Случайно попавшаяся на глаза вещь напоминает знатному юноше об умершей служанке;
страдающая чрезмерной мнительностью Чернобровка отказывается принимать пищу
Итак, услышав, что Цзя Ляня вызывают по какому-то делу, Фэнцзе испуганно вздрогнула и спросила:
— По какому делу? Служебному?
— Точно не знаю, — отвечала служанка. — Слуга, дежуривший у ворот, сообщил, что вызывали господина Цзя Чжэна, но господина Цзя Чжэна дома не оказалось, и госпожа просила прийти господина Цзя Ляня.
Тут Фэнцзе поняла, что дело касается ведомства работ, и, успокоившись, сказала:
— Передай госпоже, что второй господин еще накануне уехал. Пусть обратится к старшему господину Цзя Чжэню.
Цзя Чжэнь вышел к нарочному, посланному за Цзя Чжэном, узнал, в чем дело, и отправился с докладом к госпоже Ван:
— Из ведомства сообщили, что по донесению смотрителя защитных береговых сооружений в Хэнани прорвало дамбу и затопило несколько округов и уездов. Кроме того, требуются деньги на починку городских стен. Начальник ведомства занят и хотел поручить это дело господину Цзя Чжэну.
Цзя Чжэн вскоре вернулся, и ему все подробно передали.
До самой зимы у Цзя Чжэна не было ни одной свободной минуты, целые дни проводил он в ямыне. Воспользовавшись этим, Баоюй уже не проявлял в учебе прежнего усердия, но, боясь отцовского гнева, школу посещал аккуратно и не так часто бывал у Дайюй.
Близилась середина десятого месяца. В тот день погода резко изменилась, и когда Баоюй собрался в школу, Сижэнь приготовила теплую одежду и сказала:
— Одевайся потеплее, похолодало!
Она подала юноше теплый халат, а плащ завязала в узел и передала Бэймину на случай, если понадобится.
|
|
Придя в школу, Баоюй выполнил задание и тут вдруг услышал, что бумага на окне зашелестела.
— Опять погода переменилась, — произнес учитель Дайжу и распахнул форточку. С северо-запада медленно плыли на юго-восток клубящиеся черные тучи. В класс вошел Бэймин.
— Второй господин! — окликнул он Баоюя. — Похолодало, наденьте плащ!
Баоюй взял у Бэймина плащ и смутился. Все ученики уставились на него. Не взгляни Баоюй на плащ, все обошлось бы. Но он сразу определил, что это тот самый плащ из павлиньего пуха, который когда-то чинила Цинвэнь.
— Зачем ты взял этот плащ? — спросил Баоюй слугу. — Кто тебе его дал?
— Ваши служанки, — отвечал Бэймин.
— Мне не холодно, — решительно заявил Баоюй. — Спрячь его.
Учитель подумал, что Баоюю жалко такую дорогую одежду, и про себя оценил его бережливость.
— Надевайте, надевайте, второй господин! — уговаривал Бэймин. — Простудитесь — я буду виноват! Хоть меня пожалейте!..
Баоюй накинул плащ и с задумчивым видом склонился над книгой. Дайжу решил, что юноша углубился в чтение, и перестал обращать на него внимание.
После окончания занятий Баоюй, сославшись на недомогание, попросил у учителя разрешения не являться на следующий день в школу.
Дайжу был уже в летах, ничем не занимался и детей учил ради развлечения. Здоровьем похвастаться он не мог и радовался, если кто-нибудь из учеников пропускал занятия — по крайней мере хлопот меньше. Учитель знал, что Цзя Чжэн сейчас занят делами, а бабушка лелеет и балует внука, поэтому не задумываясь разрешил ему не приходить на следующий день в школу.
|
|
Возвратившись домой, Баоюй навестил матушку Цзя и госпожу Ван, рассказал, что отпросился на следующий день с занятий из-за плохого самочувствия, немного посидел и ушел в сад. Он не стал, как обычно, шутить и смеяться с Сижэнь и другими служанками и, не раздеваясь, прилег.
— Ужин готов, — сказала Сижэнь. — Сейчас поешь или немного погодя?
— Ешь без меня, — отозвался Баоюй. — Мне не хочется, плохо себя чувствую.
— Не хочешь — не ешь, но переоденься хотя бы, — заметила Сижэнь. — Не то всю одежду изомнешь. А она недешево стоит!
— И переодеваться не буду, — заявил Баоюй.
— Вещи надо беречь, — наставительно произнесла Сижэнь. — Взгляни, какая тонкая вышивка на плаще! А ты ее портишь!
Слова Сижэнь укололи Баоюя в самое сердце, и он ответил с тяжелым вздохом:
— В таком случае убери плащ подальше! Я больше не стану его надевать!
Он поднялся с кана, сбросил с себя плащ и аккуратно сложил, не дожидаясь, пока Сижэнь возьмет его.
— Что это вы, второй господин, так проворны сегодня? — насмешливо спросила Сижэнь.
— В какой платок завязать? — вместо ответа спросил Баоюй.
Шэюэ подала Баоюю платок, подмигнула Сижэнь и тихонько рассмеялась. Баоюй не обратил на нее никакого внимания и, опечаленный, сел. Из задумчивости его вывел бой часов — стрелки показывали половину шестого.
Служанка зажгла лампу.
— Не хочешь есть — выпей хоть полчашки рисового отвара, — предложила Сижэнь, — зачем морить себя голодом?! И волноваться не надо! Заболеешь — хлопот с тобой не оберешься!
— Я не голоден, — замотал головой Баоюй. — К чему есть через силу!
— Ну, тогда ложись спать пораньше, — предложила Сижэнь.
|
|
Они с Шэюэ постелили постель, и Баоюй лег. Всю ночь он ворочался с боку на бок и лишь перед рассветом уснул. Но вскоре снова проснулся. Пришлось встать и Сижэнь и Шэюэ.
— Ты почти до пятой стражи не спал, все ворочался, — сказала Сижэнь, — но я не осмелилась тревожить тебя расспросами. А потом сама уснула и не знаю, спал ли ты.
— Немного поспал, — отвечал Баоюй. — Сам не пойму, отчего так рано проснулся!
— Тебе нездоровится? — спросила Сижэнь.
— Нет, ничего. Только на душе неспокойно.
— В школу пойдешь?
— Меня освободили на день от занятий. Хотел погулять в саду, немного рассеяться, но боюсь, холодно будет. Вели девочкам убрать свободную комнату, поставить там курильницу, положить бумагу, тушь, кисть и тушечницу. И пусть никто меня не тревожит, я буду заниматься.
— Кто же осмелится тебя тревожить! — вмешалась в разговор Шэюэ.
— Вот и хорошо! — обрадовалась Сижэнь. — И позанимаешься, и успокоишься, и простуду не подхватишь. А как аппетит? Может быть, съешь чего-нибудь? Скажи, чего тебе хочется, я велю приготовить.
— Мне все равно, не хлопочи по пустякам, — ответил Баоюй и добавил: — Пусть поставят в комнату немного фруктов. Они хорошо пахнут.
— А в какую комнату? — спросила Сижэнь. — В свободных комнатах беспорядок, лишь в той, где жила Цинвэнь, более-менее чисто. После ее смерти туда никто не заходил. Но там холодно.
— Ничего, — промолвил Баоюй. — Пусть принесут жаровню.
— Хорошо, — ответила Сижэнь.
Девочка-служанка принесла поднос, на котором стояла чашка и лежали палочки для еды.
— Здесь все, что просила барышня Хуа Сижэнь, — сказала девочка, передавая поднос Шэюэ, — это прислала старуха из кухни.
На подносе стояла чашка супа из ласточкиных гнезд.
— Это ты заказала, сестра? — спросила Шэюэ у Сижэнь.
— Да, я, — ответила Сижэнь. — Пусть Баоюй подкрепится немного. С вечера он не ел и всю ночь не спал.
Сижэнь велела накрыть на стол, а Шэюэ уговорила Баоюя немного поесть. Вскоре явилась Цювэнь и сказала:
— Комната прибрана! Пусть только рассеется дым от жаровни, и господин может туда идти!
Поглощенный своими думами, Баоюй не ответил, лишь кивнул головой.
— Кисть и тушечница на месте, там, где вы приказали, — сказала девочка-служанка, входя в комнату.
— Ладно, — откликнулся Баоюй.
— Завтрак готов, — доложила другая служанка. — Где будете есть, второй господин?
— Покоя от вас никакого нет, — рассердился Баоюй. — Ну, несите сюда!
Вскоре принесли завтрак, и Баоюй обратился к Шэюэ и Сижэнь:
— Поешьте со мной, одному не хочется, уж очень тоскливо на душе.
— Мы недостойны сидеть с тобой за столом, — возразила Шэюэ. — Твоя просьба — просто каприз.
— Ничего особенного здесь нет, — заметила Сижэнь. — Сколько раз ели и пили вместе! Если это пойдет ему на пользу, можно и нарушить обычай!
И вот Баоюй занял место в центре стола, Сижэнь и Шэюэ по обе стороны от него.
После еды девочки-служанки подали чай для полоскания рта.
Держа в руках чашку, Баоюй сидел молча, словно о чем-то задумавшись, а потом вдруг спросил:
— В комнате все прибрано? Можно идти?
— Ведь вам уже сказали об этом, — ответила Шэюэ, — к чему снова спрашивать?
Посидев немного, Баоюй ушел в приготовленную для него комнату, воскурил благовония, расставил на столе фрукты, велел всем уйти и запер дверь.
После этого он взял листок розовой бумаги, произнес молитву и, обмакнув кисть в тушь, написал:
«Владелец двора Наслаждения пурпуром воскуривает благовония и подносит ароматный чай в надежде, что душа сестры Цинвэнь снизойдет и насладится жертвами». Дальше шли стихи:
Когда мое воображенье
Твой светлый образ вдруг займет,
Ко мне приходит озаренье,
Безмерность чувств и дум полет.
Кто может сделать так, чтоб ветер
Вдруг волны вздыбил, мир потряс?
Явилась ты — и незаметно
Я успокоился тотчас.
Кто мог бы так тепло и тихо
Вести беседу, кроме нас?..
Уносит быстрое теченье
Речные воды на восток, —
Когда б на запад возвращенья
Навеки избежал поток?[25]
Тебя узреть храню надежду,
Но нет травы чудесной тут![26]
Лишь вижу, как твою одежду
Окутал мягкий изумруд…[27]
Поэтому меня, как прежде,
Печали всюду стерегут!
Дописав последнюю строку, Баоюй зажег в курильнице благовонную свечу и сжег листок со стихами. Когда же свеча догорела, юноша отпер дверь и вышел из комнаты.
— Что-то ты очень быстро! — произнесла Сижэнь. — Тебе и там скучно стало?
Баоюй лукаво усмехнулся:
— На душе было тревожно, и хотелось побыть одному. А сейчас печаль рассеялась, и я решил прогуляться.
С этими словами он вышел в сад и, дойдя до павильона Реки Сяосян, крикнул:
— Сестрица Дайюй дома?
— Кто это? — послышался в ответ голос Цзыцзюань. Она откинула дверную занавеску, выглянула наружу и, увидев Баоюя, с улыбкой сказала: — Это вы, второй господин? Барышня дома! Пожалуйте!
Баоюй последовал за Цзыцзюань и услышал голос Дайюй:
— Скорее проси второго господина!
Подойдя к комнате Дайюй, Баоюй увидел по обе стороны двери параллельные надписи:
В окошке, украшенном зеленью темной,
Луна, проплывая, сияет.
Создатели древние «книг о бамбуке»[28]
Давно уж исчезли из мира.
Еще с порога юноша спросил:
— Чем занимаешься, сестрица?
— Сейчас допишу сутру, и поговорим, — ответила Дайюй, подходя к нему. — Посиди! Осталось две строчки.
Она приказала Сюэянь налить Баоюю чаю.
— Не беспокойся, пиши, — махнул рукой Баоюй, и тут взгляд его упал на висевшую на стене полосу шелка с изображением Чан Э и ее прислужницы, а рядом — девы-небожительницы, тоже с прислужницей, которая держала что-то наподобие узла. Обе как бы плыли в клубящихся облаках.
Эта картина, подражание Ли Лунмяню[29], называлась «Соперничество в стужу», и надпись к ней была сделана смешанным каллиграфическим почерком.
— Ты, наверное, недавно повесила эту картину, сестрица? — спросил Баоюй.
— Да. Вчера служанки убирали в комнате, я вспомнила о ней, велела разыскать и повесить.
— А на какой сюжет картина? — поинтересовался Баоюй.
— Ты сам прекрасно знаешь! — засмеялась Дайюй. — А еще у меня спрашиваешь!
— Забыл, сестрица, — промолвил Баоюй. — Напомни, если не трудно!
— Неужели забыл изречение: «Луна льет на землю холодный свет, иней блестит, Циннюй и Суэ не боятся стужи, они соперничают в красоте».
— Вспомнил! — воскликнул Баоюй. — Сюжет оригинальный! И очень кстати, ведь наступили холода!
Он стал внимательно рассматривать картину.
Сюэянь тем временем подала Баоюю чай. Пока он пил, Дайюй окончила писать и сказала:
— Прости, что была к тебе невнимательна…
— К чему церемонии, сестрица! — прервал ее Баоюй и вдруг заметил, как хороша Дайюй в своей меховой куртке и надетой поверх нее белой безрукавке, подбитой горностаем, в расшитой цветами парчовой юбке, похожей на ту, что некогда носила Ян гуйфэй, с пышными волосами, заколотыми всего одной шпилькой.
Поистине:
Ввысь устремилось древо из нефрита[30],
Оно стоит наперекор ветрам.
Душистый лотос, томно расцветая,
Едва хранит росу на лепестках.
— Ну что, сестрица, играешь на цине? — неожиданно спросил Баоюй.
— Нет, — отвечала девушка. — С утра до вечера пишу, руки совсем одеревенели. Где уж тут играть?!
— Не огорчайся, — промолвил Баоюй. — Цинь, конечно, инструмент благородный, но привлекательного в нем мало. Никогда не слышал, чтобы игра на цине принесла кому-нибудь богатство и долголетие, она только навевает печаль и горестные думы. А как трудно разобрать ноты, сколько надо потратить на это сил! У тебя и без того здоровье слабое, так что избегай лучше лишних хлопот.
Дайюй рассмеялась.
— Это он и есть? — спросил Баоюй, указывая на висевший на стене цинь. — А почему такой маленький?
— Не такой уж он маленький, — с улыбкой возразила Дайюй. — Я в детстве немного училась играть, и этот цинь приспособили нарочно для меня, с большим мне бы не управиться. Сделан он не из сухого тунга, как это бывает обычно, но так искусно, что звук удивительно приятный. Цинь этот старинный. Посмотри, сколько на нем трещинок! Как волосков в бычьем хвосте. Словом, инструмент хороший.
— А новых стихов не сочинила?
— С тех пор как появилось наше поэтическое общество, я почти не занимаюсь стихами, — отвечала Дайюй.
— Не обманывай, — засмеялся Баоюй. — Сам слышал, как ты пробовала положить на музыку вот эти строки:
Не печалься, не унывай!
Разве наши земные сердца
Уподобить возможно луне,
Что плывет в небесах?
Мелодия показалась мне необыкновенно чистой и красивой. Ну что, правду я говорю?
— Как мог ты услышать? — удивилась Дайюй.
— Я как раз возвращался домой с террасы Ветра в зарослях осоки, когда услышал прекрасную мелодию. Постоял немного и ушел — не захотел мешать. Ты мне только скажи: почему мелодия, ровная и спокойная в начале, стала к концу заунывной?
— Мелодия зависит от настроения, — объяснила Дайюй. — Меняется настроение, меняется и мелодия: здесь нет твердо установленных правил.
— Вот как! — произнес Баоюй. — Жаль, что я не разбираюсь в музыке! Выходит, я слушал напрасно!
— С древности и до наших дней редко встречаются люди, способные определить по игре состояние души играющего, — улыбнулась Дайюй.
Баоюй понял, что сказал лишнее, и умолк, не желая огорчать Дайюй. Так хотелось излить душу, но он не в силах был произнести ни слова. Дайюй тоже молчала, жалея о сказанном — слова вырвались сами собой, и Баоюй мог обидеться за чрезмерную холодность.
Баоюй же, опасаясь, что Дайюй истолковала его слова превратно, с улыбкой промолвил:
— Ладно, сестрица, пойду навещу третью сестру Таньчунь.
— Передай ей от меня поклон, — попросила девушка и, проводив Баоюя, задумалась: «Чего-то Баоюй недоговаривает; он то пылок, то холоден. Не пойму, в чем дело!»
Тут пришла Цзыцзюань и спросила:
— Вы больше не будете писать, барышня? Тогда я уберу кисть и тушечницу!
— Убери, — ответила Дайюй, прошла во внутренние покои, легла и снова задумалась.
— Может, выпьете чаю, барышня? — снова послышался голос Цзыцзюань.
— Не хочется. Я полежу, а ты занимайся своими делами!
Цзыцзюань вышла в прихожую и вдруг заметила Сюэянь, та тоже сидела задумавшись.
— И тебя что-то тревожит? — спросила Цзыцзюань.
— Не шуми, сестра, — ответила Сюэянь, вздрогнув от неожиданности. — Я нынче кое-что слышала, сейчас расскажу. Только смотри — никому ни слова!
Поджав губы, она кивнула на дверь, ведущую во внутренние покои, и сделала знак Цзыцзюань выйти.
На террасе Сюэянь тихо спросила:
— Ты слышала, сестра, что Баоюй помолвлен?
— Не может быть! — Цзыцзюань даже вздрогнула.
— Ну что ты говоришь! — вспыхнула Сюэянь. — Все, кроме нас, давно знают!
— Кто тебе сказал?
— Шишу. Говорит, будто невеста и богатая и красивая и способности у нее незаурядные. Дочь какого-то правителя.
В этот момент из комнаты послышался кашель. Опасаясь, как бы Дайюй не вышла и не услышала разговор, Цзыцзюань дернула Сюэянь за рукав, велев замолчать, а сама заглянула в комнату. Там было тихо, и девушка снова обернулась к подруге.
— Как же это Шишу тебе рассказала? — спросила она.
— Неужели не помнишь? Позавчера наша барышня послала меня к третьей барышне Таньчунь, но той дома не оказалось, была только Шишу. Мы с ней разговорились. Я мимоходом сказала, что второй господин Баоюй чересчур избалован, а она отвечает: «Что правда, то правда. Только и умеет, что играть да дурачиться! Как дитя малое, а ведь уже помолвлен!» Я спросила, было ли обручение, она ответила, что было, что сватом выступал какой-то господин Ван, родственник господ из восточного дворца Нинго, поэтому справок о невесте наводить не стали, сразу и сговорились.
«Странно!» — подумала Цзыцзюань и спросила:
— Почему же у нас в доме никто об этом не говорит?
— Таков наказ старой госпожи. Она боится, как бы Баоюй глупостей не натворил, если узнает… Шишу предупредила меня, чтобы никому ни слова. Если узнают, всем будет ясно, что это я проболталась.
Снова кивнув на дверь, ведущую во внутренние покои, она продолжала:
— Барышне я ничего не сказала, а тебя обманывать не хочу.
— Барышня вернулась! Наливайте чай! — вдруг прокричал попугай в клетке.
Девушки испуганно обернулись и пошли в комнату. Дайюй, тяжело дыша, сидела на стуле. Цзыцзюань принялась с ней болтать, чтобы немного развлечь, но Дайюй сердито сказала:
— Никого не дозовешься! Где вы были?
Она легла на кан и велела опустить полог. Цзыцзюань и Сюэянь вышли из комнаты, так и не узнав, слышала ли их разговор Дайюй.
Дайюй слышала, но не все поняла. Ее словно бросили в бушующее море, она подумала, что сбывается ее недавний сон, что, как говорится, на нее обрушились тысяча печалей и десять тысяч терзаний. Уж лучше умереть, чем стать свидетельницей крушения своей заветной мечты. Да и чего могла ждать она, сирота? Теперь она знает, что делать. День ото дня она будет подтачивать свое здоровье, чтобы через полгода, самое большее через год навсегда покинуть этот бренный мир.
Дайюй легла и притворилась спящей. Она не стала надевать теплую одежду, укрываться одеялом. Служанки то и дело заглядывали в комнату узнать, не нужно ли чего-нибудь, но Дайюй лежала не шевелясь, и девушки не стали ее тревожить. В этот вечер Дайюй не ужинала.
Когда настало время зажигать лампы, Цзыцзюань заглянула за полог, увидела, что одеяло лежит у барышни в ногах, и осторожно ее укрыла. Дайюй продолжала неподвижно лежать, но как только служанка отошла, снова сбросила одеяло.
Цзыцзюань между тем допытывалась у Сюэянь:
— Ты уверена, что все, о чем ты мне рассказывала, правда?
— Еще бы! — отвечала Сюэянь.
— А от кого узнала Шишу?
— От Сяохун.
— Боюсь, барышня слышала наш разговор, — покачала головой Цзыцзюань. — Видишь, какая она грустная! Лучше молчать об этом деле.
Поговорив еще немного, девушки собрались спать. Цзыцзюань снова зашла к Дайюй и снова ее укрыла. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.
На следующий день Дайюй проснулась рано, но не стала никого звать и, убитая горем, сидела на постели.
Цзыцзюань встревожилась:
— Что это вы, барышня, так рано проснулись?
— Легла рано, вот и проснулась, — бросила Дайюй.
Цзыцзюань разбудила Сюэянь, и они стали помогать Дайюй приводить себя в порядок. Дайюй невидящими глазами глядела в зеркало, но вдруг по щекам ее покатились слезы-жемчужины, омочив платочек.
Поистине:
Я вижу застывающую тень —
Мое в воде весенней отраженье.
Тебя мне очень жалко, тень моя,
Но ведь и я достоин сожаленья.
Цзыцзюань не посмела утешать барышню, боясь навлечь на себя гнев. Когда утренний туалет был закончен, Дайюй с мокрыми от слез глазами посидела еще немного и приказала Цзыцзюань:
— Зажги тибетские благовония!
— Барышня, вы не спали почти всю ночь! — сказала Цзыцзюань. — Зачем же вам благовония? Неужели снова будете писать?
Дайюй кивнула.
— Вы и так проснулись чуть свет, — произнесла Цзыцзюань. — Смотрите, как бы не переутомиться!
— Ничего! — ответила Дайюй. — Чем раньше я все перепишу, тем лучше! Хоть тоску немного развею. Память о себе оставлю. Увидите мой почерк — и вспомните!
Снова слезы покатились из глаз Дайюй. Цзыцзюань окончательно растерялась и, вместо того чтобы утешить Дайюй, сама расплакалась.
Дайюй теперь не прикасалась ни к чаю, ни к пище и постепенно слабела.
Изредка Баоюй, возвратившись из школы, забегал навестить ее, но Дайюй ничего ему не говорила, все таила в себе, понимая, что они уже не дети и нельзя вести себя так, как когда-то. Баоюю хотелось утешить девушку ласковыми словами, но он боялся ее расстроить — она и без того все время болела.
Теперь при встречах молодые люди обменивались ничего не значащими словами. Как говорится, желая сблизиться, все больше отдалялись друг от друга.
Матушка Цзя и госпожа Ван любили и жалели Дайюй, но забота их проявлялась лишь в том, что они не скупились на докторов. Откуда им было знать, что у нее на душе. Цзыцзюань знала, почему болеет барышня, но не смела об этом никому рассказать. Дайюй между тем таяла на глазах.
Через полмесяца она уже с трудом могла есть даже рисовый отвар. Ей казалось, что все только и говорят о свадьбе Баоюя, что люди со двора Наслаждения пурпуром заняты приготовлениями к предстоящему торжеству.
Иногда Дайюй навещала тетушка Сюэ, Баочай совсем не показывалась, и это усиливало подозрения Дайюй. Она не желала никого видеть, отказывалась от лекарств, единственное, чего ей хотелось, — это скорее умереть. Во сне ей чудилось, что кого-то уже называют второй госпожой, эти мысли зловещей тенью преследовали Дайюй.
Наступил день, когда она уже ничего не могла есть и лежала в полузабытьи, ожидая смерти.
Если хотите узнать, что было дальше с Дайюй, прочтите следующую главу.
Глава девяностая
Бедная девушка, потерявшая кофту, терпит обиды от служанок;
молодой человек, получивший в подарок фрукты, теряется в догадках
Итак, настал день, когда Дайюй совсем перестала есть, решив уморить себя голодом.
Первое время, когда Дайюй навещали, она еще заставляла себя что-то сказать, но в последние дни вообще перестала разговаривать. На душе у нее становилось то смутно, то светло.
Матушка Цзя понимала, что неспроста Дайюй тает день ото дня, и раза два с пристрастием допрашивала Цзыцзюань и Сюэянь. Но те не осмеливались сказать правду.
Цзыцзюань не терпелось узнать, как идут приготовления к свадьбе Баоюя, но она не решалась заговорить об этом с Шишу, опасаясь, как бы дело не получило огласки, ведь это убило бы Дайюй.
Сюэянь уже раскаивалась в том, что проболталась, и охотно взяла бы свои слова обратно, но знала, что это невозможно, и помалкивала.
Наконец Цзыцзюань поняла, что надежды на выздоровление нет никакой, поплакала и тихонько сказала Сюэянь:
— Присмотри за барышней, а я пойду к старой госпоже, госпоже Ван и второй госпоже Фэнцзе, спрошу, что делать. Барышне совсем плохо.
Только Цзыцзюань вышла, как Дайюй лишилась сознания. Сюэянь, юная и неопытная, подумала, что Дайюй умерла, и сердце у нее сжалось от страха и жалости, она уже сердилась на Цзыцзюань, что та долго не возвращается.
Наконец снаружи послышались шаги. Девочка с надеждой подбежала к двери, ведущей в прихожую, откинула занавеску, услышала, как зашуршала занавеска на наружной двери. Но вошла не Цзыцзюань, а Шишу. Ее послала Таньчунь справиться о здоровье Дайюй.
— Как чувствует себя барышня? — спросила Шишу.
Вместо ответа Сюэянь сделала ей знак войти. Поглядев на Дайюй, Шишу затрепетала от страха и спросила:
— Где сестра Цзыцзюань?
— У старой госпожи, — отвечала Сюэянь и, пользуясь тем, что Дайюй без сознания, а Цзыцзюань нет, осторожно тронула Шишу за руку и спросила: — Помнишь, ты говорила, что какой-то господин Ван сватал свою дочь за второго господина Баоюя? Это правда?
— Конечно правда!
— А сговор когда?
— Какой сговор? — удивилась Шишу. — Я рассказала тебе лишь то, что слышала от Сяохун. А потом ходила ко второй госпоже Фэнцзе и из ее разговора с сестрой Пинъэр узнала, что это сватовство друзья предлагали господину Цзя Чжэну, чтобы снискать его расположение и добиться покровительства. Между прочим, старшая госпожа плохо отозвалась о семье невесты, но не это главное, потому что с ее мнением никто не считается. Дело в том, что старая госпожа давно присмотрела для Баоюя невесту из девушек, живущих у нас в саду. Но старшая госпожа об этом не знала. А старая госпожа лишь приличия ради решила с ней посоветоваться о сватовстве. Еще госпожа Фэнцзе сказала, что старая госпожа решила просватать Баоюя по своему усмотрению и ни о каком другом сватовстве слышать не хочет.
— Что ты говоришь? — воскликнула Сюэянь, забыв об осторожности. — Выходит, напрасно наша барышня решила себя погубить.
— С чего ты это взяла? — удивилась Шишу.
— Ничего ты не знаешь! — воскликнула Сюэянь. — Недавно я рассказала Цзыцзюань о нашем с тобой разговоре, а барышня услышала и стала себя изводить.
— Тише! — сказала Шишу.
— Да она без сознания! — промолвила Сюэянь. — Сама погляди! И жить ей осталось не больше двух дней!
В это время вернулась Цзыцзюань.
— Неужели нет другого места для разговоров? — возмутилась она. — Уж лучше убейте ее прямо сейчас!
— Не верю, что эти разговоры так сильно подействовали на барышню! — вскричала Шишу.
— Не сердись на меня, сестра! — произнесла Цзыцзюань. — Ничего ты не понимаешь! Иначе не стала бы болтать!
Дайюй вдруг закашлялась. Цзыцзюань бросилась к ней, а Шишу и Сюэянь сразу умолкли.
Цзыцзюань тихо спросила:
— Барышня, пить хотите?
Дайюй кивнула. Сюэянь налила в чашку воды и подала Цзыцзюань. Шишу тоже подошла к кану. И только было хотела заговорить, как Цзыцзюань знаком велела ей молчать.
Дайюй снова закашлялась.
— Барышня, выпейте воды!
Дайюй попыталась поднять голову, но не могла. Цзыцзюань забралась на кан, взяла чашку, отпила немного воды сама, а потом, поддерживая голову Дайюй, поднесла чашку к ее губам.
Девушка отпила глоток, но когда Цзыцзюань хотела взять чашку, жестом остановила ее и выпила еще глоток, после чего, переведя дух, в изнеможении опустилась на подушку.
Через некоторое время она открыла глаза и спросила:
— Кто здесь только что был? Шишу?
— Да, — ответила Цзыцзюань.
Шишу снова приблизилась к Дайюй и справилась о ее здоровье.
Дайюй поглядела на нее широко открытыми глазами, несколько раз кивнула и сказала:
— Когда вернешься домой, кланяйся от меня своей барышне!
Шишу подумала, что Дайюй устала, и тихонько вышла.
Дайюй между тем слышала почти весь разговор Шишу с Сюэянь, она только делала вид, что потеряла сознание, потому что у нее не было сил говорить. Из слов Шишу она поняла, что Баоюя только хотели просватать, но ничего не получилось. Мало того, старая госпожа, оказывается, решила сама женить Баоюя и выбрала невесту среди девушек, живущих в саду. Кто же эта девушка, если не она, Дайюй? Чем темнее ночь, тем светлее утро — на душе у Дайюй рассеялся мрак. Она уже собралась подробнее расспросить обо всем Шишу, но в это время пришли матушка Цзя, госпожа Ван, Ли Вань и Фэнцзе.
Дайюй не думала больше о смерти, клубок сомнений был распутан, но ей стоило огромных усилий даже коротко отвечать на вопросы пришедших ее навестить.
Фэнцзе обратилась к Цзыцзюань:
— Ты зачем вздумала нас пугать? Барышне, я смотрю, полегче!
— Она была совсем плоха! — оправдывалась Цзыцзюань. — Иначе я не осмелилась бы вас побеспокоить. Я и сама удивляюсь, ей стало гораздо лучше!
— Не надо ее ругать, — остановила Фэнцзе матушка Цзя. — Ей показалось, что Дайюй плохо, она и прибежала к нам. Это ее обязанность. Такое старание достойно похвалы.
Женщины поговорили еще немного и разошлись.
Поистине:
Сердечную болезнь излечишь
Лекарством своего же сердца.
На шею тигра кто подвесил,
Тот сам и снимет колокольчик[31].
Мы не будем рассказывать о том, как с этого дня Дайюй постепенно поправлялась, а вернемся к Сюэянь и Цзыцзюань. Глядя на свою барышню, они то и дело благодарили Будду.
— Амитаба! Она выздоравливает! — говорила Сюэянь.
— Все это странно, — отвечала Цзыцзюань. — То вдруг заболела, а теперь сразу выздоровела.
— Что заболела, ничего странного в этом нет! Но так быстро выздороветь? Тут уж действительно есть чему удивляться! — произнесла Цзыцзюань. — Не иначе как судьба нашей барышни связана с судьбой Баоюя. Недаром говорят: «Свадьба — дело хлопотное, но нерасторжимы предначертанные судьбой брачные узы». Так случилось, что желание людей совпало с волей Неба… Помнишь, я как-то в шутку сказала Баоюю, что барышня Дайюй собирается уезжать на родину? Так он от волнения чуть не умер, подняв на ноги весь дом! А сейчас одного неосторожного слова оказалось достаточно, чтобы довести барышню чуть ли не до смерти! Верно говорят, что «судьба связывает людей за пятьсот лет до рождения».
Девушки засмеялись, а Сюэянь сказала:
— Счастье, что она поправилась! Впредь подобных разговоров заводить не будем! Если даже я увижу собственными глазами, что Баоюй женится, все равно не скажу ни слова.
— Так, пожалуй, лучше, — согласилась Цзыцзюань.
Не только Цзыцзюань и Сюэянь, остальные служанки тоже обсуждали случившееся каждая на свой лад, удивляясь странной болезни Дайюй.
Разговоры эти дошли до Фэнцзе, а также госпожи Ван и госпожи Син и очень их встревожили. Да и матушка Цзя догадывалась, в чем дело.
Однажды госпожи Син и Ван пришли вместе с Фэнцзе к матушке Цзя поболтать и завели разговор о Дайюй.
— Я и сама собиралась обсудить это с вами, — подхватила матушка Цзя. — Баоюй и Дайюй вместе росли, и привязанность их я считала детской. Но потом поняла, что Дайюй неравнодушна к Баоюю, и нередко именно это является причиной ее болезней. Им нельзя больше быть вместе, иначе это кончится плохо. Что вы на это скажете?
После некоторого раздумья госпожа Ван ответила:
— Барышня Дайюй себе на уме. А Баоюй простодушен и не умеет скрывать своих чувств. Он как дитя малое. Вряд ли стоит их разлучать, они сразу обо всем догадаются. Еще древние говорили: «Когда юноша становится взрослым, его надо женить. Когда взрослой становится девушка, ее следует выдать замуж». Так не поженить ли нам их?
— Настойчивость Дайюй заслуживает похвалы, — нахмурившись, произнесла матушка Цзя, — но именно поэтому она не пара Баоюю. Да и здоровьем слаба, долго не проживет. Баочай — вот невеста для Баоюя!
— Мы все тоже так думаем, почтенная госпожа, — отозвалась госпожа Ван. — Но в таком случае и барышню Линь Дайюй нужно просватать. Можно ли поручиться, что она не таит к Баоюю любовных чувств? И если узнает, что Баоюй помолвлен с Баочай, ничего хорошего ждать не приходится.
— Согласна, — произнесла матушка Цзя. — Женим Баоюя, а потом и ее выдадим замуж. Прежде всего надо заботиться о своих детях. Главное, чтобы Дайюй до времени ничего не знала.
— Слышали? — обратилась Фэнцзе к служанкам. — Ни слова о том, что второго господина Баоюя собираются женить! Проболтаетесь — спуску не дам!
— Девочка моя, — сказала Фэнцзе матушка Цзя, — из-за болезни ты не следишь за тем, что происходит в саду. Советую тебе быть повнимательнее! Я имею в виду не только нынешний случай, а и все остальное. К примеру, в минувшем году прислуга пьянствовала, играла в азартные игры! Надо построже держать людей! Тебя они не смеют ослушаться.
С этого дня Фэнцзе часто появлялась в саду. Однажды неподалеку от острова Водяных каштанов она приметила старуху, что-то бубнившую себе под нос.
Фэнцзе неслышно приблизилась к ней. Старуха увидела Фэнцзе, когда та была уже совсем рядом, и поспешила поклониться.
— Ты что бормочешь? — спросила Фэнцзе.
— Госпожи мне велели присматривать за цветами и фруктами, — отвечала старуха. — Уж я так старалась, так старалась, а тут заявилась служанка барышни Син Сюянь и меня воровкой обозвала!
— За что же это? — удивилась Фэнцзе.
— Вчера я взяла с собой мою Хэйер, пусть, думаю, здесь поиграет, — стала объяснять старуха, — а девочка забрела ненароком в дом барышни Син Сюянь. Я увела Хэйер оттуда. А нынче утром услышала от служанок, будто у барышни Син Сюянь что-то пропало. Спрашиваю, что пропало, а они отвечают: тебе, воровке, лучше знать!
— Ну пусть даже они обвинили тебя, стоит ли так сердиться? — проговорила Фэнцзе.
— Ведь сад этот не служанкам принадлежит — господам, — возразила старуха. — С какой же стати эти девчонки нас обзывают? Не они нам велели за садом присматривать, а госпожи!
— Не ворчи! — разозлилась Фэнцзе и плюнула старухе в лицо. — Вам велено здесь присматривать, и если У барышни что-то пропало, с кого же спрашивать, если не с вас?! Ишь разболталась! Позвать сюда жену Линь Чжисяо, пусть прогонит старуху!
Девочка-служанка бросилась было исполнять приказание, но тут появилась Син Сюянь и с улыбкой сказала:
— Ничего особенного не случилось. Да и дело прошлое.
— Не вмешивайся, — возразила Фэнцзе. — Как бы то ни было, нечего позволять этим бабам язык распускать!
Старуха пала на колени, моля о прощении, и Син Сюянь, пожалев ее, пригласила Фэнцзе к себе, чтобы упросить не наказывать женщину.
— Знаю я этих старух, — не унималась Фэнцзе. — Никого не признают, одну меня боятся!
Син Сюянь всячески ее успокаивала, заявила даже, что во всем виновата ее служанка.
— Ладно, — бросила Фэнцзе старухе. — Ради барышни Син прощаю тебя.
Женщина поднялась с колен и низко поклонилась.
— Что же у тебя пропало? — спросила Фэнцзе у Син Сюянь, когда старуха ушла.
— Ничего особенного — старая красная кофта, — отвечала Сюянь. — Я велела служанке поискать, а она не нашла и по глупости пошла спрашивать об этом старуху. Ну та и обиделась. Служанку я отругала, и больше не стоит упоминать о таком пустяке.
Фэнцзе оглядела комнату, окинула взглядом Син Сюянь: на девушке был сильно поношенный ватный халат, вряд ли защищавший от холода. Одеяла на кане лежали совсем тонкие, а вещи, подаренные Син Сюянь матушкой Цзя, были аккуратно сложены на столе — Сюянь, видно, ими не пользовалась.
Проникшись к девушке еще большей симпатией и уважением, Фэнцзе сказала:
— Кофта, конечно, не такая уж ценность, но в ней тебе было бы теплее. Прикажи служанкам ее разыскать! Эти девчонки совсем обнаглели!
Вернувшись к себе, Фэнцзе велела Пинъэр достать телогрейку, крытую красным заморским крепом, дымчато-зеленую шелковую куртку, подбитую мехом, бирюзового цвета юбку, расшитую бисером, синюю курму на беличьем меху и отнести все это Син Сюянь.
Несмотря на то что Фэнцзе быстро уняла старуху, на душе у девушки было неспокойно, и она думала: «Никого из сестер прислуга не осмеливается оговаривать, только меня, несчастную. И, как нарочно, это случилось при Фэнцзе!»
Сюянь чуть не плакала, когда появилась Фэнъэр с подарками от Фэнцзе, и ни за что не хотела их принимать.
— Госпожа наказывала все это вам передать, — говорила Фэнъэр, — а покажется вам одежда старой, она пришлет новую.
— Поблагодари госпожу за заботу, — отвечала Сюянь, — и скажи, что я не смею принять столько вещей взамен пропавшей кофты. Унеси все обратно и поблагодари госпожу! Ее внимание мне дороже всяких подарков!
Пришлось Фэнъэр взять узел с одеждой и отнести обратно.
Через некоторое время Фэнъэр снова явилась, но теперь уже вместе с Пинъэр. Сюянь выбежала навстречу, предложила сесть.
— Наша госпожа говорит, — промолвила Пинъэр, — что вы нас чуждаетесь!
— Не чуждаюсь я, просто неловко мне брать подарки, — отвечала Син Сюянь.