Незаметно собрались тучи, раздался удар грома и хлынул проливной дождь. Мы вбежали в келью, потому что по балкону хлестали тугие струи весеннего ливня. В комнате стоял полумрак. Столик был заставлен лекарствами. В маленькое полуоткрытое окно заливались капли дождя. Монах Григорий прикрыл оконные створки и придвинул мне стул. Сам сел на койку, опершись спиной о стену. Стул качался и поскрипывал, когда я на нем шевелился.
- Значит, отче, мы вначале очищаем ум от помыслов и потом познаем Бога?
- Что такое мысли? Это река, текущая в ад. Все мысленные и словесные цепляния препятствуют созерцанию и потому необходимо полностью очиститься от них. Усилиями отречения и безстрастия мы приходим к чистоте сердца и ума. Но Бог открывается такому сердцу и уму по Своему произволению, неоднократно испытывая душу в смирении и в способности сохранять малую меру благодати: В малом ты был верен, над многим тебя поставлю, - говорит Господь (Мф. 25: 21).
- Какое здесь самое большое искушение, отче?
- Всякий поиск чего-то, помимо Бога, есть отклонение от естественного разумения, поэтому не всякая душа получает благодатный дар Божий. Когда Господь намерен даровать благодать духовному практику, Он вначале всегда испытывает его: чего он стоит? И если этот человек в мелочах раз за разом предает Бога, то ничего не получает и его обучение начинается сначала.
- А что такое естественное разумение, Геронда? Чем от него отличается благодать? - скрипнул я стулом, наклоняясь ближе к наставнику и внимая ему всем сердцем.
- Когда мы понимаем умом какой-либо важный жизненный принцип так, что такое понимание помогает нам правильно действовать, это есть проявление естественного разумения или разумности нашей собственной личности. Когда же в духовной жизни сердцем постигаем смысл спасения так, что такое постижение становится Богопознанием или истиной, это является творческой способностью Божественной энергии или действием благодати. Христос сказал о Себе (Ин. 14: 6): Аз есмъ... истина, потому надлежит все разуметь в свете этой истины!
- Понятно, отец Григорий. У меня до сих пор есть сожаление о том, что как ни стремился я поступить в Духовную академию, Бог рассудил иначе, и я упустил этот шанс, по-видимому, навсегда... - с горечью поведал я старцу.
- Спасение, иеромонаше, нисколько не зависит от нашего образования, ума и умений, которыми мы обладаем или не обладаем. Оно зависит лишь от чистоты сердца, от того, насколько мы не успели исказить себя и запутать своими грехами, а также насколько мы имеем веру в слова Святого Евангелия и своего старца.
- Объясните тогда, отче, что значит спастись?
- Спастись значит освободиться от грехов не только тела, но и ума, не позволив ему вновь вернуться на греховные пути, подобно бродячему псу, но выйти из всех земных привязанностей, чтобы взлететь в духовное небо, подобно птице Небесной, которая может летать, где пожелает...
Мы помолчали. Где-то вдалеке глухо погромыхивал гром. Дождь закончился.
- Конечно, это нелегко, но главное состоит в том, чтобы обрести свободу от греховного ума, в которой нас встречает Божественная благодать и негасимый свет Царства Духа Святого. Хотя учение передается в словах и притчах, учитывая разумность человеческой природы, но суть его сообщается душе посредством потока благодати от старца к ученику. В момент постижения верным послушником состояния духовника, он становится единым с благодатью Святого Духа.
- А почему, Геронда, бывает, что духовная практика словно тормозится и нам не удается продвинуться в ней ни на шаг, несмотря на все наши усилия?
- Если в молитвенной практике усилий прилагается много, а признаков духовного роста нет, это происходит лишь из-за одного осуждения! Говоря в общем, следует понять, что в духовном плане живут и действуют лишь Божественный ум и ум человеческий. Кто из них преобладает в человеке, тот и укрепляется в нем. Только один - свет, а другой - тьма.
- Отец Григорий, то, что происходит в моей молитвенной жизни, не становится пока еще столь определенным, - открыл я наставнику свои сомнения. - Иногда бывает так хорошо со Христом, что никогда бы с Ним не разлучался, словно в благодати я становлюсь безсмертным духом, то вдруг чувствую себя полностью оставленным Богом на свои ничтожные силы. Как будто в моей жизни я плыву по волнам: то вверх, то вниз, и никак не получается ровно жить и молиться...
- Отец Симон, если, скажем, шляпа - на твоей голове, ты же не ощущаешь себя шляпой? Привязанность к телу - это и есть наша шляпа. Мы - духи, запутавшиеся в плоти, отожествляем себя с ней и гибнем. Когда веришь в Духа Святого, в итоге обретаешь себя в Нем, ибо Бог есть Дух и создал нас духами или богами. «Соединяющийся с Господом есть один дух с Господом». Нельзя идти в духовной жизни, пошатываясь из стороны в сторону, как пьяница! Нужно твердо шагать прямо к цели - к спасению во Христе, развязавшись со всеми грехами раз и навсегда, как преподобный Силуан...
- Геронда, простите, но это же - Силуан! Это духовный богатырь, куда мне до таких высот?
При этих словах я приуныл духом.
- Знаешь, отче Симоне, не стоит, не стоит подобным образом сравнивать себя со святым, это ложное смирение! Видеть свою греховность - благо, но чувствовать себя со Христом, Победителем всякого греха и даже смерти, робким и унылым, недостойно для православного человека. Недостойно, пойми! Как желание утопающего жить превосходит подобные желания других людей, так наше стремление к спасению, по сравнению с утопающим, должно быть во много раз больше! И это зависит от нашей решимости спастись и от безстрастия нашего духа...
- А как мне спасаться, отец Григорий?
- Что сказано в Евангелии? Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию (i Кор. ю: 31). Что значит - в славу Божию? С именем Христовым в сердце и с полным вниманием. Это и есть наша духовная практика, где бы мы ни находились! Если в течение суток ты живешь, как слепец, а объявляешь себя православным, не имея ни доброты, ни любви к людям, ты уже перестал быть им и зря растрачиваешь свою жизнь. Следи за тем, чтобы любое твое действие было дорогой к спасению, иначе, утратив следование заповедям, утратишь и само спасение...
- Геронда, прошу вас, благословите мне правило для развития безстрастия, чтобы я хоть когда-нибудь смог приблизиться к началам созерцания!
Вся душа моя трепетала от его слов и наставлений.
- Как могу я, грешный старый монах, благословить тебе правило, иеромонаше? А посоветовать могу: учись преодолевать обыденность своей жизни, не разделяй время молитвенного правила и остальную часть дня и ночи. Постоянно возвращай ум внутрь, спрашивая себя: что я сейчас делаю? Молюсь ли я или же забыл о молитве? Так ты придешь в безстрастие и воздержание от греха в помыслах, словах и поступках. Пойми, что дурные страсти глупы и безсмысленны. Аскетика призвана умерщвлять их. Практика евангельских заповедей помогает нам их преодолевать. Непрестанная молитва преображает дурные страсти в противоположные им добродетели, но лишь безстрастное, очищенное сердце приходит к прямому постижению Христа - это и есть спасение. Для восхождения к созерцанию требуется выйти из пустых размышлений и рассуждений и пребывать в благодати. Не стоит безконечно размышлять и рассуждать, анализируя себя или других, когда ум мечется в помыслах, словно загнанный заяц. Даже если обладаешь многими познаниями, но не избавился от привычки к размышлениям, окажешься пойманным в ловушку пустого мудрствования. Необходимо отвлечься от всего, просто молиться и жить Духом Святым, чтобы во Свете узреть Свет. Лишь после того, как Христос откроется душе и дарует ей новую жизнь в полноте благодати, в преображенном ею духе или сознании, необходимо воспитать в себе привыкание к новому духовному образу жизни, где начинается Царство, и сила, и слава Святого Духа! Это и есть созерцание... На этом пока все, отец Симон. Спасибо, что навещаешь меня. Помоги нам всем, Пресвятая Богородица, Дева Мария!
Я с благодарностью поцеловал руку старца, попросил его молитв и вышел. На ветвях кленов сверкали брызги прошедшего дождя. Дышалось легко и молодо, как в далекой юности.
Много я искал по всей земле мудрых людей, но чаще всего находил лишь кичливых себялюбцев, кичащихся своей земной мудростью, себялюбивой и ядовитой. А тот истинно мудрый, кого Ты открыл мне, Господи, совсем не стремился прослыть мудрым. Он стремился быть смиренным и в смирении своем превосходил мудростью других сынов человеческих. Припал я к стопам его, прося разрешения подобрать крохи с его духовной трапезы, но мудрец поднял меня и поставил лицом к восходящему солнцу истины в душе моей - Христу и заповедал в Нем обрести не жалкие крохи земного мудрования, но всецело стяжать Дух мудрости, ибо Сын Божий и есть Небесная Премудрость. И возлюбило сердце мое свет умных очей моих - Сладчайшего Иисуса, и в любви своей забыло о том, чего искал я прежде. Поистине, сердце мое нашло истинную любовь, источающую сияние Божественной мудрости всем, кто решится приблизиться к ней. Ты, Боже, вдохни в душу мою эту святую решимость, и ныне жаждет она не только приблизиться к Твоей светоносной любви, но всецело стать ею в духоносной мудрости священного Богопознания!
НОВАЯ ФИВАИДА
Если обратиться за советом к сынам человеческим, горделивым и надменным, то в советах их находишь превозношение силой своей: одни похваляются силой тела, иные - силой ума, другие - силой земного познания. И тщетно искать в их похвалах силой своей опору для души, стремящейся к истине: сгинули безследно сильные телом, обезумели похвалявшиеся силой ума и уничтожили сами себя превозносящие знание. А что же остается и процветает из рода в род? Истинно то, что не подавляет других и не превозносится силой своей: немощное побеждает силу сильных и слабое процветает над прахом могучих, ибо оно немощно от Бога и слабо от повеления Его. Но немощно и слабо оно лишь в глазах человеческих, а в Премудрости Божией наполнено безпредельной силой Его, неведомой сердцам человеческим, потому что сильнее не только земли сей, но и всей вселенной и ничему не дано сокрушить Божие немощное и слабое. Дай же мне, Христе, пребывать всегда в немощи моей, чтобы укрепиться благодатной силою Твоею, и оставаться в слабости моей, дабы превозмочь все земное в таинстве несокрушимого созерцания всеобъемлющего и всесильного Святого Духа Твоего!
В келье меня ожидали гости: паломник из Петербурга Даниил, высокий худощавый парень за тридцать лет, с двенадцатилетним сыном Андреем, которые пришли к нам из Русского монастыря. Даниил работал в Питере директором завода. Руководителем он стал совсем недавно. Попав в сложную ситуацию, этот человек приехал помолиться на Афон. За разговорами с ним о молитве и о жизни подошло время вечерни, и пришедшие остались у нас на службе. Ночная литургия незаметно и быстро сблизила нас и гость попросил разрешения навещать наше братство на Евфимиевской келье. Запомнился его рассказ о себе: учился, студентом женился, служил, работал дальнобойщиком. Затем завод. Стал директором. Понял: без Бога ни до порога. Потому и приехал на Афон. Несмотря на краткость и сухость сказанного, душа его располагала к себе. Однако наша афонская жизнь вновь изменила свое направление. Меня с иеромонахом Агафодором вызвал в монастырь духовник отец Меркурий:
- Понимаешь, отец Симон, у нас возникли серьезные проблемы! Наш метох Новая Фиваида оказался брошенным. Отец Херувим теперь живет у болгар и воюет с нашим монастырем. С кельей преподобного Евфимия мы сами управимся, а до Фиваиды руки не доходят. У меня к вам просьба: переезжайте на Новую Фиваиду и заселяйтесь там!
- Батюшка, мне приходилось бывать в этом скиту - полная разруха! Мы никогда не сможем восстановить все, что там есть, - озадаченный новостью, высказал я свои соображения.
- А там не нужно все восстанавливать! Просто поддерживайте что есть, и этого достаточно. Средств у монастыря сейчас маловато, поэтому обходитесь своими силами. Людей у вас хватает. Так что, с Богом, отец Симон!
В голосе духовника звучало одно - от нас требуется безоговорочное послушание. Взглянув на мое озабоченное лицо, он поспешил добавить:
- Не унывай! Новая Фиваида когда-то была основана как лечебница для престарелых монахов. Хотя я там не был, но, говорят, воздух хороший! Повсюду сосны, - утешил меня отец Меркурий.
- Благословите, отче! Только как мы туда доберемся? Насколько я знаю, к метоху даже дороги нет...
- А мы вам дадим наш монастырский катер! Вот на нем и доплывете...
Удрученный иеромонах Агафодор понурил голову. Мы попрощались с духовником и вышли на залитый солнцем двор монастыря. Монахи уже прослышали о нашем переселении и сочувственно посматривали на нас:
- Что, отец Симон, снова будешь сады высаживать? Там у вас земли - целые гектары! - шутили обступившие нас знакомые монахи. - Мы теперь к вам будем в гости ездить!
Но нам с отцом Агафодором было не до шуток. Нас обуревали сомнения: что делать братству на огромной разрушенной Фиваиде - без денег, без продуктов, без стройматериалов, без лодки? И как мы затащим с пристани на гору монаха Симеона и все вещи? Когда мы сообщили эту новость братьям, повисло молчание, которое прервал послушник Александр:
- Батюшка, мы Фиваиду не потянем! Мы же ничего не имеем, кроме машины. А там даже дороги нет...
Не унывал только монах Симеон:
- Вот что, сын, слушай мой совет! Монастырь - это начальство, а раз начальство приказывает переезжать, значит нужно переезжать. И раздумывать нечего! В таких делах нужно уметь через себя перешагнуть и идти дальше...
Отец Агафодор поддержал этот совет, преодолев свое уныние.
- Батюшка, как-нибудь устроимся, не переживайте! Благословите начать собираться.
Во время сборов ко мне подошел Санча:
- Отец Симон, благословите в Россию съездить!
- Саша, подожди немного. Устроимся на Фиваиде и можешь хоть на все лето ехать! - попросил я как можно мягче своего верного Санчу.
- Батюшка, в груди как будто все горит, не могу! Отпустите...
- Санча, пусть сначала перегорит, и тогда через месяц спокойно поезжай в Россию, тебя же никто не держит!
Попытка уговорить послушника оказалась безрезультатной:
- Нет, нет, отец Симон! Когда перегорит, тогда уже неинтересно ехать! - стоял на своем Александр.
- Ну, как хочешь...
Обида обожгла мое сердце. Возник и ропот. «Вот тебе и безстрастие... Попробуй его стяжать!» Подступили помыслы обиды на монастырь. «Нужно будет съездить к отцу Херувиму на исповедь», - решил я.
Итак, иеромонах Агафодор, послушник Илья и монах Симеон, сидевший рядом со мной на корме, вскоре плыли на неспешно тарахтящем монастырском катере к теряющейся вдали в темнозеленых соснах полуразрушенной Новой Фиваиде. Вид причала с развалинами построек выглядел душераздирающе. Заросшая кактусами тропинка вела высоко вверх, где на фоне летящих облаков стояли остатки стен какого-то строения. До самого вечера, с долгими остановками на отдых, мы с отцом поднимались к трехэтажному корпусу Фиваиды с двумя главами церквей на крыше. Тропе, казалось, не будет конца.
Огромное здание с ржавыми от времени куполами, с облупившейся штукатуркой, с обвалившимися балконами, с провалами окон без стекол, выглядело печально. Радовали глаз лишь цветущие белые лилии, густо разросшиеся по обширному двору, и мохнатые зеленые побеги греческого «чая» - розмарина. Спасибо братству отца Херувима, что они немного привели в порядок некоторые кельи вставили кое-где в окна стекла. Они восстановили, как могли, храм святых апостолов Петра и Павла на первом этаже. Остальные церкви, находящиеся в здании, - Пресвятой Троицы, преподобного Тихона Калужского и Преображения Господня находились в полном запустении. Во многих кельях не было дверей, по коридорам гуляли сквозняки.
- М-да, видик еще тот... - промолвил послушник Илья. - Благословите мне, батюшка, келью подыскать!
Мы разбрелись по кельям, присматривая себе менее разрушенные помещения. Для отца Симеона я нашел неплохую келью на третьем этаже, так как оттуда был выход по галерее в сад и в обвалившийся туалет. Моя комната находилась рядом с комнатой отца. Иеромонах расположился с другой стороны. Кухня выглядела устрашающе: в потолке зияла огромная дыра, откуда сыпалась пыль и труха.
- В общем, гора мусора - вот и все, что осталось от Фиваиды! - заключил печально мой друг. - Но жить можно, правда, отец Симеон?
- И это хорошо, и это хорошо... - откликнулся тот, любуясь широким морским заливом с конусом Афона вдали, пронзающем облака. Старику, как ни странно, понравилось это место. - Жить можно...
- Действительно, отсюда самый замечательный вид на вершину и полное безлюдье...В общем, есть свои плюсы! - подвел я итоги осмотра. - А минусы в том, что с пристани все продукты придется носить на себе. К тому же у нас нет никакой мало-мальски подходящей лодки, кроме той резиновой, которая осталась на чердаке Ка- рульской каливы. И та - озерная, по морю на ней не поплывешь...
- Батюшка, пойдет и резиновая! Поставим недорогой моторчик и будем плавать на ней до полицейского домика. А оттуда на машине в Уранополис! - обнадежил меня иеромонах.
Шаг за шагом и метр за метром мы расчищали помещения, убирали мусор и налаживали быт. Начали служить литургии и на душе стало спокойнее. Оставалось еще съездить на исповедь к маленькому старцу с большой душой - отцу Херувиму в Зограф- скую келью святого апостола Иоанна Богослова. Батюшка принял меня печальный:
- Гонения, отец Симон, гонения! У тебя скорби, а у нас самые настоящие напасти от Патриарха Константинопольского, к которому присоединился и Кинот Афона. Это еще цветочки, а ягодки будут впереди. Гонят меня со Святой Горы! Но я не унываю. Что же, возможно, вернусь на свой Кавказ. Там хорошо...
Он горестно вздохнул.
- Вот, смотри, отец Симон, пишу «Обращение»!
Я взглянул на стол. Там лежал лист бумаги, где было напечатано следующее: «Открытое обращение. Дорогие архипастыри и пастыри Русской Православной Церкви! Обращаюсь к вам я, убогий монах Херувим (Борисов). Враги нашего спасения, враги Божии, решительно перешли в наступление и готовят унию, и решительными действиями хотят направить Православную Церковь на путь погибели, путь унии. Я обращаюсь ныне к вам решительно, господие мои, митрополиты, архиепископы и епископы РПЦ, пришел час, когда уже нельзя молчать, а надо твердо заявить свое НЕТ: НЕТ - экуменизму! НЕТ- унии! НЕТ- папизму! НЕТ- католицизму! НЕТ- глобализму! НЕТ- сергианству! НЕТ- обновленчеству и новообновленчеству!»
Прочитав часть его статьи я задумался. По существу старец был прав, но что-то во всей этой борьбе напоминало лихую кавалерийскую атаку.
- Отец Херувим, я тоже против унии, против ИНН и печать ни за что принимать не буду, как благословил отец Кирилл. Но у меня своих грехов по горло и не имею такого дара, как у тебя, бороться со всем этим. Хочу в покаянии жизнь прожить, а в нем и без того борьбы за спасение души хоть отбавляй!
- Тогда, отче, помолись обо мне! Скорблю я о православном народе: каждый лишь за себя одного, прямо кошмар какой-то... Какие ты мне места посоветуешь в Абхазии? Я помню твой рассказ о каких-то непроходимых ущельях возле Псху. Объясни подробнее, где это находится?
Похоже, мой друг вновь непреклонно устремился мыслями в дебри Кавказских гор. Как мог, я объяснил духовнику, каким образом добраться до этих мест и что они собой представляют.
- Вот-вот, такие ущелья для нас - то что нужно! Мне рассказывали, что монашеский устав у вас хороший - всю седмицу пост! Я тоже хотел ввести в братстве такое правило, но есть немощные братья, пришлось отказаться... Если хочешь, поедем на Кавказ вместе! - внезапно предложил старец, глядя на меня добрыми детскими глазами.
- Куда мне со своим старичком, отец Херувим? Мне нужно за ним присматривать...
- Да, да, да... - рассеянно ответил маленький герой больших политических битв, думая о чем-то своем. - Молись о нас, отче!
Наши пути разошлись окончательно. Я вернулся в Фиваиду. Время от времени, когда море не штормило, приходилось плавать на утлой резиновой лодочке за продуктами, оставляя ее на полицейском причале на границе Афона. Затем машиной подвозили коробки, перегружали их в нашу лодку и плыли домой, почти черпая бортами воду. Но поднимать груз наверх по крутой тропе становилось все труднее.
- Нам бы тракторок маленький, отец Симон! - говорил Агафодор, идя позади с тяжеленным рюкзаком и обливаясь потом.
- Где же мы его возьмем, отче? - задыхаясь, отвечал я. - Даже попросить не у кого...
Начал унывать послушник Илья, которому увеличение производства ладана казалось излишним, и он стал жаловаться на здоровье. Еще на Каруле я пробовал встать рядом с иеромонахом для приготовления ладанной смеси, но легкие, ухватив насыщенный тальком и концентрированным ароматом масел воздух, ответили сильным кашлем. Не помогали даже маски. Теперь эти симптомы появились у Ильи, держался лишь отец Агафодор.
Вновь приехал в гости отец Пимен и с ним веселый покладистый генерал с типичным русским лицом и привлекательной улыбкой. От моего друга я узнал, что сестры хорошо прижились на подворье и через них появилась возможность попасть к отцу Кириллу. Я постарался запомнить эту новость. Генерал, сочувствуя нашей бедности, выделил деньги на стройматериалы и на мастеров, чтобы перебрать протекающую крышу и сделать заново балконы. Работа с греческими мастерами закипела. Но, к сожалению, нанятая нами бригада из трех человек работала в спешке и спустя рукава. Поэтому работы пришлось приостановить, когда они перекрыли крышу черепицей и устанавливали балконы. Качество их работ вызывало огорчение у всех нас.
Отец Агафодор вызвал из Харькова своего родственника Виктора, умелого и расторопного парня, умельца на все руки. На лето из Лавры приехали два семинариста и ремонт продолжился: Новая Фиваида постепенно стала принимать современный облик. Я снова увлекся садом. Вместе с иеромонахом мы посадили лимоны, мандарины, хурму, яблони и абрикосы. Виктор с помощниками провели от источника новые шланги на кухню и для полива сада. Возле храма святых апостолов Петра и Павла я высадил несколько десятков кустов бархатных роз и четыре пальмы, а также мимозы и олеандры.
Наконец срочные работы закончились. Крыша сияла новой черепицей, а новые балконы, преобразив вид корпуса, протянулись вдоль второго и третьего этажа. В один из воскресных дней отец Агафодор, двое семинаристов и я вышли к моей пещере. С собой я нес пластиковый бак для хранения продуктов, железные клинья, молоток и капроновую веревку. Ребята несли продукты и воду.
Теперь к подъему по скалам я приготовился как следует: вбил в трещины отвесной стены железные клинья, на которых закрепил альпинистскую веревку, и мы полезли вверх на головокружительную высоту. Я лез первым, за мной - бледный иеромонах, следом полз семинарист, зеленый от ужаса. Второй семинарист остался внизу у рюкзаков. Затем мы начали поднимать груз. На всю высоту нашей веревки не хватило, пришлось поднимать рюкзаки по этапам. На одном из крюков бак для продуктов выскользнул из рюкзака семинариста и, громыхая, улетел далеко вниз. Пришлось начать подъем сначала.
После восторженного осмотра пещеры и ее сталактитов мои помощники благополучно спустились и ушли вниз, торопясь на Фиваиду, где требовалась их помощь. Я расчистил как следует место под палатку, восстановил рухнувшую каменную стену, защищавшую от ветра и укрыл в расщелине бак с продуктами. Мне было интересно исследовать скалы до самого верха, вплоть до Панагии, куда я поднялся, чувствуя себя первооткрывателем. Других пещер на всем крутом подъеме, представлявшем из себя почти вертикальную стену, не обнаружилось, но зато удалось всласть помолиться, укрывшись за камнем возле Панагии, где стояли мулы и внутри кто-то устраивался на ночлег.
Утром неожиданное происшествие смутило меня: я услышал внизу, под обрывами, голоса двух людей. Кто-то из русских рассказывал паломнику:
- Здесь находятся пещеры серба Пахомия. Вот эта и эта - у него были предназначены для братий, а сам он поднимался наверх и молился в другой пещере, побольше этих.
- А подняться туда можно? - спрашивал чей-то глухой голос. - Давай залезем!
Я притаился, не дыша, и слушал, чем закончится беседа внизу.
- Вообще-то подняться можно. Я поднимался, а вам не советую, опасно...
Похоже, один голос принадлежал знакомому иноку, бывшему охотнику из Сибири. Он приходил ко мне на исповедь на Карулю. Второй человек, по-видимому, был крупной комплекции и в его голосе звучало сомнение:
- Да уж, круча та еще... И как этот серб на нее забирался? Может, поищем другой вариант?
Судя по звуку шагов, они ходили прямо под скалами
«Боже, почему я не снял веревку с крюка? - переживал я. - Вдруг увидят и полезут? Опять начинается одно и то же: стоит отыскать уединенное место, как оказывается, о нем тоже кто-то знает... Нужно опять искать запасное убежище!»
Но голоса смолкли, и я вновь остался один. Безбрежные морские горизонты с островами, тонущими в закатном золоте, усиливали молитвенное настроение. А когда на необъятном небосклоне вспыхивали летние созвездия, то пещера казалась центром вселенной. Сон исчезал совершенно, оставляя место молитве - неторопливой, покаянной, исполненной мира, покоя и тонкой неземной благодати. Сердце славило Христа, в умилении и благоговении переживая Его святое присутствие. Как будто оно само училось познавать и постигать, без доводов разума, животворящий смысл каждого слова Иисусовой молитвы, принимая в свои необъятные глубины в тихости милующего Бога, объемлющего всю душу Духом любви.
Временами словесная молитва растворялась в безпредельности благодати, тихо струящейся в просторах оживающего сознания, которое становилось не выразимой никакими словами благоговейной молитвой. В ней я не слышал даже своего дыхания и не чувствовал своего тела. Иногда внутри словно вспыхивало сильное пламя, в котором, казалось, сгорают все мысленные и телесные грехи. Тогда вновь возобновлялась покаянная молитва, возвращая меня на землю Афона, в скалы, в маленькую палатку, вокруг которой величаво текла афонская ночь.
Помня о том, что в молитве нельзя принимать никаких образов и мечтаний, я старался удерживать ум в покаянной молитве, но периодически он входил в «тонкий хлад» пресветлого сияния, неведомо откуда возникающего и в крайней тихости и безмолвии вновь исчезающего во мне самом. «Господи, если Ты открываешь душе такое чудо, как оно может быть связано со смертью? Невозможно всему этому когда-то закончиться и после этого умереть, это просто невозможно...
Возникающее во мне изумление не было молитвой из слов, но душа, переживая, осознавала все это, не требуя помыслов.
- Этот свет Твой, которого нет на земле, не может пребывать среди мертвых, а обитает лишь в стране живых, которые победили смерть! Поэтому нет никакой смерти для души, Боже, как это радостно! Нет и не будет никогда смерти, как это удивительно! Если даже от таких крох благодати и милости Твоей приходит такая неземная неописуемая радость ко мне, грешному и невежественному, что же тогда постигают святые Твои, Христе мой?»
В молитве, ставшей чрезвычайно тонкой и словно безбрежной, возникло ощущение, что мой дух лишился всех границ и достигает звезд, что он подобен безграничному пространству, в которое ум полностью погрузился и уже не хотел выходить. Все люди ясно увиделись как святые, словно все они вместе пребывают во Святом Духе. Вновь и вновь я пытался вернуться в это удивительное переживание и остаться в нем как можно дольше. Но оно тихо закончилось и уже не возвращалось.
Напоследок, еще раз прибрав пещеру для постоянного пребывания, и оставив в ней часть круп на следующее посещение, я, чрезвычайно обрадованный своими успехами, спустился вниз, уверенный, что она станет для меня единственным и последним приютом в жизни. Скит хорошел на глазах: монастырь выделил нам двух рабочих и под присмотром хлопотливого Виктора, который оказался хорошим товарищем, дела шли прекрасно.
Снова приехал из Питера наш близкий знакомый Даниил. Он привез с собой паломника Геннадия, голубоглазого крепыша с чисто русским лицом, родом из Пскова, бывшего моряка. Он всем пришелся по душе - тактичный, скромный и открытый. Когда он уезжал, на прощанье я сказал ему:
- Геннадий, ты когда-нибудь оставайся здесь навсегда! Зачем уезжаешь?
- Хорошо, батюшка! - улыбнулся он. - Может и останусь...
А у нас троих снова возникла проблема с визами. Монастырь ничем помочь не смог. Но, благодаря хлопотам духовника из монастыря «Сигмата» под Фивами, к нам на помощь пришел хороший адвокат в Афинах, который, после ряда проволочек в министерстве, сумел продлить нам визы на год. Распорядок на Фиваиде остался тот же: седмицу мы держали пост и молились по четкам, совершая каждую ночь всенощное бдение до трех - четырех часов утра, а по воскресеньям и праздникам служили литургии. Зори вставали и опадали, становясь закатами: солнце поднималось за вершиной Афона, воздвигая в небе солнечные столбы, и опускалось за Олимпом, отражаясь в море иконописной киноварью величавого заката. На Новой Фиваиде началась своя размеренная молитвенная жизнь.
* * *
Не хочу говорить ни о чем!
Разве только еще - о цветах,
И о небе еще - голубом,
И о белых на нем облаках.
И немного еще, лишь чуть-чуть,