По своему характеру к указанным датам тесно примыкает празднество в честь Татартуп. В календаре Елбасдуко Гутнова на 1925 г. оно помечено в первое воскресенье октября вслед за Ичъына. В анонимной заметке, опубликованной в 1885 г. в газете «Терские ведомости» речь идет о точной дате — 6 октября. Все эти даты приведены по старому стилю. Следовательно, в 1992 г. праздник отмечался 18 октября.
По материалам В.Ф. Миллера в женский праздник Остæлти кувд приносят молитвы в честь Будури изæд — «Покровителя полей». В осетинской народной поэзии Тæтæртуп выступает как покровитель всей равнинной Осетии. Эта святыня известна как место, куда ежегодно направляются души особых людей во время их транса (куырысдзау/буркудзау) за горстью хлебных зерен.
По оценке дореволюционных очевидцев, это был очень популярный и веселый праздник... «Святой Татартуп считается покровителем странствующих и работающих в поле, а главное от него по местному поверью зависит ежегодный урожай, почему в тостах, провозглашаемых стариками, везде говорится о послании урожая в настоящем году» (10, II, с. 60). Празднество происходило в лесу, недалеко от развалин татартупского минарета. Группами представителей от самостоятельных домовладений и фамилий располагались празднующие паломники. Основное торжество проходило выше по склону рядом с большой пещерой. Празднование с песнями и танцами продолжалось весь день и ночь. Рано утром молодые люди от каждой семьи поднимались на вершину лесистой горы, где каждый приносил святому свою лепту деньгами, и из собранной суммы на следующий год вновь устраивали такое же торжество.
Праздник, посвященный этому божеству, в других местах Осетии был известен под названием Хорысæрты кувд. Судя по названию, в жертву приносились первые зерна созревшего и частично собранного урожая. Фактически он завершал активный цикл земледельческих работ.
|
|
В 1887 г. в статье некоего В. X. «Кое-что о дигорцах» отмечен любопытный ритуал на осеннем празднике в честь покровителя урожая Хуарелдара. «В самый день праздника, каждая семья собирается в своем доме и молится богу урожая, после молитвы хозяйка набирает в маленькую деревянную чашку различных зерен и ходит взад и вперед от сенец до кухни, приговаривая: «Хуар-хуар! Хуар медæгмæ, золкъæ, мистæ — æндæмæ! — Бог, бог урожая, пошли больше всякого хлеба в дом, а червей и грызунов изгони». Затем все садятся за стол едят и пьют» (10, I, с. 240).
Подобный магический ритуал, но с солодовыми пирожками совершали и после пахоты. В иронской среде он назывался Зулчъыты бон — «День червей», а в дигорском — Бугъæгалæн сабат — «Суббота выбрасывания мусора». Естественно предполагать прямую направленность этих действ при посеве и после сбора урожая. Они должны были уберечь посаженные и собранные зерновые культуры от грызунов и вредителей.
В середине ноября в ряде мест горной Осетии устраивали поминальное торжество, которое называлось Сагæйтты æхсæв/æхсирфæфтауæн. В семьях, закончивших уборку, в четверг вечером готовили угощение, посвящаемое покойникам. По словам Б. Каргиева все обращались к небесным покровителям, чтобы покойники на том свете закончили свои осенние работы и более не беспокоили сельскохозяйственный инвентарь, связанный с уборкой зерна и заготовкой сена — «Кувгæ дæр скæнынц фæззæджы дзуæрттæн, цæмæй сæ мæрдтæ ныууадзой сæ фæззæджы кусæндзаумæттæ: цæвджытæ, æхсырфытæ, сагæйттæ, халамæрзæнтæ æмæ æндæртæ, цæмæй уыцы кусæнгæрзтæй-дардæр мауал тухæн кæной мæрдты бæссты» (13, 1988, № 2, с 113).
|
|
Нет сомнения, что этот праздник возник во времена, когда жизнь на земле представлялась предверием реальной вечной жизни на небе. И тем не менее этот поминальный праздник продолжил свое бытование до первой трети нашего столетия. Вслед за ним шел еще один семейный праздник. В воскресенье за неделю до торжественных дней в честь Уастырджи осетины отмечали праздник зыгуымон. В самом названии происходящим от зыгуым/зугум — «мякина», содержится своеобразный намек. Считалось, что к этому дню все сельскохозяйственные работы были закончены (5, т. VI, с. 318).
Следующее воскресенье, предпоследней недели ноября все осетины от Цхинвала на юге, до Моздока на севере Осетии отмечают праздник в честь Уастырджи. От четко фиксированного праздника Майрæмыкуадзæн эти праздничные дни наступали спустя двенадцать недель. Масштабы и значимость этого праздника в традиционном быту осетин трудно преувеличить. Еще бы, ведь он посвящен популярному божеству Уастырджи/Уасгерги.
Как и многие осетинские божества, связанные с христианским культурным миром, в его имени имеется слог уац/уас. В оценке В.Ф. Миллера «вторая часть имени этого популярного святого есть, несомненно, искажение имени Гиорги, первая часть та же, что в имени Уацилла. Св. Георгий представляется покровителем мужчин, всадником на чудном белом коне. Уастырджи считается бичом воров, мошенников, клятвоприступников, убийц и покровителем честных людей и домашних животных. Имя его часто произносится в клятвах и богословиях. Про него ходит в Осетии много легенд... К поздней осени относится праздник Уастырджи. Обычные кувды, жертва и пирушка совершаются около молельни Уастырджи, которую аул строит на возвышенном месте, откуда Уастырджи может удобно наблюдать за людьми и скотом.
|
|
Отобедав, богомольцы садятся на лошадей и, объехав на них вокруг молельни со словами: «Уастырджи, соблюди нас и лошадей наших», — возвращаются в аул. В ауле молодежь долго поет песни Уастырджи: «Ух! Св. Георгий! Да съедим мы твои болезни! Окажи помощь вот этому дому, умножь скот его и хлеба и т. п. Пение и посещение отдельных саклей продолжается до утра.» (7, II, с. 242, 288).
К дням этого святого все сельскохозяйственные работы были закончены и народ весело распоряжался плодами своего труда. Говорю это потому, что праздник не ограничивался одним днем, а охватывал целую неделю. В воскресенье в ночь накануне праздничного понедельника в некоторых семьях приносили в жертву специально откормленного быка, отчего этот день называется Галæргæвдæн хуыцаубон/хуацауæхсæв. Ниболее почетным считалась ночь на вторник праздничной недели. Она называлась Уастырджийы æхсæв и в ту ночь устраивалось обязательное жертвоприношение и моление специально сваренным к празднику пивом. Старались почетные части ритуальной пищи освятить у стен соответствующего святилища. Днем во вторник устраивается общинное моление и общественная трапеза по общепринятым нормам, о которых речь будет в следующей главе. Мясо жертвенного быка распределялось по всем семьям участников этой ритуальной трапезы. Ровно через неделю устраивали проводы праздника, известные под названием Уастырджийы фæдзæхсæн.
В ряде мест празднование растягивалось еще на неделю. Особым размахом оно проходило в Куртатии у стен средневековой христианской церквушки Дзвгисы-дзуар. Празднества здесь проходили с таким размахом, что по оценкам очевидца Б. Каргиева только в танцах принимало участие по меньшей мере 300–400 человек. Столько же людей наблюдало за танцами молодежи со стороны. В конных состязаниях и джигитовке здесь на поляне Дзуарварс участвовало по скромным подсчетам до 200–300 всадников. Здесь же можно было видеть вплоть до 30-х годов нашего столетия народно-драматические представления ряженых. Одним словом размах праздника был нартовский. О святилище и празднике при нем мной опубликована статья, что позволяет не останавливаться на этом сюжете (17, с. 139–160).
Внимание читателей хочу привлечь к другому аспекту данной темы. Как показали изыскания В.Ф. Миллера и В.И. Абаева название Уастырджи|Уасгерги — есть приспособленное к нормам осетинского языка имя Св. Георгия, вошедшее в аланско-осетинскую среду в период раннего знакомства и принятия христианства, произошедшего до первой четверти X века. Однако хорошо известно, что в христианской церкви, в частности греческой и русской, день Св. Георгия ежегодно отмечается 6 мая (23.4. ст. ст.). В Осетии эта дата практически была неизвестна. Такое несовпадение дат дало основу для сомнений о единстве этого осетинского божества с христианством.
Представляется, что в этой связи надо вспомнить еще один достаточно древний канал христианской информации в Осетию, а именно: соседнюю Грузию. Этот факт необходимо иметь в виду, что праздник в честь Уастырджи именуется осетинами Джиоргуыба/Гиоргоба — названием, производным от одноименного грузинского Горгоба. Праздник в честь св. Георгия в Грузии отмечают дважды, первый раз весной вместе со всем православным миром, а второй раз — 23 ноября (10.11. ст. ст.). Этот праздник в память колесования великомученика Георгия отмечается только грузинской церковью. В это время осетины отмечают торжества во имя самого популярного божества Уастырджи. Следовательно, в нашем распоряжении оказывается праздничная дата популярная в одном из древнейших оплотов кавказского христианства.
Чтобы разобраться во всем этом, необходимо вспомнить сюжеты из агиографической литературы о деяниях святого великомученика Георгия Победоносца. Георгий был известный воин, служивший при римском императоре Диоклетиане. Он принял христианство и за веру был долго мучим. Отважного 30-летнего воина колесовали, он был привязан к деревянному колесу и крутим над доской с железными остриями. Но силы небесные не дали погибнуть ему за веру. Многочисленные мучения святого Георгия умножали число христиан. В израненном состоянии он дожил до 23 апреля следующего 303 года и был казнен по приказу Диоклетиана через усекновение главы. В 324 году молодая римлянка Нина из Каппадокии, землячка и по отцу родственница св. Георгия, после чудесного сна и благословления ангела небесного, стала миссионером.
Благодаря проповедям святой равноапостольной Нины, народы Кавказа, и в первую очередь иберы и аланы, были приобщены к учению Христа. В своих проповедях она упоминала имя своего родственника и вводила среди новообращенных праздник памяти дня колесования св. Георгия. Событие это относилось к 10 ноября по юлианскому календарю, а по новому стилю — 23 ноября. Таким образом, день памяти св. великомученика Георгия Победоносца или по-грузински Горгоба празднуется с IV века н. э. Святая Нина вела свои проповеди и среди алан, древнейших и ближайших соседей иберов. Все это способствовало, правда значительно позже IV века, распространению этого праздника среди алан-осетин под названием Джиоргуыба/Гиоргоба. Иначе говоря, мы имеем дело с чисто кавказским христианством праздником. В греческой и русской церкви отмечается не день колесования, а день смерти и отшествия к Небесному Воинству — 23 апреля по старому и 6 мая — по новому стилю.
Естественно, что такой разнобой требовал какого-то объяснения, и оно не замедлило появиться. В работе грузинского библиофила Захария Чичинадзе «История Осетиии по грузинским источникам» (Тифлис, 1913) приведена легенда. В ней отразилось народное истолкование этого факта. Якобы осетин выпросил у св. Георгия право отмечать праздник в его честь не весной, а осенью. Мотивировалось все тем, что во славу Уастырджи он хотел принести в жертву откормленного барана, а не только родившегося ягненка. Надо полагать, что просьба эта была удовлетворена.
Фактически осеннее празднество в честь Уастырджи является своеобразным заговением на Рождественский пост (с 28 ноября по 6 января), когда последний раз разрешается вкушать скромную пищу перед постом. В этой связи напомню, что по народному календарю часть осетин постилась две недели перед Рождеством. Нет сомнения, что эти две недели говения являются отражением упоминаемого христианского поста. Данный факт является еще одним свидетельством знакомства осетин и их предков с догматами христианства. Причем, как можно судить, очень ранним.
В этой связи нельзя не отметить тот интересный факт взаимосплетения раннего христианства с традиционными верованиями. Хорошо известно, что христианизация не проходила столь быстро и гладко, как это изображается в учебниках. Сложившаяся система представлений и навыков мышления способствовала сохранению в облике христианских святых черт принадлежавших языческим божествам. «В результате утвердилась церковная обрядность, в принципе враждебная язычеству и, с точки зрения богословов, не имевшая ничего общего со старыми народными обычаями, а на деле частично компенсировавшая вчерашних язычников, которые не вникая в высший трансцендентальный смысл христианской литургии вряд ли доступной их разумению, видели в ней комплекс ритуалов, отчасти удовлетворявших их религиозно-практические нужды. Но лишь отчасти, ибо возлияния и жертвы идолам и до крещения ни в коей мере не исчерпывали средств, при помощи которых человек в аграрном обществе старается обеспечить свое благополучие и безопасность» (16, с. 48).
Данная мысль известного исследователя культуры А.Я. Гуревича как нельзя лучше объясняет тесное переплетение праздников традиционного осетинского календаря с христианскими праздниками. Собственно, по другому и не могло быть, ведь наши далекие предки были знакомы с христианством с VI века.
ГЛАВА III. ПИР
Важным структурным элементом любого праздника является коллективная трапеза. Она представляет собой сложный институт с различными половозрастными, социальными и религиозными функциями. Пища, ее состав, приуроченность, правила приема и поведения не только сопровождают обрядовую практику, но и являются органической частью ритуала.
Модели питания предполагают и широкое потребление различных напитков. Вероятно нет таких культур, которые не нашли своего решения проблемы напитков, в том числе и алкогольных. Традиционное сознание идентифицировало их с формой жертвоприношения и способом поклонения небесным силам. Их потребление сопровождало все ритуально-престижные трапезы мужчин и являлось непосредственным элементом сюжета.
Соответственно и связанная с приготовлением и особенно потреблением пищи и напитков утварь наделялась аналогичными качествами. В этом смысле все традиционные предметы и соответствующие приемы и действия с ними были не просто вещи или абстракции, они являлись непосредственной частью тех сил и целительных свойств, которые они персонифицируют. Поэтому есть прямой смысл, прежде остановиться на некоторых образцах традиционной утвари.
Утварь
В далеком прошлом человека окружало вещей много меньше, чем сейчас, и находились они в активном употреблении подольше. Человек был связан со своим имуществом тесными узами, чуть ли не личностными отношениями. Объекты материального окружения не только воплощали качества их создателей, но и могли иметь собственное имя, судьбу и жизнь. Возможности для решения этих проблем скрыты в широком привлечении идей и методов семиотики. Они основаны на том факте, что каждое явление или вещь помимо определенных утилитарных, практических функций обладает еще и семиотическими или знаковыми. В зависимости от актуализации той или иной функции, любой бытовой предмет может восприниматься как вещь и как знак или как вещь со знаком.
В данном случае обратим наше внимание на один из предметов традиционного быта — невысокий столик на трех ножках с круглой столешницей известного у осетин под названием фынг/фингæ. В традиционном жилище осетин и соседних кавказских народов это был непременный элемент интерьера. По рассказам знатоков народного быта такой столик подавали отдельно каждому гостю или же один на двоих, максимально — трех человек. После трапезы их убирали, как правило вешали на стенку. В нашем современном понимании это кажется маловероятным, поэтому напомню, что речь идет о небольшом столике.
Высота их бывала вплоть до 50–60 см, но высоты современных столов европейского типа все известные образцы не достигали. По существу это были не столы в нашем понимании, а блюда на трех ножках. Наличие бортика по всей окружности столешницы говорит в пользу данного предположения. Материалы осетинского языка подтверждают наши наблюдения. Слово фынг охватывает широкий круг, в пределах которого отмечается колебание таких понятий как: «стол/посуда/угощение». Аналогичная картина прослеживается в языке грузин, балкарцев и карачаевцев.
Лингвистические изыскания проф. В.И. Абаева позволяют говорить о происхождении слова фынг. По его авторитетному мнению оно состоит в родственной связи с древнеиндийскими, иранскими и греческими словами и является по своему корню староосетинским (5, т.1. с.498). В свою очередь, все это свидетельствует о впечатляющем возрасте круглых столиков на трех ножках. Тот факт, что после трапезы их вешали на стенку, говорит о генетических связях с кочевым бытом скифов. По свидетельству античного автора Аммиана Марцелина, еще в IV веке н. э. часть алан продолжала вести кочевой образ жизни. Естественно, что кочевнические традиции нашли свое отражение в повседневном быту последующих поколений.
Очень интересные образцы треногих деревянных столиков обнаружены в аланских катакомбах. Впервые такая находка была сделана в Архонском могильнике, датируемом VII—VIII веками. Затем небольшой треногий столик был раскопан в Рим-горском могильнике недалеко от г. Кисловодска. Еще один «фынг» был обнаружен в катакомбах у сел. Хасаут в Карачае. Предварительный анализ находок позволил сделать вывод о том, что мы имеем совпадение не только формально-типологическое, но и функционально-идеологическое. Поэтому мы вправе видеть здесь единую линию развития, одну характерную культурную традицию, указывавшую на длительное переживание элементов аланской культуры в быту осетин.
Здесь будет уместно сказать и о том, что у осетин отмечено несколько разновидностей низкого стола. Встречаются образцы и с округлой четырехугольной столешницей на трех и даже четырех ножках. Учитывая их общую морфологическую черту — малый размер и низкие ножки, следует считать круглый треногий стол как исходный тип. Именно три точки опоры дают достаточно прочное положение и физическую стабильность. Три, является минимальным числом, обеспечивающим устойчивость любого предмета. Вспомним некоторые осетинские пословицы и поговорки:
«Фынг дæр æртæ къахыл лæууы/И фынг стоит на трех ножках», «Фынг æртæкъахыг у/Фынг — трехногий», Æртæ зæрдæйæн адджын у/Три — сладко для сердца». Имеющиеся материалы позволяют говорить о сосуществовании исходной треногой формы с другими разновидностями. Раскопки четырех оледенелых курганов в урочище Пазырык на Алтае дали науке бесценные памятники кочевой культуры, созданные в V—IV веках до н. э. Для нас интерес представляют находки деревянных походных столиков, имевших овальную столешницу и по четыре съемные ножки и размеры, аналогичные «фынгу». Культура эта является родственной скифам. Есть предположение, что ее носители говорили на иранских наречиях, поэтому совпадение размеров столиков с поздними осетинскими образцами представляется неслучайным. Строго выработанная и вполне устоявшаяся их форма подсказывает длительный период бытования уже к тому времени, отстоящему от нас почти на 2500 лет. Малая высота и съёмные ножки делали их очень удобными при кочевках, а наличие бортика определяло функцию столиков как блюда на ножках для подачи пищи.
С учетом определенных условностей можно считать, что в среде генетически родственных племен в одних хронологических рамках бытовали идентичные образцы домашней утвари. Сосуществование названных двух форм сохраняется и в современном быту осетин. Это позволяет предполагать аналогичную картину и в далеком прошлом. Один такой столик зафиксирован этнологом Б.А. Калоевым во время экспедиции в сел. Галиат. А второй, с овальной столешницей, но на четырех ножках, хранится в стенах святилища Дзвгисы-дзуар. Он служит для ритуальных жертвоприношений, приуроченных или посвященных этой святыне.
Жертвоприношение на «фынге» упоминается в некоторых сказаниях нартовского эпоса и сообщениях дореволюционных бытописателей осетинской народной культуры. «Фынг» синтезировал древние функции переносного домашнего жертвенника и непосредственно самой жертвы. Наличие их в захоронениях, восходящих еще к эпохе скифского времени, и некоторые сюжеты из традиционно-бытовой обрядности осетин очень точно свидетельствуют об этом.
В фольклоре, традиционном быту и даже сейчас, в конце XX столетия понятие «фынг» в сознании осетин сопровождается почтительным отношением, граничащим со святостью. Чтобы не быть голословным, обратимся к сведениям осетинских бытописателей. Сто лет назад учитель Саукуй Кокиев в очерке «Записки о быте осетин», отметив высокий семиотический статус надочажной цепи, далее писал: «Второе место по своему значению в домашней утвари занимает фынг (столик). Акт еды у осетина считается чрезвычайно важным, торжественным, высоким; он не иначе к нему приступает как с своеобразною, продолжительною молитвою, где он, начиная от единого Бога, не забывает ни одного из его служителей — святых и дзуаров... В силу сказанного, конечно, в его глазах играет важную роль фынг, который его постоянно кормит: на нем ему подается пища. Это — небольшой, круглый точеный столик на трех ножках; он его чтит в высшей степени: при еде безусловно воспрещаются всякие непристойные разговоры и действия, оскорбления фынг’а хозяин никому не прощает; его именем проклинает, а также божится. Ничто остальное в домашнем обиходе осетина не имеет уже того таинственного, религиозного значения как цепь и стол». (19, с. 82).
До настоящего времени в разговорной речи осетин часто употребляются пословицы и поговорки, которые подтверждают сведения С. Кокиева о святости и ритуальной чистоте «фынга». Приведу несколько из них:
«Ирон фынг æгъдауæн у/Осетинский фынг предназначен для адата»,
Ирон фынг зонд амоны/Осетинский фынг учит уму-разуму»,
«Фынджы бæркад бирæ/Безмерно изобилие фынга»,
«Алы фынг дæр йæ фарн йемæ хæссы, йе ’гъдау ын æххæст хъæуы/Фарн каждого фынга неотделим от него, связанный с ним адат необходимо соблюдать»,
«Фынджы фарн бирæ уæд, фынг бахатыр кæнæд/Пусть фарн будет больше, да простит (мне) фынг»,
«Табу фынджы фарн/Почтение фарну фынга».
Употребление перечисленных фразеологизмов связано с тем интересным фактом, что они сопровождают современные трапезы осетин — от повседневных до ритуально-престижных. Идеи и нормы, связанные с трапезой, практически не прекращали своего существования, хотя сам круглый столик на трех ножках вышел из активного употребления. В последние десятилетия он начал возрождаться, но уже как материальная оболочка, как знак определенного этапа истории культуры, как этнический и региональный символ.
В этой связи обращает внимание устойчивая форма рассматриваемых «фынгов». Основная их масса имеет круглую форму столешницы и три растопыренные для большего упора ножки. Иногда, на традиционных образцах, особенно больших размеров, три ножки бывают соединены между собой Т-образной связкой точеной как и ножки. Симметрично расположенные ножки образуют условную проекцию равнобедренного треугольника. Иначе говоря, две геометрические фигуры, круг и вписанный в него треугольник, находятся во взаимосвязи, создавая элемент стихийной геометризации. Обращая внимание читателя на этот факт должен сказать, что этот принцип геометризации, соединявший реальное и мифологическое начало, был универсалией, характерной для многих народов мира с глубокой древности.
Числа и геометрические тела и фигуры, такие как сфера, круг, квадрат и другие, никогда не были достоянием одной лишь математики. В них выражалась мировая гармония, и они имели определенные магические и нравственные значения.
Семантика чисел подтверждает тот любопытный факт, что собственно счет или исчисление предметов начинается с двух и более, тогда как «один» предполагает не счет, а название предмета с помощью его специального обозначения. Число «три» обычно квалифицируется как совершенное число. Три — не только образ абсолютного совершенства, превосходства, но и основная константа мифопоэтического макрокосма и социальной организации. В отличие от динамической целостности, символизируемой числом три, число четыре является образом статистической целостности, идеально устойчивой структуры.
Специфические знаки числового кода, ориентированные на качественно-количественную оценку модели мира, были тесно связаны с геометрическим кодом. Более того, представляется, что символы двух систем находились в состоянии взаимозаменяемости. В этом отношении, можно сопоставлять число один, не как первый элемент ряда в современном смысле слова, а в качестве целостности, единства с кругом. Вспомним, что круг был выражением идеи единства, бесконечности и законченности, высшего совершенства. Вероятно, в таком восприятии круга основная роль принадлежит циклическому восприятию времени.
Число три непосредственно связано с треугольником. Во многих мифопоэтических системах регулярный треугольник символизирует семантическую нагрузку своего числа, а также плодоносящую силу земли, обеспеченность, физическое совершенство, троицу, три космические зоны. Треугольная форма, как и само числительное три были очень популярны в традиционном быту, языке, фольклоре осетин и их предков. Число четыре в геометрической символике определяется квадратом или вообще четырехугольником, с образом идеально устойчивой структуры, статистической целостности, соединяющей в себе основные параметры гармонии. Таким образом, мы имеем устойчивое сочетание сакральных чисел и соответствующих им геометрических фигур, прослеживаемых в конструкции «фынга» со времен глубокой архаики. Этот факт представляется показательным.
Важно понять, что изготовление вещи было идентично ее пониманию, ее значимости. Процесс создания находился в неразрывном единстве с идеями мифологического сознания, которое было не чуждо и средним векам. Отождествление микрокосма и макрокосма были общепринятой нормой, поэтому представления о себе и своем материальном окружении возводилось к божественным силам. Изготовление любой вещи воспринималось как дело рук, но за всем этим стояло деяние десницы. Каждая вещь неповторима, но устремлена к одному и тому же образцу, так и один человек отличается от другого, но вместе они стремятся уподобиться одному — Христу.
Соединив наши сведения о конструкции столика, можно условно моделировать его как сочетание двух геометрических символов — круга и треугольника. В свою очередь они очень стройно вписываются в третью фигуру — прямоугольник, образуемый стенами жилища. Они не только ограничивают освоенное пространство, но и строго ориентированы по сторонам света. Традиционное жилище выступает как один из важнейших элементов микрокосма, сакральный центр которого маркировали очажный комплекс и переносной домашний жертвенник — «фынг».
Если все изложенное правомочно, то устойчивая в веках форма круглого столика становится понятной. За всем этим стоит глубочайшая идеологическая подоснова, которая из поколения в поколение генерировала производство конкретной формы. Высокий семиотический потенциал всего стола и каждой его составляющей способствовал тому, что данный элемент традиционного быта осетин и их далеких предков дошел до наших дней.
С помощью ритуала осуществлялась своеобразная проекция мифологического в повседневную жизнь. Причем прослеживается закономерность, чем сложнее ритуальные формы и разнообразней их символика, тем более частной, локальной и социально структурированной предстает его миссия; чем ритуал проще, тем более универсальна его миссия. В этом отношении обращает внимание диахронный и синхронный аспект функционирования невысоких круглых столиков в среде кочевников скифской культуры и широкое их распространение в традиционном быту народов Кавказа. Представляется, что данный факт является показательным и свидетельствует об универсальности функций рассматриваемого столика в ритуальном контексте.
***
Человек на протяжении всей культурной истории тесно связан с посудой, используя ее в своих повседневных утилитарных потребностях. Столь древнее и активное использование предполагает ее применение в праздничной обрядности. В данном случае обращаю внимание читателей лишь на конкретный вид посуды, специальные чаши для питья пива. Этот факт обусловлен тем, что посуда вообще и ритуальная в частности, является носителем особых свойств, связанных со сверхъестественными силами.
В традиционном осетинском быту они известны под названием нуазæн/синон/хъалац. Все они имеют исконное происхождение и в общем итоге означают родственные понятия как: «кубок/бокал/чаша».
Все эти кубки вырезали из дерева и украшали зооморфными мотивами и орнаментальными узорами. Устойчивая форма, резной декор и контекст использования — все говорит о древности указанной посуды. Существующие образцы поражают соразмерностью частей и тщательной работой. Нет сомнения, что изготовление таких чаш и кубков было под силу только хорошему резчику, обладавшему большим навыком и твердой рукой.
Естественно, что такие пивные чаши представляли собой семейную ценность, передаваемую в семье из поколения в поколение. Чтобы по возможности продлить их использование, по словам знатока народного быта М.С. Туганова, новые чаши вываривали в составе из жира и золы. Такая технологическая процедура закрепляла тонкие стенки хрупкой посуды и как естественный краситель придавала ей определенную тональность. Отличительной особенностью этого вида посуды были ручки, напоминающие головы или целые фигуры животных. Чаще всего встречаются рогатые головы баранов и туров. Причем эта традиция имела глубокие корни и связана по оценке специалистов с восточноиранскими кочевниками Евразии.