– Мы глухи и слепы, телом и духом. Мы потеряли способность понимать настроение дождя и желание зверя. Разучились читать звездное небо и водную гладь. Не ощущаем больше жизнь духов вокруг нас. Мы стали похожи на одинокие, бездушные статуи.
– Этому ты учишь сына?
– Я учу его читать не только книгу, но и мир. Не пугаться при встрече с демоном, а просто прогнать его, если он докучает. Ибо демон никогда не появляется без причины. И нужно, прежде всего, понять, отчего он пришел.
Жанне показалась ужасной мысль о визите демона – и еще более о беседе с ним. Она содрогнулась. Однако с тех пор, как Франц Эккарт делил с ней жизнь, мир казался ей куда просторнее, чем прежде.
Он опустошил почти всю вазу с фруктами.
– Демон – это всего лишь порождение страдания и несправедливости. Часто он отличается крайним невежеством. Почти таким же, как люди.
Она коротко рассмеялась.
– Полагаю, ты составил гороскоп путешествия Жака Адальберта, Деодата и Феррандо, – сказала она, чтобы сменить тему.
– Они вернутся, – ответил он. – Но я сомневаюсь, чтобы они вновь пустились в плавание.
– Почему?
Он пожал плечами:
– Они поймут очевидное: их открытие представляет интерес только для королей и ученых. Какие бы богатства они ни обнаружили, воспользоваться ими они не смогут.
– Не отбивает ли мудрость вкус к жизни? – спросила она.
– Мне, напротив, дает.
Зима 1499 года оказалась самой суровой из тех, что помнила Жанна.
Франц Эккарт предупредил их заранее – ее саму, Франсуа и Жака Адальберта: не только аисты улетели раньше, чем обычно, но и медведи залегли в берлогу задолго до срока.
Веря в предвидение Франца Эккарта, Жанна запасла побольше дров из опасения, что раздобыть их будет нельзя. Она велела прочистить все дымоходы и установила в подвалах жаровни, которые придумала жечь некогда в Париже, чтобы не дать вину замерзнуть. Теперь надо было думать не только о спасении бочек, которые могли расколоться, но и о том, как прогреть первый этаж, где ледяной холод, казалось, сочился из каменных плит. Кроме того, она сделала большой запас муки и солений.
В декабре мир словно обратился в камень. Когда шел снег, хлопья его мгновенно твердели, упав на землю, и превращались в лед под ногами редких прохожих. Громадные сугробы не давали проехать телегам, и их приходилось рубить топором. Река Иль замерзла. Подвоз продовольствия почти прекратился, ибо лошади с трудом передвигались по скользким дорогам. Если бы не сделанные Жанной запасы, все три семьи в январе сидели бы без хлеба.
Птицы исчезли. Крысы, рискнувшие выскочить на улицу, околевали от холода. Ворон, которые могли бы полакомиться падалью, тоже не было видно. Даже вши и блохи не выдерживали морозов.
Никто не выходил из дому – разве что по неотложной надобности, а Франсуа и Жак Адальберт каждое утро отправлялись в печатню в шубах и меховых шапках. Дыхание их порождало облака белого пара. В «Мастерской Труа‑Кле» приходилось подогревать чернила, иначе невозможно было печатать. Детям строго‑настрого запретили играть на улице, однако по утрам Жана и Франсуазу приводили на Санкт‑Йоханн‑гассе – в парильню и на уроки Франца Эккарта. Задолго до темноты они возвращались домой под присмотром Фредерики.
Парильню посещали все – не столько заботясь о чистоте, сколько мечтая согреться.
Кардинал‑архиепископ отслужил мессу, дабы умолить святого Януария растопить льды, сковавшие Страсбург и весь Эльзас. Но, видно, он при дворе святого был не в чести, ибо температура не изменилась нисколько. Да и сама служба прошла с опозданием, поскольку вино замерзло и его пришлось греть. В церкви Сен‑Пьер‑ле‑Вьё отец Штенгель, к великому своему сокрушению, три воскресенья подряд читал проповедь перед пустыми скамьями.
Деодат изнывал от нетерпения: отправляться в путь было невозможно, поскольку все дороги занесло снегом. Он боялся, что зима затянется, не позволив ему, Жаку Адальберту и Феррандо добраться до Португалии и сесть на корабль, отправляющийся в экспедицию. Франц Эккарт успокоил его, объяснив, что Земля, которая поворачивается вокруг собственной оси, в положенное время непременно обратит Эльзас вместе с остальной Францией к Солнцу.
Деодат удивился: он считал, что Солнце обращается вокруг Земли.
– Именно это ты и должен говорить на людях, – посоветовал племянник дяде. – Но для самого себя ты должен усвоить, что на самом деле все наоборот.
– Откуда ты знаешь?
– Мы входим в состав семи планет Солнечной системы, и, поскольку шесть из них обращаются вокруг Солнца, не вижу для нас причин поступать иначе, тем более что расстояние между нами и этими планетами всегда остается неизменным.
– Почему об этом не говорят открыто?
– Потому что это не нравится нашей святой Церкви, ведь Господь наш Иисус Христос на других планетах не бывал и даже не упоминал о них.
– Ну, ты кончишь на костре! – со смехом вскричал Деодат.
– Точно нет, поскольку на людях я буду повторять глупости, приятные Церкви. Но вам предстоит плавание, и я хочу рассказать тебе про звезды, на которые нужно ориентироваться при ясном небе. Уже сейчас можно сказать, что Полярная звезда всегда должна быть от вас справа.
– Почему ты не едешь с нами? Ты бы помог нам читать карту неба. Ты многие годы изучал его.
– Я уже говорил, что думаю по этому поводу, – ответил Франц Эккарт, качая головой.
– Значит, ты не советуешь мне ехать?
– Вовсе нет. Это путешествие поможет тебе узнать одну полезную вещь: любое знание и любая власть относительны.
Деодат явно не понял, и Франц Эккарт снизошел до объяснения:
– Ты откроешь, прежде всего, что мы знаем о нашей планете не все, хотя авторитетные источники убеждают нас в обратном. Это будет урок свободы выбора. Ты увидишь также, что есть много земель, где наши короли и епископы не имеют никакой власти. Само имя Людовика Двенадцатого там неведомо. И это еще один важный урок.
Деодат задумался.
– Откуда у тебя такая уверенность? И такая власть? – спросил он, помолчав.
– Разве у меня есть власть? – с улыбкой возразил Франц Эккарт. – В любом случае я стараюсь использовать ее как можно меньше, если только речь не идет обо мне самом.
– Начиная с Жанны и кончая детьми все преклоняются перед тобой.
– Я только и делаю, что размышляю, с самых ранних лет.
– И к чему ты пришел?
– К тому, что я знаю очень мало.
Зима оказалась жестокой и для военных операций. Людовик XII захватил Миланское герцогство очень легко, обеспечив себе прикрытие с помощью дипломатических союзов и полностью, сверху донизу, перетряхнув армию. Но легкость эта оказалась обманчивой: вскоре король узнал, что Лодовико Сфорца, герцог и владыка Милана, вернул себе город. Маршалу Тривульцио, назначенному военным губернатором, пришлось капитулировать.
Все предстояло начинать заново. Дорогу в Неаполь, который был второй целью короля, занесло снегом.
Новый источник тревог для Деодата: сможет ли Феррандо приехать? Да и жив ли он? Возможно, французские войска вырезали все население? Ибо до Страсбурга доходили слухи о зверствах, учиненных армией Людовика. Неужели судьба будет по‑прежнему расставлять свои ловушки? Однако через несколько дней Деодат получил от Феррандо письмо о том, что он вместе с женой и детьми укрылся в Женеве. Он обещал, что приедет в Лиссабон в условленное время.
В одно январское утро Жанне вдруг опостылели холод и суета в связи с предстоящим отъездом Деодата и Жака Адальберта: она решила отказаться от преимуществ свободного имперского города и уехать в Анжер. Осень жизни уже наступила – к чему терпеть еще и безжалостную зиму, выдуманную палачами испанской инквизиции. Ведь в Страсбурге она застряла только ради Франсуа. Теперь, когда он женат и вновь стал отцом, ей захотелось еще раз ощутить радость существования. Она вопросительно взглянула на Франца Эккарта. Тот улыбнулся ей.
– Ты же знаешь, я последую за тобой куда угодно, – сказал он.
Согретые этой надеждой, они стали ждать весны. Каждому свое путешествие. Огонь подо льдом не погас.
Но тут случилось неожиданное происшествие.
Корона в сточной канаве
Впервые весенние дни нового, 1500 года и нового столетия, в ту пору, когда ветер становится не таким холодным, но зато пронизывающим, когда деревья будто не желают замечать удлинившийся день и остаются черными, как засидевшиеся в девках барышни, которые воротят нос от женихов, в двери дома на Санкт‑Йоханн‑гассе постучались трое посетителей. Двое были в диковинных волчьих шубах, расшитых сапогах и в шляпах, высоких, как каминная труба.
Третий, напротив, выглядел нищим. Благопристойным, но нищим.
Это был Жоашен. В последний раз она видела его на похоронах Об. Каким образом этим людям удалось его отыскать? Положительно, много шпионов развелось в королевстве, и даже в свободном городе Страсбурге.
Жанна, которую гости в шубах именовали баронессой де л'Эстуаль, предпочла не раскрывать рта.
– Вы знаете этого человека? – спросил самый медоточивый из них на правильном французском, но с гортанным выговором и сильным иностранным акцентом, острым и пряным, как запах кориандра при жарке цыпленка.
Однако акцент не был немецким.
Она поймала блуждающий взгляд Жоашена и инстинктивно ответила «нет». Жоашен прикрыл глаза в знак того, что она поступила правильно.
Вспомнив рассказ Франца Эккарта, она догадалась, зачем пожаловали эти люди, чьи экзотические имена ей все же удалось удержать в памяти. Одного звали граф Эрнест Эстерхази, второго – медоточивого – граф Ласло Зилаи или что‑то в этом роде.
После отрицательного ответа Жанны им следовало бы уйти; они же, не трогаясь с места, озирались вокруг.
Именно в этот момент Франц Эккарт поднялся из парильни вместе с Жозефом. Заметил ли он их? Он бросил на них рассеянный взгляд. Как бы там ни было, они увидели, как он направился к лестнице.
– Граф Франц! Граф Хуньяди! – крикнул Эстерхази.
Франц Эккарт начал подниматься по ступенькам, не оборачиваясь, словно бы ничего не слышал. Но Жозеф повернул голову. Франц Эккарт с улыбкой взглянул, куда смотрит мальчик, по всей видимости, не придав никакого значения возгласу гостя.
– Граф! – повторил Эстерхази, бросившись к Францу Эккарту.
Тот заметил своего отца и одновременно второго посетителя.
– К кому вы обращаетесь? – спросил он у Зилаи.
– К вам, граф.
– Я не граф, и мне неизвестно имя, которое вы произнесли.
– Мессир, уделите мне толику вашего внимания!
Тон был умоляющим. Франц Эккарт вглядывался в незнакомца.
– Кто вы?
– Я граф Эрнест Эстерхази, посланник венгерского дворянского собрания.
Жанна наблюдала за этой сценой, стараясь сохранить хладнокровие. Неужели ей придется потерять последнего мужчину, который остался в ее жизни?
– Я с вами не знаком, месье. Что вам нужно? – спросил Франц Эккарт, по‑прежнему оставаясь на третьей ступеньке лестницы.
– Мессир, вы знаете этого человека? – спросил Эстерхази, указывая на Жоашена.
– Никоим образом.
– Вы не знаете своего отца?
– Мессир, – ответил Франц Эккарт высокомерно, – мой отец – барон Франсуа де Бовуа, и я нахожу ваше поведение дерзким.
Эстерхази выкрикнул что‑то на непонятном языке, очевидно венгерском.
– Вы ведь сын графини Софи‑Маргерит фон унд цу Гольхейм?
Следовало признать, что дело внезапно принимает серьезный оборот. Второй посетитель, Зилаи, обладавший более светскими манерами, вышел вперед, положил на стол тяжелый кошель и вынул из кармана миниатюру, которую протянул Жанне:
– Мадам, это портрет нашего покойного короля Матьяша Корвина. Если вы соблаговолите взглянуть на него, вам будет проще понять, в чем цель нашего визита.
Жанна рассмотрела миниатюру: это был почти точный портрет Франца Эккарта. Она вернула миниатюру гостю.
– Вы заметили сходство?
– В мире много похожих людей, – сказала Жанна, пожав плечами. – К чему вы клоните?
Зилаи уселся, хотя никто ему этого не предлагал, а затем произнес:
– Мы знаем, что этот человек по имени Жоашен – незаконный сын Яноша Хуньяди, отца покойного короля. Об этом свидетельствует все: имя, возраст, внешний облик, тот факт, что у него отрезан язык. Мы также имеем основания полагать, что вот этот дворянин, – Зилаи показал на Франца Эккарта, – является сыном Жоашена Хуньяди и графини фон унд цу Гольхейм, баронессы де Бовуа. Они встретились двадцать с лишним лет тому назад в Анжере, где Жоашен был подмастерьем художника по имени Местраль. Похоже, баронесса отличалась пылким нравом. Есть трое свидетелей возвращения графини Софи‑Маргерит из леса. Местраль…
– Он умер, – отрезала Жанна.
Зилаи кивнул и продолжил:
– …Вы сами и служанка, которая заметила, что графиня вернулась в страшном смятении. Одновременно она увидела из окна вашего дома молодого Жоашена. Он был полностью обнажен и находился на опушке того леса, откуда выбежала графиня.
Жанна сглотнула слюну. Франц Эккарт слушал безмолвно, по‑прежнему стоя на лестнице. Он отослал Жозефа наверх, спустился, подозвал проходившую мимо служанку и вполголоса отдал ей какое‑то распоряжение.
– Значит, все ваши выводы основаны на свидетельстве прислуги? – надменно осведомилась Жанна.
– Истина, как вы хорошо знаете, мадам, не зависит от положения в обществе, – ответил Зилаи. – Привело нас сюда, меня и графа Эстерхази, единственно желание нашего дворянства, чтобы престол достался родственнику нашего возлюбленного короля. Король Матьяш глубоко скорбел о своем убитом брате Ласло, а когда узнал, что случилось с его братом Жоашеном, не смог сдержать слез. Наша знать желает, чтобы сын Жоашена занял подобающее ему место. Мне поручено передать Жоашену вот этот кошель с тысячей флоринов и предложить корону его сыну.
Повернувшись к неподвижному Жоашену, венгр добавил:
– Если он возьмет этот кошель, значит, согласен поехать с нами в Будапешт. И сын поедет вместе с ним. Ибо там его ждет корона.
В зале повисло молчание. Жанна была потрясена. Однако Франц Эккарт сохранял отчужденный и даже иронический вид.
– Граф, – сказал он, – мы здесь, во Франции, осведомлены о венгерских делах лучше, чем вы полагаете. Незачем обсуждать эту басню, будто бы я племянник покойного короля Матьяша. Но должен вам заметить, что у короля есть побочный сын Янош, который по возрасту вполне может править. Не понимаю, зачем вам искать во Франции еще одного родственника.
Зилаи явно изумился.
– Это верно, – признал он. – Но Яноша не признает королева Беатриса.
– Потому что он бастард, не так ли? – сказал Франц Эккарт. – И потому что хочет, как и его отец, сохранить независимость своей страны?
Гости были захвачены врасплох.
– Вы и в самом деле хорошо знаете венгерские дела, – объявил Зилаи.
– Почему же вы отдаете предпочтение другому бастарду? – продолжал Франц Эккарт. – Второй ничем не лучше первого! Просто государственное собрание, посланцами которого вы являетесь, раскололось, не так ли? Мелкопоместные дворяне стоят за Яноша, поскольку верны памяти Матьяша, зато крупная знать хочет слабого короля, чтобы вертеть им по своему усмотрению. И думает, что другой бастард, который никогда не бывал в стране и несведущ в их интригах, возможно, устроит всех. Верно, ли я излагаю факты?
Зилаи и Эстерхази были ошеломлены. Жанна тоже. Франц Эккарт расхохотался.
– Невозможно, – вскричал Эстерхази, – чтобы в делах престолонаследия так глубоко разбирался человек, которого трон вовсе не интересует! Вы истинный потомок Хуньяди! Вы сын Жоашена!
Франц Эккарт пожал плечами:
– Вы слишком торопитесь, мессиры. Наш король стремится завоевать расположение Венгрии. Там бывали наши соотечественники. Многие люди во Франции и, особенно в Страсбурге знают о венгерских делах не меньше меня. Нам известно, к примеру, что есть и другие претенденты на венгерский трон. Это братья Ягеллоны: старший Владислав, король Богемии, и младший Иоанн Альберт. Крупная знать склоняется на сторону старшего, известного слабостью своего характера. Разве не так?
Посетители, все больше и больше изумляясь, слушали эти четкие доводы; они рассчитывали увидеть простака, который с восторгом примет предложение занять трон, а столкнулись с человеком, не уступающим им ни в осведомленности, ни в уме.
– Разве не правда также, что король Людовик Двенадцатый встревожен претензиями Максимилиана Габсбургского на Венгрию и был бы счастлив узнать, что трон достался преданному союзнику, чью верность будет укреплять мысль, что именно французский король, возможно, и посодействовал его восшествию на престол?
Эстерхази невольно вскрикнул.
– Легкость, с которой вы, судя по всему, провели расследование во Франции, допрашивая по ходу дела даже посудомоек, свидетельствует о большой снисходительности к вам со стороны нашего короля, – добавил Франц Эккарт насмешливым тоном. – Он смерил посетителей взглядом. – По правде говоря, вы больше похожи на агентов французского короля, чем на посланцев венгерского дворянства.
Жанна спросила себя, не прельстился ли в глубине души Франц Эккарт предложением венгров и не затеял ли он этот спор с единственной целью – чтобы его стали упрашивать. Однако это было не так. Жанна убедилась в своей ошибке, когда дверь внезапно распахнулась и вошел Франсуа – именно за ним и посылал служанку Франц Эккарт. Пока удивленный печатник оглядывался вокруг, юноша заявил:
– Вы рассказали нам поистине трогательную и захватывающую историю, мессиры. Не знаю, является ли приведенный вами человек кровным братом покойного короля: если это и в самом деле ближайший родственник Матьяша, он сам решит, что ему делать – следовать за вами в Венгрию или нет. А я не могу принять выдумку, которая бесчестит мою семью и основана только на сплетнях какой‑то служанки, несомненно, весьма преклонного возраста. Я сын барона Франсуа де Бовуа. Он перед вами.
Эстерхази и Зилаи повернулись к Франсуа. Тот нахмурился.
– Верно, ли я понял цель вашего визита? Неужели, мессиры, вы явились сюда, чтобы посягнуть на мою супружескую честь?
Венгры не ответили. Зилаи с мрачным видом встал:
– Прекрасно, барон, мы уходим.
Показав на лежащий, на столе кошель, он спросил:
– Жоашен Хуньяди, принимаете ли вы эту тысячу флоринов?
Жоашен решительно покачал головой. Эстерхази обратился к нему по‑венгерски. Жоашен уставился на него с непонимающим видом и вновь покачал головой. Зилаи взял кошель, и оба венгра направились к выходу. Эстерхази задержался перед Жоашеном, сказал что‑то еще по‑венгерски и взял его за руку. Жоашен энергично высвободился. Заметно раздосадованные гости удалились в гнетущей тишине.
Франц Эккарт и Жоашен устремились к друг другу и обнялись. По лицу Жоашена текли слезы. Франсуа с изумлением наблюдал за этой сценой. Юноша счастлив тем, что отказался от трона! А этот косматый бородач, стало быть, настоящий отец Франца Эккарта?
– Ты пренебрег короной Венгрии! – недоверчивым тоном сказала Жанна Францу Эккарту. – Никогда не думала, что доживу до такого дня, когда молодой человек из нашего клана отвергнет корону! – Она расхохоталась.
– Я не уверен, что мой отец Жоашен жаждет вновь увидеть страну, где пережил столько мук.
Жоашен вновь энергично замотал головой.
– Что до меня, я знаю, что с вами мне будет гораздо лучше.
Франц Эккарт подошел к Франсуа и пылко сжал его в объятиях.
– Спасибо, – сказал он. – Спасибо за то, что ты не отрекся от меня. Как я уже сказал, они поведали нам прекрасную и благородную историю. Не хотелось бы выносить поспешного суждения о венгерской знати, но, боюсь, она‑то как раз совсем не так прекрасна и благородна – быть может, даже отвратительна.
Жанна и Франсуа смотрели на него с удивлением. Франц Эккарт мерил шагами залу.
– Ведь вполне вероятно, – продолжал он, – что сторонники Владислава Ягеллона с тревогой ожидают появления возможного соперника. И что именно они послали этих людей завлечь в Венгрию Жоашена и меня, поманив нас блеском короны, чтобы затем нас убить, устранив тем самым опасных претендентов на трон.
Жоашен промычал что‑то невразумительное и кивнул. Было очевидно, что он тоже этого опасался.
– Жестокость придворных не знает границ. И я не сомневаюсь, что те люди, которые без колебаний убили Ласло, старшего сына Хуньяди, столь же хладнокровно расправятся и с нами, если мы встанем им поперек пути.
– Хуньяди, – повторил Франсуа. – Значит, тебя зовут Франц Эккарт Хуньяди? Один из Бовуа на самом деле Монкорбье, второй – Хуньяди, л'Эстуали – это Штерны…
– Разве имя не простая условность, Франсуа? Я зовусь Человеком, как и ты.
Франсуа улыбнулся.
– Я была бы счастлива, если бы дело на этом завершилось, – сказала Жанна. – Но оно может получить продолжение, ибо наш король заключил союз с венграми и обещал королю руку своей племянницы.
Ночью она спала беспокойно, и ей приснился нелепый сон: Жоашен был настоящим королем, но корону свою зашвырнул в канаву и пинал ее ногами, словно детский обруч. В конце концов, он ударил так сильно, что она выкатилась на пустырь, роняя драгоценные камни под оглушительный смех ворон.
Первые весенние почки ввергли Жака Адальберта и Деодата в лихорадочное состояние. Они ждали только Феррандо, который явился всего за три недели до намеченного срока отплытия. Три недели, чтобы добраться до Лиссабона!
– Не волнуйтесь, мы прибудем вовремя, – заверил Феррандо.
Симонетта успокоилась, положившись на предсказание Франца Эккарта:
– Ты не будешь вдовой.
– Запаситесь пресной водой, – посоветовал Франц Эккарт. – И возьмите с собой побольше лимонов.
– Лимонов? Зачем?
– Они убивают заразу и дурной запах. Выжимайте их в воду перед тем, как пить.
Наконец в одно прекрасное утро к дверям подъехала повозка. На нее погрузили сундуки. Все обитатели дома собрались у дверей. Уезжавших обнимали со слезами; наконец они вырвались из объятий родных, повозка тронулась и через мгновение исчезла за поворотом Санкт‑Йоханн‑гассе, направляясь в Париж.
Феррандо привез Жанне подарок от Анжелы: розу с коралловыми лепестками на золотом стебле.
Был ли это символ Розы ветров?
Через несколько дней она села в другую повозку вместе с Францем Эккартом и Жозефом. Путь их лежал в Анжер.
Часть вторая
Finis terrae [21]
Откуда взялись сирены
Несмотря на пурпурно‑золотой португальский вымпел, трепетавший на ветру под ярким солнцем, это трехмачтовое судно было английским. Закругленные борта загибаются внутрь, квадратные паруса на фок‑ и грот‑мачтах, а на бизань‑мачте, на кормовой надстройке, – остроконечный, лихо наклоненный парус, какой использовали еще римляне. Два больших фонаря на баке – один синий, другой красный – напоминали глаза. Каракка мягко покачивалась на волнах, корпус ее слегка потрескивал, реи попискивали: каждый корабль обладает своим голосом.
Название у судна было чудесное, хотя и несколько тревожное: «Avispa» – «Оса». Быть может, это имя означало быстроходность?
Феррандо, который видел много кораблей – ганзейские коги, испанские каравеллы, португальские каракки, выгружавшие товар в Венеции, Генуе или Марселе, – одобрительно кивнул. Жаку Адальберту и Деодату пришлось положиться на его мнение: сами они в кораблях ничего не смыслили. Гаспар Кортереаль, старший из братьев, крупный сорокалетний мужчина с загорелым, словно вырезанным из дерева лицом, у которого один глаз был слегка мутным, внимательно смотрел, как трое путешественников сгружают с повозки свой багаж. Особенно поразили его бочки. Шесть бочек. К счастью, он говорил по‑итальянски.
– Что это такое? Вино?
– Нет, пресная вода.
Гаспар изумился:
– Так много?
– Вы же не знаете, сколько продлится плавание, – ответил Жак Адальберт. – Неужели вам хочется, чтобы люди к концу плавания иссохли от жажды?
– Мы найдем источники пресной воды.
– Будем надеяться.
Экипаж насчитывал шестнадцать человек; двое из них стали поднимать на борт багаж – сундуки и бочки. Жак Адальберт настоял, чтобы одну из бочек с пресной водой оставили на палубе, и Гаспар Кортереаль распорядился, чтобы ее как можно крепче закрепили. Потом он стал показывать корабль своим пассажирам и для начала отвел их в каюты.
– Вот здесь вы будете жить, – сказал Гаспар.
Войти туда можно было только согнувшись. Три гамака, подвешенных к крюкам, занимали почти все свободное пространство. Когда внесли три сундука, стало совсем негде повернуться.
Они заплатили девятьсот дукатов за конуру для каторжников. Однако Феррандо явно находил это нормальным.
– Здесь чисто, – сказал он.
В каюте пахло деревом, лаком и морской солью.
– Столоваться будем в моей каюте, – сказал Гаспар.
– Больше и негде, на всем корабле стол есть только в ней, – с улыбкой добавил его брат Мигель, только что подошедший.
– Где же едят матросы? – простодушно спросил Деодат.
– На палубе, разумеется, – ответил Гаспар.
Затем он отвел их на нижнюю палубу в крохотный закуток, служивший уборной. Устройство было спартанским: доска с круглым отверстием прямо над морем.
Никто не осмелился спросить, где можно будет помыться. Мигель Кортереаль словно угадал невысказанный вопрос.
– Кто хочет освежиться, – сказал он, – набирает в бочку морскую воду и обливается. Или просто ныряет в море.
Человек в длинной черной куртке из грубой шерсти позвал Гаспара.
– Это наш старший помощник, Висенте Вилламора.
Из трюмов слышался глухой шум: матросы загружали и крепили ящики с провизией. Кто‑то из экипажа катил бочку с солониной, кто‑то тащил бочонок водки. На причале дожидались двое в черных одеяниях и высоких шляпах – это были портовые чиновники. Гаспар и Мигель, спустившись к ним, расписались в регистрационной книге. Когда они вернулись на судно, двое матросов подняли трап. Феррандо, Жак Адальберт и Деодат подошли к борту. Подняли якорь. От причала оттолкнулись шестами, и «Ависпа» медленно поплыла, переваливаясь справа налево, словно захмелевшая утка. Гаспар стоял за штурвалом на юте, перед ним на наклонной подставке был установлен компас.
Через полчаса «Ависпа» достигла большого мола. Путешественники перешли на верхнюю палубу, чтобы посмотреть, как исчезает вдали Лиссабон. Они старались не показывать, как щемит у них сердце, и тут Гаспар Кортереаль, передав штурвал брату, предложил им выпить по стопке водки.
Море оказалось чередованием холмов и долин. Сносно существовать можно было лишь на палубе: ветер помогал преодолеть тошноту и привыкнуть к ритму движения судна. Вернее, сразу к двум ритмам, ибо «Ависпа» испытывала и килевую и бортовую качку. Деодат несколько раз едва не потерял равновесие. Но едва он спустился в каюту и лег в гамак, как сразу почувствовал себя больным.
Он сделал над собой усилие, поднялся наверх и побрел туда, где снова стоял за штурвалом Гаспар.
Тот склонился над компасом: стрелка, трепетавшая под стеклянной крышкой, указывала направление вест‑норд‑вест.
В час, который Деодат приблизительно определил как полуденный, Гаспар подвесил некий круглый и плоский предмет к кольцу горизонтальной рейки над компасом. Он стал вращать стержень, укрепленный в центре этого диска, а затем приложился глазом к одному из отверстий на краю. Отверстие было закрыто темным стеклом. Деодат заметил, что капитан навел его на солнце. Потом Гаспар вынул из кармана тоненькую книжку и сверился с ней. Догадываясь, что пассажира интересуют его действия, он сказал:
– Этот инструмент называется астролябия. С ее помощью я могу определить по высоте солнца точное время и широту, на которой мы находимся.
Деодат пожалел, что с ними нет Франца Эккарта.
– Сегодня, в понедельник, шестого апреля 1500 года, в полдень с четвертью мы почти достигли сорокового градуса северной широты. Это примерно широта Коимбры. С момента отплытия мы прошли сто пятнадцать морских миль.
– Но каким образом вы установили час? – удивленно спросил юноша.
– Смотрите, – сказал Гаспар, вращая небольшой медный кружочек на большом круге астролябии, – я совмещаю высоту Солнца на зодиакальном круге с высотой, которую только что определил. Стержень показывает мне время на делениях, расположенных на окружности большого круга.
– А если погода облачная?
– Ну, я надеюсь на ясный вечер… тогда я смогу определить высоту самых ярких звезд. Надеюсь, и завтра просветы будут. В любом случае у меня есть компас.
– Вы это делаете каждый день?
– Да, каждый день, – ответил Гаспар.
Деодат понял теперь, почему у Гаспара Кортереаля один глаз стал мутным и почему отверстие в стержне было закрыто темным стеклом: солнце, в конце концов, сожгло ему зрачок.
– И вам известна позиция Солнца в зодиакальных созвездиях для любого дня в году?
Гаспар показал ему свою книжечку. Это был звездный календарь.
– Все это представляется мне изумительно точным, – заметил Деодат. – Каким же образом Колумб сбился с курса?
– В сущности, он не сбился с курса. Просто слишком долго выбирал направление. Я согласен с тем, что сказал наш учитель Бехайм вашему дяде, мессиру Феррандо Сассоферрато: он не сумел прочесть портуланы,[22]которые у него были.