Почему? Просто местные политики, озабоченные собственными карьерами, предпочли отсиживаться на своих местах. В стране, где хорошая работа является чем‑то само собой разумеющимся, за нее невозможно получить похвалу. Зато твои недруги мгновенно цепляются за любую совершенную тобой ошибку. А потому бюрократы всегда делают вид, будто страшно озабочены любыми мелочами, связанными с событием, но не предпринимают никаких решительных шагов. Как объяснил мне один японский приятель, у них, как нигде больше, инициатива наказуема. Бездействие спасает от критики. Если ты не принял никакого важного решения, никто потом не обвинит тебя в ошибке.
Много часов после землетрясения никто и не думал браться за тушение пожаров и разбор завалов. Сотни японцев бессмысленно погибли, не дождавшись помощи, и еще сотни тихо угасли на койках центров экстренной медицинской помощи, потому что необходимые им медикаменты оставались под замком и ни один правительственный чиновник не осмеливался взять на себя ответственность и разрешить срочно раздать их врачам. Медики, добровольцы, солдаты японских сил национальной самообороны праздно сидели и напрасно дожидались приказа действовать. Телефонная связь полностью оборвалась, и мне оставалось лишь гадать, какова оказалась судьба Кийоши Танаки, моего давнего школьного друга из Токио, который женился на однокласснице, а потом уехал работать в Кобе. Их единственный сын Шоджи был моим крестником.
Позже соседи рассказали мне, что Шоджи и его мать погибли в огне пожара, вспыхнувшего только через пятнадцать часов после катастрофы, хотя спасатели могли бы помочь им выбраться из‑под завала, если бы им вовремя доставили необходимое техническое оборудование. А сам Кийоши умер, дожидаясь переливания крови, запасы которой увязли где‑то в переписке между бюрократами министерства здравоохранения и социального обеспечения.
Вот вам пример японской волокиты, принявшей поистине гротескные формы. В различных вариантах мир наблюдал ее не раз в более отдаленном прошлом, как снова стал ее свидетелем после цунами в Фукусиме и аварии на атомной электростанции. И, уверен, она даст о себе знать. Человеческая жизнь не ценится в Японии, в особенности если речь идет о представителях низших сословий, кем и являлись для политиков жители Кобе. Неписаное правило гласит: если весь мир смотрит на тебя, то поспешность действий покажется со стороны проявлением паники и слабости, недостатка мудрости и зрелости. А утратить видимость чувства собственного достоинства – это ли не самая непростительная ошибка?
От внезапной турбулентности на открытом передо мной столике затрясло чашку с чаем. Я посмотрел в иллюминатор и заметил в отдалении гряду грозовых туч. Хара, конечно же, не пытался спрятаться от того, что произошло в «Маленькой Японии», но и вел себя весьма своеобразно. Оставалось только гадать почему. Никаких объяснений в голову не приходило, но поскольку в Токио мне предстояла личная встреча с магнатом, я оставил попытки понять его поведение и стал раздумывать над странной загадкой, которую мне задала Дженни, пока мы ехали по пустынным улицам Сан‑Франциско к дому Ренны.
– Это заставит тебя вспоминать обо мне, – сказала она.
– Я и так думаю о тебе почти непрерывно, Джен.
– Теперь будешь думать еще чаще.
– Это невозможно, но что же ты для меня приготовила?
– Самую лучшую и смешную загадку в мире. Ответь: у какого слона нет хобота?
– Не знаю. У какого же?
– Нет, в том и суть, что ты должен сам догадаться.
– Хорошо. Это, случайно, не морской слон?
– У него есть хобот. Потому его так и называют.
– Норвежский слон?
– Неправильно. В Норвегии не водятся слоны.
– Гигантский бразильский безносый слон?
– Глупая шутка. Нет.
– Ладно, сдаюсь. У какого?
Она насупилась.
– Так дело не пойдет. Это лучшая загадка в мире, и потому тебе придется долго думать, чтобы разгадать ее. А пока ты будешь ее разгадывать, тебе придется вспоминать обо мне.
Я все понимал. И от этого начинало ныть сердце. Дочь нуждалась во внимании, которого я ей уделял слишком мало. По возвращении стану проводить с ней как можно больше времени.
Лайнер вновь сотрясло всем корпусом, бортпроводники вдруг заспешили покинуть проход со своими тележками и уселись на откидные стульчики с ремнями безопасности, когда командир корабля информировал пассажиров, что мы попали в область густой облачности и он не может обещать плавной посадки.
Он сам не знал, насколько был прав.
Тряска сопровождала нас весь остаток пути до Нариты. А потом турбулентность продолжилась для меня уже и на твердой почве, поскольку первый удар по нам нанесли уже через двадцать минут после того, как я вошел в офис «Броуди секьюрити».