Так что же, Франсуа презирал все телесное? Вовсе нет: в парильне он всегда усердно мылся с мылом и щеткой, отнюдь не пренебрегая туалетной водой. Однажды, зайдя в его комнату, она с удивлением увидела, как он тщательно полирует ногти на пальцах ног.
Мужчина, который так за собой следит, предается мечтам. Но о чем он мечтает?
И какая женщина ему бы подошла?
Отчаявшись разрешить эту проблему, она отправила Францу Эккарту письмо с датой рождения Франсуа и попросила обрисовать – четко, ясно, без ученых аллегорий – характер мужчины, который появился на свет в этот день.
Она улыбнулась, представив нелепость ситуации: бабушка, взывающая к мудрости внука!
Тот не замедлил с ответом:
Дорогая Жанна, работа, которую ты просишь сделать, уже исполнена, поскольку речь идет о моем отце. Человек, родившийся под знаком Рыб, дорожит своим внутренним миром и не склонен впускать в него других. Видя бесконечное изменение мира, он презирает слова, которые в любой момент могут быть опровергнуты.
Полагаю, тебя беспокоит то, что Франсуа вдовец; действительно, этот возврат в холостяцкое состояние рискует затянуться, если он не встретит душу, способную удовлетворить как его амбиции, так и потребность в любви. Ибо этому человеку более нужна любовь и поддержка в его замыслах, нежели возня за пологом кровати.
Он действительно вынашивает весьма честолюбивые планы, и я не сомневаюсь, поскольку об этом говорят звезды, что судьба его вскоре пересечется с участью принцев и могущественных людей.
Я угадываю вопросы, которые ты задаешь себе: человек – владыка своей судьбы или наоборот? Себя я об этом уже спрашивал, и мне кажется, что человек подобен наезднику: он управляет лошадью тем увереннее, чем лучше ее знает. Однажды, когда я доказал тебе точность твоего собственного гороскопа, ты сказала мне, что астрология сродни суеверию. Но суеверия – дочери страха, а к изучению звезд толкают совсем другие побуждения.
Полагаю, ты убедилась в верности небесных предсказаний, ибо у нашего нового папы Борджиа и в самом деле есть сын, которого зовут Цезарь.
Я всегда думаю, о тебе с любовью и часто вспоминаю наши слишком редкие беседы.
Твой покорный слуга
Франц Эккарт.
Гольхейм, июля 12 дня 1493 года.
Итак, Франсуа не изменился, подумала она. В свое время он догадался о своей мужской природе, лишь когда его фактически изнасиловала Софи‑Маргерит. Неужели ему надо дожидаться нового изнасилования? И кто это сделает, великое небо? Впрочем, женщина, у которой хватит дерзости, наверняка совершит подобное не в первый раз и неизбежно станет неверной супругой.
К тому же Жанна не была регентшей своего клана. Она покорно вздохнула.
Как же трудно смиряться с тем, что происходит на твоих глазах!
И еще больше с тем, чего ты не видишь.
Песнь духов над водами
Полная луна таит в себе угрозу. Всем известно, что она поднимает уровень моря, раскачивая колокола в городах, скрытых под водой. Не столь известно, что она вздымает также поверхность земли. И раскачивает другие колокола, звон которых раздается в голове у юных девушек.
Вдобавок в тот год, в июле, она принесла с собой сильную жару. А ленивый ветерок, ласкавший верхушки буков и дубов вокруг Гольхейма, никак не способствовал сну.
Об де л'Эстуаль заворочалась в постели и откинула один за другим все пологи, чтобы воздуха было больше. Тем самым прибавилось и света. Графы Гольхеймы были небогаты и довольно прижимисты, поэтому лишь в окна на первом этаже вставили стекла, на верхних же вполне удовлетворялись промасленной бумагой. Луна, светившая в эти окна, создавала впечатление, что за ними происходит какой‑то праздник.
Об распахнула створки, которые ночью держала закрытыми из страха перед нетопырями, и вдохнула полной грудью теплый влажный воздух, чтобы перебить запах восковых свечей и простыней, всегда отдававших затхлостью.
Отсюда ей был виден павильон Франца Эккарта. Темный. Конечно, юноша спал. Если только не сидел голым на холме.
Этот загадочный молодой человек с некоторых пор стал единственным объектом ее интереса. Жених Карл казался ей распахнутым кухонным ларем в сравнении со столь драгоценной и замкнутой на ключ шкатулкой, как Франц Эккарт.
В одной ночной рубашке, сунув ноги в туфли, она спустилась в темноту. Замок спал. Откуда‑то доносился мерный храп. Лестница была каменной и, следовательно, бесшумной. Скользя по плитам беззвучно, словно мышь, она добралась до служебной двери, не такой тяжелой и скрипучей, как остальные, и открыла ее. Перед ней была лужайка с буйно растущей травой. Она вышла и обогнула дом, направляясь к павильону.
Большую поляну она пересекла в отблесках синевато‑зеленого сияния. По мере приближения к павильону шаг ее замедлялся: она пыталась разглядеть свет в черной массе постройки. Но нет, везде было темно. Быть может, он и в самом деле спит.
Она подошла к порогу. Лис спал, свернувшись клубочком, как сторожевая собака; при ее появлении он удивленно приподнял мордочку. Она остановилась и склонилась над ним:
– Значит, ты вообразил себя собакой?
Но зверек не шелохнулся. Она переступила через него и толкнула дверь, которую тут же закрыла за собой.
В лунном свете спящий казался скульптурой из слоновой кости. Он лежал голый на скомканных простынях. Она долго смотрела на него. Тяжелое мерное дыхание показывало, что Франц Эккарт спит глубоким сном.
Наконец она приблизилась легким шагом, стараясь ничего не задеть и избежать предательского шелеста. Но он все же почуял ее присутствие – наверно, она нарушила гармонию окружающего его мира. Он пошевелился с закрытыми глазами и неуловимым движением вдруг свернулся калачиком. И рядом с ним оказалось свободное пространство. Сначала она потрогала край постели – на ощупь очень жесткой. Было ясно, что спящий пренебрег удобством соломенного матраса. Она присела на кровать и стала рассматривать юношу вблизи. Он почти испугал ее: не освещенная блеском глаз, эта гладкая маска в ореоле черных густых волос походила на образ какого‑то незнакомого зверя.
Сердце ее сильно забилось: он повернулся на другой бок и теперь лежал к ней спиной. Места было достаточно, чтобы растянуться рядом с ним, и она сделала это.
Еще одно резкое движение и сбой в дыхании показали ей, что Франц Эккарт уже не спит. Он снова повернулся, и рука его легла на тело девушки. Она вздрогнула, словно от прикосновения раскаленного железа.
Слегка приподняв голову, он полностью повернулся к ней. Глаза у него были широко раскрыты. Он ничего не сказал. Просто повернулся, с глубоким вздохом склонил голову и вытянул руку дальше.
Она затрепетала. У нее была надежда, что тепло этого прижавшегося к ней тела успокоит ее. Она еле заметно пошевелилась, стараясь лечь поудобнее. Рука прижала ее к постели. Она повернулась к нему. Их лица так сблизились, что дыхание одного смешивалось с дыханием другого.
Рука юноши поднялась к лицу Об. Взяв девушку за подбородок и склонившись над ней, он прижался ртом к ее губам. Она вскрикнула и впилась в его губы ответным поцелуем. Оторваться от него было свыше ее сил: обхватив ладонью затылок Франца Эккарта, она прижимала его к себе, чтобы поцелуй никогда не закончился.
Он стал гладить ее под рубашкой, и она вновь задрожала. Он ощупал ее соски и потеребил их – она едва не закричала. Он положил руку ей между ног – и она едва не лишилась рассудка. Он продолжал ласкать ее, она схватила его член и направила себе в промежность.
После чего закрыла глаза и больше уже ничего не видела.
Буря сотрясла ее тело, пронзенное, пылающее, жадно пожираемое. Все сместилось: вульва на месте сердца, колени на месте плеч, рот обрел двойника.
Время дробилось. Звезды взорвались, обратившись в горячую лаву. Изрешеченная метеорами луна вспыхнула и исчезла с небосклона.
Она в ужасе открыла глаза. И прижалась к Францу Эккарту. Он стиснул ее в объятиях.
Чуть позже все началось снова. Этот юноша творил ее. Вдыхал в нее новую душу.
Во время двух этих безмолвных соитий они не обменялись ни единым словом.
Лунный свет стал бледнеть.
Она села, как потерпевший кораблекрушение, которого выбросило на сушу. У нее было странное чувство: она отдалась не мужчине, а какому‑то огромному миру.
Вновь сунув ноги в туфли и в последний раз оглянувшись, она открыла дверь, переступила через лиса и вышла.
Утром она не пошла к нему.
Ибо сознавала, что совершила непоправимое: вступила в связь с мужчиной своей крови. Кровосмешение – вот как это называется. За все грехи нужно платить. Какова будет цена этого?
После полудня она услышала голос Франца Эккарта на кухне. Он пришел за хлебом и сыром. Она сидела в соседней комнате, силясь читать стихи. Ее охватила дрожь. Справившись с собой, она подошла к двери в надежде увидеть его. Выходя из кухни, он и в самом деле начал осматриваться. Их взгляды встретились. Он улыбнулся ей и ушел.
Чуть позже она, не удержавшись, все‑таки пошла в павильон.
Он встретил ее лаской: погладил по лицу. Она была ошеломлена. Неужели он безнравственный человек?
– Нет, причин терзаться, – спокойно сказал он, – мы с тобой не кровные родственники.
Она онемела. Он пояснил:
– Я не сын Франсуа.
Внезапно лишившись сил, она села.
– Я сын одного мага, с которым моя мать познакомилась в Анжере.
Она вдруг ясно осознала, сколь не похожи друг на друга Франц Эккарт и Жак Адальберт. Она сглотнула слюну.
– Франсуа знает? – спросила она, наконец.
– Думаю, подозревает. А вот Жанна знает.
Ей понадобилось время, чтобы свыкнуться с этой мыслью.
– Сын мага? – растерянно спросила она.
– Не знаю, каким, словом можно назвать его. Он повелевает животными. Читает в сердцах людей. Понимает голоса духов.
Ужасающие способности. Она отвергла мысль узнать о них больше.
– Это он передал тебе свою мудрость?
– Естественно, нет, ведь не он меня воспитывал. Кроме того, он немой.
– Когда ты узнал, что он твой отец?
– Примерно два года назад, когда я научился составлять точные гороскопы.
– Это можно прочесть по звездам?
– Если умеешь читать, – с улыбкой ответил он.
– А отца своего ты когда‑нибудь видел?
– Вчера.
– Только вчера?
– Он нашел меня, когда узнал о смерти моей матери. Ночью ему было видение: она явилась ему, когда он спал.
У нее побежали по спине мурашки. Какая странная семья!
– Я поселил его у одного моего друга, недалеко отсюда. Она не знала, что у него есть друзья.
– Одинокий монах, – объяснил он, словно угадав не заданный ею вслух вопрос. – Дитер Либратор. Сегодня вечером он навестит меня.
Он оперся обеими руками о спинку ее стула. Она повернулась, взяла его ладонь и прижала к своей щеке.
– Ты меня сотворил, – сказала она.
– Мы творим себя беспрестанно, – произнес он.
– Это любовь.
– Не называй чувства словами, – отозвался он, – ты подрезаешь им крылья.
Эти слова озадачили и огорчили ее.
– Назвать любовь любовью, значит подрезать ей крылья?
– Да, потому что тогда она не больше чем обыкновенное влечение двух существ друг к другу.
– А что же она для тебя?
– Нечто гораздо большее, – ответил он с мгновенной улыбкой.
Она поразилась перламутровой белизне его зубов.
– Франц Эккарт! – вскричала она. – Скажи мне!
– Я не живу среди людей, Об. По крайней мере, не только среди них.
– Где же?
Он сделал неопределенный жест. Она вглядывалась в его карие глаза: прозрачная вода под черным небом.
Но в эту ночь он зажег в ней звезды. Она вознеслась на небо и породила Млечный Путь. В руках он держал планеты. Они оба вращались над облаками.
Они ничего не говорили, но мир был пронизан бесконечными звуками. Она ушла безмолвно, без единого слова, и трава ласкала ее босые ноги.
Франц Эккарт был первым мужчиной ее жизни. Она могла существовать только вместе с ним. Как теперь выйти замуж за Карла фон Дитрихштайна?
В конце августа она ждала месячные. Напрасно. Она никому ни слова не сказала. А мать была в Страсбурге! Она изнывала от страха.
Однажды утром он сказал ей:
– Сегодня ночью мы с тобой не увидимся.
– Почему?
– Я буду работать с Дитером и моим отцом. Что за работа? Ночью?
Она не стала задавать вопросов, но любопытство разбирало ее все сильнее по мере того, как день клонился к вечеру. Он был для нее как дурман. Она не представляла себе ночи без рук Франца Эккарта, скользящих по ее телу, словно покрывало, без своих рук на теле Франца Эккарта, срывающих все покровы, чтобы добраться до сердца.
Когда настала ночь, она вышла из дома под черное небо. Вгляделась в павильон издали и увидела слабый проблеск света в окне. Какая же тайна рождалась при этой свече?
Она двинулась вперед по тропинке, которую протоптали ее ноги за столько ночей. Сердце ее билось так, что могло разорваться. Она совершала ошибку, поддаваясь любопытству.
Но красноватый свет за промасленной бумагой притягивал ее с неудержимой силой. А вдруг Франц Эккарт принимает другую женщину?
В двадцати шагах от павильона она замерла. Ночь была теплая, но от дыхания ее будто шел пар, застывая в воздухе и образуя какие‑то неясные формы. Внезапно пар словно сгустился. Об огляделась вокруг. Нет, это не дыхание ее сгустилось, это был туман – очень легкий и поразительно белый.
Это был не туман, ибо она увидела лицо.
Об подавила крик. Несколько лиц возникло вокруг первого. Текучие фигуры мягко подрагивали в воздухе. Многие из них двигались к павильону.
Она словно приросла к месту, потеряв способность рассуждать. В мозгу ее вновь зазвучали слова Франца Эккарта: Я не живу среди людей, Об.
Неужели она совершила плотский грех с демоном?
Одна из фигур, вместо того чтобы направиться к павильону, остановилась перед ней. Ужасное лицо смотрело на нее. Как показалось Об, с выражением немого упрека.
Ей был понятен смысл этого упрека. Она забеременела, хотя обручилась с другим. Она погибла, обрекла себя на проклятие.
Об ринулась к деревьям. Будет ли призрак преследовать ее? Обезумев от страха, она побежала не разбирая дороги и оказалась перед каким‑то прудом. Содрогаясь от ужаса, она смотрела на него. Откуда он взялся? Неужели его создал тот, кто восстает из мрака? И ей приказывают положить здесь конец своему существованию?
Она бросилась в ледяную воду, голова ее раскалывалась от криков. На эти крики отзывались другие, идущие из леса и скользящие по поверхности пруда, такого же темного, как глаза Франца Эккарта.
Она потеряла сознание.
Какой‑то человек хлестал ее по щекам. Она открыла глаза и увидела склонившееся над ней бородатое лицо. Кто‑то нес ее на руках. Человек с тем же лицом. Небо было по‑прежнему черным. Она вновь сомкнула веки. Лучше бы ей умереть!
Потом она много дней бредила. Порой перед ней возникало лицо призрака, вызывавшее у нее пронзительный вопль.
Но узнавала она и лица живых людей. Сначала графини Гольхейм. Графа. Слуг. Но при виде их она начинала моргать, словно в испуге.
Затем появилось лицо Франца Эккарта. Франц Эккарт? Он? Об застонала.
Графиня посоветовала плачущему юноше не подходить к изголовью девушки.
Наконец приехала Жанна. Она заговорила с дочерью, но та смотрела нее, словно не понимая.
Мир казался белым, призрачным. Об уже не бредила, и горький отвар, вызвавший сильное потоотделение, сбил жар, но ее окутало тяжкое безмолвие. Время от времени она поднимала голову, словно прислушиваясь к чему‑то. К песни духов над водами.
Жанна молча смотрела на дочь. Она решила увезти ее в Страсбург.
Все подтверждало опасения, что Об лишилась рассудка.
Дитя тайны
Очевидно, было одно: Об беременна.
Поразительным образом ребенок выжил в чреве матери, несмотря на пережитое ею тяжкое испытание. С каждой неделей живот Об становился все больше. Оставалось гадать, не прервется ли беременность и родится ли ребенок нормальным.
Будущая мать проводила целые дни в безмолвии, лежа в кресле перед камином, поднимаясь только по нужде и для умывания под бдительным присмотром Фредерики. Пищу она поглощала с отсутствующим видом, словно не различая вкуса блюд. Порой ужинала вместе со всеми – Жозефом, Франсуа, Жаком Адальбертом, Деодатом, когда тот был дома. Если к ней обращались, она поворачивала голову, но не более того. Никакого сомнения: она потеряла речь и разум. Все были в отчаянии, не понимая, что произошло и чем помочь. Графиня Гольхейм рассказала Жанне немногое: перед рассветом какой‑то человек на руках принес Об к дверям замка. Он был немой, так что расспросить его оказалось невозможно. Франц Эккарт сказал, что это путешественник, друг монаха Дитера, посетивший Гольхейм проездом. Никто не знал, почему Об вышла ночью к пруду в одной ночной рубашке и каким образом очутился там этот самый путешественник, но в любом случае именно он спас ее, вытащив из воды. Об дрожала и бредила, а когда у нее начался жар, графиня перепугалась и срочно вызвала Жанну из Страсбурга.
Жанна – и только она – сумела восстановить некоторые детали. Немой, без всякого сомнения, был Жоашен, отец Франца Эккарта.
Об влюбилась, и были все основания полагать, что влюбилась она во Франца Эккарта. Такая девушка, как она, могла отдаться мужчине лишь по страстной любви. Но Жанна была слишком занята спасением дочери, чтобы расспрашивать юношу. Однако она согласилась взять загадочный отвар, переданный им через графиню Гольхейм и оказавшийся очень действенным средством против жара.
Одеяние Об никоим образом не подходило для ночной прогулки. Девушка встала с постели, скорее всего, с целью пойти на свидание. Но почему она забрела к пруду?
И что делал у пруда Жоашен? Какой провидческий инстинкт привел его туда?
Поскольку Об так и не вышла из своего оцепенения, она не могла ответить на эти главные вопросы. Тогда Жанна решила написать Францу Эккарту. Она умоляла его во имя небесного милосердия объяснить, что произошло и по какой причине Об лишилась речи и рассудка. Она поклялась, что никому не раскроет тайну.
Вскоре она получила ответ:
Дорогая Жанна,
Об влюбилась в меня и пришла ко мне как‑то ночью, а потом много раз делила со мной постель. Я тоже сильно полюбил ее. Ребенок будет моим.
Однажды, когда я попросил ее ночью не приходить, она все же пришла. Быть может, заподозрила меня в неверности. Мы с Жоашеном, моим отцом, и Дитером Либратором собрались, чтобы вопросить духов. Они явились из леса. Подозреваю, что Об могла увидеть их возле павильона. Наверное, она испугалась, и рассудок ее пошатнулся. Ибо только закаленная душа способна вынести подобную встречу.
Не ведаю, почему она бросилась в пруд. Но знаю, что той ночью Жоашен вдруг написал на листке бумаги: «Чья‑то душа страждет». И поспешно выбежал из павильона. Подобного рода предвидения у него часто бывают. Точно так же он оставил Анжер, чтобы повидаться со мной, когда во сне ему явился призрак Софи‑Маргерит. Поэтому он успел спасти Об.
Увы, я не обладаю познаниями, чтобы вывести Об из ее состояния. Не знаю снадобья, которое могло бы помочь. Боюсь, она испытает слишком сильное потрясение, если увидит меня. Когда я подходил к ее изголовью, она начинала стонать. Если Жоашен знает средство исцеления, то сам сообщит тебе об этом. Он добрый человек.
Это письмо лучше сжечь.
Твой верный Франц Эккарт.
Жанна бросила письмо в огонь и стала смотреть, как оно горит, спрашивая себя, не вылетит ли из дыма какой‑нибудь призрак. Юноша говорил об общении с духами как о вещи совершенно естественной. В любом случае и он, и его отец сыграли роковую роль в судьбе женщин, с которыми вступили в связь. Нет, она не хотела, чтобы Франц Эккарт или Жоашен снова увидели Об.
Тем не менее, день за днем, час за часом она ждала, что Жоашен принесет ей лекарство, которое поможет Об прийти в себя. Но он так и не появился.
Помолвка с Карлом фон Дитрихштайном была разорвана под предлогом необыкновенной слабости, поразившей невесту. Одно было ясно: Об никогда не вернется в Гольхейм. Жанна и сама испытывала теперь отвращение к замку в Пфальце. Она бы охотно покинула Страсбург и увезла Об в Анжер, если бы не Франсуа. Болезнь сестры привела его в мрачное состояние духа, и говорить с ним сейчас о его холостяцкой жизни было бы сущим безумием.
Ровно за месяц до конца 1493 года, утром 1 марта, Об испустила пронзительный крик. Прибежали Жанна и Фредерика. Об корчилась в кресле. Жанна послала за повитухой и с помощью Фредерики перенесла будущую роженицу в спальню.
Роды продолжались пять часов. Поначалу Об кричала непрерывно, затем постепенно затихла.
В четвертом часу пополудни повитуха извлекла из чрева ребенка, мальчика.
В пятом часу Об умерла.
Никто не известил Франца Эккарта, но он явился на отпевание в Сен‑Пьер‑ле‑Вьё, потом на кладбище. Только Жозеф знал правду от Жанны. Все остальные – Франсуа, Жак Адальберт, Деодат, Феррандо – сочли поведение молодого человека трогательным.
Потрясенные горем Жанна и Жозеф не знали, что думать о Франце Эккарте. Казалось, он сам пережил страшное горе. Конечно, его нельзя было винить в безумии, а затем и смерти Об. Истина заключалась скорее в другом: подобно земным владыкам, он принадлежал к слишком могущественному и полному опасностей миру – нельзя безнаказанно входить в него. Но ему не следовало, думала Жанна, подпускать к себе Об.
Она попыталась представить себе сцену обольщения: да, Об не смогла устоять перед тайной юноши, как некогда Софи‑Маргерит – перед тайной его отца.
Потом она заметила в глубине бокового нефа незнакомца, который стоял словно окаменев. Лица почти нельзя было разглядеть. Что он там делал? Озарение наступило, когда она увидела, как незнакомец и Франц Эккарт обменялись взглядами: это был Жоашен, тот самый человек, который вытащил Об из пруда. Бледный подросток былых времен превратился во всклокоченное дерево.
У выхода она шепнула Францу Эккарту:
– Приведи своего отца на ужин. Но не говори никому, кто он такой.
Юноша кивнул.
Одно из мучительных испытаний долгой жизни – это провожать дорогих людей на кладбище и кидать в могилу первый ком земли. Жестокое, невыносимое испытание. Но куда горше пережить собственное дитя, особенно если это юная мать в блеске свежести и красоты. Жанна встревожилась при виде страдальческого лица Жозефа: ее испугала мысль, что вскоре и он окажется на том же кладбище. Она должна поддержать его, это сейчас самое главное.
Поминки вышли необычными.
Отец Штенгель, отслуживший погребальную мессу, был вдохновлен свыше. Благословив трапезу, этот человек с узловатыми руками сумел найти простые слова: ангелы в раю, сказал он, радуются, принимая душу, которая познала только любовь и была создана скорее для небесных празднеств, чем для земных утех. Она теперь у Отца своего и, чтобы утешить тех, кого покинула, оставила им ребенка. Можно ли надеяться на большую милость?
Фредерика, которая, по эльзасскому обычаю, присутствовала на поминках вместе с другими слугами, расплакалась.
Отец Штенгель поднял бокал:
– Выпьем за любовь, дети мои. Ибо нет другой любви, кроме небесной. Все остальное – ничто.
Глаза Жоашена, сидевшего в конце стола, увлажнились. Все стали есть и пить, смеясь, плача и вознося молитвы.
Перед тем как уйти, Жоашен вложил в руку Жанны гладкий камешек зеленого цвета. Глаза его улыбались, хотя сказать он ничего не мог.
– Это малахит, – объяснил Франц Эккарт, – камень долгой жизни.
Кормилица дала грудь безымянному младенцу.
Жанна с трудом держалась на ногах от изнеможения. Долгая жизнь? Она уже прожила три. Сейчас все казалось ей нереальным. Нет, Об не умерла, это просто кошмарный сон.
Когда завершаются подобные дни, люди ложатся в постель с мыслью, что смерть и в самом деле то, что о ней говорят: покой. Раздвинув полог, Жозеф лег рядом с Жанной. Она услышала его тихий плач. Потом он прильнул к ней, как ребенок.
Крестьянин, который смотрит на свое опустошенное бурей поле, участвует в истории мира. Он видит перед собой последствия непонятного Божьего гнева. Медленно обучается обрядам заклинания его. Любой человек, который не хочет стать игрушкой страстей безумного старика, существующего миллионы лет, поневоле превращается в колдуна. Или в колдунью.
Проснувшись на следующий день после похорон своей единственной дочери, Жанна составила список всех пережитых бедствий и утрат. С той безжалостной утренней холодностью, которую не успели смягчить, сгладить, обмануть утешения других людей. Родители. Попытка похитить ее, Жанну. Умерщвление Дени. Матье. Франсуа. Бартелеми. Жак. Софи‑Маргерит. И вот теперь выпавшая из гнезда нежная бедная птичка – Об.
Проживи долгую жизнь, сказала она себе, и утратишь веру в Бога.
Изнемогший от горя Жозеф спал крепко, и это ее успокоило. Накануне, на кладбище, ей показалось, что он стоит у врат смерти. Она сходила в отхожее место, выпила большой стакан воды и спустилась на кухню, чтобы вскипятить молоко. Франц Эккарт уже был там, горячее молоко поджидало ее. Кроме них двоих, никто еще не встал.
Они обменялись взглядом людей, потерпевших кораблекрушение.
– Кто известил тебя? – спросила она.
– Жоашен.
– Твой отец?
Франц Эккарт кивнул.
– Как он узнал?
– Разве ты не прочла мое письмо? Когда душа страждет, ему становится известно. Он узнал, что Об умерла, как узнал о смерти моей матери.
Она отпила молоко из кружки. Даже очевидность фактов не могла ее убедить.
– Он написал мне на листке бумаги: «Об умерла».
Она в двадцатый раз повторила себе: никто не извещал Франца Эккарта. Следовательно, он говорил правду, хотя это казалось невероятным.
– Об была первой женщиной, с которой я занимался любовью. А я был первым мужчиной в ее жизни. Ей не хватило веры. Она пришла в ту ночь к павильону. Возможно, ей показалось, что духи упрекают ее или преследуют. Я не знаю. Но, думаю, именно поэтому она, оказавшись во власти своего заблуждения, бросилась в пруд. Духам не в чем было упрекнуть Об. Она была светла, как дождевая вода.
Жанна попыталась представить эту сцену: Об внезапно столкнулась с призраками. Нужно иметь закаленное сердце, чтобы вынести подобное зрелище – у нее такой силы не было.
Но чем занимался Франц Эккарт в обществе призраков? Чему могла научить его эта зловещая компания? Она мысленно обещала себе расспросить его в другой раз.
– Она знала, что между вами нет кровного родства? – спросила Жанна.
Возможно, Об ощущала вину из‑за того, что любовником ее стал племянник.
– Я сказал ей об этом.
– Ты любил ее?
– Я не пользуюсь этими словами, Жанна. На вашем языке – да, это была любовь. Но для меня это гораздо больше.
На вашем языке.
– Вы любите жалким, мелочным, эгоистичным образом. У нас с Об был брачный союз двух частиц вселенной.
Какая страсть звучала в его голосе! И все та же манера говорить о других людях как о дикарях, чуть ли не животных. Она обмакнула кусок хлеба в горячее молоко.
– С теми, кого полюбил, никогда не расстаешься, Жанна.
Это правда, она никогда не расставалась с Жаком. И с Бартелеми. И даже с Франсуа Вийоном.
– Связь остается и после смерти.
Заря смывала остатки ночных чернил.
– Я жил и буду жить с Об.
Пришла Фредерика, которая еще не вполне проснулась. Пробормотав что‑то в знак приветствия, она принялась разводить огонь в очаге. Разговор прервался. Все уже было сказано.
Жак Адальберт тоже спустился и начал кипятить молоко. Ему пришлось разделить постель с Францем Эккартом, ибо дом оказался слишком мал, чтобы принять такое количество народа. Он сказал, что плохо спал: у него было ощущение, что в спальне, помимо брата, находятся еще какие‑то существа.
Оставался вопрос об отцовстве, фамилии и будущем ребенка.
Отец Штенгель проявил уместную в данном случае человечность:
– Это ваш внук, мадам, и, поскольку мы не знаем, кто отец, именно вам следует воспитать его по‑христиански. Разве что кто‑то из двух других ваших детей женится и согласится усыновить его.
Он взял ее за руку:
– Я знаю, что вы будете хорошей матерью.
– Мы назовем его Жозефом, – сказала Жанна мужу, когда встретилась с ним за ужином.
Глаза Жозефа наполнились слезами.
– Это наш внук и еще один ребенок.
Новость, казалось, придала ему новый вкус к жизни, который он почти утратил в последние месяцы, жестоко страдая из‑за болезни Об. Имя его и кровь, смешавшись с кровью Жанны, не исчезнут бесследно.
Теперь нужно было известить Франца Эккарта.
– У тебя нет ни очага, ни возможности воспитывать ребенка, – сказала ему Жанна. – Ты даже не смог бы дать ему имя. У Жоашена есть фамилия?
Франц Эккарт покачал головой. Нет, у Жоашена, скорее всего, не было фамилии, поэтому и Франц Эккарт ее не имел. Они появились на свет волей случая и принадлежали к племени магов, где достаточно иметь отличное от других лицо и имя.
– Мы с Жозефом усыновим ребенка. И назовем его Жозеф.