ЧАСТЬ 4. СВЯЩЕННОЕ БЕЗМОЛВИЕ 13 глава

О безбрежности дали морской,

И совсем уж немного, что грудь

Переполнена, Боже, Тобой!

 

«Отче наш, сущий на Небесах!» - так заповедал Ты обращаться к Тебе через Сына Твоего. Если Ты - Отец, значит там, где Ты пре­бываешь, и есть истинное Отечество мое. А поскольку Ты сказал, что оно на Небесах, значит, Отечество мое - Небесное и не от мира сего. Потому тщетно вести поиски его на земле, ибо все земное, как туман, который не удержишь в руках. Подобно туману и тело мое: пока хожу, то вижу его, а когда засыпаю сном земным, подобием смертного сна, то покидаю его и оно тает, словно скоропреходящее земное облако. Тогда отвращаю я умный взор от земли сей и погру­жаю его внутрь себя, иду глубже тела своего, понимая преходящую сущность его, прохожу сквозь помыслы, подобные птицам в небе, - вспорхнули и нет их; оставляю душу мою с ее легкокрылыми же­ланиями и страстями, ибо все, чего желает она и за что сражается с людьми, - исчезает в мгновение ока; и там, освободясь от всего временного, нахожу себя самого, изначально сотворенного Тобою, Боже, - негибнущий и непреходящий дух мой, безмолвно ждущий просвещающей благодати Твоей, Христе, дабы преображенному и просвещенному ею вселиться во дворы Господни, которые Ты по­местил в глубинах духа моего. Слава Тебе, Отче наш, - Отечество и Царство наше Небесное!

 

САМОЕ БОЛЬШОЕ СЧАСТЬЕ

 

Что есть добро, Господи? Совершенное соединение с Тобою. Тог­да все, что отделяет от Тебя и от уподобления Тебе, есть зло. Когда тело мое подчиняется мне и дает возможность молиться Тебе, оно благо, но когда оно бунтует и устремляется в мир, то становится злом. Беру добро и воздержание и отрекаюсь от зла и распущен­ности. Когда ум спокоен и уравновешен и пребывает во внимании к Тебе, он - благо, но когда рвется, подобно жеребцу, к вещам мира сего, то становится злом. Беру добро - обуздание ума и успокое­ние его, и отрекаюсь от зла, рассеянности и безпокойства. Когда сердце мое всецело обращено к Тебе, Христе, оно благо и в нем поселяется непрестанная молитва, благодать, Богосозерцание и все благое. Но если оно неистово жаждет страстных впечатлений, когда из него исходят осуждение и ненависть на все живое, тогда оно - зло. Беру добро - чистоту сердца и благодать, и отрекаюсь от зла - страстных пожеланий и состояний его. И так во всем, что существует, вижу жертвенность. И тогда все становится благом, когда есть самоотречение. А высшее самоотречение - это святая любовь Твоя, Боже, ибо она никогда не ищет и не имеет своего, но всегда пребывает в Тебе и с Тобою, любовь моя, Христе!

Убедившись, что на Фиваиде жизнь наладилась и вошла в свою собственную молитвенную колею по уставу Иосифа Исихаста, ко­торый наше братство старалось посильно исполнять, а ремонт ке­лий продолжается своим порядком, я отправился к монаху Гри­горию, переживая за его здоровье. В горах сильно парило и я весь вспотел, добравшись до монастыря... То, что я увидел, сильно огор­чило меня: старец уже не выглядел так бодро, как в прошлый раз, а угасал на глазах.

- Отец Симон, присаживайся! Прости, что я лежу... Болезнь взя­ла свое... Должно быть, немного осталось... Скоро умру, - промол­вил он, остановив на мне внимательный взгляд серых глаз.

- Отче, может, Бог продлит еще ваши годы! Ведь вам еще жить да жить...

- Нет, дорогой, я знаю. Потому и говорю с тобой. Раньше я бы рта не раскрыл. Молчи обо мне. Не хочу, чтобы кто-нибудь узнал обо мне, пока я жив... Рассказывай, с чем пришел...

Я с большим удовлетворением рассказал о своих достижениях, подробно остановившись на каждом переживании.

- Отец Симон, глупо удовлетворяться только лишь созерца­тельными переживаниями! Если ты думаешь, что дух твой по­добен пространству, тогда он у тебя должен быть ни к чему не привязан. Имеешь ли ты такое отречение? Если ты считаешь, что все люди подобны Ангелам и пребывают во Святом Духе, то когда какой-нибудь человек захочет тебя убить, сможешь ли ты безтрепетно и смиренно принять смерть от его руки? А когда кто- нибудь начнет восхвалять тебя, сможешь ли ты выслушивать его похвалы безстрастно?

Я молчал, пристыженный этими вопросами.

- Полагаю что нет, отче Григорие, простите меня, - наконец вы­давил я из себя.

- То, о чем мы будем говорить, самое сокровенное, что есть на земле. Это передается из уст в уста. Как я слышал от своего духов­ного отца, как слышал от других монахов-подвижников, о которых не знает мир, так и я буду говорить о том, что было, есть и пребудет до скончания веков - о сокровенном священном созерцании...

Старец поднял глаза к иконам:

- Прости меня, Господи Иисусе, что дерзаю я, грешный, от- верзти нечистые свои уста! Человек рождается не для того, что­бы жить, а чтобы умереть. Но умереть нужно со смыслом. В чем этот смысл? В том, чтобы прежде чем умереть, успеть стать без- смертным, ибо мы искуплены... от суетной жизни... драгоценною Кровию Христа (l Пет. 1: 18-19). Смерть существует только для греховного ума. Для чистого ума или сердца никакой смерти не существует. Ее просто там не может быть, ибо сущность чистого ума - безсмертный дух, преображенный нетленной благодатью безсмертного Бога. Ум нематериален и поэтому умереть не может. С самого младенчества ты пребывал во грехе и заблуждении, на­вязанных тебе окружающей средой и невежественным воспитани­ем. Стойкая привычка в уме держаться за помыслы, а не за Христа, это и есть грех и заблуждение.

- Отец Григорий, в горах Таджикистана, а затем в Абхазии я пытался, насколько мог, преодолеть свою склонность к грехам и заблуждениям! Разве это ничего не значило для моего спасения? Я бы и сейчас туда поехал, если бы это было необходимо...

- Твои любимые места, в которых ты подвизался, лишь закре­пили в тебе страстные привязанности и породили гнев к тем, кто пытался отнять их у тебя. Из этих привязанностей и пристрастий произросли твои дальнейшие ошибки и заблуждения. Ты стал счи­тать сначала Таджикистан, а потом Абхазию - главным средством для своего спасения. Поэтому упомянутые тобой края есть место закрепления греха. Следует полностью оставить всякую привязан­ность к ним! Старайся безукоризненно исполнять евангельские за­поведи, не ставя перед собой цели попасть в рай! Достаточно стя­жать любовь Христову!

- А как же быть с Афоном? Я очень полюбил Святую Гору, это самое лучшее место для молитвы! - недоуменно воскликнул я.

- Ради созерцания необходимо полностью оставить все зем­ные привязанности, как я уже сказал, как бы больно это ни бы­ло... Монастыри для созерцательной жизни малопригодны из-за множества обязанностей, которые необходимо выполнять монаху. Один монах живет, как Бог, двое живут, как Ангелы, а трое - как на базаре. Но и пещера не может быть для нас больше Бога. Для нас должен существовать единственно лишь вечно юный возлю­бленный Христос! Все остальное - земной тлен и прах, включая и Афон. «Что тебе до того? - говорит Христос. - Ты иди за мною» (Мф. 8: 22). Если не сможешь оставить привязанности сразу, то вы­бирайся из этого земного рабства постепенно, шаг за шагом, помы­сел за помыслом. Стремиться в земном обрести счастье - это еще одно несчастье. Я тоже уединялся в разных местах на Святой Горе, но, в конце концов, пришлось поселиться в этом монастыре, ког­да здоровье уже не позволило мне вести уединенный образ жизни. В чем обычно путаются монахи, пребывая в молитвах? Никогда не следует путать наслаждение и блаженство. Здесь враг пытает­ся сбить молитвенника. Наслаждение может быть очень тонким. Например, можно наслаждаться мыслью о том, что мы живем на Афоне, где подвизалось столько святых, или что мы приняты в ка­кой-либо прославленный монастырь, или что мы монахи. Есть ли в этих мыслях Бог? Все это, к сожалению, демонические состояния, выражающие себя в радостном чувстве возбуждения, из которого рождается тщеславие. Полностью противоположное ему - благо­датное состояние блаженства, приводящее в чистоте и смирении молитвенное сердце к спасению. Поэтому всякие привязанности - это губительные сети ада.

- Геронда, как узнать, освободились ли мы от ада?

- Если мы ни за что не держимся, кроме Бога, мы не имеем привязанностей. Если мы не имеем привязанностей, то мы нико­го не осуждаем. Если мы никого не осуждаем, значит, ад потерял над нами власть. Тот, кто научился не осуждать, спасен еще живя на земле. Привязанный к миру и осуждающий других, осуждает сам себя на адские муки...

- Тогда, отче, нужно быть сумасшедшим, чтобы, зная о таких по­следствиях, поступать подобным образом! - воскликнул я, устра­шенный таким положением дел. - Но люди считают сумасшедши­ми монахов, которые отреклись от мира...

- Мы все эти сумасшедшие, оставившие стяжание молитвы и священного безмолвия, помешавшиеся на осуждении других лю­дей и одержимые помыслами богатства, похоти и гнева, а не те, которые избрали совершенное соединение с Богом. Так как мы за­путываемся в этой жизни вследствие привязанностей и страстей, то наши мытарства начинаются с самого рождения из материн­ской утробы. Нужно помнить, что даже тот, кто стремится к добру и остается эгоистом, со временем становится лицемером. Остере­гайся этого! Поэтому, отец Симон, каждое мгновение стремись ко все большему отречению от мира и стяжанию безстрастия. До­стигнув безстрастия и обретя через него мудрость духовного рас­суждения, ты все будешь постигать в свете благодати. Тогда ты вздохнешь с облегчением, поскольку земные мытарства, наконец- то, подойдут к концу...

- А как понимать, отец Григорий, что Христос пребывает посре­ди нас?

- Предполагать, что Господь Иисус Христос не находится в на­шем сердце, в самых глубинах нашего сознания, все равно что ут­верждать, будто в нас появляется другой Христос, а не Тот, Кото­рый уже есть внутри нас с самого нашего рождения!

Я попытался осмыслить это утверждение.

- Для меня в этом есть какое-то противоречие, Геронда! Разве Господь не сходит с Небес в наше сердце, когда мы можем созер­цать Его?

- Только в истинном созерцании снимаются все противоречия, поскольку их создает наш эгоистический ум. Когда ум спокоен и обуздан молитвой, Христос убирает все противоречия нашего мышления и благодать наполняет созерцание мудростью Богове- дения. Главное правило - безпонятийность созерцания, которое являет нам нетварный свет Божественного присутствия внутри нас. Когда в молитвах говорится, что всякий дар и всякое благо свыше есть, это означает, что они приходят к нам из сокровенных глубин нашей личности, где пребывает Христос вместе с Отцом и Святым Духом. Личность человека или персона, как говорил ста­рец Софроний, так же непостижима, как непостижим Бог, Кото­рый сотворил ее и пребывает в ней. Не ищи Христа нигде, кроме как в свободе духа и истине.

- Геронда, эти слова пока еще слишком абстрактны для моего понимания. Объясните, прошу вас, подробнее...

- Смотри сам, отец Симон: Христос, как Бог, есть абсолютное совершенство. Так?

- Так, отче. Понимаю и принимаю это утверждение.

- Следовательно, все Его качества также совершенны, вклю­чая и такие, как творение и сохранение. Значит, все сотворенное и хранимое Им, - совершенно. Так мы приходим к постижению всеобъемлющего совершенства всего сотворенного, где ни в чем нет исключения, а есть лишь отпадение от этого совершенства в греховное состояние. Поэтому наш дух, очищенный от грехов и возрожденный Духом Святым, возвращает свое прирожденное со­вершенство. Постигнув его, мы обретаем себя в совершенном еди­нении со Христом, Спасителем наших душ. Однако непостижи­мость человеческого духа вызывает желание его как-то назвать, как если бы человека без имени назвали «никто» и это стало бы его новым именем. Но природа его постигается во всей полноте с помощью Святого Духа.

- Почему так происходит, Геронда? Потому что в нас усиливают­ся и умножаются действия Святого Духа?

- Мы усиливаем и приумножаем наши молитвы и созерцание, а не Святой Дух! Все процессы мышления ложны и относитель­ны и также преходящи, как утренние облака. Но Христос, Солнце нашей души, открывает нам Свою славу, выходя из помышлений, как дневное светило выходит из темных туч. Все, что единственно и истинно существует - это Христос, чистая и совершенная лю­бовь. Остальное не имеет самостоятельного существования. Появ­ляются ли вещи, - Христос неизменен, изменяются ли они, - Хри­стос во веки все тот же. Все слышимые звуки или слова - это Его энергии, все видимое, а также свет, позволяющий нам видеть, есть Его святое послание и святые письмена. Помнишь, как преподоб­ный Антоний Египетский говорил: «Мне не нужны книги, потому что все видимое и есть моя книга»? Поэтому все явления и пред­меты, какие бы ни были, - святы и совершенны во Христе Иисусе, как об этом писал преподобный Симеон Новый Богослов в одном из своих гимнов. Непостижение того, что все во Христе и из Хри­ста, называется заблуждением...

В горах глухо зарокотал гром. Занавес на окне вздулся пузырем.

- Прикрой окно, Симон, а то ветром может стекло разбить, - по­просил монах.

Ветер действительно вырывал из рук створки, пока я закрывал окно. Когда я обернулся, то увидел, что глаза отца Григория закры­ты. Я тихонько присел на стул. Некоторое время в комнате стояло молчание. Старец, наконец, открыл глаза и произнес:

- Я молился о тебе, отче Симоне. Пусть Бог устроит твое спа­сение, а Пресвятая Богородица сохранит от искушений... Впрочем, на все святая воля Божия... Пока есть силы, стремись лишь к спа­сению. Оставь всякую суету и попечения. Как сказано: «Когда ты был молод, то препоясывался сам, и ходил куда хотел; а когда со- стареешься, то прострешь руки свои, и другой препояшет тебя и по­ведет куда не хочешь». Захочешь в старости молиться, - не сосредо­точишься. Захочешь созерцать, но внимание уже притупилось и ум не слушается. В старости поздно сожалеть о том, что не прилагал усилий в молитве, пока был молод. Следует хорошенько осознать это, прежде чем придешь в такой возраст, как у меня...

Шумный ливень с силой ударил в окно. Как и в прошлый раз, меня снова застал дождь в этом монастыре. Колокольный звон воз­вестил о начале вечерни. Я приподнялся, собираясь уходить, но старец остановил меня жестом руки.

- Сиди, Симон. Мне на службы уже не ходить... Совсем слаб стал... Скажи, какова сейчас в России жизнь православная? Я слы­шал, что у вас народ крепко молится...

- Отец Григорий, в России много сильных молитвенников и подвижников, а также хороших пастырей и духовников! Но что-то мы утеряли во времена гонений и преследований. Не зная, в чем состоит завершение духовной практики, и полагая достаточным лишь обретение непрестанной молитвы, находясь в горах Абхазии я зашел в тупик. Если бы отец Кирилл не благословил меня по­ехать на Святую Гору, чтобы ознакомиться с древней монашеской практикой, не представляю, что бы со мной стало... Здесь, слава Богу, нашлось, чему поучиться: как будто мое незрелое понимание спасения обрело новое видение, словно оно выросло в широту и глубину! Прежде мне казалось, что все лучшее в Православии - только в России, а на Афоне убедился, что есть чему поучиться у всякого православного народа, - взволнованно высказал я то, что зрело в глубине души.

- Вы, русские, удивительные люди! Страна мечтателей... Этим вы всегда отличались, какой-то неуемностью характера!

Лицо подвижника озарилось теплой улыбкой.

- А что тебе больше всего открылось на Святой Горе, отец Си­мон? - в свою очередь спросил монах Григорий.

- Во-первых, обязательность старчества в передаче православ­ной традиции, во-вторых, важность послушания, и в-третьих, то, что монаху наглядно представлены все возможности для спасения в соответствии с его устроением: монастыри, скиты и кельи, вплоть до отшельничества...

- Это верно. Для нас Афон - это живая традиция, в которой це­нен духовный опыт всякого православного народа. Еще отец Со­фроний говорил: «Если вы Христа сведете до уровня националь­ности, то знайте, что вы во тьме». Все подобные заблуждения воз­никают из нашей привязанности к миру! У тебя есть еще вопросы?

- А что с нами делают привязанности? Объясните, отец Гри­горий!

- Вещи появляются и исчезают, не уговаривая нас привет­ствовать их появление или страдать при их исчезновении. Лю­ди, цепляющиеся за этот мир, никогда не найдут возможности освободиться от него. Не веди себя так, словно у тебя избыток времени, а мир постоянно с тобой. Молитвенные переживания не ведут ни к чему иному, кроме пустого самомнения, поэтому оставь их тоже, как негодную ветошь. Даже одна минута вни­мательной молитвы для души дороже целого года строек и ре­монтов различных монастырских зданий, которые все равно опять разрушатся: Приблизьтесь к Богу, и Он приблизится к вам, по слову апостола (Иак. 4: 8). Христос же всегда неизме­нен, как и Его нескончаемая любовь и человеколюбие. Он просто предлагает нам Самого Себя, и в Нем мы обретаем вечность и отсутствие греха смерти. Христос просто есть. Он не прилагает никаких усилий, чтобы быть. Это лишь мы прилагаем великие усилия, чтобы продлить наше временное существование. В свя­щенном созерцании мы полностью освобождаемся от необхо­димости размышлять о Боге, потому что зрим Его, как Он есть, и так приходим к прямому ведению Бога. В этом состоит глу­бочайший смысл созерцания. «Созерцание есть единение и обожение, совершающееся в благодати Божией после оставле­ния всего, что запечатлевает ум». Так пишут отцы-исихасты.

Подвизайся теперь так, чтобы твоя молитва привела тебя к совершенному созерцанию, а созерцание - к безстрастию, по­добно тому как мертвый не отвечает живым. В созерцании нуж­но подвизаться до конца жизни. Знаешь афонское изречение? «Умри прежде своей смерти, чтобы не умереть, когда будешь умирать». Это значит - откажись от всего вещественного и зем­ного прежде, чем оно отречется от тебя! Оставайся как можно дольше в таком состоянии духовного созерцания без всяких об­разов и мечтаний, не придавая значения переживаниям, ибо оно в очах Божиих более значимо, чем проповедь слова Божия по всему миру...

- Я всегда думал, что проповедь слова Божия выше всего.

На мое замечание отец Григорий покачал головой.

- Сначала нужно спастись, а потом проповедовать, если такое служение благословит Господь и на это есть Его святая воля! Тот, кто взялся проповедовать, должен следить за тем, чтобы его слово не было пустой теорией. Если мы сознательны, значит, мы долж­ны сознавать себя во Христе. Сознавать себя во Христе - значит спастись! Твое осознание этого должно быть максимально устой­чивым. Если человек, выполняющий эту духовную практику, ре­ализует ее, он, несомненно, станет подобен Христу. А если он до­стиг этого состояния сознания или духа, что именуется чистотой сердца, он уже никогда не покинет его. Такой человек всегда будет пребывать в Боге. Это словно дорога, освещенная солнцем, солн­цем Христа...

За окошком рассинелось вечернее небо. Ливень прекратился. Монах Григорий вышел проводить меня на балкон. Я поддерживал его за руку. В облаках закатные лучи воздвигли огромную краси­вую радугу.

- Смотри, отец Симон, радуга! Это символ и суть земного ми­ра. Подобно радуге, он возникает перед нашими глазами, заво­раживая своей красотой, и вновь исчезает, когда мы переходим в мир иной. А духовная свобода, это когда мы не зависим ни от чего, кроме Бога, Который сказал нам: Всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек (Ин. 11: 26).

Попрощавшись со старцем, я шел по омытой ливнем дороге среди сосен, отрясающих капли дождя. Солнце зажгло в мокрых ветвях мириады звезд. Впереди над лесом еще трепетала яркая се­мицветная радуга. На каждый мой шаг в сердце возникали строки, ставшие впоследствии книгой «Дорога, освещенная солнцем»:

 

♦ Какая беда самая большая? Нечистое сердце, полное дурных мыслей.

♦ Какое счастье самое большое? Чистое сердце, избавившееся от дурных мыслей.

♦ Какое самое большое чудо? Когда грешник становится святым.

♦ Какая самая лучшая находка? Когда человек найдет путь спа­сения в евангельских заповедях.

 

* * *

 

Мир содрогается и лопаются швы

Материков земных - от жажды разрушенья,

Но вечным остается ток любви –

Всего лишь одного стихотворенья.

 

И бьется ненависть, круша людские лбы,

Чтоб расползалась по планете злоба,

Но не дано ей силу сокрушить любви –

Всего лишь одного простого слова...

 

Святая и неугасимая любовь Твоя, Христе, гонит прочь все по­мышления, как коварных соглядатаев, ибо встречается с душой в совершенном безмолвии и неприступности для помыслов - в неиз­реченной благодати Духа Святого. Любовь изгоняет ложное и без- полезное и объединяет в себе все истинное и значимое - сердце, ум и душу, преображая их дыханием уст своих - Небесной благо­датью. Тогда сердце всецело сливается с Божественной любовью и становится с ней едино, ум изумленно умолкает и прекращает свои безсмысленные движения, восприемля несказанную красоту Бога и мудрость слов Его, а душа преображается в благодати и, слив­шись всецело с Духом Святым, зрит все Его откровения. Позволь и мне, Боже, соединив в любви сердце, ум и душу, стать Божествен­ным огнем священного Богосозерцания и Богопознания, ибо для Тебя все возможно: слепые прозревают, хромые исцеляются и не­мые пророчествуют, исполняясь Духа Твоего Святого, а наипаче - святейшей Твоей любви!

 

К ПОЛНОТЕ БЛАГОДАТИ

 

Отсекая ад, превзойдя рай, ища лишь одного Тебя, Иисусе, дух мой в свете благодати Твоей весь становится светом. И то, что ви­дит он при этом, невозможно назвать иначе, чем Свет, хотя этот Свет по природе своей совсем иной, чем свет видимого солнца. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6: 2). Истинно так, Боже, Сокровище сердца моего! Сокровище это - неописуемое Твое блаженство и даже больше блаженства. В этом блаженстве со­крыто непреходящее бытие Твое, ибо в Тебе, Боже, «быть» - зна­чит стать единым с Тобой. А «иметь» - не слово, сошедшее с Небес, оно слово сынов земных, страстно желающих праха и имеющих его в избытке, почитающих его за нечто, но этот прах - ничто, и владеющий им сам становится ничем. Избави меня, Господи, от глупости земной, ибо Небеса Твои - простор души моей, созер­цающей Тебя в вечности блаженства Твоего.

На Фиваиде тем временем происходили изменения: приехал и поселился с нами, став хорошим послушником, Геннадий из Пе­тербурга, бывший моряк. Посетил наше братство иеромонах Игна­тий из Троице-Сергиевой Лавры, мой давний знакомый по диаконскому служению и по нелегким походам на Псху. Ознакомившись с жизнью Афона и обойдя Святогорские монастыри, он остался на Новой Фиваиде. Русский монастырь, узнав о пополнении в брат­стве, строго запретил нам увеличиваться. Приехавший к нам по­слушник Исакий из монастыря игумена Пимена вынужден был по­селиться в заброшенной келье в соседнем ущелье.

Мое здоровье продолжало ухудшаться, несмотря на сосны и кра­сивый вид, окружавший Фиваиду. Я начал задыхаться в скиту, как это уже происходило на Каруле. Долгое пребывание в горах Тад­жикистана и Абхазии не давало возможности легким приспосо­биться к климату Афона. Легкие все больше отказывались дышать в Новой Фиваиде. Я не мог ни двигаться, ни трудиться, ни совер­шать даже легких прогулок - не хватало дыхания. Подниматься в пещеру по сухим безводным скалам тоже стало невмоготу. Нужно было что-то предпринимать.

В один из приступов одышки я инстинктивно попросил отца Агафодора отвезти меня на Пелопоннес. На западном берегу по­луострова мне сразу стало легче - воздух Адриатики без всяких лекарств очистил мои легкие и я перестал задыхаться. В этой по­ездке запомнилось посещение монастыря святителя Нектария Эгинского с невероятно благодатным храмом, в котором находи­лись мощи святого.

Наш друг Даниил, часто приезжавший на Фиваиду из Питера, предложил купить участок земли на западном побережье Греции, заметив, что для моих легких там более подходящий климат.

- Надобно спросить благословение у батюшки! - отвечал я, по­думав. - А за дружескую помощь - спасибо! Хорошо бы присмот­реться к тем местам...

В одной из таких поездок мы посетили зеленый гористый остров Корфу, где легкие мои начали дышать свободно. Проезжая мимо оливкового холма с остроконечными стрелами кипарисов, я заметил Даниилу:

- Смотри, Даниил, какая чудесная горка! Тот, кто посадил там оливы, счастливый человек!

Мой друг с любопытством осматривал красивую местность, рас­положенную высоко над морем. Оливковый холм остался в памяти прекрасным видением.

Вернувшись на Афон, я снова ушел в скалы, со скорбью замечая, что уединенных мест остается все меньше и меньше. Мои опасения усугубило новое открытие: у греков после выхода в свет книг об Иосифе Исихасте вновь проснулся интерес к келиотской пустын­нической жизни. Пустующие кельи быстро заполнялись монаха­ми. Опечалило другое: мой родник на Крио Неро - «Холодная во­да» - забетонировали и от него провели трубы в кельи скита Ке- расья. Практически я остался без воды, ее приходилось собирать по каплям. Почти все лето я ползал по густым и колючим дебрям с садовым секатором и маленькой пилой, без которых невозможно было продраться сквозь непроходимые заросли.

Вспомнился рассказ отца Христодула на Каруле о невидимых старцах, спускавшихся откуда-то сверху в келью Яннокопуло, из­вестного старца Христофора, который причащал их в своем ма­леньком храме Благовещения. Невидимые старцы приходили из таких непролазных дебрей, где человек пройти не может. Именно туда я решил устремиться на поиски скрытых мест.

Однажды я вышел на узкий скальный гребень над кельей пре­подобного Петра Афонского. Поднимаясь все выше, я в совершен­но безлюдных местах заметил очень старую, но хорошо натоптан­ную тропу, заросшую зарослями колючего дуба. Не приходилось слышать, чтобы вверху кто-то жил, да и жить на такой высоте не представлялось возможным, но старая тропа упрямо вела меня все выше, почти под вершину Афона. Крайне заинтересованный, я поднимался по ней, поглядывая на вздымающийся впереди мо­гучий пик.

Почти под вершиной, в непроходимых зарослях, тропа привела меня к удивительному поселению на небольшом плато. От зданий остались только фундаменты. Когда-то здесь стояло пять или шесть калив. Еще немного повыше, на оголенной перевальной седловине, я обнаружил могилку, приваленную плоскими камнями, из кото­рых возвышался дубовый крест, побелевший от времени. Удивляло то, что в этом неприступном месте жило столько людей, о которых никто не знал и никто их не видел. Это, наверное, было самое за­гадочное место на Афоне. Невольно возникло предположение, что здесь жили самые скрытые монахи, которые построили себе кельи

в невероятно аскетических условиях. Источника воды поблизости я не обнаружил: по-видимому, эти таинственные монахи использо­вали дождевую воду, собирая ее с крыш.

Поиски уединенных мест в афонских дебрях привели меня к удручающему открытию: не только мой источник, но и почти все родники теперь оказались забетонированы и ни в одном ущелье, пригодном для уединенной молитвы не осталось ни одного ручья, который бы не отвели по трубам к строящимся кельям. В досаде я решил даже прорезать в одном из шлангов отверстие, чтобы на­брать воды, но эту идею мне не хотелось приводить в исполнение. Около километра пришлось ползти вдоль трубы в диких зарослях на четвереньках, пока мне не посчастливилось обнаружить малень­кий кран. От Лаврских монахов я случайно узнал, что на Крио Неро жил одно время в палатке монах-румын: это его голос тревожил меня по ночам, когда монах молился на румынском языке, не подо­зревая, что он в глухом лесу не один.

Прекратив поиски, я вновь ушел в скалы Афона в свою пеще­ру, страдая от недостатка воды, где со всем усердием углубился в безмолвное созерцание, отбрасывая все помыслы и не обращая внимания на благодатные переживания, как посоветовал старец Григорий. Нетварный свет начал сиять внутри вне зависимости от того, закрывал ли я глаза или открывал их. Ум перестал цепляться как за внешнее восприятие, так и за внутренние ощущения. При­шло неисходное состояние блаженства, которое подобно живому неистощаемому источнику вливало в сердце духовную свежесть и бодрость. Но я заметил, что временами ум все же испытывает рас­сеянность, когда обстоятельства складывались неблагоприятным для меня образом: когда наступала непогода или сырость проби­рала до костей, или же когда случались радостные переживания, приводящие меня невольно в восторженное состояние духа, хотя внимание было постоянно бдительным и зорким ко всем деталям моего самоуглубления. Тело по временам словно полностью утра­чивало свой вес, причем исчезало всякое представление о теле­сном существовании. Все люди, далекие и близкие, становились для моей души как один человек, нуждающийся в заботе, помощи и любви. Возникало сильное желание, чтобы все пришли к такому же постижению в молитве и созерцании.

Все это, путаясь и сбиваясь, я радостно поведал монаху Гри­горию, придя к нему в монастырь. Он все так же лежал на койке, обставленный лекарствами. Щеки впали, но глаза еще смотрели зорко и строго. Несмотря на болезнь, в нем чувствовалась какая- то мощная благодатная сила, которая поддерживала его тело, не давая ему угаснуть.

- Твои ощущения, отец Симон, объясняются тем, что дух в те­бе продолжает пробуждаться, но его соединение со Христом еще впереди, когда твое сознание целиком утвердится в созерцании. Помни, что мир обманчив, а диавол коварен. Продолжай не при­вязываться ни к каким духовным переживаниям в созерцании, спокойно воспринимай их, не принимая и не отвергая, без всякого эгоизма. Только наш эгоизм не позволяет нам уподобиться Христу, увлекая в погоню за призраками ума, как в погоню за ветром. Под­визайся так, чтобы твой ум в созерцании стал безмятежным, яс­ным, чистым и безграничным, подобным безконечному небу или небосводу без единого облачка, в котором сияет Божественное не­закатное Светило - Христос.