- - -
Я обратил внимание на то, что даты гибели солдат в документах были разными. А гибель сержанта Андрея Ерченко была обозначена аж концом июля. Я начал было уже сетовать на вечную канцелярскую неисправность...
– Младший сержант Ерченко Андрей погиб действительно двадцать третьего июля. Это не ошибка, – вспоминал Дорогин. – Когда моя бронегруппа дошла до той злосчастной промоины, где, застряв, не могла пройти в ущелье, мы начали встречать наших отходящих ребят, часть из них были легкораненые. Это были ребята из третьей и четвертой групп Саши Кистеня и Сергея Тарана. Среди них был и Ерченко – командир отделения. Его я увидел первым. Он вел раненого Бийныка. На мой вопрос – как там? – он показал мне свой автомат – газовая трубка была пробита. А погиб он позже при отходе из проклятой Карреры. Есть такое гиблое место в пятнадцати километрах к северу от Маравар. Минометная мина разорвалась рядом. Мадиев был в моей бронегруппе при формировании батальона. Их было три таджика в моей группе: Мадиев, Чутанов и механик-водитель Мирзоев. Чутанов, Мирзоев – живые ребята, плохое знание русского языка у них компенсировалось огромным трудолюбием, исполнительностью. Самые лучшие воспоминания о Мирзоеве. Он один вернулся на родину из троих... Подрывался на своей машине, но уцелел Может быть, по таким людям можно судить в целом и о народе. Я полюбил с тех пор таджиков за их искренность и трудолюбие.
Мадиев был несколько иного склада. Он очень слабо знал русский язык, не справлялся с обязанностями наводчика, и по моей просьбе его перевели в группу разведчиком-огнеметчиком. Он был ранен в живот, его привезли на той машине, которая прошла в ущелье. В одном отделении десанта лежал уже остывший Чутанов, в другом раненный Мадиев. Был еще в сознании. Он умер в госпитале через десять дней. Начинал было уже ходить, но наступил сепсис – так сказали.
Мадиев погиб, не сделав ни единого выстрела. Помню, как в Термез приезжал его отец с кучей даров нам, командирам, чтобы сына отпустили домой, на побывку. Я и Игорь Семенов, не сговариваясь, вышли из канцелярии, оставив там Сашу Кистеня краснеть перед его отцом и его дарами. Мы не привыкли к такому...
Тогда мы многих солдат отпускали домой. Вот и отец Мадиева просил отпустить сына. Но такой возможности уже не было, мы скоро должны были уезжать. Причем отец уверял, что сын догонит роту в Афганистане...
Цебрук с Кистенем доказывали, что это невозможно. Как так они могут отпустить солдата, чтобы он потом их догонял. Поговорили как-то даже жестко и расстались не по-доброму.
Когда же Мадиев умер от ран, Юрию Филипповичу предстояло везти гроб на родину. С трудом он добрался до Душанбе. До Куляба было еще двести километров. Оттуда приехал прапорщик из военкомата. Филиппович отправил с ним гроб, а сам поехал другой машиной. Тот же прапорщик привез гроб в Куляб раньше, сгрузил гроб во дворе, ничего не сказавши родным, и уехал...
Назревала какая-то гроза. Обыкновенные факты вдруг приобретали значение зловещее. С командирами расстались не по-доброму. Мало того, что сын погиб, так еще привезли гроб, бросили, ничего не сказав...
– Горько вспоминать, – рассказывал потом мне Филиппович. – Когда я пошел к ним на следующий день, думал, что зарежут. Я, как и полагается, выступил на похоронах. После похорон пригласили в дом. Собрались мужчины. И вот старший говорит: «Ты хорошо сказал на похоронах, а теперь скажи, как было на самом деле...» А что я мог им сказать?.. Думал, зарежут...
В каком невыгодном положении ни оказались десантники, вошедшие в ущелье, как ни старались мятежники напасть на них внезапно, быстро уничтожить боевые группы им все-таки не удалось. Видно, не так просто убить человека, жаждущего жить, даже если он застигнут врасплох.
Позже Игорь Семенов подсчитает, что из всех павших в этом бою семнадцать человек погибнут не от пуль, а взорвут себя сами от безысходности положения, в котором оказались.
Взорвет себя окруженный мятежниками лейтенант Кузнецов, Коля, Кузнечик... Ему будет присвоено посмертно звание Героя Советского Союза. Рядом с ним, на его глазах будет ранен Игорь Бахмутов. Коля оттащит его за какую-то скалу, вернется на прежнюю позицию и, видимо, оставшись без патронов, подорвет себя гранатой.
В полном составе подорвет себя и отделение сержанта Юры Гавраша. Подвиг этот станет позже предметом постоянного обсуждения среди солдат и офицеров. Словно веря и не веря тому, что так может быть, они пересказывали его снова и снова, выискивая такие подробности, которые позволили бы поверить в происшедшее. Для меня же и до сих пор остается тайной, психологической загадкой – как семь человек в какие-то, может быть, секунды могут договориться об одновременной добровольной гибели... Люди ведь умирают, так же как и рождаются, в одиночку. И иной порядок противоречит их природе.
С этой тайной не справится наше бедное сознание. И тогда для удобства понимания придумают самое простое и, как думается, самое неверное объяснение происшедшего. Видимо, для того, чтобы не мучила душу тайна этой драмы. Я найду такое объяснение в машинописной рукописи, подготовленной политотделом, для распространения среди солдат и офицеров боевого опыта и воспитания патриотизма.
Если даже само описание случившегося в этой рукописи относительно верно, все равно оно было далеким от той правды, которой были исполнены солдаты. Ведь суть свершенного человеком подвига состоит не только и не столько в том, что и как происходило, в какой последовательности, сколько в том, какая душевная драма при этом разыгралась. Но этой-то драмы, то есть существа подвига, его тайны, в этой бедной методичке я и не находил: «Во время ведения разведывательно-поисковых действий в Мараварском ущелье провинции Кунар 23 апреля 1985 года группа лейтенанта Кузнецова Н.А. была отрезана. Отделение, которым командовал младший сержант Гавраш Юрий Чеславович, прикрывало отход своих боевых товарищей. Окруженные мятежниками, разведчики отстреливались до последнего патрона, а когда в дувал ворвались мятежники, воины подорвались миной ОЗМ-72.
Смертью храбрых пали:
младший сержант Гавраш Юрий Чеславович
рядовой Музыка Василий Николаевич
ефрейтор Вакулюк Александр Сергеевич
рядовой Мустафин Наиль Маратович
рядовой Бойчук Владимир Васильевич
ефрейтор Марченко Вячеслав Валентинович
младший сержант Кухарчук Василий Федорович
Во время боя разведчиками отделения младшего сержанта Гавраша было уничтожено более тридцати мятежников. Когда подоспели товарищи, на стене дувала была выцарапана надпись: «Передайте на Родину: погибаем как герои».
Делалось, кажется, все возможное для того, чтобы из действительного подвига сделать такую схему, далекую от действительного события, в которую бы никто не поверил. В самом деле, ведь и в этой надписи, якобы найденной потом на дувале, чувствуется спокойная, кабинетная рука, а не дрожащая рука человека, которому через минуту предстоит умереть. Такие слова о собственном героизме нормальными людьми, тем более в состоянии наибольшей ясности, напряжения всех телесных и духовных сил не произносятся... Не знаю, какие слова могли быть произнесены в такой момент, но в эти не верилось.
Говорили, что о подвиге солдат отделения сержанта Гавраша стало известно из неких агентурных данных, то есть от кого-то из мятежников, побывавших в том бою. Допускаю, что кто-то из мятежников мог позже рассказать о подробностях гибели наших солдат, но мало верится в то, что он прочитал и запомнил надпись на чужом для него языке... И если стоит чему удивляться, то только тому, что как люди ни старались подменить подвиг тем, что им не является, как ни придумывали нелепицы вместо него, все-таки, несмотря ни на что, рождались и рождаются люди, способные на подвиг...
Через два года на месте гибели десантников побывает капитан Андрей Колесников. Будет найден разбитый, проржавевший автомат. Никакой надписи он там не найдет...
Андрей Дорогин так вспоминает о том подвиге: «Разговор о том, что отделение Гавраша в полном составе погибло от собственной мины, был. Я этих ребят не видел павшими, как не видел и надписи на дувале, про которую тоже говорили. Быть может, надпись была несколько другой, сейчас не помню, но слово «Родина» и «погибаем», судя по тем разговорам, которые ходили, там были.
От какой мины погибли? Мина – ОЗМ-72, выпрыгивающая из грунта. Перед выходом в Сангам было отдано распоряжение приготовить эти мины в качестве гранат. Делалось это очень просто – отстреливался стакан, в котором находятся боевой заряд и начинка из «роликов»-осколков. Вкручивался обычный детонатор, и граната большой мощности готова. Использоваться она должна была при штурме дувалов. Ее перебрасывали через стенку, и там она взрывалась. На поле, на открытом месте ее не применить – она весила порядка четырех килограммов. Наверное, этот шаг, на который пошли ребята, был сознательный. Хотя сейчас, прокручивая все в памяти, кажется, что можно было еще им держаться. Но... первый бой, противник – настоящий, стресс, гибель друзей – все это могло привести к тому, что ребята быстро расстреляли свои боеприпасы и остались с голыми руками. Возможно, это их не групповое решение. Возможно, решились не все, может кто-то один, но... Мина ведь была большого радиуса поражения…»
Кто расскажет теперь об их подвиге... Остается прокрутить, как ленту кинохроники, воспоминания оставшихся в живых. Может быть, в них отыщутся те подробности, которые позволят поверить в происходившее.
Юрий Филиппович рассказывал мне в Марьиной Горке: «Двадцатого апреля 1985 года была получена задача на Маравары. По плану комбата первая рота должна была прочесывать кишлаки в ущелье, а две остальные на горах слева и справа прикрывать нас. Переправу начали в десять вечера и закончили к часу ночи. Часа в три были в кишлаке Маравары, а в четыре начали прочесывать кишлаки. Прочесав первых два дома и не обнаружив там никого, Коля Цебрук разбил нас на две группы. Меня с Кистенем и Тараном пустил по краю кишлака, а сам с двумя группами пошел в кишлак. Вместе с ротным был сержант Кульнис, командир отделения управления. Хороший, исполнительный сержант. Первая группа во главе с Кузнецовым и вторая группа во главе с Котенко. И были братья двоюродные, как мы считали, Витя Тарасов и Туркин. В пять тридцать утра завязался бой, и ротный подал команду отходить группам Кузнецова и Котенко, а нам – Кистеню и Тарану – прикрывать их отход.
Расстреливали нас, как зайцев в тире. Рота на боевых выходах до этого не была. Боевого опыта и слаженности не имела. Командиры все «зеленые». При команде «Отходим!» все стали отходить хаотично. Сержант Матох погиб, прикрывая Цебрука. Мы отсекали ротного от духов огнем, но он был убит пулей в шею. Первая группа централизованно отходила. Кузнечик тащил раненого Игоря Бахмутова. Потом побежал за другими ранеными и там был окружен, где и подорвался на гранате. Отделение сержанта Гавраша отстреливалось за дувалом, а потом подорвали сами себя. Мы с Кистенем как могли отсекали духов от ребят, а они шли в полный рост. Как потом говорили, это были «черные аисты». Но нас тоже начали обходить, и мы были вынуждены отойти, когда поняли, что если не отойдем, то и ребят не спасем и сами поляжем. При отходе нашей группы погиб Володя Некрасов – пулеметчик. В это время прорвалась одна боевая машина с Семеновым, и только благодаря ей мы смогли выйти.
Группа Кузнечика, пройдя Сангам и Даридам, вышла даже к следующему кишлаку – Чинауц. Цебрук по рации Кузнечику говорил, чтобы не увлекались, но те в начале кишлака увидели двух духов, об этом Кузнечик доложил ротному, и погнались за ними. А это была приманка. Ведь там нас уже ждали...
У Кистеня в группе были сержант Белозеров, рядовой Иванов. Отходили парами. Последними остались мы с Кистенем прикрывать отход группы, которая находилась в доме, а потом под большой шелковицей. Сначала я туда выскочил, думал прикрыть ребят из группы Кузнечика. Там место хорошее было – и на взгорочке, и вроде бы за камнями, – но до него от шелковицы было метров пятьдесят. Только я выскочил из-за нее, как меня обстреляли очень кучно; пришлось спрятаться. А тут подтянулась вся группа. Потом нас еще обстреляли из миномета. В общем, благодаря Семенову, выжили.
А утром двадцать второго вышел Туркин. Бахмутов, раненый очень тяжело, с перебитой челюстью, рукой и ногой выполз на переправу к двум ночи. Благодаря тренированному сердцу остался жить.
Двадцать второго с утра нас хотели послать обратно за ребятами, но решили, что с нас хватит, послали на гору прикрывать других, пока они будут доставать ребят. Утром двадцать третьего спустились с горы в кишлак Даридам, где нас построил начальник штаба армии, руководивший операцией. Ведь о нашем неудачном бое стало известно в Москве. Привлекали на помощь много техники и людей, чтобы нас вытащить. Прогремели мы на весь Афган. Вывод был такой: людей, не имеющих боевого опыта, без командиров, которые уже воевали, необстрелянных солдат и офицеров кинули в бой. Конечно, можно было всего этого избежать. Потом, со временем, это стали понимать, и потерь таких уже не было.
Первого мая в Кабуле, в госпитале, умер рядовой Мадиев. Был он из Куляба. Меня послали в командировку сопровождать его тело.
А потом наша рота была лучшей в батальоне. По крайней мере опыта было много. И где-то в июле, двадцать пято-го или двадцать четвертого, в Карере погиб младший сержант Ерченко, последний старый командир отделения, который принимал участие в Мараварском выходе. Больше людей срочной службы, помнивших Маравары, у нас не оставалось...
За долгие годы, прошедшие после этой трагедии, многие солдаты и офицеры, узнав о том, что я собираю Мараварскую роту, выходили на меня – писали, приезжали ко мне в Москву, рассказывали о том, что знали и о чем еще помнили. Их объединяло потрясение этой трагедией, надежда на то, что люди наконец-то о ней узнают, и еще – некая тайна, загадка гибели роты, которая угадывалась в этой трагедии, пожалуй, всеми ее участниками.
Рядовой Анатолий Пашин писал мне: «Кто-то еще помнит о ребятах нашей роты... Я думал, что все про них уже давно забыли...
Двадцать первого апреля на этом выходе я не был. Лейтенант Котенко оставил меня в роте, так как у меня сильно болел желудок, а если попросту, то был ужаснейший понос.
Выход планировался тренировочный, учебный, но все готовились тщательно, как-никак предстоял первый выход. Точно не помню время, по-моему, в час ночи стали собираться. У всех было отличное настроение, все улыбались, только мы с Бароном, так мы звали Нагибауэра, были невеселы.
Сборы были непривычно шумные, был такой беспорядок в палатке, что черт ногу сломит. Впоследствии такого никогда не было. Все были очень возбуждены. Витя Тарасов, наш заместитель командира взвода, тоже много шутил и постоянно поторапливал нас. Он был любимчиком взвода, на него никогда не обижались. Такого «замка»...сержанта, замкомандира я больше нигде и никогда не встречу.
Потом все вышли на плац, на построение. На пароме переправившись через реку Кунар, двинулись в сторону Маравар. Идти предстояло немного – километра четыре, не более...
Когда ребята ушли, мы прибрались в палатке и легли спать. Но где-то около семи утра нас разбудил лейтенант Семенов и сказал, что первую роту зажали в ущелье. Одевайтесь, получайте оружие и – вперед, на выручку. Мы быстро собрались на плацу. Собрали в батальоне всех, кого могли, и побежали в сторону Маравар. Мы все психовали, что автовзвод и повара, которые были с нами, не могут бежать так, как мы. По радиостанции передали, что в третьем взводе есть убитые и раненые. У меня екнуло в сердце. Сразу подумал: не дай Бог, Вовка Некрасов, мой друг и земляк из Перми. Как потом узнал, так оно и было. Вовка ведь один погиб в третьем взводе. Пробежали Маравары и где-то через километр увидели Игоря Куриленко и Саню Примакина с Лебедевым. Они были ранены, но легко, и шли нам навстречу. Я подбежал к Игорю, не успел еще ни о чем спросить, как он сказал: «Толян, Вовка Некрасов». Я побежал далее со всех сил, через двести метров увидел, как несли на плащ-палатке Вовку. Я взял один конец палатки, посмотрел на него. Пуля прошла в сердце, было видно отверстие с двухкопеечную монету. Я не мог ни говорить, ни стоять – я не верил, что Вовки нет. Мы положили его в десантное отделение единственной боевой машины. Туда ведь не смогла проехать более ни одна машина. И только механик Воронов смог проехать через эти валуны.
Мы пробежали еще метров восемьсот и заняли позицию. Обстановку никто не знал – где кто находится, никто не представлял. Мы ждали, когда к нам выйдут ребята.
Лежали так около двух часов. За это время вышли многие. Все, кроме первого и второго взводов. Мы не знали еще, что уже три часа как их нет в живых.
Потом увидели первых душманов. Ничего и никого не боясь, они шли на нас. Мы открыли огонь, но духи быстро стали нас обходить справа. Лейтенант Семенов вовремя заметил это и дал команду отступать. Вот здесь я впервые понял, что по нам стреляют. Причем очень часто и точно. Пули свистели то у головы, то у ног. Мы вовремя отошли в кишлак Маравары. Началось долгое ожидание. Связисты постоянно запрашивали первый и второй взводы, но безрезультатно. Молчали наши ребята. Молчали зловещие Маравары...
Где-то на утро в кишлак вышел Вовка Туркин. Он был с пистолетом в руке, с запасной обоймой. Сумел как-то пройти через посты духов. Все окружили его. И началось самое страшное. Он рассказывал, что ребят нет. Рассказывал, кто как погиб. Как над ребятами издевались. Сам он спрятался в какой-то мельнице, а потом, когда стемнело, стал выходить к нам.
Как он рассказывал, когда прошли кишлак Сангам и увидели духов, запросили что делать, приказ был – преследовать. И два взвода устремились к заброшенному кишлаку Даридам.
Духи отрезали оба взвода двойным кольцом и, как в тире, начали расстреливать ребят. Началась паника, никто не знал, что делать. Оба взвода почти полностью погибли. Правда, когда началась перестрелка, несколько человек успели выйти из этого кольца. Другие два взвода пытались прийти на помощь, но кольцо было очень плотным и у нас появились потери. Ну вот, вкратце то, что я знаю; конечно, я не очень подробно, но на бумаге мне это сделать просто не под силу. Больше, сколько ни вспоминаю, вспомнить ничего не могу.
Теперь я работаю в ОПТУ военруком. Женился. Растет сын Дима. Переехал к жене в Пермь.
Да, если нужны чьи-то адреса, то у меня они есть. Но только тех ребят, кто со мной служил уже потом, а погибших ребят у меня адресов нет, кроме, конечно Вовки Некрасова. У него я бываю часто – и дома, и на могиле».
«Маравары были и остались самым трагическим этапом в моей жизни и для всего нашего батальона, – писал мне Владимир Колесник. – В этом бою было уничтожено полностью два наших взвода и первое отделение нашего четвертого взвода. В том бою сказалась вся наша подготовка, точнее, неподготовленность. Как помню, в Чирчике нас учили стрелять, единственное, что, наверное, пригодилось в Афгане. А остальное – бессмысленная беготня по горам, вернее, по плоскогорью. Я не спорю, выносливость тренировалась. Но тактика, которой нас учили для Афгана, себя не оправдала. Учили ходить небольшими группами на расстоянии видимости. Вот такими небольшими группами и были уничтожены ребята.
Когда мы выходили на операцию, нам даже задачу не ставили, пока не дошли до кишлака Маравары. Там только сказали, что первый и второй взвод пойдет в кишлак Сангам и уничтожат пост духов. Третий и четвертый взводы находились в резерве командира роты. Третья и вторая роты блокировали горы.
Когда начали стрелять, командир роты взял первое отделение нашего взвода – Жукова, Касымова, Власова и Кульниса и ушел с ними туда, где уже гремел бой. После этого вообще началась какая-то неразбериха. Вначале мы полезли в горы, но по рации передали, что склоны заминированы. Тогда мы по низу склона дошли до кишлака Саланг, но там никого не было, попытались идти дальше в сторону кишлака Даридам. Взвод, вернее, два его оставшихся отделения, разделились на две части – одна с командиром взвода Тараном, наше отделение – с начальником разведки, капитаном. С нашим взводом был еще начальник вооружения, тоже капитан. Фамилию его не помню. Мы все были в камуфлированных маскхалатах, а он – в песочного цвета. Ее так здорово было видно издалека. К тому же начал закатывать истерику. Требовал чтобы мы его несли, потому что он устал и не может идти. Не знаю, надо ли об этом писать, но этот человек шел на выход, видимо, только для того, чтобы урвать побольше бакшиш. Какой бравый вид у него был перед выходом. И как он выглядел после, во время боя.
Когда стали приближаться к месту боя, нас стали обстреливать снайперы. В группе Тарана был убит сержант Чутанов и ранен рядовой Мадиев, который позже скончался в госпитале. Мы, перебежками по террасам, отошли обратно в Сангам. Нам передали, что на подходе броня. Но из всех машин прошла только одна из второго взвода. Она и поддержала нас огнем, прикрыла, пока мы отходили в кишлак. Там мы встретились с третьим взводом. У них был убит пулеметчик Володя Некрасов. Там же к нам вышли Власов и командир второго взвода лейтенант Котенко, а также рядовой Бийнык. Бийнык был ранен в плечо. Власов рассказал, что когда начали стрелять, он потерялся, что остальные ребята из отделения выходят сзади с раненым Чахуновым. Но мы так никого и не дождались. Никто больше не вышел.
Убитых и раненого отправили на боевой машине к пере-праве. Остальные машины в тот день не подошли. Они застряли на входе в ущелье. У единственной же машины заклинило пушку, оборвало гильзу в патроннике, а о пулемете «позаботился» замполит роты. Он решил, что лучше будет, если он сам сядет за наводчика. Стал стрелять из пулемета и умудрился дать такую длинную очередь, что раздуло ствол пулемета. Так мы лишились последней огневой поддержки брони.
Почти весь день прождали выхода ребят. К вечеру пришлось отходить к кишлаку Маравары. Комбат сыпал приказ за приказом. Когда вышли к кишлаку, взводный разрешил отдохнуть. Я пристроился на броне. Очнулся – куда-то едем. Оказалось, в расположение батальона повезли раненых и больных. У некоторых солдат был сильный понос. Но я был абсолютно здоров, и нужно было идти назад. Но кончилась солярка, и обратно машина не пошла. А тут попался отряд первого батальона из Джелалабада, шедший нам на выручку. Они не знали дороги, и я пошел с ними назад. Рассчитывал, что с такой силой сразу пойдем на выручку. Но ждать пришлось до утра.
Ночью к нам вышел Туркин Володька. Он и сказал, что в живых из тех, кто был там, остался он один. Рассказал, как духи ходили и добивали раненых большими топорами. Вся ночь прошла как какой-то кошмар. Никому не верилось, что столько народу вот так сразу может быть перебито.
Утром остатки нашей роты заняли гору над кишлаком Даридам, прикрывая сверху тех, кто вытаскивал убитых. Просидели там, кажется, двое суток, пока искали и выносили павших. Несколько раз пытались на вершину выйти духи, но только мы начинали стрелять, они уходили, не сделав ни единого выстрела.
Когда мы поднимались на гору, никто не позаботился о воде. Днем же, когда припекло солнце, естественно, всем захотелось пить. День кое-как протянули, а вечером взводный разрешил двоим сходить вниз за водой. Собрали все фляжки, которые были, кажется, набралось штук восемь, и пошли вниз. Ходили Сурма Леня и я. С собой, кроме фляжек, взяли только по одному запасному магазину и по гранате. Когда спустились вниз, вначале напились сами и набрали воды во фляжки. Вода была чистая, немного посидели, минуты две, когда пошли обратно, помню, Ленька сказал: «Патрон, смотри – вода!» Я взглянул: вода в арыке была мутной, как после дождя. Мы залегли в камнях, думали, кто это выше мутит. Но никого не было. Подумали, что это, наверное, танки там наверху намутили. Позже узнали, что это в горах начали таять снега...
Дольше всех искали Витю Тарасова. Вовка Туркин говорил, что хорошо помнит, где его оставил, но его там не оказалось...
Когда вернулись в батальон, не помню; кажется, только на четвертые или пятые сутки. Почти все тела уже отправили, остались только трое неопознанных. В одном из них мы узнали нашего земляка Витю Моряхина из поселка Шилки. Единственное, по чему его узнали, – это на руке у него было выколото три буквы ЗЛО. Кажется, на левой.
Пригодилась наколка. Может быть, то были инициалы девушки, какой-то Зины или Зои, но в зловещее слово вдруг превратились обыкновенные буквы...
Второго опознали с еще большим трудом. Это был сержант Матох со второго взвода. Третьего вообще узнать было невозможно, так он был изуродован. Да еще афганская жара свое дело сделала. Вот уже прошло столько времени, а сейчас пишу – и перед глазами эти трое.
Кто виноват? Не могу забыть ребят, особенно Витю Тарасова. Это был любимец всей роты. Так здорово он пел и играл на гитаре. И не могу забыть того, как еще в Чирчике, пришел командир роты какой-то злой и разбил его гитару только за то, что она попалась ему на глаза. Витек потом до самого конца хранил обломок гитары. А после его смерти этот обломок с автографами друзей висел в палатке второго взвода. Где он теперь, не знаю...
После этого мы еще два раза ходили в Мараварское ущелье со взводом спецминирования, но это было уже намного позже.
После армии работал полгода в совхозе на тракторе. Полтора года был в райкоме комсомола заведующим отделом спортивной и оборонно-массовой работы. C апреля 1988 года живу и работаю в селе Колочное. Работаю механизатором в зерноводческом звене. Выращиваем семенное зерно».
Сергей Курганов:
«Это был первый бой нашего батальона. Причем, настроение как у солдат, так и у офицеров было шапкозакидательское, так как сказали, что выход учебно-боевой. Значит, ничего серьезного не предвиделось. Да и место боя было в трех километрах от нашего батальона, что делало операцию вообще несерьезной. Но никто не принял во внимание, что это всего в нескольких километрах от пакистанской границы.
Я в этой операции участвовал как наводчик-оператор боевой машины. Точное время не помню, но рано утром броня уехала из лагеря и заняла огневую позицию напротив ущелья, на другой стороне реки Кунар. Я до сих пор не могу понять – зачем? Ведь с этой позиции мы не то что до Даридама, а до Сангама не могли дострелить... Так вот, броня заняла свою позицию в составе, по-моему, восьми машин и начали слушать эфир. Чаще всего слышали комбата. Но и по тем коротким докладам командира роты и других было ясно, что идет бой, что наших зажали, что неизвестно, кто где, что надо отходить, что вторая и третья роты так высоко сидят, что ничем не могут помочь и зачем-то им говорят лезть еще выше, короче, толком никто ничего не знал. И тут срочно вызвали броню. Правда, внезапно, буквально на несколько секунд, мы поймали волну нашего взводного Котенко, его слова нас просто ошеломили: «Матох, Матох, отходи...» Стало ясно, что прижали наших крепко.
Броне приказали срочно выехать в ущелье. Но где они были раньше? От Асадабада до Новобадского моста через Кунар – десять километров, и обратно столько же. Дорога на той стороне просто ужасная. И поэтому нечего удивляться, что в одном из оврагов машины стали, не могли проехать.
Дело было так. Весна, дожди, дорогу размыло. А нужно было переехать через довольно большой овраг. Объехать нельзя. Первые две машины попытались заехать, но разулись, слетели гусеницы. Зампотех лейтенант Дорогин приказал долбить камень. Сперва долбили ломами, копали, потом стреляли в этот откос из пушек, взрывали тротилом и, благодаря моему механику Воронову, наша машина заехала. Следующая за нами машина опять разулась. Загородила дорогу остальным. А наушники просто разрывались от команд. Комбат приказал нашей машине ехать одной к месту боя, чтобы помочь отходу. Эти три километра мы пролетели на одном дыхании. Я ожидал там увидеть войну, как в кино. Тут наши – там духи и прочее такое. То же, что мы увидели, подъехав к Сангаму, обмануло все мои ожидания. Навстречу нашей машине шли солдаты, отходили группами, раненые несли убитых. Каждый офицер приказывал что-то свое. В десант машины загрузили убитых. Когда мы приехали в Сангам, там наконец нашли замкомбата. Он приказал занять огневую позицию прямо здесь и стрелять в направлении, на которое он указал. Это было вообще непонятно для меня, первый раз попавшего в такую обстановку. Где духи?! Это только потом становится ясно, что днем на фоне больших гор их совсем не видно, и откуда они стреляют, тоже не видно, остается лишь угадывать их местоположение по направлению полета пуль.
Начал стрелять по горам. Было видно, как по противоположной стороне ущелья отходит какая-то наша рота. Внезапно заклинила пушка. С этими пушками такое случается часто. Но вся беда в том, что нас никто не учил устранять эту простую неисправность. А собственный опыт приходит к концу службы. Огонь усилился. Солдаты на той стороне ущелья залегли. Пока я вожусь с пушкой, в башню залезает наш замполит роты лейтенант Семенов и открывает огонь из пулемета. Причем от избытка чувств и волнения он нажимает кнопку, и пулемет выплевывает все две тысячи патронов сплошной очередью. В итоге раздувается ствол и пулемет заклинивает. Благо наши уже отошли. Оставшиеся загрузились на машину, и мы уехали в кишлак Маравары, где стояло подразделение царандоя. В Мараварах все слезли, и мы поехали к злополучному оврагу. Там была все та же картина. Заехать никто так и не смог. Мы подъехали к краю оврага и подцепили тросом одну машину. Но когда она уже почти доехала до верха оврага, у нашей машины лопнула гусеница, и мы чуть было сами не скатились вниз. Пока натягивали гусеницу, приехал танк и затянул все машины наверх. Теперь они уехали в Маравары, а мы остались заканчивать работу со своей гуской. А дело уже было к ночи. Как прошла ночь, я толком не помню. Помню, отвозили в часть раненых, возили боеприпасы, успели прикорнуть часик.
Утром – новости. От первого и второго взводов нашей роты в живых осталось несколько человек. Третий и четвертый тоже пострадали, но потери меньше. Погиб командир роты и командир первого взвода лейтенант Кузнецов. Утром вышел еще один боец нашего взвода – Вовка Туркин. Он целый день просидел в Даридаме, видел весь бой, а ночью вышел к нам. Его рассказ слушать было невозможно – на глазах слезы. Нам на помощь приехал батальон из Джелалабада, какой-то генерал, крупное начальство из Москвы.
Мы снова должны были ехать в Даридам, искать убитых. Первой шла колонна боевых машин, затем – бэтээры, в нашей колонне моя последняя. Духи стреляют со склонов. Мы тоже не молчим. По броне горохом стучали пули. Но в пылу боя на это не обращали внимания. После считали вмятины и радовались, что это был не крупнокалиберный пулемет. Рядом с броней, прячась за машины, шел Джелалабадский батальон. Даридам был пуст. Мы обследовали несколько дувалов. Видно было, что люди ушли совсем недавно. Весь этот день и еще два дня собираем убитых, отвозим их в Маравары – и опять назад. Ночью духи ставили мины на дороге. Танк подорвался два раза. Нас пронесло. Нашли всех, кроме сержанта Тарасова.
Во время боя Витя Тарасов был ранен, и Вовка пытался вытащить его. Но когда они ползли, в Витьку попала еще одна пуля. Туркин нащупал пульс, убедился, что он мертв. Туркин положил его в кусты, чтобы его не нашли духи, а сам стал выходить из окружения. Но через некоторое время вертолетчики сообщили: «Духи ведут кого-то из наших к границе». Эту группу расстреляли нурсами с вертолета. Говорили, что это был Витя Тарасов. Его-то мы и искали три дня. Нашли же совершенно случайно. Когда обыскали все окрестности Даридама, решили проехать дальше, к границе. За кишлаком сразу был овраг. Я с комбатом джелалабадского батальона пошли посмотреть дорогу. И тут я обратил внимание на запах. Этот, уже так знакомый за эти дни, трупный запах. На дне оврага из-под кучи камней торчала нога. Духи бросили его на дно оврага и закидали камнями сверху, он был весь раздавлен, так что опознали его только по цветным трусам. Как только его нашли, был дан приказ отходить. На этом все и закончилось. Правда, по возвращении назад нас обстреляли возле Новобадского моста, так что я с чистой совестью выпалил туда остаток боезапаса».
В конце концов так и не удалось выяснить, как же погиб Виктор Тарасов и почему он оказался так далеко от места гибели остальных солдат роты. Действительно ли группа душманов, которая якобы вела его за границу, была расстре-ляна с наших вертолетов нурсами?.. Свидетельства оказывались самыми противоположными. Но это вовсе не значит, что до истины теперь было невозможно дознаться. По опыту я уже знал, что все проходящее не проходит бесследно, что оно непременно оставляет свои следы, которые при желании можно различить. Ведь сохранились же и фотографии острова, на котором находился лагерь десантников, и Басмач-горы, и переправы, и даже фотография афганцев-паромщиков, перевозчиков-переправщиков, один из которых предупреждал об опасности. Сохранилась даже, пусть нечеткая, фотография места гибели роты в ущелье...
Александр Осипчук вспоминал: «Все-таки узнают люди о наших ребятах, погибших в этом, можно сказать, неравном бою. Я сам уже пробовал писать, излагал факты: все как было, как видел, в чем сам участвовал.
После армии я продолжил учебу в Благовещенском пединституте. Проучившись год, перешел на заочное отделение, так как уже была семья – дочка Наташа и жена Лена. Стал работать учителем физкультуры в своей школе. У нас уже год существует школьный клуб «Голубые береты». Занимаемся тем, чем позволяет техническая база. Хотелось бы большего, но увы...
Теперь о родителях Саши Сливко из нашей роты. Все это время, как только приезжал на сессию или по делам в Благовещенск, я жил у них. Они очень хорошие люди. Мы с ними делим беду пополам. Они взяли на воспитание девочку, от которой отказались родители и назвали по имени сына – Сашей!»
Видно, побоялись, поостереглись добрые несчастные люди брать в семью мальчика. Только мальчишеское сыновье имя оставили...
Потом приехавший ко мне из Пскова Олег Иванов расскажет, как погиб Саша Сливко:
«Закурил ночью. Ну и долбануло его на огонек прямо в горло...»
Вспомнит Олег, как искали Витю Тарасова. Он потом прикрепит на его руку бирку с фамилией. Такую же оранжевую клееночку, какие привязывают на розовые ручки новорожденным, чтобы их не перепутать, чтобы они не затерялись...
– Дело в том, – вспоминал Олег, – что солдаты роты не так уж долго служили вместе и не успели еще близко сойтись друг с другом. Я знал лишь тех ребят, с которыми служил. Это Сулин Слава, Попов Вовка, Новиков Андрей, Овчинников Олег...
Как погиб Андрей Новиков? Это было уже на следующий день. Когда мы вели бой за то, чтобы вытащить тела погибших ребят. Андрей погиб на моих глазах. Мы шли по тропе, я как сержант, командир отделения шел замыкающим. Нам оставалось метров пятьдесят подъема, когда с тыла ударили автоматы. Духи били с пятнадцати метров. Бой длился секунды, но мне казалось, что вечность. Я стоял ближе всех к духам, бросил в их сторону три гранаты. Выстрелить не смог, не успел, так как кроме своего нес еще один автомат. Духи выбрали такой момент, когда солнце висело над горой. Через минуту уже было темно. Одного мы убили. Остальные ушли. Но нам было не до них, среди нас было трое погибших ребят и один тяжело раненный. Погибли в первом и последнем бою Новиков Андрей, Олег Овчинников и Толя Курякин. Сергей Ковалев стонал, раненный. Он был без сознания.
Было такое ощущение тогда, что пули облетали меня вокруг. Они бились между ног, разрывались, обжигали вспышками, рвали одежду. Их было так много, что мне казалось, я вижу, как они летят навстречу нам. Но удивительно и совершенно невероятно, что ни одна пуля не задела меня. Я не могу понять, как они не попали в меня с пятнадцати метров и почему я успел кинуть три гранаты, но не успел стрельнуть? Этот первый короткий бой я вижу иногда во сне до сих пор.
Петр Севко:
- Всех подробностей боя я вспомнить уже не могу. Каждая рота и взвод по отдельности выполняли свои задачи. Расскажу, что делали мы, механики и наводчики с зампотехом роты Дорогиным. В ночь на 21 апреля мы поехали к Новобатскому мосту, совсем в другую сторону от Мараварского ущелья. Это была хитрая операция. Мы сделали вид, что поехали воевать в другую сторону, а все остальные роты пошли в Мараварское ущелье. Простояли у моста всю ночь. Часа в четыре, а может, и раньше, уехали обратно к месту дислокации. По рации было уже слышно, что ид<