Это далее представляется так, что у капиталиста должно было произойти такое накопление (накопление, предшествовавшее [наемному] труду и не [наемным] трудом порожденное), которое позволяет капиталисту заставлять рабочего работать, сохраняя его дееспособность, сохраняя его как живую рабочую силу [clxxi]. Это независимое от труда, помимо труда совершенное деяние капитала переносят затем из этой истории происхождения капитала в современность, превращают в один из моментов его действительности и его действенности, его самоформирования. Из этого выводят затем, в конце концов, вечное право капитала на плоды чужого труда, или, лучше сказать, капиталистический способ наживы обосновывают, исходя из простых и «справедливых» законов обмена эквивалентов.
Богатство, имеющееся в форме денег, может превратиться в объективные условия труда только потому, что эти условия отделены от самого труда, и только тогда, когда они отделены от него. Мы видели, что деньги частично могут быть накоплены просто путем обмена эквивалентов; но это составляет столь незначительный источник, что исторически о нем не стоит даже и упоминать, если допустить предположение, что деньги приобретены путем обмена собственного труда. На самом же деле деньги стали денежным богатством благодаря ростовщичеству (в особенности применявшемуся также и по 
отношению к земельной собственности) и благодаря движимому имуществу, накопленному от купеческих барышей; вот это денежное богатство и превращается в капитал в собственном смысле — в промышленный капитал. Ниже мы еще будем иметь повод говорить об обеих этих формах подробнее, поскольку они выступают не как формы капитала, а как более ранние формы богатства, как предпосылки для капитала.
|
|
Как мы видели, в понятии капитала, в его возникновении заложено, что исходным пунктом его являются деньги и потому богатство, существующее в форме денег. Здесь заложено также и то, что капитал, притекая из обращения, выступает как продукт обращения. Образование капитала исходит поэтому не от земельной собственности (здесь в лучшем случае от арендатора, поскольку он является торговцем сельскохозяйственными продуктами), также и не от цехов (хотя в этом случае есть такая возможность); оно исходит от купеческого и ростовщического богатства. Но такого рода богатство только тогда находит условия для покупки свободного труда, когда этот свободный труд в результате исторического процесса отделился от объективных условий своего существования. И лишь тогда этому богатству предоставляется возможность покупать сами эти условия. Например, в условиях цехового строя просто за деньги, если сами они не принадлежат цеху, не являются деньгами цехового мастера, нельзя купить ткацких станков, чтобы заставить на них работать; заранее предписано, какое количество станков отдельный мастер имеет право применять для работы и т. д. Короче говоря, само орудие еще настолько срослось с самим живым трудом, настолько еще представляется областью его господства, что по-настоящему оно еще не втянуто в обращение.
Превращение денег в капитал становится возможным благодаря тому, что они находят, во-первых, свободных рабочих, и, во-вторых, жизненные средства и материалы и т. д., которые тоже стали свободными, которые продаются и которые в той или иной форме прежде обычно были собственностью людей, теперь лишившихся объективных условий своего существования.
|
|
Другое же условие труда — известное мастерство, орудие как средство труда и т. д. — деньги в этот подготовительный или первоначальный период капитала находят готовым отчасти как результат городского цехового строя, отчасти как результат домашней, или подсобной к земледелию, промышленности. Этот исторический процесс является не результатом капитала, а его предпосылкой. В результате этого процесса и вклинивается капиталист (исторически) как посредник между земельной собственностью, или между собственностью вообще, и трудом. Об идиллических побасенках, согласно которым капиталист и рабочий образуют ассоциацию и т. д., [V — 12] истории ничего не известно, да и анализ понятия капитала не обнаруживает никаких следов этого. В некоторых местах мануфактура может спорадически развиваться в окружении, целиком относящемся еще к другому периоду, как она развивалась, например, в итальянских городах наряду с цехами. Но условия, для капитала, в качестве всеобъемлющей формы целой эпохи, должны быть развиты не всего лишь в местных рамках, а в широком масштабе. (Этому не противоречит тот факт, что при разложении цехов отдельные цеховые мастера превращаются в промышленных капиталистов; но такие случаи редки по самой природе вещей. В целом там, где появляются капиталист и рабочий, гибнет цеховой строй, мастер и подмастерье.)
Само собой разумеется, — а при более подробном рассмотрении той исторической эпохи, о которой здесь идет речь, это обнаруживается в деталях, — что время разложения прежних способов производства и прежних способов отношения работника к объективным условиям труда бесспорно является вместе с тем временем, когда денежное богатство, с одной стороны, уже успело достигнуть широкого развития, а с другой стороны, оно продолжает быстро расти и распространяться в силу тех же обстоятельств, которые ускоряют указанное разложение. Само денежное богатство вместе с тем является одним из агентов этого разложения точно так же, как это разложение является условием превращения денежного богатства в капитал. Однако одного только наличия денежного богатства и даже достижения им в известной мере господства отнюдь не достаточно для того, чтобы произошло это превращение в капитал. В противном случае Древний Рим, Византия и т. д. закончили бы свою историю свободным трудом и капиталом или, вернее, начали бы тем самым новую историю. Там разложение старых отношений собственности тоже было связано с развитием денежного богатства — торговли и т. д. Однако это разложение вместо того, чтобы привести к развитию промышленности, фактически привело к господству деревни над городом.
|
|
Первоначальное образование капитала происходит вовсе не так, будто капитал, как это обычно воображают, накопляет жизненные средства, орудия труда и сырье, словом, объективные условия труда, отделенные от земли и сами уже 
впитавшие в себя человеческий труд [clxxii]. Дело происходит вовсе не так, будто капитал создает объективные условия труда.
На самом деле, первоначальное образование капитала происходит просто потому, что стоимость, существующая в виде денежного богатства, ходом исторического процесса разложения предшествующего способа производства наделяется способностью, с одной стороны, покупать объективные условия труда, с другой — выменивать на деньги сам живой труд у ставших свободными рабочих.
Все эти моменты уже имеются налицо. Само их разъединение есть исторический процесс, процесс разложения, и именно этот процесс разложения и позволяет деньгам превращаться в капитал. В той мере, в какой деньги содействуют этому процессу, они содействуют ему лишь постольку, поскольку сами они вторгаются в этот процесс как разлагающее средство, действующее в высшей степени энергично, и лишь постольку, поскольку они содействуют созданию обобранных, лишенных объективных условий существования свободных рабочих. Но они содействуют этому, конечно, не тем, что создают для этих рабочих объективные условия их существования, а тем, что помогают ускорить отделение этих рабочих от этих условий, способствуют тому, чтобы те скорее лишились всякой собственности.
Если, например, крупные английские земельные собственники распускали свою челядь, проедавшую вместе с ними прибавочный продукт деревни; если, далее, их арендаторы изгоняли безземельных крестьян и т. д., то тем самым масса живых рабочих сил [Arbeitskräfte], во-первых, оказывалась выброшенной на рынок труда, масса, которая была свободна в двояком смысле — свободна от старых отношений клиентелы или отношений крепостной зависимости и феодальной повинности, и, во-вторых, свободна от всякого личного достояния и всякой объективной вещной формы существования, свободна от всякой собственности; единственным источником существования этой массы людей оставалась либо продажа своей рабочей силы, либо нищенство, бродяжничество и разбой. Исторически установлено, что эти люди сперва пытались заняться последним, но с этого пути были согнаны посредством виселиц, позорных столбов и плетей на узкую дорогу, ведущую к рынку труда; отсюда видно, что правительства, например Генриха VII, Генриха VIII и т. д.[216], выступают в роли пособников исторического процесса разложения и в роли тех, кто создал условия для существования капитала.
С другой стороны, жизненные средства и т. д., которые прежде проедались земельными собственниками и их челядью, оказались теперь к услугам денег, желавших их купить, чтобы через их посредство покупать труд. Эти жизненные средства не деньгами были созданы, не деньгами же и накоплены; они были налицо, их потребляли и воспроизводили прежде, чем их стали потреблять и воспроизводить через посредство денег. Изменилось всего-навсего лишь то, что они оказались теперь брошенными на рынок обмена, оказались оторванными от своей непосредственной связи с ртами челяди и т. д. и превратились из потребительных стоимостей в стоимости меновые, подпав, таким образом, под власть и [V—13] господство денежного богатства.
То же самое имело место и с орудиями труда. Денежное богатство не изобрело и не изготовило ни прялки, ни ткацкого станка. Но, оторванные от своей почвы, прядильщики и ткачи со своими станками и прялками подпали под власть денежного богатства и т. д. Капитал всего-навсего лишь соединяет массу рук с массой орудий, уже ранее имевшихся налицо. Он их только собирает под своей властью. Вот в чем заключается его действительное накопление. Оно состоит в том, что он сосредоточивает в известных пунктах рабочих вместе с их орудиями. Об этом подробнее будет идти речь при рассмотрении вопроса о так называемом накоплении капитала.
Денежное богатство — в виде купеческого богатства — конечно, помогло ускорить разложение прежних производственных отношений и доставило, например, земельному собственнику возможность, как это прекрасно показал уже А. Смит[217], обменивать свой хлеб, скот и т. д. на потребительные стоимости, привезенные из других стран, вместо того чтобы произведенные у него самого потребительные стоимости проматывать в кутежах со своей челядью и свое богатство мерить в значительной степени количеством прихлебателей из числа своей челяди. Денежное богатство повысило в его глазах значение меновой стоимости его дохода. То же произошло и с его арендаторами, которые были уже наполовину капиталистами, но все же еще в очень замаскированной форме.
Развитие меновой стоимости (этому развитию способствовали деньги, существовавшие в форме купеческого сословия) разлагает производство, имеющее целью производство непосредственной потребительной стоимости, и соответствующие этому производству формы собственности (отношение труда к его объективным условиям) и таким образом ведет к созданию рынка труда (ни в коем случае не смешивать с невольничьим рынком). Но и это влияние денег возможно только тогда, когда предпосылкой служит городское ремесло, основывающееся не на капитале и наемном труде, а на цеховой организации труда и т. п. Городской труд сам создал такие средства производства, для которых цехи стали настолько же стеснительными, насколько прежние отношения земельной собственности стеснительны для усовершенствованного земледелия, которое само отчасти опять-таки явилось следствием возросшего сбыта земледельческих продуктов в городах и т. д. Другие обстоятельства, которые, например в XVI веке, увеличивали и массу обращающихся товаров, и массу денег, создавали новые потребности и потому повышали меновую стоимость отечественных продуктов и т. д., взвинчивали цены и т. д., — все это, с одной стороны, способствовало разложению прежних производственных отношений, ускоряло отделение работника или способного к труду тунеядца от объективных условий его воспроизводства и таким образом способствовало превращению денег в капитал.
Поэтому не может быть ничего глупее, как представлять себе это первоначальное образование капитала так, будто это он, капитал, накопил и создал объективные условия производства — жизненные средства, сырье, орудия — и предложил их лишившимся этих условий работникам. Напротив, денежное богатство отчасти помогло лишить этих условий рабочую силу [die Arbeitskräfte] трудоспособных индивидов; отчасти же этот процесс разъединения протекал без его участия. Когда первоначальное образование капитала уже достигло известной высоты развития, денежное богатство получило возможность выступить в качестве посредника между этими, ставшими таким образом свободными, объективными условиями жизни и ставшими свободными, но и оказавшимися лишенными всего живыми рабочими силами [Arbeitskräfte] и смогло с помощью одних покупать других. Что же касается образования самого денежного богатства до его превращения в капитал, то это относится к предыстории буржуазной экономики. Ростовщичество, торговля, города и возникающая вместе с ними государственная казна играют тут главную роль; определенное значение, хотя и в меньшей степени, имеет также накопление денег у арендаторов, крестьян и т. д.
Здесь вместе с тем обнаруживается, что развитие обмена и меновой стоимости, которая всюду опосредствована торговлей, или опосредствование которой может быть названо торговлей (деньги получают в купеческом сословии самостоятельное существование так же, как обращение — в торговле), ведет как к разложению отношений собственности труда на его условия существования, с одной стороны, так и к разложению тех отношений, при которых сам труд причисляется к объективным условиям производства; — все это отношения, в такой же мере служащие выражением преобладания потребительной стоимости и производства, рассчитанного на непосредственное потребление, в какой они служат выражением преобладающего значения определенной реальной общины, которая непосредственно сама еще существует в качестве предпосылки производства.
Производство, базирующееся на меновой стоимости, и общественный строй, базирующийся на обмене этих меновых стоимостей (в какой бы степени они, как мы это видели в предыдущей главе о деньгах, ни имели вида, будто они утверждают собственность исключительно как результат труда, частную собственность на продукт собственного труда как условие [труда] и труд как всеобщее условие богатства), предполагают и порождают отделение труда от его объективных условий. Этот обмен эквивалентов имеет место, однако он есть только поверхностный слой такого производства, которое покоится на присвоении чужого труда без обмена, но под видимостью обмена. Эта система обмена зиждется на капитале как на своей основе, и если ее рассматривать отдельно от него, т. е. так, как она выступает на поверхности, как самостоятельную систему, то это только видимость, но неизбежная видимость.
Поэтому теперь уже нет ничего удивительного в том, что система меновых стоимостей (обмен эквивалентов, мерой которых служит труд) превращается в присвоение чужого труда без обмена, или, вернее, что в качестве ее скрытого фона выступает этого рода присвоение, полнейший разрыв между трудом и собственностью. Дело в том, что господство самой меновой стоимости и производства, производящего меновые стоимости, предполагает, [V — 14] что чужая рабочая сила сама является меновой стоимостью, т. е. предполагает отрыв живой рабочей силы от ее объективных условий; отношение к ним — или 
отношение ее к своей собственной объективности — как к чужой собственности; одним словом: отношение к ним как к капиталу. Только период гибели феодального общества, когда оно, однако, еще вело междоусобную борьбу, — как, например, в Англии в XIV и в первой половине XV столетия, — был золотым веком для эмансипирующегося труда. Для того чтобы труд снова стал относиться к своим объективным условиям как к своей собственности, необходимо, чтобы иная система пришла на смену системе частного обмена, вызывающей, как мы видели, обмен овеществленного труда на рабочую силу и поэтому ведущей к присвоению живого труда без обмена.
Способ превращения денег в капитал часто проявляется исторически совершенно осязаемо в том, что, например, купец поручает нескольким ткачам и прядильщикам, занимавшимся до той поры ткачеством и прядением в виде сельского побочного промысла, работать на него и их побочное занятие превращает в их основное занятие. В результате он закрепляет их за собой и подчиняет своей власти в качестве наемных рабочих. Извлечь их затем из их родных мест и соединить в один работный дом — это следующий шаг. При этом простом процессе ясно, что купец не заготовлял для ткачей и прядильщиков ни сырья, ни орудий, ни жизненных средств. Все, что он сделал, сводится к постепенному ограничению их таким видом труда, который делает их зависимыми от продажи, от покупателя, от куща, и они, в конце концов, производят только ко него и через его посредство. Первоначально он покупал их труд только посредством покупки продукта их труда; как только они ограничиваются производством данной меновой стоимости и им приходится, следовательно, производить непосредственно меновые стоимости, обменивать на деньги весь свой труд, чтобы иметь возможность продолжать свое существование, они подпадают под его власть, и под конец исчезает даже и видимость, будто они продают ему продукты. Он покупает их труд и лишает их собственности сперва на продукт, а вскоре и на орудия труда, или оставляет их им как призрачную собственность с тем чтобы сократить свои собственные издержки производства.
Первоначальные исторические формы, в которых капитал впервые появляется спорадически, или в отдельных местностях, наряду с прежними способами производства, но постепенно всюду их подрывая, —· это, с одной стороны, мануфактура в собственном смысле (но еще не фабрика). Мануфактура возникает там, где имеет место массовое производство на вывоз, для внешнего рынка, следовательно, на базе крупной морской и сухопутной торговли, в главных торговых пунктах, как, например, в итальянских городах, Константинополе, фландрских, голландских городах, некоторых испанских, как Барселона и т. д. Мануфактура захватывает сначала не так называемое городское ремесло, а сельский побочный промысел, прядение и ткачество, тот вид труда, который меньше всего требует цеховой сноровки, художественной выучки. Если отвлечься от этих крупных торговых пунктов, где она находит готовую базу для работы на внешний рынок, где, стало быть, производство, так сказать, естественно направлено на меновую стоимость, т. е. где развиваются мануфактуры, прямо связанные с судоходством, само судостроение и т. д., — если от них отвлечься, то сперва мануфактура обосновывается не в городах, а на селе, в деревнях, где не было цехов и т. д. Сельский побочный промысел образует широкую базу мануфактуры, тогда как городское ремесло требует высокой ступени развития производства, чтобы его можно было поставить как фабричное производство. Широкую базу мануфактуры образуют также такие отрасли производства, как стекольные фабрики, металлообрабатывающие заводы, лесопильни и т. д., которые с самого начала требуют большей концентрации рабочих сил [Arbeitskräfte], большего использования сил природы, массового производства, а также концентрации средств труда и т. д. Так обстоит дело и с бумажными фабриками и т. д.
С другой стороны, появление арендатора и превращение земледельческого населения в свободных поденщиков. Хотя на селе это превращение лишь в самую последнюю очередь достигает своего последовательного завершения и своей наиболее чистой формы, начинается оно там весьма рано.
Древние, которым никогда не удавалось выйти за рамки собственно городского художественного ремесла, никогда не могли поэтому создать крупной промышленности. Ее первой предпосылкой является вовлечение всей страны в производство не потребительных, а меновых стоимостей. Стекольные фабрики, бумажные фабрики, железоделательные заводы и т. д. не могут работать цеховым способом. Они требуют массового производства, сбыта на широком рынке, денежного богатства в руках предпринимателя (не то, чтобы он создавал условия, — он не создает ни субъективных, ни объективных условий, — но при прежних отношениях собственности и прежних производственных отношениях невозможно соединить вместе эти условия).
Разложение отношений крепостной зависимости, точно так же как возникновение мануфактуры, превращает затем все отрасли труда, одну за другой, в отрасли, заправляемые капиталом. Конечно, и в самих городах в виде поденщиков, не охваченных цехами, в виде подсобных работников и т. д. имеется элемент для образования наемного труда в собственном смысле.
[V — 15] Если мы, таким образом, видели, что превращение денег в капитал имеет своей предпосылкой такой исторический процесс, который отделил объективные условия труда от работника, сделал их самостоятельными по отношению к работнику, — то, с другой стороны, капитал, раз возникнув и развиваясь, подчиняет себе все производство и повсюду развивает и проводит разъединение между трудом и собственностью, между трудом и объективными условиями труда. В дальнейшем изложении будет видно, каким образом капитал уничтожает ремесленный труд, трудовую мелкую земельную собственность и т. д. и даже самого себя в таких формах, в которых он выступает не в противоположность к труду: в мелком капитале и в промежуточных, половинчатых формах, занимающих промежуточное положение между прежними способами производства (или такими, которые на основе капитала обновились) и классическим, адекватным способом производства самого капитала.
Единственное накопление, предшествующее как предпосылка возникновению капитала, — это накопление денежного богатства, которое, само по себе, совершенно непроизводительно в том виде, в каком оно возникает только из обращения и только ему принадлежит. Капитал быстро создает себе внутренний рынок тем, что уничтожает все сельские побочные промыслы, и, следовательно, прядет и ткет на всех, всех одевает и т. д., короче говоря, придает форму меновых стоимостей товарам, производившимся прежде как непосредственные потребительные стоимости, — процесс, сам собой вытекающий из отделения работника от земли и от собственности (хотя бы даже и в крепостной форме) на условия производства.
В городском ремесле, хотя оно по существу дела покоится на обмене и создании меновых стоимостей, непосредственной, главной целью этого производства является обеспечение существования ремесленника, ремесленного мастера, стало быть, потребительная стоимость; не обогащение, не меновая стоимость как меновая стоимость. Производство поэтому всюду подчинено потреблению, являющемуся его заранее данной предпосылкой, предложение подчинено спросу и расширяется лишь медленно.
Производство капиталистов и наемных рабочих является, следовательно, основным результатом процесса увеличения стоимости капитала. Обычная политическая экономия, обращающая внимание только на произведенные вещи, совершенно упускает это из виду. Так как в этом процессе овеществленный в предметах труд в то же самое время выступает как не-предметность рабочего, как предметное воплощение субъективности, противоположной рабочему, как собственность чуждой ему воли, то в силу этого капитал неизбежно в то же время — капиталист, и представление некоторых социалистов, что нам-де нужен капитал, но не нужны капиталисты[218], — совершенно неправильно. В понятии капитала дано то, что объективные условия труда (а они представляют собой собственный продукт труда) по отношению к труду персонифицируются, или, что то же самое, что они выступают как собственность личности, чуждой рабочему. Понятием капитала охватывается и капиталист.
Однако ошибка эта ничуть не больше той, например, ошибки, которую делают филологи, толкующие о капитале в древнем мире, о римских, греческих капиталистах. Ведь это только иное выражение того, что труд в Риме и Греции был свободен, но эти господа вряд ли возьмутся это утверждать. А если владельцев плантаций в Америке мы теперь не только называем капиталистами, но они и на самом деле являются таковыми, то это происходит потому, что они существуют как аномалии в условиях мирового рынка, покоящегося на свободном труде.
Что же касается слова «капитал», у древних не встречающегося [clxxiii] [219], то орды, до сих пор еще кочующие со своими стадами в степях азиатских плоскогорий, являются крупнейшими капиталистами, так как капитал первоначально означает скот, в силу чего договор издольной аренды, который из-за недостатка капитала еще до сих пор часто заключают в южной Франции, как раз в виде исключения носит название: Bail de bestes à Chapteln [clxxiv]. Если же пускаться в плохую латынь, то наши капиталисты, или Capitales Homines [clxxv], были бы теми, «qui debent censum de capite »[clxxvi].
При определении понятия капитала встречаются затруднения, отсутствующие, когда речь идет о деньгах. Капитал по существу дела — это капиталист; но в то же время, являясь опять-таки отличным от капиталиста элементом его существования или выступая как производство вообще, капитал — это капитал. Далее мы увидим, что под капитал подводят много таких определений, которые соответственно его понятию, по-видимому, вовсе к нему не относятся. Говорят, например, что капитал дают взаймы, что его накопляют и т. д. Во всех этих обозначениях он представляется просто вещью и кажется целиком совпадающим с материей, из которой он состоит. Но это и еще другое получит разъяснение в ходе изложения.
(Мимоходом, в виде шутки одно замечание: бравый Адам Мюллер, понимающий все образные выражения чрезвычайно мистически, слышал также, что в обыденной жизни говорят о живом капитале в противоположность мертвому, и истолковывает это на теософский лад[220]. Король Этельстан мог бы просветить его на этот счет: «Reddam de meo proprio décimas Deo tarn in Vivente Capitali (в живом скоте), quam in mortuis fructibus terrae (в мертвых плодах земли) [clxxvii]».)
Деньги остаются всегда той же самой формой в том же самом субстрате, и тем легче считать их просто вещью. Но одни и те же товары, деньги и т. д. могут служить представителем либо капитала, либо дохода и т. д. Даже [буржуазным] экономистам ясно, что в этой форме деньги не являются чем-то осязаемым, но что одна и та же вещь может быть подведена то под определение капитала, то под какое-либо иное и противоположное определение и соответственно этому она или является, или не является капиталом. Очевидно, что капитал в этом смысле есть отношение и может быть только производственным отношением. [V — 15]
* * *
[V — 16] {К сказанному выше надо добавить еще следующее: Обмен эквивалентами, который как будто предполагает право собственности на продукт собственного труда и поэтому как будто отождествляет присвоение посредством труда, т. е. действительный экономический процесс присвоения, с правом собственности на объективированный труд (то, что прежде являлось реальным процессом, здесь выступает как юридическое отношение, т. е. признается всеобщим условием производства и поэтому признается в качестве закона, выступает как изъявление всеобщей воли), переходит в свою противоположность, оказывается, в силу необходимой диалектики, абсолютным разрывом между трудом и собственностью и приводит к присвоению чужого труда без обмена, без эквивалента. Основанное на меновой стоимости производство, на поверхности которого происходит указанный свободный и равный обмен эквивалентами, в основе своей есть обмен овеществленного труда как меновой стоимости на живой труд как потребительную стоимость; или, выражаясь иначе, это есть отношение труда к его объективным условиям — а потому и к создаваемой самим трудом объективности — как к чужой собственности: отчуждение [Entäußerung] труда. С другой стороны, условием меновой стоимости является то, что она измеряется рабочим временем и что поэтому мерой стоимостей служит живой труд, а не его стоимость. Ошибочным является представление, будто при всех формах производства производство, а потому и общество, зиждется на обмене голого труда [bloße Arbeit] на труд. В тех различных формах, где труд относится к своим условиям производства как к своей собственности, воспроизводство работника определяется отнюдь не одним только трудом, ибо его отношение к условиям производства как к своей собственности есть не результат, а предпосылка его труда. Относительно земельной собственности это ясно; относительно цехового строя тоже нельзя не признать, что особый вид собственности, конституируемый здесь трудом, зиждется не на одном только труде или на обмене труда, а на объективной связи работршка с определенным социальным коллективом и с определенными условиями, которые он находит уже в готовом виде и из которых он исходит как из своего базиса. Эти условия тоже представляют собой продукты труда, всемирно-исторического труда, труда социального коллектива — его исторического развития, которое исходит не из труда отдельных индивидов и не из их обмена трудом. Поэтому и предпосылкой реализации [продукта] является не один только труд. Такое положение вещей, при котором происходит только обмен труда на труд — будь это в форме непосредственного живого труда или в форме продукта, — предполагает отделение труда от его первоначальной сращенности с его объективными условиями, вследствие чего труд, с одной стороны, выступает как всего лишь труд, к с другой стороны, его продукт как овеществленный труд приобретает в противовес [живому] труду вполне самостоятельное существование в качестве стоимости. Обмен труда на труд — который кажется условием собственности работника — имеет своей основой отсутствие собственности у работника.)