаде не­сколько лет питался батоном и чаем: батон да чай, батон да чай - и ничего, продержался!

С этого времени старик серьезно взялся за Евангелие, которое теперь нравилось ему больше его любимой электротехники, а утро и вечер он проводил с четками. В окна заглядывал черноморский теплый февраль, под балконом расцвели бледно-розовые соцве­тия алычи, а во дворе пышным медовым цветом клонили свои воздушные пряди зацветающие мимозы. Чуть выше, в бездонном куполе небес, тянулась с юга гряда белоснежных облаков, словно долгожданная весточка с далекого Афона.

 

* * *

 

Спит, земля, как будто неживая,

Спит земля, уже который год.

Но на ней, усталости не зная,

Суховеи преодолевая,

 

Алыча торжественно цветет,

Аромат чудесный выдыхая.

Ум доверчив к малым утешеньям

Незатейливой весенней суеты:

 

Алыча цветет - я полон восхищенья!

Алыча цветет - и я прошу прощенья,

Ведь ее, Господь, затем и создал Ты,

Чтобы я искал с Тобой общенья

В тяжком подвиге сердечной чистоты!

 

Есть тело земное, а есть тело Небесное. Тело земное живет зем­ной пищей, а Небесное - Божественной благодатью. Чем больше плоть наша принимает земной пищи, тем больше тучнеет, заболе­вает и гибнет, а если делится ею с другими, выздоравливает. Небес­ная пища не такова: чем больше ее входит в душу, тем духовнее, божественнее душа становится, и чем больше получает Небесной благодати, тем больше ее раздает. Почему сказано, что не хлебом одним будет жить человек? (Мф. 4: 4) Потому что жив он одной несравненной Божественной любовью! Если забрать эту любовь у человека, что от него останется? Живой труп, от которого убегает все живое. Питаясь благодатной Небесной пищей, укрепляя себя, мы укрепляем и ближних в благодати, а возрастая в Божествен­ной любви, мы безкорыстно оделяем ею ближних, которые вме­сте с нами возрастают в одно Небесное тело - Царство Небесное. Как у земного тела есть голова, так у Небесного тела человечества, объединившегося в любви и усвоившего ее, одна глава - Христос. Потому истинное спасение приходит не тогда, когда один спасет­ся, а другие нет, оно обретается тогда, когда все спасутся в едином Небесном теле; они будут объединены одной главой - Христом и станут единым сердцем, преизбыточно исполненным святой и блаженной любовью.

 

МЫТАРСТВА

 

Мир Божий приходит от Тебя, Господи, а во всем мире, даже если обойти его весь и обшарить все его уголки, никогда не найти мира Божия. Потому дороже всего мне мир с Тобою, Христе, ибо тогда Ты вселяешься в меня целиком и полностью, когда я отрекаюсь от это­го земного мира! Мир Твой Ты Сам даешь нам, немирным, чтобы мы имели мир с Тобою, а затем и со всеми людьми. Если я с кем-то могу стать немирен, - да не будет сего, Боже! - то откуда возьмется во мне, грешном, святой мир Твой, если Ты не даруешь мне его? Ты сказал: «Во Мне имейте мир», и только Ты можешь открыть чело­веку разумение этого мира, который не от мира сего! Непредстави­мо чудесен мир Твой, Христе, ибо лишь в мире Твоем я могу видеть другого человека и весь окружающий мир, как они есть. Если же в душе пустота, то пустым она видит ближнего своего, а окружаю­щий мир начинает убивать ее отчаянием от его пустоты. Ты, Хри­сте, наполняешь этот мир благодатью, а потому наполняешь ею и душу мою. Дай же нам всем, Господи, столько любви, сколько вме­стят сердца наши, возлюбившие мир Твой не от мира сего.

Вскоре прилетел архимандрит, и вместе с Ермоловским подво­рьем мы приобрели для отца монашеское облачение. Мне из Афон­ского Патерика всегда нравилась история со святителем Сербским Саввой и его отцом, преподобным Симеоном, которого святой Сав­ва, его сын, постригшись в Руссике, забрал с собой на Афон. Отец Пимен выслушал меня внимательно.

- Это хорошая идея! Знаешь, чтобы этот день был самым зна­чимым в вашей жизни, давай в постриге дадим Федору Алексе­евичу имя в честь священномученика Симеона, сродника Господ­ня. Кстати, как раз на днях наступает этот праздник. Мы и литур­гию отслужим, и твоего отца пострижем!

Наше единодушие передалось и старику:

- Спасибо вам, отец Пимен, за большую поддержку и участие в нашей жизни!

Мой друг не смог удержать слез и, вытирая их платком, сказал:

- Это вам спасибо, Федор Алексеевич, что такую благодать нам подарили! Я с большой радостью совершу ваш постриг...

Вечером мы торжественно постригли отца в монашеский чин с именем в честь священномученика Симеона. Утром, на празднич­ной литургии на Сретение монах Симеон причастился святых Таин Христовых и воспрял духом: его лицо словно помолодело, глаза си­яли, белоснежную бороду красиво оттенял черный цвет монаше­ского облачения.

- Вот так старца нам Бог послал! - ликовал игумен. - Какой бла­годатный постриг...

В полдень, завершив все дела, отец Пимен уехал в Москву, а за­тем в свою обитель. Архимандрит удивил меня тем, что за время нашего долгого сражения с болезнью отца Симеона, он побывал на Святой Горе, въехав в Грецию со стороны Турции. Мои восторжен­ные рассказы в Адлере об Иерусалиме и благодатном огне мой друг выслушал, затаив дыхание. В дальнейшем он был одним из тех, кто впервые привез огонь Великой Субботы прямо от Гроба Господня в Россию. Он также оставил денег на дорогу, подарив нам для холод­ной Москвы две теплые куртки - мне и иеромонаху Агафангелу, обещая свою помощь и жилье на московском подворье.

- Симон, будь со мной на связи. Встретимся в Москве.

Мы попрощались с отцом Пименом с ощущением большой бла­годати, посетившей всех нас от совершенного им пострига.

- Только теперь я окончательно поверил, что у вас с отцом Симе­оном, по молитвам отца Кирилла, получится монашеская жизнь! - заявил он при расставании. - Во всем этом явно есть воля Божия...

На нашем вечернем чаепитии присутствовала Ирина Влади­мировна.

- Батюшка, а почему вам не забрать монаха Симеона к себе на Афон? - спросила она, заставив онеметь от неожиданности этого вопроса всех присутствующих.

- Я даже не представляю, возможно ли это? - оторопел я.

Потом задумался: идея показалась неплохой, хотя я не представ­лял вообще, как это сделать. Сомнения охватили душу:

- А выдержит ли перелет самолетом мой отец, если даже дадут ему визу?

- Самолетом вряд ли, а вот машиной он, пожалуй, выдержит, - твердо заявила женщина.

Ее совет, как терапевта, показался мне убедительным:

- Точно, Ирина Владимировна, машиной можно добраться. Наш гость, отец Пимен, рассказывал, как он недавно проехал через Тур­цию на Святую Гору. Значит, этот вариант возможен! Как, папа, едем на Афон? - обратился я к отцу, внимательно прислушиваю­щемуся к нашей беседе.

- Едем, Симон! Вместе - куда угодно, - ответил он со всей се­рьезностью и решительностью.

- А не жалко оставлять Адлер, папа? Тут красиво и все устроено...

- Какая красота, сын? Все уже ушло... Лучше за Бога держаться, а не за мир, с его красотой и устройством. Дом без Бога не строится, а жизнь без Христа не устроится! Так я понимаю...

- Отлично, Федор Алексеевич! - поддержала его Ирина Вла­димировна.

- Батюшка, тогда и я с вами поеду, если благословите! А то у ме­ня одного ничего в жизни не складывается. Вместе будет легче... - послушник Александр даже привстал от волнения.

- Хорошо, Санча, если вам с отцом Симеоном сделают визы, то все будем жить на Святой Горе. Только прошу вас, молитесь Матери Божией, чтобы Она нам помогала! А я позвоню батюшке...

Сердечно поблагодарив нашего заботливого доктора, я начал дозваниваться до Переделкино. Но там никто не поднимал труб­ку. Лишь на следующий день мне удалось дозвониться до отца Кирилла, который только что вернулся с обследования в клини­ке. Он поздравил нас с постригом и внимательно выслушал нашу новую идею о переезде на Афон с монахом Симеоном и послушни­ком Александром.

- Дело это нелегкое, отче Симоне, ох, нелегкое... Но очень Бого­угодное, да. Молитесь, молитесь Пресвятой Богородице, чтобы Она

управила ваши дела! С Богом, с Богом, с Богом! Передай мои по­здравления монаху Симеону... - голос старца звучал бодро и вну­шал уверенность в исполнении нашего предприятия, казавшегося нам невозможным и невероятным.