Этан Эванс выхватывает у него купюру, выходит из‑за стойки, подводит Грина к двери в боковой стене, говорит: «Заходите, только быстро».
* * *
Тусклые лампы освещают оба торца темного коридора.
– Как я понимаю, муж моей пациентки рассказал вам о пленке, которую она получила утром?
– Да. Вам известно, как она попала в больницу?
– Поверьте, – лейтенант, после того, как я увидел, какой эффект произвела запись на миссис Маршалл и прослушал ее сам, я сам попытался выяснить, как она оказалась у моей пациентки. Вся наша почта проходит через почтовое отделение больницы, вся, независимо от того, кому адресована, пациентам, врачам или администрации. Оттуда два сотрудника, они работают на общественных началах, разносят почту адресатам. Как я понимаю, посылка с кассетой лежала в почтовом отделении, когда этим утром туда заглянул доброволец. Поскольку адресатом значилась моя пациентка, доброволец передал посылку в регистратуру нашего отделения. А одна из девушек принесла сюда.
– Разве не следовало проконсультироваться с вами, прежде чем прокручивать пленку Джуди?
– Разумеется. Медсестра Бонд сразу бы позвонила мне, но сегодня она выходная. А медсестра Рэк, которая ее заменяла, увидев, что отправитель назвала нашу пациентку детским прозвищем, подумала: кто‑то из давних подруг миссис Маршалл прислал ей музыкальную запись, чтобы подбодрить ее. На посту медсестер есть кассетный магнитофон, поэтому она вставила в него кассету и отдала миссис Маршалл.
В полумраке коридора глаза доктора мрачно блеснули.
– А потом, как вы можете догадаться, разверзся ад. Миссис Маршалл вернулась в состояние, в каком ее госпитализировали. К счастью, я находился в больнице и, узнав, что произошло, приказал дать ей успокоительного и поместить в особую безопасную палату. В этой палате стены покрыты мягким материалом, лейтенант.., миссис Маршалл вновь поранила пальцы, и я не хотел, чтобы она нанесла себе новые травмы. Как только успокоительное подействовало, я поговорил с ней. Прослушал пленку. Возможно, мне следовало сразу позвонить в полицию, но прежде всего я несу ответственность за своих пациентов, поэтому я позвонил мистеру Маршаллу.
|
|
– Откуда?
– Из ее палаты, с сотового. Мистер Маршалл, разумеется, настаивал, чтобы я передал трубку жене, и она тоже хотела поговорить с ним. Во время разговора она вновь разнервничалась, мне пришлось дать ей еще небольшую дозу транквилизатора.
Когда она успокоилась, я вышел из палаты и вновь позвонил мистеру Маршаллу, чтобы рассказать о содержании пленки. Хотите ее послушать?
– Не сейчас, доктор, благодарю. Но меня интересует один момент.
– – Спрашивайте.
– Фред Маршалл попытался имитировать акцент, с которым говорил человек, сделавший эту запись. Что вы можете сказать об этом акценте? Может, этот человек – немец?
– Я думал об этом. Похоже на немецкое произношение английских слов. Если точнее, как будто француз пытается говорить на английском с немецким акцентом. Только не знаю, возможно ли такое. Слышать такой речи мне еще не доводилось.
С самого начала разговора доктор Спайглман пристально смотрел на Джека, словно оценивал только по ему ведомым стандартам. Лицо его все это время оставалось бесстрастным, как у сотрудника дорожной полиции.
|
|
– Мистер Маршалл сообщил мне, что намерен позвонить вам. Вроде бы у вас и миссис Маршалл образовалась уникальная связь. Она знает, что вы очень хороший полицейский, и кроме того, полностью вам доверяет. Мистер Маршалл просил, чтобы вам разрешили встретиться с его женой, и она тоже сказала мне, что должна поговорить с вами.
– Тогда вы можете со спокойной душой разрешить мне побеседовать с ней наедине. Мне нужно полчала, не больше.
Улыбка исчезает с лица доктора Спайглмана так же быстро, как и появляется.
– Моя пациентка и ее муж доверяют вам, лейтенант Сойер, но не в этом дело. Вопрос в том, могу я доверять вам или, нет.
– Доверять мне в чем?
– Во многом. Прежде всего хочется знать, будут ли ваши слова способствовать улучшению самочувствия моей пациентки. Не расстроите ли вы ее? Не вселите ложные надежды? В голове моей пациентки глубоко укоренилась идея, согласно ко‑1 торой параллельно нашему миру существует другой, соприкасающийся с ним. Она думает, что ее сына держат взаперти в этом мире. Я должен сказать вам, лейтенант: и моя пациентка, и ее муж уверены, что вы знакомы с этим миром‑фантазией… Моя пациентка не имеет на этот счет ни малейших сомнений, ее муж верит частично, но не собирается с этим спорить, потому что его жене так хочется.
– Понимаю. – Джек может сказать врачу только одно, и он это делает:
– Вы, разумеется, должны отдавать себе отчет, что в разговорах с Маршаллами я выступаю как неофициальный консультант Дейла Гилбертсона, начальника полицейского участка Френч‑Лэндинга.
– Неофициальный?
– Чиф Гилбертсон просил меня помочь ему в розысках Рыбака, и два дня назад, после исчезновения Тайлера Маршалла, я наконец‑то согласился сделать все, что в моих силах, чтобы остановить этого негодяя. Но официального статуса у меня нет.
|
|
Однако мои знания и опыт в полном распоряжении чифа и его подчиненных.
– Давайте расставим точки над i, лейтенант. Вы не морочите головы Маршаллам вашим знакомством с миром‑фантазией миссис Маршалл?
– Я отвечу вам так, доктор. Из записи на пленке мы знаем, что Рыбак действительно держит Тайлера Маршалла под замком. Из этого следует, что он сейчас не в нашем мире, а в мире Рыбака.
Брови доктора Спайглмана поднимаются.
– Вы думаете, этот монстр живет в том же пространстве, что и мы? – спрашивает Джек. – Я – нет, да и вы тоже. Рыбак живет в собственном мире и действует в соответствии с законами, которые сам же придумал и разработал. Благодаря моему опыту я знаком с этим гораздо лучше, чем Маршаллы, полиция и даже вы, если только вам не приходилось много работать с психически больными преступниками. Вы уж извините, если мои слова кажутся вам наглостью, у меня такого и в мыслях не было.
– Вы говорите о личностных профилях? Правильно я вас понимаю?
– Во время службы в полиции меня привлекали к участию в специальной программе, которой руководило ФБР, связанной с разработкой личностных профилей, и я там многому научился. Но я говорю о том, что лежит за профилем, – отвечает Джек, думай при этом: «Теперь мяч на вашем поле, доктор. Вот и решайте, что с ним делать».
Спайглман медленно кивает. За линзами очков сверкают глаза.
– Думаю, я знаю, о чем вы. – Он задумывается, вздыхает, скрещивает руки на груди, вновь задумывается. – Хорошо. Я разрешу вам повидаться с ней. Одному. В моем кабинете.
Тридцать минут. Я не хочу стоять на пути прогрессивных методов расследования.
– Спасибо. – Джек улыбается. – Обещаю, эта встреча принесет много пользы.
– Я слишком долго проработал психиатром, чтобы верить в такие обещания, лейтенант Сойер, но надеюсь, что вам удастся спасти Тайлера Маршалла. Позвольте проводить вас в мой кабинет. Вы подождете там, пока я приведу мою пациентку через другой коридор. Так будет быстрее.
Доктор Спайглман направляется к концу темного коридора, поворачивает налево, снова налево, достает из кармана большую связку ключей, открывает дверь, на которой нет никакой таблички. Джек следует за ним в помещение, которое словно состоит из двух частей. В одной – длинный письменный стол, кресло, кофейный столик со стеклянным верхом, заваленный медицинскими журналами, и шкафы с бумагами, во второй доминирует кушетка с кожаным подголовником. Стены украшают репродукции картин Джорджии О'Киф[95]. За столом – дверь, которая, как понимает Джек, ведет в маленький чулан. Вторая дверь, за кушеткой, похоже, соединяет кабинет доктора с соседней комнатой.
– Как вы видите, – говорит доктор Спайглман, – я тут и работаю, и консультирую. Большинство моих пациентов приходит через приемную, через нее я проведу и миссис Маршалл.
Дайте мне две или три минуты.
Джек его благодарит, и врач быстро выходит через дверь за кушеткой.
* * *
В маленьком чулане Уэнделл Грин вытаскивает из кармана пиджака диктофон, приставляет к двери и прижимается к ней ухом. Большой палец правой руки лежит на кнопке «RECORD», сердце учащенно бьется. Вновь самый выдающийся журналист Западного Висконсина готовится выполнить свой долг перед читателями. Жаль, конечно, что в чулане темно, как у.., вы понимаете, но сидение в черной дыре – не первая жертва, на которую Уэнделлу приходится идти, служа общественности. Да и видеть‑то ему надо только крошечную красную лампочку на диктофоне.
И вдруг – сюрприз: хотя доктор Спайглман покинул кабинет, раздается его голос, зовущий лейтенанта Сойера. Как этот последователь Фрейда мог вернуться, не открыв и не закрыв дверь и что случилось с Джуди Маршалл?
«Лейтенант Сойер, с вами хотят поговорить. Возьмите трубку. Вам звонят, судя по всему, по срочному делу».
Ну конечно, он говорит по аппарату внутренней связи. Кто может звонить лейтенанту Сойеру и с чего такая срочность?
Уэнделл надеется, что Золотой мальчик нажмет клавишу громкой связи, но, увы, Золотой мальчик этого не делает, так что Уэнделлу приходится довольствоваться только половиной разговора.
* * *
– Звонят? – спрашивает Джек. – Кто?
– Он отказался назвать себя, – отвечает Спайглман. – Человек, которому вы сказали, что будете в отделении Д.
Нюхач, с новостями о «Черном доме».
– Как я могу с ним поговорить?
– Просто нажмите мигающую кнопку. Первая линия. Я приведу миссис Маршалл, как только увижу, что вы закончили разговор.
Джек нажимает кнопку:
– Джек Сойер слушает.
– Слава богу, – хриплый голос Нюхача Сен‑Пьера. – Слушай, ты должен приехать ко мне домой, чем быстрее, тем лучше. Ситуация критическая.
– Вы его нашли?
– Да, «Черный дом» мы нашли, будь уверен. И он не встретил нас с распростертыми объятиями. Это место не хочет, чтобы его видели, и ясно дает об этом знать. Всем нам досталось. В большинстве мы оклемались, а вот Мышонок – не знаю. Он что‑то подхватил от собачьего укуса, если только это была собака, в чем я сильно сомневаюсь. Док сделал все, что в его силах, но…
Черт, Мышонок просто обезумел и не разрешает нам отвезти его в больницу.
– Нюхач, почему вы его насильно не отвезете, если считаете, что там ему окажут необходимую помощь?
– У нас так не принято. Мышонок не заходил в больницу с тех самых пор, когда в одной скончался его отец. Больниц он боится куда больше, чем того, что случилось с его ногой. Если бы мы отвезли его в центральную больницу Ла Ривьеры, он бы умер прямо в приемном покое.
– А если бы не умер, то никогда бы вам этого не простил.
– Именно. Как скоро ты сможешь приехать?
– Я должен повидаться с женщиной, о которой тебе говорил. Может, через час, может, чуть позже.
– Ты меня не понял? Мышонок умирает у Нас на руках. Нам есть о чем поговорить.
– Согласен. Приеду, как только смогу. – Он кладет трубку, поворачивается к двери за кушеткой и ждет, что его мир переменится.
* * *
«Что все это значит?» – гадает Уэнделл. Он потратил две минуты магнитофонной ленты на разговор Джека Сойера с этим сукиным сыном, засветившим пленку, которая могла бы принести ему новый автомобиль и красивый дом на высоком берегу реки, и записал какой‑то бред. Уэнделл заслуживает новый автомобиль и красивый дом, он их честно заработал. Ощущение, что его ограбили, вызывает у репортера злость и ненависть. Золотым мальчикам все достается легко, люди так и стремятся всучить им то, без чего они прекрасно могут обойтись, а каково легендарным, бескорыстным, не щадящим себя рабочим лошадкам журналистики? Таким, как Уэнделл Грин? Уэнделлу Грину приходится платить двадцать баксов за то, чтобы сидеть в маленьком темном чулане. И все для того, чтобы выполнять свою работу!
Услышав, как открывается дверь, он напрягает слух. Красная лампочка горит, верный диктофон готов перематывать пленку и записывать все звуки, которые донесутся из кабинета Спайглмана. Душа Уэнделла ликует: праздник пришел и на его улицу.
Голос Спайглмана проникает сквозь дверь чулана и фиксируется на движущейся магнитной ленте: «Теперь я оставляю вас наедине».
Золотой мальчик: «Спасибо, доктор. Я вам очень признателен».
Доктор Спайглман: «Тридцать минут, так? То есть я вернусь, гм‑м, в десять минут третьего».
Золотой мальчик: «Отлично».
Дверь мягко закрывается, щелкает защелка. Потом долгие секунды тишины. «Почему они ничего не говорят?» Ну, конечно.., ответ ясен. Ждут, пока толстозадый Спайглман окажется вне пределов слышимости.
О, как же это сладостно, как чудесно! Шелест шагов Золотого мальчика: он идет к двери, подтверждая догадку блестящего репортера. Да, интуиция никогда не подводит Узнделла Грина, вот уж кто хорошо знает, чего ждать от тех, о ком он пишет!
Уэнделл слышит, диктофон записывает ожидаемое: щелчок запираемого замка.
Джуди Маршалл: «Не забудь про дверь у тебя[96]за спиной».
Золотой мальчик: «Как ты?»
Джуди Маршалл: «Гораздо, гораздо лучше, потому что ты здесь. Дверь, Джек».
Еще шаги, звук, в котором нельзя ошибиться: металлический засов входит в паз.
Мальчик, которого вскорости вываляют в грязи: «Я думало тебе весь день. Я думал об этом».
Шлюха, блядь, проститутка: «Полчаса нам хватит?»
Тот, чья нога в медвежьем капкане: «Если нет, ему придется барабанить в дверь».
Уэнделл едва сдерживается, чтобы от счастья не пуститься в пляс. Эти двое определенно собираются заняться сексом, собираются сорвать друг с друга одежду, трахаться, как звери. Вот она, сладкая месть. Что ж, Джек Сойер, когда Уэнделл Грин разберется с тобой, репутация у тебя будет хуже, чем у Рыбака.
* * *
В глазах Джуди усталость, волосы висят, на пальцах новые повязки, но лицо по‑прежнему светится той силой, которую она почерпнула в глубинах сознания, чтобы заглянуть за пределы этого мира. Для Джека Джуди Маршалл – королева, заключенная в тюрьму по ложному обвинению. Вместо того чтобы маскировать благородство ее души, больничный халат и заношенная ночная рубашка только его подчеркивают. Джек отрывает от нее глаза лишь на несколько мгновений, чтобы закрыть вторую дверь, потом подходит к ней.
Видит, что ему нечего ей сказать: она и так все знает. Джуди сокращает ему путь вдвое, протягивает руки.
– Я думал о вас весь день. – Он берет ее за руки. – Я думал об этом Она видит все, что должна видеть, все, что им нужно сделать.
– Полчаса нам хватит?
– Если нет, ему придется барабанить в дверь.
Они улыбаются. Она сильнее сжимает его руки.
– Тогда пусть барабанит.
Она тянет его на себя, и сердце Джека учащенно бьется в предвкушении объятия.
Но ее дальнейшее поведение поражает куда больше, чем если бы она прижалась к его груди: она наклоняет голову и целует его руки, сначала одну, потом другую. Потом прижимается щекой к тыльной стороне ладони правой руки и отступает на шаг.
Ее глаза блестят.
– Вы знаете о пленке.
Он кивает.
– Я обезумела, когда прослушала ее, но он допустил ошибку, прислав мне эту запись. Слишком сильно надавил. И я снова превратилась в ребенка, который слушал другого ребенка, шепчущего через стену. Я обезумела и попыталась проломить стену. Я слышала, как мой сын просил ему помочь. И он был там.., по другую сторону стены. Куда вам придется пойти.
– Куда нам придется пойти.
– Куда нам придется пойти. Да. Но я не могу пройти сквозь стену, а вы – можете. Вот это вы и должны сделать, в этом ваша главная, важнейшая задача. Вы должны найти Тая и остановить аббала. Я не знаю, о чем идет речь, но остановить его – ваша работа. Ведь, если правда, вы – копписмен?
– Вы правы. Я – копписмен. Вот почему это моя работа.
– Тогда все верно. Вы должны избавиться от Горга и его хозяина. Мистера Маншана. Это не его настоящее имя, но так оно звучит: мистер Маншан. Когда я обезумела и пыталась проломить стену, она говорила со мной, она могла шептать мне в ухо. Я была так близка к цели!
* * *
И что думает Уэнделл Грин, который прижимает ухо и работающий диктофон, об этом разговоре? Он‑то ожидал услышать совсем другое: звериные звуки и стоны совокупления двух жаждущих насытить свою страсть людей. Уэнделл Грин скрежещет зубами, лицо перекашивает гримаса раздражения.
– Я люблю то, что вы сумели увидеть. Вы – удивительная.
За тысячу лет, возможно, первая, кто понял, что все это значит.
– Вы слишком красноречивы, – отвечает Джуди.
– Я хочу сказать, что люблю вас.
– По‑своему вы любите меня. Но знаете что? Придя сюда, вы сделали для меня больше, чем я сама. Из вас исходит луч, Джек, и я растворяюсь в этом луче. Вы там жили, Джек, а я лишь могу заглянуть краем глаза. Этого достаточно, достаточно, мне больше не надо. Вы и отделение Д позволили мне путешествовать.
– Путешествовать вам позволило то, что у вас внутри.
– Ладно, троекратно восхвалим безумие. А теперь к делу.
Вы должны быть копписменом. Я могу пройти только половину пути, но вам потребуется вся ваша сила.
– Я думаю, ваша сила удивит вас.
– Возьмите меня за руки и сделайте это, Джек. Отправляйтесь туда. Она ждет, и я должна отдать вас ей. Вы знаете ее имя, не так ли?
Он открывает рот, но не может говорить Сила, будто идущая из центра земли, врывается в его тело, электролизует кровь, сжимает голову, намертво сцепляет пальцы с дрожащими пальцами Джуди Маршалл. Ощущение невероятной легкости и подвижности охватывает Джека, тяготение более не придавливает его к земле, он обретает способность летать. Когда они покинут кабинет, думает он, их отбытие будет напоминать старт ракеты.
Пол уже вибрирует у него под ногами.
Ему удается перевести взгляд со своих рук на Джуди Маршалл, которая откинулась назад, ее голова параллельна вибрирующему полу, глаза закрыты, на губах улыбка. Мерцающий белый свет окружает Джуди. Ее прекрасные колени, ее ноги сверкают под подолом старой голубой ночной рубашки, голые ноги крепко упираются в пол. Начинают мигать лампы. «И все это делает она, – думает Джек. – Все это ей под…»
В кабинет словно врывается ветер, и репродукции Джорджии О'Киф срываются со стен. Диван отъезжает от стены, со стола летят бумаги, галогеновая лампа разбивается об пол. По всей больнице, на всех этажах, во всех палатах кровати вибрируют, телевизоры отключаются, инструменты дребезжат на металлических подносах, лампы мигают. Игрушки падают с полок магазина сувениров; вазы с лилиями скользят по мраморному полу. На пятом этаже лампочки одна за другой взрываются, выбрасывая снопы золотистых искр.
Ураганный шум набирает силу, возникает белая стена света, которая сворачивается в точку и исчезает. Вместе с ней исчезают и Джек Сойер, и Уэнделл Грин из чулана.
Их уносит в Долины, вырывает из одного мира и закидывает в другой, это не тот перенос, который так хорошо знаком Джеку.
Джек лежит, смотрит на белую, в дырах стену, которая колеблется из стороны в сторону, как парус. Четверть секунды назад он видел другую белую стену, из чистого света. Ароматный, нежный воздух ласкает его. Поначалу он чувствует, что его правую руку сжимают, потом видит, что рядом лежит дивная женщина. Джуди Маршалл.
Нет, не Джуди Маршалл, которую он любит, по‑своему, но другая дивная женщина, которая когда‑то перешептывалась с Джуди сквозь стену ночи, а в последнее время наладила с ней более тесный контакт. Он уже собирается произнести ее имя, когда…
В поле зрения возникает очаровательное лицо, похожее и непохожее на лицо Джуди. Оно высечено из того же мрамора, тем же скульптором, но с большим тщанием, с большей теплотой. Джек потрясен. У него перехватывает дыхание. Эта женщина, лицо которой зависает над ним, не рожала ребенка, не путешествовала вне своих любимых Долин, не летала на самолете, не водила автомобиль, не включала телевизор, не доставала лед из холодильника, не пользовалась микроволновой печью. Он видит и чистоту ее души, и внутреннее благородство. Она лучится изнутри.
Ум, сила, юмор, нежность, сострадание светятся в ее глазах, о них говорят уголки рта, черты лица. Он знает ее имя, и имя это идеально ей подходит. Джеку кажется, что он с первого мгновения влюблен в эту женщину, готов идти за ней хоть на край, хоть за край света. Наконец, он находит в себе силы произнести ее имя:
Софи.
Глава 21
– Софи.
Все еще держа ее за руку, он встает, поднимая ее вместе с собой. Ноги дрожат. Глаза горят, им словно не хватает места в глазницах.
Ужас и восторг в равной степени переполняют его. Сердце стучит как молот, душа поет. Вторая попытка, и ему удается произнести имя чуть громче, но все еще не в полный голос, потому что губы онемели. Словно их натерли льдом.
Так говорят после сильного удара в живот.
– Да.
– Софи.
– Да.
– Софи.
– Да.
Что‑то в этом знакомое, он, повторяющий имя, она, односложно отвечающая. Знакомое и забавное. И тут до него доходит: сцена практически идентична одному из эпизодов в «Ужасах Дедвуд Галча», аккурат после того, как кто‑то из завсегдатаев «Лейзи 8» вырубил Билла Таунса ударом бутылки по голове. Лили выливает на него ведро воды, а когда он садится, они…
– Это забавно. Хороший эпизод. Мы бы смеялись.
– Да, – отвечает Софи с легкой улыбкой.
– Смеялись бы до упаду.
– Да.
– До слез.
– Да.
– Я больше не говорю на английском, не так ли?
– Нет.
По ее синим глазам он видит, что она, во‑первых, не понимает слово «английский», а во‑вторых, точно знает, о чем он толкует.
– Софи.
– Да.
– Софи‑Софи‑Софи.
Стараясь привыкнуть к ее реальности. Стараясь убедить себя, что это не сон.
Улыбка освещает ее лицо. Джек думает, как приятно поцеловать ее губы, и у него подгибаются колени. Внезапно ему четырнадцать лет, и он гадает, посмеет ли поцеловать свою девушку при расставании, когда проводит ее до дому.
– Да‑да‑да, – отвечает она, и улыбка гаснет. – Ты понимаешь? Ты понимаешь, что уже здесь и как сюда попал?
Над головой и вокруг полощится и как бы вздыхает белая ткань. Полдюжины ветерков обдувают его со всех сторон, и до него доходит, что из другого мира он принес пленку пота на коже и от него может плохо пахнуть. Быстрым движением руки он стирает пот со лба и щек, не желая даже на мгновение упускать Софи из виду.
Они в каком‑то шатре. Он огромный.., состоит из многих помещений.., и Джек думает о павильоне, в котором умирала королева Долин, Двойник его матери. Но там стены были из дорогих, многоцветных тканей, пахло благовониями и печалью (смерть королевы казалась неизбежной). Этот шатер ветхий и рваный. В стенах и потолке полно дыр, а там, где материал остается целым, он такой тонкий, что Джек видит сквозь него и землю, и растущие на ней деревья. При порывах ветра некоторые из дыр расползаются на глазах. Прямо над головой Джек видит муаровый силуэт. Вроде бы крест.
– Джек, ты понимаешь, как ты…
– Да. Я перескочил. – Хотя с его губ срывается совсем другое слово. Литературное значение этого слова – горизонтальная дорога. – И захватил многое из кабинета Спайлгмана. – Он наклоняется, поднимает плоскую каменную пластину с высеченным на ней цветком. – Как я понимаю, в моем мире это была репродукция картины Джорджии О'Киф. А это… – Он указывает на почерневший, потухший факел, прислоненный к белой стене. – Я думаю, это.., галогеновая лампа.
Софи хмурится:
– Га‑ло‑хеновая…
Он чувствует, как его онемевшие губы раздвигаются в улыбке.
– Не важно.
– Но ты в полном порядке.
Он понимает: ей нужно, чтобы он был в полном порядке, и отвечает, что да, конечно, хотя до полного порядка далеко. Он болен, и рад этому. Его болезнь называется любовью, и от нее ему никогда не излечиться. Если не считать его чувств к матери, а это совсем другая любовь, что бы там ни говорили фрейдисты, у него такое впервые. Да, конечно, он и раньше думал, что влюблялся, но только сейчас понял, что все было не то. В этом его убеждают голубизна ее глаз, улыбка, даже тени, отбрасываемые на лицо рваным шатром. В этот момент, – если б она попросила, он бы попытался сдвинуть гору, пройти сквозь горящий лес или принести с полюса лед, чтобы охладить чашку чая, и, учитывая все это, он, конечно же, не в полном порядке.
Но ей нужно, чтобы он был в полном порядке.
Это нужно и Тайлеру.
«Я – копписмен», – думает он. Сначала идея кажется ничтожной в сравнении с красотой Софи, в сравнении с тем, что она есть, но потом она начинает набирать силу. Как всегда. В конце концов, что, собственно, привело его сюда? Привело против воли, против желания.
– Джек?
– Да, я в порядке. Мне уже приходилось перескакивать… переноситься из одного мира в другой.
«Но никогда в присутствии такой ослепительной красавицы, – думает он. – В этом проблема. Вы – проблема, моя милая леди».
– Да. Приходить и уходить – твой талант. Один из твоих талантов. Так мне сказали.
– Кто?
– Скоро узнаешь, – отвечает она. – Скоро. Нам многое надо успеть, но, думаю, мне нужна короткая передышка. Ты.., при виде тебя у меня аж перехватило дыхание.
Джек страшно этому рад. Он замечает, что по‑прежнему держит руку Софи и целует ее, как Джуди целовала его руки в мире, расположенном по другую сторону стены, разделяющей тот мир и этот. При этом видит аккуратные повязки на кончиках трех пальцев. Ему очень хочется обнять Софи, он не решается: на такую красоту можно только молиться. Она чуть выше Джуди, и волосы у нее чуть светлее, цвета меда, вытекающего из разломанных сотов. На ней простенькое белое платье из хлопчатобумажной ткани, отделанное синей тесьмой, под цвет глаз. С воротником‑стойкой и маленьким V‑образным вырезом на шее.
Подол прикрывает колени. Ноги голые, на одной серебряный браслет, такой тонкий, что его практически не видно. Грудь у нее больше, чем у Джуди, бедра шире. Казалось бы, сестры, но россыпь веснушек на переносице одинаковая, как и белая линия шрама на тыльной стороне ладони левой руки. Причины появления шрама разные, Джек в этом не сомневается, но абсолютно точно знает, что они повредили руку в один и тот же час и день.
– Ты – ее Двойник. Двойник Джуди Маршалл. – Только с губ срывается другое слово – не Двойник. Вроде бы странно, глупо, но что поделаешь, арфа. Потом он подумает о том, как близко расположены струны арфы, разделенные только на толщину пальца, и решит, что, возможно, не так уж и глупо.
Она смотрит в землю, рот ее чуть приоткрывается, потом поднимает голову и пытается улыбнуться.
– Джуди. По другую сторону стены. В детстве мы с ней часто разговаривали. Даже когда выросли, разговаривали в наших снах. – Он встревожен, увидев, как слезы наполняют глаза и текут по щекам. – Я свела ее с ума? Она обезумела? Пожалуйста, скажи, что нет.
– Нет, – отвечает Джек. – Она, конечно, идет по канату, но пока не упала с него. Джуди – женщина крепкая.
– Ты должен вернуть ей Тайлера, – говорит ему Софи. – Ради нас обоих. У меня никогда не было детей. Я не могу родить. Я.., надо мной надругались, понимаешь. В молодости. Надругался человек, которого ты хорошо знал.
Ужасная догадка озаряет Джека. Вокруг полощутся рваные стены шатра.
– Морган? Морган из Орриса?
Она наклоняет голову, может, это и к лучшему. Потому что лицо Джека перекашивает злобная гримаса. В этот момент он сожалеет о том, что не может вновь убить Двойника Моргана Слоута. Он думает, а не спросить ли, как это случилось, потом понимает, что не стоит.
– Сколько тебе было лет?
– Двенадцать, – отвечает она.., как он и ожидал. Произошло это в тот самый год, когда Джеки исполнилось двенадцать и он пришел сюда, чтобы спасти свою мать. Но сюда ли он приходил? Это Долины? Вроде бы ощущения другие.
Похожие.., но не совсем.
Его не удивляет, что Морган изнасиловал двенадцатилетнюю девочку, изнасиловал так, что она лишилась возможности иметь детей. Отнюдь. Морган Слоут, кое‑где известный как Морган из Орриса, хотел править не одним или двумя мирами, а всей вселенной. Если у мужчины столь честолюбивые замыслы, несколько изнасилованных девочек – мелочевка, на которую не обращают внимания.
Она осторожно проводит подушечками больших пальцев по коже под его глазами. Подушечки нежные, как перышки. В изумлении смотрит на него:
– Почему ты плачешь, Джек?
– Воспоминания, – отвечает он. – Основная причина слез, не так ли? – Он вспоминает мать, сидящую у окна, с сигаретой в руке, слушающую «Крейзи армз». – Да, именно прошлое – основная причина. Там боль, которую нельзя забыть.
– Возможно, – признает Софи. – Но сейчас не время думать о прошлом. Сегодня мы должны думать о будущем.
– Да, но если бы я мог задать несколько вопросов…
– Хорошо, но только несколько…
Джек пытается заговорить, но с губ не слетает ни одного звука. Он смеется:
– Когда я смотрю на тебя, у меня тоже перехватывает дыхание. Должен в этом признаться.