Матросы перекусывали, рассевшись на палубе.
– Кухни нет? – спросил Жак Адальберт у Феррандо.
– Только небольшая печка, чтобы варить суп.
Последние чайки, сопровождавшие их с момента отплытия, исчезли. Вдали мелькали паруса рыбачьих шхун. Потом и они стали исчезать. Вилламора, бросив встревоженный взгляд на горизонт, приказал зажечь фонари. Матросы подняли засовы на прозрачных дверцах и зажгли толстые, как рука, свечи – настоящие, церковные, – потом вновь закрыли дверцы. Небо стало темнеть, похолодало, качка усилилась. Невозможно было и шагу ступить, не держась за что‑нибудь.
В сумерки небо покрылось облаками. Волны достигали в высоту пяти‑шести локтей. Гаспар приказал убрать паруса. Страшно было смотреть, как матросы карабкаются на мачты, которые раскачивались все сильнее, словно желая избавиться от докучных людей.
Внезапно молния перечеркнула небо. Затем другая. На палубу хлынул дождь. Гаспар и Мигель Кортереали поступили как матросы – подняли капюшоны. Трое путешественников последовали их примеру и мысленно поздравили себя с тем, что приобрели морские плащи из промасленного полотна, высокие сапоги по колено и штаны из толстой черной шерсти вместо обычных тонких чулок. Залитая брызгами и пеной палуба стала совершенно непригодной для передвижения. Несмотря на капюшоны, в лицо хлестали ледяные соленые струи, отчего было больно открывать глаза.
Никакого улучшения погоды не предвиделось: «Ависпа» вошла в один из штормов весеннего равноденствия. Силы путешественников были на пределе. Неужели придется провести всю ночь без еды? И даже умереть натощак?
Деодату пригрезился горячий суп, и он подумал о матери.
– Привяжите это к поясу, – крикнул ему Мигель, протягивая веревку, прикрепленную к фок‑мачте.
Шквал ледяной воды ударил им в спину. Волны залили палубу и, поскольку судно накренилось, хлынули на ют.
Феррандо и Жак Адальберт, спотыкаясь, тоже привязали себя веревками к мачте, чтобы их не снесло за борт какой‑нибудь шальной волной.
«Ависпа» уже не плыла: она падала в бездну с такой скоростью, что выворачивало нутро, затем взмывала к небесам, несколько мгновений держалась на гребне волны и вновь устремлялась в ад. Это был уже не корабль, а бешеный конь, несшийся вперед по воле стихии, которая тоже сошла с ума.
А грохот! А треск, походивший на жалобные крики отчаяния!
По‑прежнему стоя за штурвалом, Гаспар старался как мог управлять ходом своего судна и не сломать при этом руль.
Деодату показалось, что у него сломана бедренная кость, на самом деле это был всего лишь ушиб. Уже нахлебавшись воды, он чуть не задохнулся, когда одна из волн окатила его с ног до головы, и подумал, что ему пришел конец. На этом обреченном корабле не было ни единого уголка, где можно было в безопасности переждать бурю. Он мог надеяться только на себя, но сил у него совершенно не осталось.
Ему хотелось разрыдаться. Но у врат смерти не рыдают.
Жанна тоже подпрыгивала, но в повозке, которая приближалась к Везулю, первой из пяти остановок на пути в Анжер. Фредерика, для которой это было первое путешествие, погрузилась в свои мысли. Эльзаска сильно горевала, что хозяйка уезжает, и, когда Жанна предложила ей поехать в Анжер, благодарила так, словно получила должность при дворе. Франц Эккарт о чем‑то задумался.
Жоашен также отправился с ними. Он сидел на соломе, позади всех остальных. На руках у него спал Жозеф. Ибо мальчик загадочным образом проникся любовью к немому, который мастерил ему чудные игрушки из ивовых веточек – например, птичку, вздымавшую крылья, когда ей трогали клювик. Фредерика время от времени оглядывалась на старика и ребенка. Жанна знала: ее очень занимает этот дикарь, которому совсем не подобало путешествовать вместе с хозяйкой. Но Франц Эккарт относился к нему с почтительным вниманием и несколько раз спрашивал, удобно ли ему, на что тот утвердительно кивал головой. Впрочем, никто не собирался посвящать Фредерику в семейные тайны. И Жанна, и Франц Эккарт сочли неразумным оставлять Жоашена в Страсбурге, особенно после визита венгров.
Странная компания, думала Жанна, любовник, который считается ее внуком, его отец и ребенок. Ничто не связывало их: ни кровь, ни церковный обряд. И все же это была семья: супруга с молодым мужем и сыном в сопровождении свекра. Значит, истинные семьи создаются по иному образцу – не так, как принято в мире.
Мысли ее обратились к Деодату, Жаку Адальберту и Феррандо. Она понимала истинную цель их путешествия: нетерпеливое стремление познать пределы. У каждого возраста свои желания, как у каждого времени года свои плоды. Даже у зимы, которая питает красные ягоды тисов.
А потом желания исчезают. Человек словно превращается в одну из тех теней, что посещают Франца Эккарта. Она обещала себе расспросить его насчет этих призраков. Единственное желание, которое возраст еще не отнял у нее, – оказаться в четырех надежных стенах и насладиться последними радостями жизни: сладковатым запахом горящих дров, бархатистой кожицей персиков, улыбкой цветущего боярышника, солнечным лучом, который перепрыгивает с деревянного стола на оловянный кувшинчик. И, сколь бы это ни казалось странным, теплом любимого тела.
На мгновение ей представилась собственная смерть, но усилием воли она заставила себя думать о другом, не поддаваясь печали.
В конце концов, она сравнила себя с деревом, породившим три ветви: Франсуа, Деодата и Об. Гроза сломала последнюю из них. Но ее сменил неожиданный новый росток – семечко, пустившее побег прямо под ногами.
Тряска внезапно прекратилась: они въехали на постоялый двор «Красный дом». Все сошли на землю, разминая затекшие ноги. Франц Эккарт, Жоашен, кучер и местные слуги выгрузили сундуки. Жанна попросила две комнаты и ужин на четверых. В одной будет спать она сама с Фредерикой и Жозефом, в другой – Франц Эккарт и Жоашен.
Жозеф никогда еще не ужинал так поздно: для него это было одновременно и удовольствие и испытание, потому что он засыпал на ходу и чуть ли не ронял голову в суп. Жоашен ел очень медленно, ведь у него не было языка и ему приходилось долго разжевывать пищу. Жанна поднялась в спальню с Фредерикой и Жозефом, не дожидаясь конца ужина. Женщины тоже изнемогали от усталости; поспешно раздевшись, они почти рухнули на матрас.
Посреди ночи Жанну разбудил страшный шум. Лошади бешено ржали, собаки лаяли, люди кричали. Она подошла к окну и открыла его: громче всех вопили мужчины. Накинув на ночную рубашку плащ, она вышла. Крик шел от ближайшего к постоялому двору строения; она направилась туда. Стая волков осаждала конюшню, пытаясь проникнуть внутрь через низкую дверь. Жанна сразу узнала Жоашена и Франца Эккарта в ночных рубахах в группе таких же полураздетых людей – хозяин постоялого двора, его жена, кучер, слуги, постояльцы. Всех поднял с постели шум, многие были вооружены вилами, палками или факелами. Они не решались атаковать хищников, надеясь прогнать их одним своим присутствием и несколькими ударами вил.
Вдруг случилось неожиданное.
Жоашен выступил вперед и принялся отгонять волков жестами. Звери завыли. Босой, безоружный, он шел прямо на них. Жанна насчитала десять матерых хищников. Вой превратился в ворчание. Они начали потихоньку отступать. Жоашен был уже совсем рядом с ними. Виновато поджав хвосты, волки попятились от него, потом развернулись и помчались к дороге. Вскоре они исчезли в ближайшем лесу.
Лошади успокоились, но собаки продолжали истерически лаять. Хозяин постоялого двора и его жена насилу угомонили их. Ничего нельзя было расслышать. Люди смотрели на Жоашена.
– Каким образом он это сделал? – спросил один из постояльцев.
– Разве вы не видели? – отозвался Франц Эккарт. – Он плеснул в них освященной водой.
– Матерь Божья! – вскричала жена хозяина. – А я и не заметила!
– Это святой человек, – сказала Жанна. – Мы его хорошо знаем.
К счастью, никто не догадался спросить, в каком сосуде принес Жоашен освященную воду. Фредерика наблюдала за сценой из окна.
– Спасибо, святой человек! – сказал хозяин постоялого двора.
– Волки больше не вернутся, – заверил Франц Эккарт.
– Благословите нас, святой человек, – попросила Жоашена хозяйка.
Жоашен посмотрел ей в лицо и поднял правую руку. Это не было настоящим благословением, но она все равно упала на колени.
Наконец все вновь отправились спать.
– Нужно сказать Жоашену, чтобы он не показывал своей силы, – шепнула Жанна Францу Эккарту на лестнице.
– Волков стали бы убивать, он бы этого не вынес, – так же тихо ответил Франц Эккарт.
– С освященной водой ты лихо придумал! – сказала она.
На заре они уехали, осыпаемые горячими благодарностями хозяина и его жены.
Вплоть до следующей остановки в Пуйи‑ан‑Осуа Фредерика искоса поглядывала на Жоашена.
Жанна отвела его в сторонку.
– Жоашен, ради бога, не привлекайте к нам внимания! Мы не знаем, быть может, венгры преследуют нас. Вы же не хотите кончить жизнь на костре!
Сначала он посмотрел на нее испуганно, затем печально улыбнулся и кивнул. Она взяла его за руку, а он поцеловал ей пальцы с щемящей душу нежностью.
Смерть не пришла. Она приходит не в каждый шторм.
Братья Кортереаль позаботились о том, чтобы их не настигла одна из главных опасностей на море, о которой не бывавшие в плавании даже не подозревают: резкое перемещение предметов. Плохо закрепленная запасная рея может в одно мгновение обрести смертоносную силу пушечного ядра. Блуждающий по трюму сундук способен пропороть его, как риф. Бочка с пресной водой, которую по настоянию троих путешественников оставили на палубе, была крепко привязана к мачте – иначе она убила бы кого‑нибудь из людей с такой же легкостью, с какой хлопком ладони приканчивают мошку.
Ни одного матроса не смыло за борт.
Однако «Ависпа» сильно отклонилась на восток. Понадобилось два дня, чтобы вернуться на прежний курс.
Жизнь обрела прежнюю тяжкую монотонность.
И все как‑то приспособились. Деодат научился спать мертвым сном между Жаком Адальбертом и Феррандо, не обращая внимания на вечную качку и постоянный шум. Ибо «Ависпа» не знала покоя и гамак качался под скрип досок. Научился справлять нужду в крохотной уборной. И умываться на юте ледяной морской водой из ведра, которое держал один из матросов.
На третий день путешественники, находя свой вид слишком запущенным, решили побриться. Поскольку зеркала у них не было, каждый поочередно стал брадобреем – к великой радости матросов. Они выпросили ведро теплой воды, чтобы размягчить щетину, и отлично справились с делом, если не считать легкого пореза на шее Феррандо.
Утолить жажду было равноценно подвигу: требовалось поднять тяжеленную крышку бочки с пресной водой и зачерпнуть ее кувшином, не потеряв при этом равновесия. Деодат с некоторым беспокойством следил за понижением уровня: они отплыли десять дней назад, а содержимое первой бочки уже уменьшилось на три четверти. Ибо они пили из нее втроем. Если так дело пойдет и дальше, через месяц у них ничего не останется. Вдобавок вода приобрела какой‑то странный привкус. Деодат, вспомнив совет Франца Эккарта, выжал в нее половину лимона.
Единственной горячей пищей был вечерний суп, сваренный на морской воде, не требующей соли, с салом и бобами, капустой или морковью. Кусок вяленого мяса, хлеб и вино. Поскольку хлеб давно зачерствел, каждый смачивал свой ломоть в супе. Вино пили из помятых оловянных кружек.
Одежда стала одновременно жесткой и влажной. Шерсть свалялась.
Путешественники уже исчерпали темы для разговора и устали обсуждать портулан братьев Кортереаль. Это была одна из тех карт неясного происхождения, которые, как объяснил Гаспар, переходили из рук в руки во всех портах. Их перерисовывали, добавляя новые детали и сведения, почерпнутые неизвестно откуда.
– Уже давно море бороздят люди, подобные нам, – сказал Гаспар с улыбкой. – Не только охотники за золотом и пряностями, но также искатели приключений и те, кто хочет узнать наш мир. Больше ста лет назад братья Дзено вышли в Великое море: они открыли и описали не известные никому земли. Быть может, кое‑какие из них мы увидим. Быть может, увидим и другие. Однако было множество мореплавателей и до Дзено. И мы не знаем, кто открыл на западе континент, состоящий из двух больших частей – северной и южной. Одни говорят, что это китайцы. Нет, греки, возражают другие. Как бы там ни было, я убежден, что это не Индия. И что Земля гораздо больше, чем считалось раньше.
Единственным развлечением было наблюдать за стаями дельфинов, которые часто следовали за кораблем, словно некий почетный эскорт. Неужели они выпрыгивают из воды от радости? Деодату хотелось, чтобы Франц Эккарт оказался рядом.
Один раз – только один – к судну приблизились огромные рыбы величиной в десять лошадей каждая. Они пускали фонтанчики воды и источали тошнотворный запах. Киты, объяснил Мигель. Возможно, подумал Деодат, один из них в библейские времена проглотил Иону.
Ночью, если небо было ясным, путешественники, подобно матросам, изучали звезды. Моряки пели; их репертуар они выучили наизусть. Пел весь корабль. По одному лишь тону, не зная слов, можно было догадаться, что это жалобы, проникнутые суровым смирением. Порой Мигель, стоявший за штурвалом, присоединялся к певцам, а те умолкали, давая ему возможность исполнить соло, с чем он справлялся блестяще, ибо у него был звучный и гибкий баритон.
Братья Кортереаль сменяли друг друга за штурвалом, не покидая капитанский мостик с рассвета до заката. Днем Гаспар держал руль мозолистой и сильной рукой, однако ночью он уступал место Мигелю, поскольку видел только одним глазом. Младший из братьев, чье лицо, было, наполовину синим, наполовину красным из‑за отблесков фонарей, казался тогда неким фантастическим существом, направляющим судно в неведомые ночные дали.
Деодат сначала скучал, ведь душа не может существовать без страстей. Потом он обнаружил, что море, даже бурное, завораживает душу, подчиняет ее своему настроению и в то же время успокаивает сердце. Он без конца вглядывался в волну за форштевнем, которая исчезала в пенных брызгах, а на смену ей уже спешила другая.
– Море поглотило даже воспоминание о матери, – признался Деодат Жаку Адальберту. – Страсбург кажется мне таким же мифическим краем, как тот, куда мы направляемся.
Племянник кивнул: в его воспоминаниях Симонетта тоже превратилась в некий далекий образ.
Они спрашивали себя, как живут матросы. Что же, «Ависпа» – монастырь? Когда за ужином они задали этот вопрос братьям Кортереаль, те развеселились.
– Странно, что вы не подумали и о нас в связи с этим, – сказал Гаспар. – Матрос похож на солдата, только вот девушек из соседней деревни у него нет. Поэтому моряки и придумали сирен.
Воцарилось задумчивое молчание.
– Но матрос похож еще и на монаха, – продолжал Гаспар. – Вы когда‑нибудь видели, как аптекарь готовит свои снадобья? Он смешивает разные отвары и взбалтывает их, пока состав не станет прозрачным. Нас тоже болтает море, и мы начинаем походить на эти склянки: становимся прозрачными. Страсти возвращаются к нам, лишь когда мы подходим к берегу. Иными словами, лишь на стоянках мы обретаем их вновь. И мы знаем, что любовь меняет направление, как ветер, и растворяется, как соль в море. Истинный якорь – жена и дети, которые ждут нашего возвращения, потому что в них залог нашего выживания.
Но у Деодата не было ни жены, ни детей.
Чтобы развлечься и скрасить свое существование, он решил порыбачить и уселся с удочкой на юте. Примерно через час, под аплодисменты экипажа, он вытащил из воды великолепного лосося. Поскольку на борту не было кока, один из матросов показал ему, как чистить и потрошить рыбу.
Вечером они впятером, вместе с братьями Кортереаль, насладились рыбным супом.
– Почему вы не рыбачите? – спросил Жак Адальберт у Гаспара.
– Для этого нужно время, – ответил тот.
Пространством моряки располагали в полной мере, но время было на вес золота.
«Я Красотка Мари, на меня посмотри…»
В своем плане возвращения в Анжер Жанна упустила одну деталь: служанку, которую допрашивали Эстерхази и Зилаи, разыскивая Жоашена и его сына. Через три дня после того, как Жанна, Франц Эккарт, Жозеф и Жоашен устроились в новом жилище, а Фредерика вступила во владение хозяйством и занялась поисками помощницы по кухне и садовника, к дому подошла скрюченная от ревматизма старуха.
Сначала Жанна не узнала ее, отметив только крючковатый нос, лисьи глазки, личико мумии с пергаментной кожей и засаленный чепец.
– Хозяйка! – вскричала гостья хрипатым голосом, улыбаясь беззубым ртом. – Вы меня не узнаете? Я Красотка Мари.
Красотка Мари! Как жестока судьба! Ведь лет двадцать пять тому назад эта старая куница и в самом деле была безумно хороша собой и кружила голову всем местным парням. В числе трех других девушек она помогала по хозяйству Фелисии, работая большей частью на кухне. Отличалась она от других поистине дьявольским очарованием, и когда лукавый забрал назад свой дар, от красотки остались только жалкие мощи.
– Конечно же, я узнала вас, Мари. Как поживаете?
Куница внимательно изучала ее:
– А вы зовсим не изменились, хозяйка.
Эта анжуйская манера говорить вместо «совсем» зовсим… Фредерика наблюдала за гостьей из кухонного окна. А та озиралась вокруг и вскоре приметила Жозефа, игравшего в саду с Францем Эккартом.
– Этих ребяток я совсем не знаю, – сказала она. – Ваши, конечно?
Жанна кивнула, начиная терять терпение.
– Один из сыновей Франсуа и сын моей дочери.
– А где же ваша дочь?
– Об на небесах, – ответила Жанна.
Разговор принимал не тот оборот, ведь эта Мари, как выяснилось из рассказов венгров, была отъявленной сплетницей. Счастье еще, что Жоашена не оказалось дома: вероятно, он отправился в лес.
– Что же с ней случилось? Она была такая милочка!
– Воспаление легких.
– Да уж, Пифальц – местечко холодное.
Пифальц. Откуда эта болтливая сорока знает, что Об жила в Пфальце?
– А муженек ваш? Не приехал с вами?
– Он тоже на небесах.
– Ой, горе‑то какое! – воскликнула старуха. – Жизнь из нас все жилы тянет! Мерзавка распутная!
И смерть, значит, тоже. По обычаю Жанне следовало предложить стакан вина бывшей служанке; впрочем, та уже поглядывала на кухонное окно.
– Стало быть, вы теперь вдова? Женщина в окне – это не управительница ваша?
– Да. Фредерика! – раздраженно позвала Жанна. – Дайте стакан вина Красотке Мари.
– А как зовут высокого молодого человека?
– Франц Эккарт.
– Франзекарт? А малыша?
– Жозеф.
– Как и дедушку. До чего ж они похожи, ваши ребятки.
Это меткое наблюдение говорило о многом. А несносная бабенка продолжала осматриваться: судя по всему, она прекрасно знала, что в доме л'Эстуалей живет еще один человек. Фредерика вынесла Красотке Мари стакан вина. Та смерила ее взглядом.
– Вам нужна помощница на кухню, – заявила она. – Говорят, вы подыскиваете слуг. Мне здешние порядки известны. И я еще бодрая.
В болтовне – да, сказала себе Жанна.
– Я подумаю, – произнесла она вслух.
Итак, старая болтунья все пронюхала. Должно быть, работала на полицейских осведомителей. И на других людей тоже.
– Спросите у булочника, где дом Красотки Мари. Меня тут все знают. Я готова взяться за дело прямо сейчас.
– Спасибо, Мари, – сказала Жанна.
Она проводила ее до садовой калитки. Та в последний раз огляделась и наконец, ушла.
– Не нравится мне эта женщина, хозяйка, – сказала Фредерика. – Она колдунья. И сплетница.
Жанна кивнула.
Она рассказала Францу Эккарту об этом разговоре, и за ужином они вдвоем насели на Жоашена, умоляя его соблюдать осторожность. Больше чем когда‑либо нужно было затаиться: не совершать никаких поступков, которые могли привлечь к нему внимание и возродить слухи о его колдовской силе.
После отъезда, а затем и смерти короля Рене Анжер лишился источника самых интригующих и лакомых сплетен. Жанна некогда была принята при дворе этого короля и пользовалась всеобщим уважением, поэтому ее возвращение в город не могло не вызвать интереса.
Естественно, первыми продемонстрировали это священнослужители. Дом л'Эстуалей поочередно посетили отец Лебайи, состоявший при соборе Сен‑Морис, и аббат Кусе, настоятель обители Сент‑Обен. Оба рассчитывали на пожертвования баронессы де л'Эстуаль, которая, разумеется, не преминет поддержать их добрые дела. Эти люди были хорошо осведомлены: они знали, что Жозеф де л'Эстуаль – банкир, а Франсуа – владелец печатни «Труа‑Кле» в Страсбурге. Баронесса обладала значительным состоянием, но не стремилась проникнуть в среду знати, стало быть, долгов не нажила. Сверх того, они в мельчайших подробностях выяснили все родственные связи нынешних обитателей дома. Но только аббат Кусе упомянул Жоашена в разговоре с Жанной.
– Бедный человек, которого я приняла из сострадания и для помощи по дому. Он уже и крышу починил.
Последнее было истинной правдой. Поверил аббат или нет, но удалился он с кошелем, вполне оправдавшим его ожидания.
Однако дом продолжал интересовать многих. Некоторые из них – всегда одни и те же – бродили по улице и пытались заглянуть через изгородь в сад, где чаще всего проводили время Жанна, Франц Эккарт и Жозеф.
Это начинало утомлять, и Жанна обнаружила, что Анжер вовсе не та мирная гавань, которую она надеялась обрести, покидая Страсбург. Причину такого назойливого внимания она угадывала даже слишком хорошо: Жоашен. Сбывались и ее опасения: история с венграми, похоже, не завершилась – презрение Франца Эккарта к предложенной ему короне не убедило венгров и еще кое‑кого отказаться от своих планов.
– Замыслы Максимилиана Габсбургского в связи с Венгрией тревожат французского короля, – объяснил Франц Эккарт за ужином. – Людовик Двенадцатый хотел бы посадить на венгерский трон человека, который стал бы его союзником, поскольку именно ему был бы обязан престолом.
– Значит, речь идет о тебе, – сказала Жанна.
Он кивнул. Жоашен следил за ними проницательным взором.
– А ты по‑прежнему не хочешь стать королем.
– Конечно, нет. Я хотел бы умереть своей смертью.
– Чума на всех королей! – вскричала Жанна. – Неужели нас до конца дней будут преследовать эти венгерские интриги!
Жозеф, который ничего не понимал, испугался гневной вспышки Жанны – она улыбнулась ему, чтобы успокоить. Можно было не сомневаться, что осведомители скоро пронюхают, что он сын Франца Эккарта и, следовательно, возможный наследник трона. Жоашен, казалось, угадал ее мысли: он смотрел то на ребенка, то на Жанну.
Все начиналось заново, как в те дни, когда Дени замышлял похитить и убить Франсуа.
– Если хорошенько подумать, – сказал Франц Эккарт, – единственным более или менее прочным звеном в этом деле является свидетельство мегеры, которая на днях заходила к тебе. Ведь именно она уверяет, будто видела Жоашена на опушке леса.
Глаза Жоашена вспыхнули. Никто не стал продолжать эту тему при Жозефе.
Свидетельство Красотки Мари и в самом деле было единственным прочным основанием для интриги венгров.
– Все‑таки это безумие, – заметила Жанна. – Вопрос о престолонаследии решается исходя из свидетельства ведьмы!
Франц Эккарт пожал плечами.
– Если она исчезнет, это нам ничего не даст, – продолжала размышлять Жанна. – Надо бы сделать так, чтобы слова ее были поставлены под сомнение. Чтобы ее признали безумной.
Жоашен, казалось, полностью углубился в свои мысли.
Через три дня в дом л'Эстуалей явился дворянин, занимавший высокий пост при губернаторе. Это был человек лет пятидесяти, с любезными и изящными манерами. Звали его Марсьяль Сек де Бодри. Жанна приняла его с не менее изысканной вежливостью.
Она быстро убедилась, что визит шевалье де Бодри продиктован не только законами учтивости: он явился с просьбой повлиять на Франца Эккарта де Бовуа, дабы тот переменил свое отношение к венгерской короне.
Она поняла, что Людовик XII все еще не отказался от мысли посадить на венгерский трон своего человека. Значит, дело и впрямь не закончилось с отъездом из Страсбурга графов Эстерхази и Зилаи. Кто‑то из французских придворных упорно поддерживал их план и отправил к ней де Бодри.
– Двое венгров, приехавших в Страсбург, уже рассказывали мне эту басню, – пренебрежительно произнесла Жанна. – Я полагала, что свидетельства моего сына Франсуа де Бовуа достаточно, чтобы полностью опровергнуть ее.
Сек де Бодри, покачал головой:
– Никоим образом, мадам. Слова оскорбленного мужа в защиту своего достоинства не могут поколебать официальных свидетельских показаний, сделанных вполне определенным лицом.
Официальных свидетельских показаний! Стало быть, Красотка Мари была призвана во дворец правосудия Анжера!
– Свидетельских показаний? – высокомерно сказала она. – Значит, эта выдумка так важна?
– Его величество король Людовик проявляет большой интерес к этому делу. Венгерский трон для него не безделица. Кстати, показания будут в ближайшие дни даны повторно в присутствии Жоашена Хуньяди, которому вы предоставили кров в вашем доме.
Она заставила себя рассмеяться. Сек де Бодри, был явно удивлен.
– Речь идет об этой сумасшедшей посудомойке, не так ли? – воскликнула Жанна. – На днях она заходила ко мне. Совершенно очевидно, что она на старости лет повредилась в уме! Не говорите мне, что король и его советники в государственных расчетах исходят из россказней и видений помешанной старухи!
– Когда я видел ее в последний раз, она показалась мне вполне разумной, – с досадой возразил, Сек до Бодри. – Кроме того, дворяне из свиты покойного венгерского короля Матьяша провели собственное расследование… Доказано, что Жоашен действительно незаконнорожденный сын Яноша Хуньяди.
Жанна пожала плечами:
– Мессир, я сожалею, но мне не удастся убедить моего внука Франца Эккарта в том, что он король Венгрии! – И она вновь рассмеялась. – Невероятная история!
Она встала, показывая, что визит завершен.
– Ну, мы еще посмотрим, – ответил, Сек де Бодри, откланиваясь.
На следующий день Жанна, Фредерика и недавно нанятая молодая служанка отправились на рынок.
Жанна рассматривала рыбу, когда вдруг поднялась страшная суматоха. Раздались крики. Все смотрели на один из домов, из окон которого вырывалось пламя.
– Пожарные! Вызывайте пожарных! – крикнул какой‑то мужчина.
– Ведра! Вставайте в цепь с ведрами! – вопил другой. – Пока пожарники не приедут!
Те, кто жил у реки, бросились в свои дома, и каждый вернулся с ведром воды.
Одновременно из горящего дома выскочила женщина. Совершенно голая. Она выкрикивала что‑то бессвязное. Вороны вспорхнули с соседних крыш и с карканьем закружились над ее головой.
– Мадам!.. – воскликнула Фредерика. – Вы только посмотрите! Это же та старуха, что на днях заходила к нам!
Действительно, это была Красотка Мари, голая как червяк, с жалкими грудями, свисавшими до живота. И этот мешок костей пустился в пляс! Она вертелась на одной ноге, а другую вскидывала вверх самым непристойным образом. И хохотала! А потом стала петь, хотя никто не мог разобрать слов, вылетавших из беззубого рта.
Люди хотели было схватить ее, но кружившая над ней стая ворон не давала подойти. Птицы щелкали клювами и громко каркали. Зрители этой сцены онемели от изумления. А старуха вопила, хлопая в ладоши:
Я Красотка Мари,
На меня посмотри!
Я смеюсь и пою до зари.
– Это у нее горит! – крикнула какая‑то женщина.
– Старая бесовка подожгла дом!
– Посмотрите на ворон! Да она колдунья!
В этот момент прибыли стражники. Одному из них удалось схватить безумную плясунью, другие тут же присоединились к тем, кто передавал по цепочке ведра.
– Поцелуй меня! – выкрикивала Красотка Мари, пылко обнимая стражника. – Больше мне ничего не надо!
Вороны все так же надрывно каркали. У Фредерики отвисла челюсть.
Один из торговцев, который держал хлебную лавку в загоревшемся доме, пнул Красотку Мари ногой в зад.
– Шлюха! – завопил он. – Ведьма!
Жанна заметила мужчину, незаметно скользнувшего в переулок. Это был Жоашен. Она едва удержалась от смеха.
Как он сумел довести Красотку Мари до подобного состояния? В любом случае свидетельство ее больше ничего не стоило…
Жанна, Фредерика и служанка вернулись домой поздно. Жоашен уже был там. Она рассказала о случившемся Францу Эккарту, который сначала изумился, а затем захохотал.
Жоашен, слушая этот рассказ, прыскал, как мальчишка. Он хлопал себя по бедрам и фыркал от восторга. Никто и никогда не видел, чтобы он так веселился.
Вечером того же дня Жанна отправилась в собор Сен‑Морис. Она сообщила служке о своем желании повидать отца Лебайи.
Моруа Лебайи был небольшого роста, бледный, с очками на носу.
Он поднялся и придвинул одно из кресел к своему рабочему столу.
Жанна села.
– Отец мой, – сказала она, – если бы вы могли спасти трех человек от страшной опасности ценой лжи, стали бы вы колебаться?
Он помолчал, прежде чем ответить:
– Нет. А в чем дело?
– Это тайна.
Он кивнул. Она все ему рассказала. Он был оглушен.