Мы затихли, и молчание наше длилось значительно дольше того времени, которое потребовалось кому‑то, чтобы уничтожить всю семью Накамура. От этой мысли мне сделалось жарко. Моя собственная кровь жгла мне вены изнутри.
– Очень расчетливо, – тихо произнес я.
– И профессионально. Первым устранили мужчину, способного оказать сопротивление.
– И какой же вывод из этого следует?
Ренна глубоко вздохнул.
– Для меня очевидны две вещи. Во‑первых, это была казнь.
– А во‑вторых?
– У нас гораздо меньше времени, чем я думал. Нужно действовать быстрее.
– Ну, это и так было понятно.
Впрочем, как выяснилось, не о скорости действий нам следовало подумать в первую очередь.
Глава восемнадцатая
Я заметил его после полудня на второй день.
Настало время обедать, а нога меня тревожила уже значительно меньше, и потому, припарковав машину перед магазином, я неспешно двинулся к расположенному в пяти кварталах на Стейнер‑стрит мексиканскому ресторанчику, который привлекал вечно праздничной атмосферой. Там я, по своему обыкновению, заказал буррито из курицы с дополнительной порцией сальсы и съел почти все, что мне принесли, хотя совсем недавно жаловался на отсутствие аппетита. Расплатившись, я направился в сторону Ломбард‑стрит, наслаждаясь великолепным летним днем.
Я просто купался в лучах солнца, стараясь дать немного нагрузки раненой ноге и чувствуя приятную легкость во всех мышцах тела. Едва ощутимый послеполуденный бриз с чуть заметным запахом морской соли обещал перемену погоды и туманную прохладу ближе к вечеру. Но сейчас горячее калифорнийское солнце пекло во всю мощь, грея мне плечи и окрашивая тротуар в желтоватые тона заварного крема.
И в этот момент я ощутил его присутствие. Тело мое напряглось. Предплечья мгновенно покрылись гусиной кожей. В тех краях, где мне доводилось прежде жить, это называлось «системой раннего оповещения Южного Централа». Доведенная до совершенства стараниями моего корейского соседа, сейчас она сработала безотказно.
Кто‑то следил за мной.
Я продолжил идти, глядя прямо перед собой и не ускоряя шага, но краем глаза уже различал смутный силуэт, следовавший по противоположной стороне улицы футах в десяти позади. Вел он себя непринужденно, словно просто прогуливался, но непринужденность была напускной. Он не ощущал ни радости летнего дня, ни бриза с соленым привкусом, не наслаждался переменчивой погодой Сан‑Франциско и, хотите верьте, хотите – нет, именно поэтому выделялся в толпе.
Все так же неторопливо я шел к своему магазину, поглядывая на фигуру в бежевой спортивной ветровке. Дойдя до Ломбард‑стрит, я свернул влево, и он некоторое время шагал прямо у меня за спиной, а потом вновь перебрался на противоположную сторону улицы, продолжая слежку поверх крыш двигавшихся в четыре ряда машин.
– Что‑то вы быстро вернулись, – заметил Эберс, когда я вошел в магазин.
– Да. Решил отказаться от прогулки.
– Зря. Денек сегодня выдался славный.
Вот, пожалуйста. Даже Эберс, это искусственно пересаженное в здешнюю почву растение из Южной Африки, чувствовал это. Он разговаривал приветливо, но я догадывался, что внутри он кипит из‑за моего решения взяться за поручение Хары и отказа обсудить его с ним. Меня же устраивало наше безмолвное соглашение: он ждет и не ропщет вслух, а я посвящу его в детали позднее.
– Займитесь покупателями, пожалуйста, – попросил я. – Мне нужно сделать важный звонок.
– Хорошо. Но потом я бы хотел обсудить с вами те странные вещи, что происходят в вашем кабинете.
– Что ж, попробуем, если время позволит.
Металлические нотки в моем голосе должны были намекнуть Эберсу, что лучше пока ко мне с этим не лезть.
Зайдя к себе в кабинет, я запер дверь, достал специально купленный дешевый сотовый телефон, что делал всегда для звонков по делам фирмы «Броуди секьюрити», и через заднюю дверь вышел в проулок, потому что специалисты из охранной компании еще не завершили проверку магазина на подслушивающие устройства. Убедившись, что рядом никого нет, я набрал номер Ренны.
– Отдел расследования убийств.
– Лейтенанта Ренну, будьте любезны.
– А кто спрашивает?
– Броуди.
– А! Тот самый «японец». Подождите минутку.
Говоривший со мной детектив прикрыл трубку ладонью, однако я расслышал вопрос:
– Кто‑нибудь знает, где наш Громила?
– Ищи дальше по коридору.
Сыщик снова обратился ко мне, не стесняясь называть начальника прозвищем:
– У Громилы столько дел, что ему впору раздвоиться. Вам придется подождать немного.
Он перевел телефон в режим ожидания, и включилась мелодия «Когда к нам снизойдут святые». Это была придумка полицейского отдела по связям с общественностью. Им хотелось утонченной классики, если можно считать утонченной партию группы медных инструментов, подобную ударам кувалды, которая повторялась в этом монументальном музыкальном произведении.
К счастью, они терзали мой слух недолго, потому что вскоре раздался голос Ренны:
– У тебя появились новости?
– Скажи, ты, случайно, не приставил следить за мной одного из своих людей?
Он хрюкнул в трубку.
– У меня тридцать пять жетонов трудятся над делом, хватаясь за каждую соломинку, за малейшую улику, которую удается наскрести, и еще пятнадцать вкалывают сверхурочно, проверяя всех городских психов. Политики постоянно лезут с вопросами, а потом им на смену приходят ищейки из прессы. У меня нет ни одного лишнего человека, чтобы следить и за тобой. Придется дождаться, пока ты сам придешь с повинной.
– Значит, ты уверен, что один из твоих парней не ходит сейчас за мной по пятам?
– Да. А он похож на полицейского под прикрытием?
– Он не обязательно полицейский, но работает довольно‑таки профессионально.
– Не твой ли новый клиент проверяет тебя?
– С чего бы?
– А почему нет? Хорошо, я кого‑нибудь пришлю, чтобы его повязали.
– Я бы сам справился с ним, но с больной ногой лучше предоставить это тебе.
– Мне данный вариант тоже больше нравится.
– Не сомневаюсь. Он торчит на Ломбард‑стрит примерно ярдах в двадцати от моего магазина. Если ваши люди разделятся и подойдут с двух сторон, ему некуда будет деться от них.
– Надеюсь, он ответит на наши вопросы.
– Да уж, сделай милость. А то я уже начал забывать, когда мы в последний раз получали ответы на свои вопросы. Вам нужен темноволосый парень в бежевой спортивной куртке и легких брюках. Нужны еще предположительные приметы?
– Да.
– Хорошо загоревший белый, но, возможно, смуглый от природы азиат или латиноамериканец. Я не мог его разглядеть, чтобы не спугнуть.
– Понял, – усмехнулся Ренна и резко бросил трубку, звук в которой отозвался у меня в ухе жужжанием злой пчелы. Мне стало ясно, что Ренна сейчас находился под давлением со всех сторон.
Вернувшись в магазин, я встал за стойкой кассы, откуда меня было хорошо видно с улицы. Вполуха слушал передачу по радиоприемнику, который Эберс неизменно держал под стойкой, и порой с напускным безразличием смотрел сквозь стекло витрины.
Прошло пять минут, затем еще пять. Я отвлекал себя мелкими заботами, но наблюдал за улицей в ожидании любого необычного оживления. Своего «хвоста» я видеть не мог, однако ощущал его присутствие все эти десять минут. Вскоре ощущение пропало. Все. Его не было. Наверное, копы уже схватили наглеца.
Но по мере того как шло время, у меня начали зарождаться сомнения и мысли об иных вариантах развития событий, ни один из которых мне не нравился. Примерно через полчаса после того, как преследователь пропал, в магазин ввалились двое молодых полицейских. Один из них был широкоплечим и коренастым, как поставленный на попа танк, а второй – высоким, худым и мечтательно‑задумчивым.
– Вы Броуди? – спросил «танк». – Тот, кого беспокоил неизвестный?
– Да.
– Мы получили приказ от лейтенанта Ренны. Моя фамилия Доббз, а это – Сэйлз. – Он указал на напарника.
– Вы взяли его?
– Как нам и было велено, мы стали подходить к нему с противоположных сторон, – сказал Доббз, – но он пересек улицу и свернул за угол, прежде чем нам удалось перерезать ему путь. Мы пустились в погоню, однако расстояние между нами не сокращалось. Расчет был измотать его, а потом одним быстрым рывком догнать и задержать. Но этот гад просто исчез.
– Совершенно непостижимым образом, – тихо добавил Сэйлз.
Я нахмурился, не скрывая раздражения. Доббз попытался заглянуть мне в лицо, а потом посмотрел на напарника, ища у него поддержки.
– Ничего подобного мы раньше не видывали, верно? Тот переулок ведет в тупик. Там и мышонку негде спрятаться. Глухие стены домов по обе стороны, а в конце – забор с колючей проволокой поверху.
Описание показалось мне знакомым.
– Переулок отходит от Честнат‑стрит?
– Да.
Доббз не лгал. Там действительно был тупик. Переулок тянулся мимо боковых стен двух старых викторианских домов, превращенных в магазины и выходивших фасадами на Честнат‑стрит, а через тридцать ярдов упирался в глухую стену третьего такого же дома, вход в который находился на параллельной улице. Если память мне не изменяла, то в переулок выходили лишь две боковые двери магазинов, но ограда заднего двора дома была действительно неприступна. Проходы между зданиями отсутствовали. В общем, капкан из кирпичных стен и колючей проволоки.
– А не мог он настолько опередить вас, что успел шмыгнуть за другой угол?
– Нет, – ответил Сэйлз. – Мы бежали вслед за ним до самого переулка. Отставали всего на несколько десятков ярдов и постепенно нагоняли. Проверили боковые двери магазинов, но они оказались заперты. Он, видимо, нашел какую‑то лазейку.
– Ага, – усмехнулся Доббз, – или просто улетел, взмахнув своими дьявольскими крылышками.
– А мусорные баки?
– Проверили.
Эберс принес для полисменов кофе и бросил на меня взгляд, в котором читалось: «Ну что, новые неприятности?»
– Кто‑нибудь из вас успел рассмотреть его? – спросил я.
– Нет, мы были слишком далеко, – вздохнул Сэйлз и покраснел.
Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы унять закипавшую злость. Эти парни провалили задание. У меня появилась тупая боль в области затылка. И о чем только думал Ренна? Отправить двух неопытных новичков на арест того, кто мог стать важнейшим свидетелем по делу! При своей хромоте я, вероятно, тоже не догнал бы его, но по крайней мере не упустил бы шанса хорошо рассмотреть. А эти два птенчика получили хуже, чем нулевой результат: обнаружили себя, ничего не добившись.
Я бросил на них испытующий взгляд.
– Как он отреагировал на ваше появление? Сразу бросился бежать?
У Доббза даже раздулись ноздри от неприятного воспоминания.
– Еще как! Рванул с места мгновенно. Знал, что иначе ему несдобровать.
По лицу Сэйлза я заметил, что тот не согласен с напарником.
– Нет, все получилось не совсем так. Он действительно сразу отреагировал на нас, но совершенно хладнокровно. Я бы сказал, что он не очень‑то и стремился сразу исчезнуть. Словно специально потащил нас за собой по Октавии.
– Что значит «потащил»?
– По‑моему, его устраивало, что мы движемся за ним в том направлении.
– И в непроходимый тупик тоже?
– Да.
Доббз, казалось, был туповат, чтобы понять смысл моего диалога с Сэйлзом.
– Что ты хочешь сказать? – набычился он.
Сэйлз помолчал, обдумывая ответ.
– У меня сложилось впечатление, что он нарочно заманил нас в тот переулок.
– Бред! – возмутился Доббз. – Зачем это могло понадобиться?
– Лучший маршрут для бегства всегда тот, который неизвестен твоим преследователям, – произнес я.
Доббз покосился на меня.
– Хотите сказать, что он заранее изучил местность, а потом нашел прореху в колючей проволоке?
– Не исключено.
Сэйлз кивнул. Его взгляд рассеянно скользил по торговому залу магазина.
– Вот что я вам скажу, мистер Броуди. Я понятия не имею, кто тот парень, но одно знаю точно – он ловкий трюкач.
Вскоре мне пришлось убедиться в справедливости его слов. Пусть этот юный белокурый коп не сумел поймать подозреваемого, но он стал первым, кто догадался, что мы имеем дело с весьма необычной угрозой.
Глава девятнадцатая
Не успели мы с Эберсом взяться за новую развеску ксилографий, как поднялся настоящий тайфун, если применить выражение, которым японцы характеризуют любой внезапный всплеск активности.
Синий фургон с надписью «Токио‑ТВ» резко затормозил перед входом в магазин, задние двери распахнулись, и изнутри вывалилась съемочная группа в полном составе. В хвост фургону пристроился серый седан с логотипом газеты «Иомиури ньюс». Вышедшие из него репортеры и фотографы тоже мгновенно заняли выгодные позиции на тротуаре перед моим салоном. Следом появился микроавтобус «Асахи бродкастинг». В минуту дюжина японских журналистов выстроилась рядом с моей витриной.
Я с недоумением наблюдал за происходившим, ничего не понимая, пока огромный черный лимузин не остановился рядом с микроавтобусом. Элегантная молодая японка в аметистового оттенка платье с серебристым пояском выскользнула из салона и приветственно взмахнула рукой. Заработали телекамеры, пулеметами затрещали вспышки фотоаппаратов.
У Эберса от удивления округлились глаза.
– Вы знакомы с этой леди?
– Едва ли.
– Что ж, я бы с такой не отказался познакомиться.
Двинувшись к двери магазина, девушка затем со знанием дела снова приостановилась и позволила операторам снять себя на фоне вывески. Ей под нос сунули несколько микрофонов, и она ответила на какие‑то вопросы, хотя мы их не расслышали.
– И колеса у нее недурные, – добавил Эберс, разглядывая лимузин.
Помахав рукой репортерам, девушка повернулась к ним спиной и толкнула входную дверь. Только в этот момент до меня что‑то начало доходить.
– Билл, – сказал я, – позвольте вам представить нашу гостью – мисс Лиззу Хара.
Тот просиял:
– Рад нашей встрече, мэм.
После того как Доббз и Сэйлз покинули нас, я наконец посвятил Эберса в подробности трагедии в «Маленькой Японии», рассказал о семье Накамура и о Харе, не забыв упомянуть и о наметившейся связи со смертью Миеко. Эберс слушал меня, и на его лице быстро менялись эмоции: удивление, гнев, отвращение, печаль. А когда я объяснил ему смысл появления кандзи, то увидел в его глазах такое глубокое сострадание, на какое только и мог быть способен человек, сам переживший подобное потрясение и горе.
Лизза Хара приветливо кивнула нам в ответ:
– А вы, полагаю, тот самый Джим Броуди? Отец сказал, что вы меня знаете.
– Это небольшое преувеличение. Если и знаю, то в основном по прессе.
При личной встрече дочь Хары производила еще более потрясающее впечатление, чем на своих лучших рекламных снимках. Ее платье, пусть и излишне яркое, производило эффект царственной строгости, но при этом удивительным образом подчеркивало красоту длинных ног и соблазнительные изгибы бедер. Казалось, что такой женщине к лицу любой наряд. Для обложки своего последнего альбома она позировала в очень коротких мотоциклетных шортах и на ослепительно белых шпильках. Фотограф поймал момент, когда при движении головой ее длинные черные волосы взметнулись над синей эластичной футболкой, полные губы, покрытые алой помадой, округлились, а полуоткрытая грудь вызывающе выпятилась. Странно, но все эти прелести были отлично видны и сейчас, однако без малейшего намека на сексуальный вызов или вульгарность.
Она даже как будто немного смущалась своей броской привлекательности.
– Я готова на все, чтобы помочь. Поэтому тут же прилетела. Но надо признать, Калифорния – это всегда так круто, что я охотно бываю здесь при любой возможности. Просто обожаю Калифорнию, но на сей раз я…
Ее глаза затуманились, и по щекам заструились слезы. Вспышки засверкали с тротуара, когда она достала носовой платок. Эберс проводил Лиззу в гостиную при моем кабинете, а я запер входную дверь, повесив табличку «Закрыто». Несколько фотографов успели заснять меня за этим занятием. Можно было лишь догадываться, под какими заголовками появятся снимки в завтрашних газетах.
Когда я пришел в гостиную, Лизза сказала:
– Я виделась с Мики и Кеном три месяца назад, летом. На моем лимузине мы все вместе отправились на пляж.
Сквозь окутанные пеленой печали глаза она попыталась улыбнуться, но затем слезы хлынули вновь. Теперь ее плечи сотрясались, а с губ срывалось нечто вроде болезненных, хотя и приглушенных стонов. Лизза рыдала несколько минут, но затем плач постепенно сменился всхлипами. Плечи перестали трястись. Остатки слез она промокнула платком.
– Простите меня. Моя косметика наверняка сейчас в полном беспорядке, но мне нет до этого дела. Ведь с вами, джентльмены, я в полной безопасности, верно? Вы же не пустите сюда прессу?
– Ни за что, – заверил Эберс. – Мы уже надежно отгородились от них.
– Спасибо. Вы так добры. Перелет прошел ужасно. У меня из головы никак не шли мои погибшие близкие. Это было непереносимо.
Лизза говорила тихо, однако каждое слово произносила звучно и музыкально. По‑английски она говорила с чуть заметным японским акцентом. Он придавал ее речи своеобразие и был к тому же еще и приправлен мелодраматичными словечками, которых Лизза нахваталась у своих любимых американских киноактеров и звезд поп‑музыки.
Собственно, именно голос помог ей сделать карьеру в шоу‑бизнесе. Теперь в Японии Лиззу знал каждый. Уже дебютный альбом разошелся тиражом почти в миллион экземпляров после того, как в журналы попала ее фотография в обществе известного сердцееда Норюки Савады. Тут же подключился папочка, и под его умелым руководством был продан еще миллион дисков. Будучи любящей дочерью и верной подругой, Лизза тем не менее мгновенно собрала пресс‑конференцию, чтобы объявить о размолвке с любовником, который не умеет ценить в женщинах независимость, и публично отчитать отца за непрошеное вмешательство в ее творчество. Это совпало по времени с выходом ее второго альбома, тот разошелся гораздо лучше первого без всякой помощи отца. Ей стали предлагать роли в кино, и сценарий телевизионного сериала был написан специально для Лиззы как главной героини. Через пять лет, став уже настоящей героиней в Японии, она снова потрясла всех заявлением, что переживает период эмоционального истощения и хочет радикально поменять свою жизнь, для чего перебирается жить в Нью‑Йорк. Скоро японские папарацци подловили Лиззу выходящей из ресторана в Гринвич‑Виллидж под руку с Джастином Тимберлейком.
В Америке она продолжила свою музыкальную карьеру, но гораздо большую известность снискала все же как светская львица.
– Примите мои соболезнования по поводу трагической смерти вашей сестры и членов ее семьи, мисс Хара, – произнес я.
– Спасибо, вы очень добры, – кивнула она и сжала пальцами мое колено. – И пожалуйста, зовите меня просто Лиззой. Вы оба. Я не хочу видеть в вас представителей старшего поколения, которые всегда слишком формальны в общении. И должна признать, что пришла просто в восторг, когда папа сообщил мне, что вы взялись нам помочь, мистер Броуди.
– Неужели? И почему?
– Это очень просто. Вся Япония видела ваши фото, когда вы нашли ту старую штуковину, принадлежавшую Рикю. Вы тоже настоящий герой.
– Приятно, что вы так считаете, однако…
– Папа сказал, чтобы я как можно скорее вылетела в Сан‑Франциско, – перебила она, переходя на японский. – Мне необходимо рассказать вам все, что я знаю. И вот я здесь. На самом деле знаю я не очень много, но я в вашем полном распоряжении.
– Так вы действительно готовы ответить на мои вопросы?
– Разумеется, если вы считаете, что это поможет делу.
– Уверен, что поможет. Для начала: вы были близки с сестрой?
Лизза выпятила нижнюю губу.
– И да, и нет… понимаете, что я имею в виду? Я любила ее. Мне сейчас очень не хватает их с Кеном, но мы все же вели такой несхожий образ жизни.
– Когда вы разговаривали с ней в последний раз?
– О, это было лет сто назад.
– Не могли бы вы все же немного сузить диапазон?
– Ну, наверное, недель шесть или даже восемь назад.
– Сестра была чем‑то встревожена или испугана?
– Вы имеете в виду… Она бы непременно поделилась со мной. По крайней мере я ожидала бы этого от нее. А что, если нет? Как такое могло случиться? Вдруг она все же…
И Лизза снова впала в отчаяние, закрыв лицо руками. Ее плечи трясло сильнее, чем прежде. Эберс бросил на меня укоризненный взгляд. Я жестом показал ему, что ничего не могу поделать. Мне необходимо узнать, что известно Лиззе. Эберс нежно погладил ее по плечу.
– Ничего, детка, – сказал мой мудрый помощник. – Иногда бывает полезно выплакаться.
– Мы можем на время отложить разговор, – предложил я.
Лизза подняла голову и произнесла:
– Нет, продолжим сейчас. Только дайте мне еще минуту.
Из миниатюрной сумочки она извлекла компактный набор косметики и, не смущаясь нашим присутствием, подправила свой макияж. Закончив, убрала набор, щелкнула замком сумки и одарила меня улыбкой.
– Я готова.
Я постарался продолжить очень деликатно:
– Давайте побеседуем о вашем зяте. Он мог быть связан с чем‑либо опасным?
– Вряд ли. Он был добрейшим созданием. За что сестра и полюбила его. Полная противоположность нашему отцу. Милый, спокойный. Торговал обувью. То есть ею торговала его компания. Он, конечно же, возглавлял дело. Но подумайте сами – продавать мужские ботинки! Признайтесь, что и вам при всей вашей фантазии не придумать более скучного занятия.
Я был склонен с ней согласиться.
– Расскажите мне о телохранителе отца, – попросил я. – Он всегда имел личного охранника?
– Нет, не всегда.
– Значит, завел недавно?
– Месяца три назад. С тех пор как закрутилась кутерьма вокруг «Тек Кью‑Экс».
– Что это?
– Тайваньская компания, производящая микрочипы, которую ему захотелось купить.
– А чем она знаменита?
– Я в этом ничего не понимаю. Знаю только, что поднялся большой шум, вот и все.
– И причина вам не известна?
– Нет, разумеется.
Мне следовало сменить тему разговора. Я понимал, что могу получить у экспансивной Лиззы лишь ограниченный объем информации. И перевел разговор в прежнее русло:
– Давайте вернемся к вашей сестре. Как вы считаете, могла она или ее муж оказаться втянутыми в нечто, из‑за чего их жизни подверглись опасности?
– Моя сестра? Никогда! Вы не там ищете авантюристов. В нашей семье рискуем только мы с папой. А Хироши и Эйко никогда ни во что не вмешивались.
– Видимо, ваш отец ошибался, предполагая, что я смогу узнать у вас нечто полезное, – заметил я, уже не скрывая разочарования.
Лизза восприняла это по‑своему. Остатки легкомысленной прожигательницы жизни улетучились. И она заговорила совсем тихо:
– Не всегда легко догадаться, что у папы на уме. Вам это следовало понять с самого начала.
– Ах вот как!
– Да. Но это не повод для беспокойства. Поступайте, как я. Не обращайте на него особого внимания, и вы прекрасно поладите.
– Очень ценный совет, спасибо.
Лизза вдруг посмотрела на меня пристально и серьезно.
– Скажите, Джим‑сан, у вас уже есть подозрения, что же на самом деле произошло?
– Я только начал расследование, но полон решимости довести его до конца. И полиция тоже. Они бросили на это большие силы.
– Хорошо. Но не забывайте, что папа избрал именно вас. А если он в чем‑то по‑настоящему разбирается, так это в людях. Отец рассчитывает, что вы найдете убийцу, и я в вас тоже верю.
А затем неожиданно наш разговор закончился. Вполне в духе своего отца Лизза внезапно поднялась и протянула мне правую руку для пожатия, держа большой палец оттопыренным, а ладонь дощечкой, как делают многие женщины, когда хотят выглядеть настроенными по‑деловому.
Мы с Эберсом тоже встали, по очереди пожали ее руку и проводили к выходу из магазина.
Увидев ожидавшую ее машину, Лизза замерла.
– Знаете, я, наверное, уже никогда не смогу сесть в этот лимузин и не вспомнить тот день, который мы провели на пляже с сестрой и ее детьми.
И опять закапали слезы, и снова защелкали фотоаппараты. Но надо отдать ей должное, на сей раз Лизза не стала заигрывать с прессой, а с гордо поднятой головой быстро приблизилась к автомобилю и села на заднее сиденье.
Когда огромный лимузин влился в поток транспорта, мной вдруг овладело тревожное чувство, что я слишком быстро отпустил ее. Было упущено нечто важное. Или хуже того – она сама не позволила мне добраться до некой сути, поспешно завершив беседу.
Лизза прибыла ко мне, преследуемая сворой репортерских гончих. А я отправил электронное письмо Ноде, чтобы направить по ее следу гончих другой породы.
Ответ от Ноды не заставил себя ждать. От него мне снова сделалось не по себе, хотя и по иной причине.
Глава двадцатая
Около полуночи я стоял у окна и смотрел на мост «Золотые Ворота», чей силуэт был ясно виден даже сквозь пелену тумана, когда зазвонил телефон. У меня вообще вошло в привычку подолгу любоваться мостом. Он сделался важной частью моей жизни. При виде него какие‑то струны начинали вибрировать во мне, вызывая смутные, необъяснимые ожидания. Именно поэтому я и снял эту квартиру, несмотря на тесноту и явно завышенную арендную плату.
Телефон продолжал звонить. Дженни ночевала наверху, и я не беспокоился, что шум разбудит ее.
– Броуди слушает.
– У меня есть новости, – произнес Нода по‑японски.
Кунио Нода неизменно разговаривал, используя короткие рубленые фразы. Даже по телефону чувствовалось, что главный сыщик «Броуди секьюрити» полон энергии и решимости хорошо натасканного бойцового пса. Обаяния в нем было не больше, чем в булыжнике, а неразговорчивость граничила с нелюдимостью. У него было плоское лицо, пронзительный взгляд и широченная грудь при росте в пять футов шесть дюймов, и люди машинально уступали этой бочкообразной фигуре дорогу, встретившись с ней на узком тротуаре. Под широким, вечно нахмуренным лбом одна из бровей почти полностью отсутствовала, став жертвой ножа сутенера из якудзы, совершившего когда‑то тщетную попытку порезать детективу лицо. Понятно, что шрам не добавлял Ноде внешней привлекательности, и он мог легко сойти за бандита, если бы не глаза, по выражению которых внимательный наблюдатель мог заключить, что человек этот, в сущности, добрый.
– Какие новости? – спросил я. – Что‑то о Лиззе?
Он усмехнулся:
– Нет, возникла проблема.
– Выкладывай.
– Наш лингвист исчез, – сообщил Нода и замолчал, словно ему приходилось платить звонкой монетой за каждое сказанное слово. Если этот жесткий человек произносил больше двенадцати слов подряд, это означало, что у него редкий период хорошего настроения.
Исчез? Я почувствовал легкий озноб.
– Ты имеешь в виду того молодого ученого, у которого в базе данных обнаружился наш кандзи?
– Да.
– А куда он отправился?
– В Сога‑джуджо.
В деревню, каким‑то образом связанную с кандзи.
– Разве ты не предупреждал, чтобы он держался подальше от этого места?
– Разумеется, предупреждал, но упрямец поехал туда все равно.
– Он кому‑нибудь звонил после того, как добрался туда?
– Один раз жене.
– Когда?
– Вчера после обеда.
– С мобильного?
– Нет, из риокана – то есть из местной гостиницы. Как только заселился.
– Ты с ними связывался?
– Естественно.
– Ну и?.. – Порой вытягивать из Ноды ответы оказывалось сложнее, чем выгнать крота из норы на солнечный свет.
– Ушел на прогулку и не вернулся.
Я хватался за последнюю соломинку:
– Ты уверен, что у него неприятности? Он же лингвист, а это совершенно безвредная профессия.
– Да.
– Но мы говорим всего лишь о профессоре университета Васеда, черт побери!
– Да, о профессоре, который задает всем вопросы о кандзи, напрямую связанным с групповым убийством в Сан‑Франциско.
Когда мой лучший сыщик все‑таки использовал немного красноречия, спорить с ним становилось затруднительно. И сейчас он подразумевал то, чего я и сам уже начал опасаться: преступление в «Маленькой Японии» было совершено слишком жестоко и четко, чтобы оказаться единичным случаем.
– Да, вероятно, ты прав.
– Наверняка. – Я слышал, как он шуршит бумагами.
Дело становилось все запутаннее с каждым часом. У полиции Сан‑Франциско не было ничего. У меня не было ничего. Даже среди уличных бандитов никто ничего не знал. Лингвист из провинциального университета находит для кандзи географическую привязку, за мной следит человек не из нашего города, потом лингвист отправляется в Сога‑джуджо и почти сразу пропадает без вести, но при этом дает нам в руки еще одну нить для дальнейшего расследования.
И кандзи, и исчезнувший лингвист указывали, где следовало искать разгадку. В Японии.
Нода все громче шуршал бумагами на своем рабочем столе.
– Мне придется лететь к вам, – произнес я. – Сейчас позвоню в авиакомпанию.