Я прикинул разницу часовых поясов.
– Их рабочий день начался час назад. Я отправил им письмо с пометкой «срочно». К концу дня, вероятно, получу предварительные результаты. Но чудес я бы ждать не стал.
– А я только на чудо и надеюсь.
Я посмотрел на свой остывший кофе.
– Тебе надо иметь в виду, что большинство японских понятий имеют весьма расплывчатое значение. Их не всегда до конца понимают сами японцы.
Лично я проникся этой идеей уже давно и до самых глубин своего существа. Притом, что я был отпрыском белых американцев, история моей жизни, работа, личная жизнь были теснейшим образом связаны с Японией. Детство я провел, играя на задворках токийских улиц. Моя жена была японкой, и моя дочь тоже считалась ею по праву рождения, где приоритет отдавался матери. Мой отец провел в Японии значительную часть сознательной жизни и создал там «Броуди секьюрити». В общем, Японии принадлежало особое место в моей судьбе. Эта страна обогатила мое существование, за что я испытывал к ней неизменную благодарность.
Но в определенном смысле Японию можно уподобить излишне подозрительному другу или ревнивой любовнице, которая всегда избегает чрезмерного сближения с тобой. И долгие годы я полагал, что мой статус гайдзина – то есть вечного чужака в сугубо закрытом обществе – объясняется именно этими, известными многим свойствами восточной страны. Но, как оказалось, дело было не только в этом. Сидя однажды за несколькими бутылочками саке со своими приятелями из Синджуку, я узнал, что они находятся примерно в таком же положении, что и я. Как мне объяснили, моего знания языка, людей и традиций страны было вполне достаточно, чтобы на поверхностном уровне считаться в Японии своим. Однако в японском обществе едва ли не каждый городской квартал или деревня строго охраняли свои границы от посторонних. Столетиями они накапливали слой за слоем внутренние секреты. Находившиеся в пределах круга владели ими и никого больше в них не посвящали. А каждый замкнутый круг содержал в себе еще более мелкие и замкнутые круги. Только узнав об этом, я начал до конца понимать сложности, с которыми сталкивался в работе Джейк. В работе, унаследованной теперь мной. За помощью в Японии обращались в том случае, если речь не шла о допуске чужаков в секреты определенного круга людей.
Но как объяснить это Ренне доступно, в двух словах? А он выглядел раздосадованным.
– Я не могу тратить на расследование недели. Тебе придется поторопиться. О каком количестве кандзи идет речь?
– Позволь привести конкретные примеры. Простолюдин может прочитать примерно три тысячи. Человек, обучавшийся в колледже, разбирает от четырех до десяти тысяч иероглифов, а самый полный словарь в тринадцати томах, в который входят и устаревшие варианты, включает пятьдесят тысяч.
– Пятьдесят тысяч?! Боже милостивый! Это дело может превратиться для нас в черную дыру. А сколько кандзи знаешь ты?
– Если включить исторические, то, вероятно, от шести до семи тысяч.
Ренна стиснул кулаки.
– И все равно ты не можешь понять смысла нашего иероглифа? Тогда это дело безнадежное.
– Не забывай, что имеешь дело с восточной страной!
– Готов подождать еще пару дней, но не более. Сделай так, чтобы под ногами твоих людей земля горела. И заезжай ко мне в управление завтра к десяти утра с любыми полученными результатами.
– Договорились, – бесстрастно произнес я, понимая, что лучший способ избежать разочарования – это не ждать слишком многого и слишком скоро.
Ренна встал из‑за стола.
– Мне пора. Спасибо тебе.
– За что?
– Но ведь ты установил, что наш кандзи не из разряда обычных.
– Почему это важно?
– Так ведь и убийство тоже не рядовое.
Мы какое‑то время смотрели друг на друга. Лицо лейтенанта омрачила легкая тень.
– Да, и еще кое‑что. Пока будешь заниматься данным делом, соблюдай особую осторожность, Броуди. Они ходят где‑то поблизости, и нам надо добраться до них раньше, чем они доберутся до нас.
От его слов мне сделалось не по себе. Сердцебиение участилось, как это происходило всякий раз, когда мне открывалась истина. Я снова перебрал в уме цепочку событий, происшедших за те восемнадцать часов, что миновали после моего визита в «Маленькую Японию»: появление ряженого «китайца», ограбление магазина, которое не состоялось, неожиданный приезд ко мне Хары.
Именно это и имел в виду Ренна.
Внезапно мне стало абсолютно ясно, зачем понадобилось вторжение в мой магазин. Ничто не было украдено, потому что взломщика не интересовал товар. Ему нужна была информация – обо мне и моих планах. И, как нетрудно предположить, мне где‑то оставили небольшой «сувенир». Вещицу, с помощью которой можно вести прослушку.
А это означало, что они уже почти добрались до меня.
День второй
Подсказка
Глава пятнадцатая
После того как я отправил электронное письмо по поводу кандзи в токийскую штаб‑квартиру «Броуди секьюрити», мне пришло в голову связаться с одним торговцем антиквариатом, с которым я познакомился прошлым летом и успел подружиться. Надеялся, что он сможет по‑своему взглянуть на след, несколько лет назад заведший меня в тупик. Это была попытка, не обещавшая слишком многого, однако она полностью оправдала себя, когда следующим утром в моей квартире раздался телефонный звонок.
Кацуо Такахаши принадлежал к влиятельным бизнесменам Киото. И у меня сложилось убеждение, что в любом аспекте культурной жизни Японии его познания следовало признать поистине исключительными. Кацуо Такахаши отличал не только наметанный глаз, но и тончайшее понимание исторических корней своей родины, начиная с периода Нара, то есть с VIII столетия. Но что куда важнее – это был безупречно честный человек, какого редко встретишь в нашей с ним сфере деятельности.
Я снял трубку и услышал бодрый голос своего друга из Киото:
– Броуди‑сан? Это Такахаши. Надеюсь, мой звонок не разбудил вашу маленькую Юми‑чан?
Вопрос был сформулирован с типично японской вежливостью. Впрочем, Такахаши говорил только на родном языке и, видимо, поэтому использовал уменьшительно‑ласкательный суффикс в японском произношении имени моей дочери.
– Нет, – ответил я. – Она сегодня ночует у подруги, а сам я поднялся уже давно.
– Признаюсь, меня не удивило, что вы занимаетесь проблемой кандзи, но прежде чем мы перейдем к этому вопросу, могу я отвлечь вас на минуту?
– Разумеется.
– Мне нужна помощь на аукционе «Сотбис» в ноябре. Вы свободны в это время?
– На данный момент у меня ничего не запланировано.
– Очень хорошо. Мой клиент хочет приобрести Лихтенштейна[4]. Одну из основополагающих ранних работ, которая заполнит пробел в его собрании. Вот почему он настаивает, чтобы кто‑то непременно лично присутствовал на Манхэттене во время торгов и гарантировал сделку. И мы, конечно же, будем поддерживать непрерывную связь по телефону. Гонорар в тех же пределах, что и прежде. Подходит?
– Без проблем. Но теперь расскажите, что вы думаете о моем кандзи.
Он откашлялся.
– Весьма необычный экземпляр.
– То есть?
– Как вам, несомненно, уже известно, он не фигурирует ни в одном из известных словарей и прочих источников. Но это далеко не все. Вы получили мое электронное письмо? Я скопировал кандзи, и мы могли бы провести сравнительный анализ прямо сейчас.
– Одну минуту.
Я перешел в соседнюю комнату, включил компьютер и распечатал письмо, присланное Такахаши. Помимо небольшой кухни, к которой примыкало нечто вроде столовой, наша квартира состояла из двух «компактных» спален (эвфемизм, пущенный в ход агентом по продаже недвижимости и означавший, что после того, как в комнату устанавливали кровать и платяной шкаф, в ней можно было только стоять) и гостиной с двумя элегантной формы окнами с видом на Залив. Полы покрывал бежевый ковролин, а стены я украсил обрамленными афишами выставок в токийский музеях Недзу и Гото. К ним я добавлял одолженные в магазине гравюры, всякий раз достаточно быстро возвращая одну, чтобы сменить на другую. Перед одним из выходивших на Залив окон я оборудовал подобие кабинета – стол для наших с Дженни портативных компьютеров, сидя за которым каждый из нас мог заниматься своими делами, не прерывая общения между собой.
Я достал из лотка принтера лист бумаги и положил перед собой. Потом вынул фотокопию, переданную мне Ренной в «Эм энд Эм», и пристроил рядом с новым вариантом от Такахаши.
– Теперь готов, – сказал я в телефонную трубку.
– Изображение прошло четко?
– Вполне.
– Прежде всего, как вы справедливо отметили, неловкость пера действительно свидетельствует о том, что автору нечасто приходится писать этот кандзи.
– Следовательно, когда он это все‑таки делает, то неизменно с определенной целью, верно?
– Да. Но скажу больше: не слишком тренированная рука и недостаточная резкость некоторых штрихов свидетельствуют о невысоком образовательном уровне. Я бы предположил, что у автора не более шести или семи лет школьного обучения.
Но мне пришла в голову другая мысль.
– А не может это быть человек, которому редко приходится писать по‑японски вообще? Например, японец, живущий за границей?
– Мне не приходится иметь дела с такого рода документами, но, пожалуй, жизнь вдали от родины может рано или поздно сказаться на качестве почерка. В таком случае наш автор, вероятно, учился на год или два дольше, чем я предположил первоначально, но в… в более примитивном учебном заведении. Однако в любом случае бросается в глаза его не особенная искушенность в каллиграфии, не слишком глубокое понимание красоты иероглифа.
Веками художники, ученые и буддийские монахи соревновались в искусстве написания текстов стихов или знаменитых изречений. Даже сейчас эти работы многое давали исследователю для составления психологических портретов наиболее известных деятелей просвещения прошлого.
– Не исключено, что это нисей, воспитывавшийся в японском интернате.
Нисеями называли детей, которые родились у японцев, живущих за границей. По понятным причинам они испытывали на себе более слабое воздействие японской образовательной системы.
– Не исключено, – отозвался мой собеседник, – хотя и в таком случае он должен был получить частичное классическое образование. Этим легко было бы объяснить странное сочетание знания канонов с не слишком уверенным исполнением.
– Согласен. Вы заметили что‑нибудь еще?
– Как мне кажется, кандзи представляет собой новую искусственную комбинацию. Несколько изографов, спрессованных в один, причем так, словно создатель его меньше заботился о смысле, чем о символичности полученного изображения. Это, если угодно, аналог современного логотипа. И разгадку значения следует искать, исходя из такой предпосылки.
– Вы смогли разобрать его?
– Да, признаюсь, я составил список как очевидных, так и более туманных интерпретаций, но мне потребуется несколько дней для проверки своих предположений. Опытный глаз мгновенно различает в этом кандзи нечто очень тревожное.
Я и боялся, и надеялся, что он придет именно к такому выводу. Ко мне вернулись все недобрые предчувствия, возникшие после разговора с Ренной, и пугающие мысли снова стали лезть в голову.
– Уж кому‑кому, а вам не нужно объяснять, с чего я это взял, – продолжил бизнесмен из Киото, – но в кандзи нашло отражение высокомерие автора в сочетании с дополнительным элементом, который лично меня глубоко и неприятно взволновал.
Услышав его слова, я снова почувствовал, как у меня участился пульс. Если вы обладаете способностью разбираться в этом, любая японская каллиграфия несет в себе психологическую нагрузку. Всего несколько знаков могут свидетельствовать о человеческих качествах писавшего, нести в себе следы игривости, радости, печали, гордости, поверхностности, тоски, доброты, жестокости, злости, духовного богатства или же полного его отсутствия.
– О чем именно вы говорите, Такахаши‑сан?
Даже по телефону я ощутил, с каким трудом мой друг старается подобрать подходящее определение.
– Знаете, поскольку в своем письме вы указали на особую срочность этого дела, то буду предельно краток. В кандзи заключена мощная маниакальная энергетика. Нечто брутальное и не поддающееся контролю.
– И что из этого следует?
– На вашем месте, Броуди‑сан, я бы не спешил встречаться с тем, кто это написал. Напротив, я бы постарался избежать подобной встречи.
Глава шестнадцатая
Не успел я как следует обдумать полученную информацию, как меня почти тут же контузило «бомбой», присланной по электронной почте Кунио Нодой – лучшим сыщиком агентства «Броуди секьюрити».
Обнаружил 29‑летнего гения в университете Васеда. Кандзи значится в его базе данных. Единственное известное ему появление связано с деревней Сога‑джуджо в префектуре Шига. Чтобы отследить происхождение, необходима поездка. Ожидаю распоряжений. Нода.
Я изумленно уставился на дисплей компьютера. Сначала Такахаши, а теперь Нода. Как он разыскал следы кандзи так быстро? Всего лишь за день Нода сделал то, что не удалось после интенсивных поисков, на которые четыре года назад я потратил два месяца. Ведь тогда я встречался со многими известными лингвистами. И историками. Обладая опытом розыска предметов антиквариата при минимальной информации в виде отрывочных записей или смутных воспоминаний бывших владельцев, я прекрасно умел идти по самым запутанным следам и все равно не обнаружил тогда ничего, кроме показаний до смерти перепуганного старика. Что ж, Нода вновь продемонстрировал свой профессионализм.
Пока я перечитывал взволновавшие меня до глубины души строчки, написанные Нодой, щелкнул замок, и в квартиру вошла еще заспанная Дженни. После вчерашнего инцидента с «китайцем» я настоял, что ей нужен собственный ключ. Нельзя допускать, чтобы ребенок один стоял перед запертой дверью даже минуту. Когда я выглянул в коридор, из противоположного его конца мне приветливо помахала рукой мать Лайзы, поднявшаяся затем наверх. Это было еще одно нововведение. Никаких больше прогулок между квартирами без сопровождения. По крайней мере в ближайшем будущем.
– Ты сегодня рано встал, папочка. Как твоя нога? Сильно болит?
– С ногой все в порядке. Просто мне ночью не спалось.
Дженни подтащила к плите стул, взобралась на него и заглянула в сковородку.
– Ты готовишь свою знаменитую перечную яичницу?
– Да, но перец пришлось заменить «табаско».
– А мне можно кусочек?
– Только в обмен на поцелуй.
Дочь чмокнула меня в щеку и в нетерпении закружила по кухне. Этим утром она пребывала в отличном расположении духа, и все огорчения вчерашнего дня забылись. Видимо, этому способствовала ночевка у лучшей подруги. Я с облегчением наблюдал за ней, надеясь, что ее приподнятое настроение ничем больше не омрачится.
По мере того как Дженни взрослела, в ней все чаще проглядывали черты Миеко. В тембре голоса. В улыбке. В манере себя держать. И я начал замечать то, что бросилось мне в глаза при первой встрече с ее матерью в одном из местных клубов любителей карате. Мне тогда исполнилось семнадцать лет, а Миеко годом меньше. И хотя у меня уже была подружка, с которой я не собирался расставаться, моя будущая жена сразу привлекла к себе внимание. Нежная кожа, темно‑карие глаза и потрясающее спокойствие человека, который, несмотря на свою молодость, уже овладел каким‑то очень важным знанием.
Кроме того, Миеко говорила по‑японски, а я скучал по языку, из среды которого меня вырвали после развода родителей. Вообще‑то только по‑японски Миеко и говорила, а мне часто приходилось становиться для нее переводчиком во время тренировок в спортзале.
Ее английский скоро стал вполне сносным, чтобы она могла общаться самостоятельно, но мы остались друзьями, и связующей нитью между нами всегда была Япония. Мы посещали один и тот же колледж, хотя Миеко отучилась в нем всего пару семестров, главным образом чтобы еще лучше овладеть языком, а потом отправилась продолжать образование на родину.
После смерти мамы я зажил самостоятельно и переехал в Сан‑Франциско, где однажды летом Миеко сумела разыскать меня, когда прилетела навестить родителей. Исподволь она сумела дать мне утешение, хотя я даже не подозревал, насколько нуждался в нем, утратив маму, и постепенно груз печали, давивший на душу, перестал ощущаться так сильно.
За время разлуки спокойная уверенность Миеко в себе, поразившая меня когда‑то, превратилась в подлинное знание жизни и своего места в ней. Теперь это была уже не самоуверенная девушка, а зрелая, все понимающая женщина, и в глазах ее я увидел свет, в котором хотелось забыться и утонуть. Мы уже не разлучались. Окончательное сближение между нами произошло быстро и естественно. Очень скоро мы стали мужем и женой…
– Так ты поделишься со мной яичницей? – улыбнулась Дженни, возвращая меня к реальности.
– С тобой – всегда!
Приняв мой галантный ответ как должное, дочь плюхнулась на свое кресло‑мешок, свесив в разные стороны руки и ноги.
– Я просто обожаю твою перечную яичницу. Она очень вкусная.
– Хочешь, объясню, почему она тебе так нравится? От перца ты начинаешь чихать, а потом хихикаешь, когда у тебя щекочет в носу.
Она наморщила свой маленький носик и кивнула:
– Да, и поэтому тоже.
Я в последний раз помешал содержимое сковородки и объявил:
– Завтракать подано!
Я разложил еду по двум тарелкам, намазал тост сливочным маслом, поставил тарелки на стол и вернулся в кухню за молоком для Дженни. Дочь проворно заняла место за столом, отбросила назад косички и принялась за яичницу, запивая ее молоком.
– Ну что, все еще нравится? – машинально спросил я, хотя в голове навязчиво крутилась мысль: «Как Нода сумел разобраться с кандзи так быстро?»
Дженни кивнула, улыбнулась и отправила в рот очередную порцию, смешно сжимая вилку в кулачке. А когда она уже была готова поднести вилку ко рту в очередной раз, то вдруг охнула и дважды громко чихнула. Желтая масса с ее вилки, как пущенная из катапульты, разлетелась по кухне, частично прилипнув к стене, частично разметавшись по ковровому покрытию.
– Ой! – Покраснев от смущения, Дженни бросилась в кухню за тряпкой, быстро протерла стену, ковер, смахнула крошки со стола и уселась мне на колени. – Прости, что развела такую грязь, папа.
– Какую грязь? – с притворным удивлением спросил я.
Она не поняла меня и лишь нервно улыбнулась.
– На самом деле, – продолжил я, – это теперь самое чистое место во всей нашей квартире. Не могла бы ты пройтись с тряпкой и по остальным комнатам?
Теперь Дженни оценила шутку, рассмеялась и поудобнее устроилась у меня на коленях.
– Ты очень хороший папа. Хотя не всегда, – сказала она.
Дженни соскочила на пол и отправилась в свою спальню в дальнем конце квартиры, чтобы собираться в школу. Когда она умылась и оделась, я расчесал ей волосы, снова завязал два хвостика и препроводил ее наверх к миссис Майерс.
Вернувшись, я предался не слишком веселым размышлениям. Необходимо было признаться, что я поневоле попадал в тот же порочный круг, в каком приходилось крутиться в свое время Джейку: отправляться по делам, оставляя дома семью, хотя мама и я чувствовали, что дела эти небезопасны. Да, Дженни сегодня сияла своей вроде бы обычной улыбкой, но после случая с «китайцем» в ней улавливались некие новые для меня нотки настороженности. С этим что‑то надо делать, подумал я. Хотя бы постараться проводить с дочерью больше времени.
Я заставил себя отвлечься от домашних проблем и снова перечитал электронное письмо от Ноды, не перестававшее меня удивлять. Непостижимым образом мой главный детектив сумел мобилизовать ресурсы «Броуди секьюрити» и обнаружил нишу, где скрывался неуловимый кандзи. Не в словарях или учебниках истории. Не в фольклорных источниках или запыленных архивах, которые я перерыл в свое время. А в крошечном городке в Богом забытой префектуре, расположенной в сотнях миль к западу от Токио. Неудивительно, что я не нашел этой ниши. Нода сумел ухватиться за самую тонкую из всех тончайших нитей.
Я отправил ему письмо, поздравил с успехом, но попросил не торопиться с поездкой. А вскоре, вооруженный новой информацией, отправился на свою третью встречу с лейтенантом Фрэнком Ренной за последние тридцать часов.
Глава семнадцатая
– Похоже, все даже сложнее, чем мы предполагали, – сказал Ренна.
– Согласен.
Мы сидели за закрытыми дверями кабинета лейтенанта, пили скверный кофе и обсуждали сделанное Нодой открытие. Ренна напряженно обдумывал только что полученную информацию, а я размышлял, в каком контексте лучше упомянуть о своем новом клиенте и о возникшем в этой связи явном конфликте интересов. В общей комнате его подразделения, отделенной от кабинета большой стеклянной панелью, три детектива из команды, занимавшейся делом «Маленькой Японии», собрались у белой доски, на которую вывешивались все имевшие отношение к расследованию материалы. Старший из них с обеспокоенным видом качал головой.
– Если я правильно понял тебя, то этот кандзи настолько редок, что вероятность его случайного появления на месте преступления примерно равна моим шансам выиграть следующий титул «Мисс Вселенная»? – произнес Ренна.
– И даже «Мистер Вселенная».
– Повтори, как называется то место?
– Сога‑джуджо. Я сверился с картой. Это нечто вроде фермерской деревни в узкой долине небольшой реки. Мы говорим о настоящей глуши, Фрэнк. Старая добрая японская глубинка. Вероятно, у всего населения одна и та же фамилия. Или две. Выращивают редис и рис столетиями. Уже двадцать или тридцать поколений подряд. Туда можно смело отправляться, если хочешь снимать продолжение фильма «Избавление».
И он принял решение:
– Хорошо, посылай туда своего человека. Город оплатит издержки. Я объясню, что лично санкционировал командировку.
Настал подходящий момент для внесения ясности. Я не мог рисковать нашей дружбой из‑за конфликта интересов, а именно в такую ситуацию я попал, приняв предложение Хары. Естественно, располагая деньгами магната, я мог отказаться от финансирования из городской казны. Но суть конфликта заключалась не только в этом.
– Городу поездка ничего не будет стоить, – сказал я. – Меня посетил Кацуюки Хара. Хочет, чтобы я занялся данным делом. Как выяснилось, он – дед погибших детишек.
Ренна поднял голову.
– Этот толстосум навязался к тебе?
– Да.
– Лишь намекни, и он отстанет.
Мы замолчали. В комнате детективов все уже расселись по рабочим местам, в основном разговаривая по телефонам. К доске у дальней стены были прикреплены график дежурств, пара фотографий людей, объявленных в розыск, а под надписью «Преступник недели» красовался снимок мэра, на лицо которому прилепили вырезанную из черной бумаги маску. Разглядывая все это, я размышлял, насколько большим испытанием для моей дружбы с Ренной может оказаться это дело, грозившее стать резонансным. На карту поставлена дальнейшая карьера лейтенанта, и ему придется осторожно лавировать среди многочисленных подводных камней, которыми усеют его путь политики и полицейское начальство.
Ренна наклонился ко мне.
– Впрочем, можешь работать для Хары, но все, что узнаешь от него, сразу сообщай мне. И предупреждай, если он что‑нибудь затеет.
– Харе нужны результаты, а не информация, и проблем он создавать не будет. Но мне необходимо провести инструктаж для своих парней в Токио. Только после этого они смогут начать работать.
Лейтенант сдвинул густые брови.
– Хорошо, но только чтобы все оставалось строго между нами.
– Договорились. Что, городской совет уже начал давить на тебя?
– Не то слово, правда, в данный момент они больше заинтересованы во мне, чем я в них.
– Не боишься, что их отношение изменится?
Вся жизнь Ренны была связана с полицейским управлением Сан‑Франциско, и никакая альтернативная работа его бы не устроила.
– Так и будет, если не добьемся результатов. Дадут пинка под зад, и это в лучшем случае. Затянем с расследованием, и мэр непременно вмешается. Ты с ним знаком?
– Нет.
– Сейчас познакомишься.
В стеклянную дверь у меня за спиной постучали. Ренна взмахом руки пригласил посетителя зайти. И в кабинет вошел сам мэр Гэри Гурвиц, за которым следовала троица в строгих костюмах: член городского совета Кэлвин Вашингтон, заместитель мэра Роберт Деймонд и Гейл Вонг – пресс‑секретарь главы города и, по слухам, самая опасная тигровая акула во всем его окружении.
– Гэри! – воскликнул Ренна, поднимаясь навстречу. Следуя его примеру, я тоже встал из‑за стола.
– Сиди, сиди, Фрэнк. Надеюсь, не помешал?
– Нет, вы как раз вовремя, – сказал Ренна. – Позвольте вам представить Джима Броуди. Я уже рассказывал вам о нем. Мы привлекли его консультантом по делу в «Маленькой Японии».
Мэр улыбнулся:
– Да, конечно. Значит, я действительно удачно выбрал время для визита. Мне необходимо быть постоянно в курсе событий, и я рад встрече.
Он был в костюме из ткани с узором в елочку, белой сорочке и нежно‑голубого цвета галстуке. Весь этот ансамбль выгодно подчеркивал его вьющиеся черные волосы и проницательные серые глаза.
Мы обменялись рукопожатиями, и Гурвиц представил мне своих спутников, руки которых мне тоже пришлось долго трясти, причем особенно пристально в меня вгляделась оценивающим взглядом именно Гейл Вонг. Потом мэр объяснил:
– Я тут как раз встречался с судьей Тэйлором и решил заглянуть ненадолго, чтобы узнать, нет ли у вас новостей.
Было очевидно, что никаких новостей он не ждал, и потому я не без тайного удовлетворения наблюдал, как Ренна делится с ним информацией, полученной от Ноды.
– Мы сумели определить происхождение кандзи.
Мэр сначала безмерно удивился, а затем на его лице отобразилось удовлетворение.
– Неужели? Что ж, это важно. Потрясающее достижение. А мне говорили, что это полный тупик.
– Кто говорил? От меня вы не могли слышать такого, – произнес Ренна.
– Да так, другие источники информации.
Он посмотрел на меня и опять чарующе улыбнулся:
– Полагаю, подобного успеха добились вы?
– Мой помощник, – ответил я.
Он снова сжал мне руку.
– Фрэнк сказал, что вы настоящий эксперт во всем, что касается Востока. Вы меня действительно порадовали сегодня. Отличная работа, джентльмены. Продолжайте в том же духе. Мне бы очень хотелось, чтобы расследование этого трагического дела завершилось в сжатые сроки.
– Поверьте, нам тоже, – заметил Ренна.
– Отлично. Я попрошу Гейл или Роберта непременно связываться с вами пару раз в день, чтобы узнавать свежие подробности, если не возражаете.
– Разумеется, – заверил Ренна.
– Вот и превосходно, – сказал мэр, пожав мне руку в третий раз, и делегация удалилась.
– Экспрессивный тип, – усмехнулся я.
– Да, но пусть это не вводит тебя в заблуждение. У него острые зубы. Это роднит их всех. Но особенно опасна Гейл. В прошлом она была вице‑президентом крупной компании в Кремниевой долине. Боб – владелец крупной торговой компании, сколотивший многомиллионное состояние, а Кэлвин разбогател с помощью сети ресторанов в Окленде и Фремонте. В общем, птички с мощными клювами. Ходят слухи, будто Гурвиц уже натаскивает Гейл и Боба к выборам. Ее готовит в заместители, а Бобу хочет уступить свое кресло, когда придет время уходить. Как видишь, он превратил это в аналог семейного бизнеса.
– Все могло быть гораздо хуже.
– Верно. – Ренна опрокинул в себя остатки кофе, причем, судя по выражению лица, он был бы не против, окажись в чашке напиток покрепче. – Да! Забыл кое‑что рассказать. Наши криминалисты обнаружили дополнительные данные.
– Какие?
– Боюсь, аппетита тебе мой рассказ не улучшит, – сказал он, слегка помрачнев.
– У меня он и так почти отсутствует. Хуже быть не может.
– Еще как может! Ты знаешь что‑нибудь о принципах распределения кровавых брызг?
– Нет.
– Странно. При столь частой стрельбе на наших улицах это быстро развивающаяся отрасль криминалистики. Уже почти отдельная наука.
– Неужели?
– Поверь на слово. Когда пуля пронизывает тело человека, она вызывает распыление мелких капель крови. Если пуль несколько, каждая распыляет кровь по‑своему. И брызги распределяются в точной последовательности. Более поздние ложатся на более ранние. Направления разные, как и группы крови. Вода с водой сразу смешивается, но не кровь, которая густа, как масло. Когда поздние капли попадают на более ранние, они образуют поверх них круги или полукруги, но не растворяются, потому что кровь начинает свертываться в то же мгновение, когда оказывается в воздушной среде. При массовых расстрелах эксперты собирают образцы, составляют графики и вычисляют, в кого стреляли первым.
У меня заныло под ложечкой.
– И как это было в нашем случае?
– Всех пятерых уложили в течение нескольких секунд. Ни одного промаха. Но даже при такой скорости все равно удается уточнить последовательность. Стрелок подошел сзади вплотную и первым завалил крупного мужчину, который шел последним. Затем перевел ствол на других взрослых – сначала на отца, потом на мать. Слева направо. Опустил ствол ниже и расстрелял детей – справа налево.