Пока мы не покинули проблематику взросления, затронем попутный сюжет, который несколько выпадает из общего повествования, но кажется нам по‑своему любопытным. Он связан с общей теорией акселерации. Сам термин «акселерация» был предложен немецким школьным врачом Е. Кохом в 1930‑е годы (в более широком контексте его называют секулярным, или поколенческим, трендом). Он связан с разными аспектами биологического развития человека, среди которых наиболее известным признаком выступает увеличение среднего роста более молодых поколений по сравнению со своими предшественниками. Такое увеличение роста наблюдалось практические повсеместно, где производились соответствующие измерения за длительный период, хотя величина прироста значительно различалась. Так, за сто лет с 1880 по 1980 г. мужчины, по которым проводились подобные измерения, выросли, в зависимости от страны, от 4 см (португальцы) до 15 см (голландцы).
В поздний советский период эта теория считалась общим местом (см., например: [Властовский, 1976; Волкова, 1988]). И практически все были уверены в том, что каждое новое поколение по росту обгонит предыдущее: дети будут выше своих отцов, так же как отцы были выше дедов. Однако по результатам антропометрических исследований, после пика в 1970–1980‑е годы увеличение длины тела стало несущественным. В 1990‑е годы кривая роста стала более пологой [Година, 2017], что побудило говорить о стабилизации или даже о начале децелерации как противонаправленного процесса.
Проверка данного положения на данных РМЭЗ была несложной. Мы взяли средний рост каждого поколения в 2016 г. и увидели, что, действительно, от самого старшего мобилизационного поколения вплоть до реформенного поколения средний рост респондентов неуклонно увеличивался. А на миллениалах этот процесс прекратился – их средний рост в точности равен росту предшествующего реформенного поколения – 170 см (рис. 5.4) (165 см у женщин и 176 см у мужчин). Акселерация по этому существенному признаку, похоже, и в самом деле остановилась. Конечно, последние исследования указывают на то, что у молодого поколения наблюдаются другие интересные антропометрические изменения. Но они выходят за рамки данной работы.
Цифровое поколение
Миллениалов нередко называют первым «цифровым поколением», или коренными жителями цифрового общества (digital natives), которые не расстаются с гаджетами и не вылезают из Интернета, погружены в виртуальную коммуникации в социальных сетях [Bennett, Maton, Kervin, 2008].
Рис. 5.4. Медианный рост (длина тела) по поколениям, 2016 г. (см)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
«Представителей поколения Y называют коренным цифровым поколением в отличие от цифровых мигрантов [Prensky, 2001]. Это первое поколение, которое проводит всю свою жизнь в цифровой среде; информационные технологии фундаментальным образом влияют на то, как они живут и работают» [Bolton et al., 2013, p. 245].
Подобные утверждения стали чуть ли не общим местом. И тем не менее мы хотели бы их проверить, начав с использования гаджетов и Интернета.
В целом среди респондентов старше 14 лет доля пользователей персональных компьютеров за последние 12 месяцев в 2000–2016 гг. выросла с 27 до 63 %, а доля пользователей Интернета в 2003–2016 гг. увеличилась с 37 до 66 %. Если же сравнить разные поколения в 2016 г., то вполне ожидаемо доля пользователей компьютеров резко возрастает от старших поколений к более молодым – от почти нулевого уровня в самом старшем мобилизационном поколении (4 %) до преобладающего уровня в самом молодом поколении миллениалов (88 %) (значимых гендерных различий нет).
В еще большей степени это касается использования Интернета за последние 12 месяцев, в 2016 г. мы наблюдаем рост пользователей от 4 % в мобилизационном поколении до 93 % у миллениалов при отсутствии значимых гендерных различий (все межпоколенческие различия статистически значимы). Но здесь мы сталкиваемся с важным нюансом: наиболее серьезные скачки наблюдаются не между реформенным поколением и миллениалами (как можно было ожидать), а между предыдущей парой – поколением застоя и реформенным поколением, именно здесь доля пользователей в каждом случае вырастает более чем на 30 %, в то время как миллениалы дают дополнительный прирост лишь на 11–12 % (рис. 5.5).
Далее выясняется, что миллениалы не только не являются лидерами по обладанию личными мобильными телефонами, но уступают по этому показателю всем прочим поколениям (включая самое старшее, мобилизационное). В 2016 г. имели мобильные телефоны лишь 56 % миллениалов, в то время как у других поколений эта цифра варьируется от 67 до 85 %. Но это лишь кажущаяся странность, дело в том, что вопрос о личном обладании смартфонами, коммуникаторами или айфонами задавался отдельно, и здесь преимущество миллениалов вновь оказывается бесспорным. Они быстрее других переходят к более продвинутым в техническом отношении гаджетам – имели смартфоны в 2016 г. 55 % миллениалов, в то время как у предшествующего поколения таковых лишь 38 %, и чем старше поколение, тем эта доля ближе к нулевой отметке (все различия значимы).
Когда же мы объединяем пользователей мобильных телефонов и смартфонов, то вплотную приближаемся к 100 %‑му обладанию, но заметим, что это касается не только миллениалов, но и двух предшествующих поколений (поколения реформ и поколения застоя), различия с которыми невелики, хотя и статистически значимы (рис. 5.5).
Рис. 5.5. Доля респондентов, пользовавшихся компьютером и Интернетом за последние 12 месяцев, имеющих смартфоны, по поколениям, 15 лет и старше, 2016 г. (в %, n = 14 943)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Аналогичные межпоколенческие различия фиксируются Pew Research Center применительно к американским поколениям. Речь в данном случае идет только о владении смартфонами. В 2018 г. имели смартфоны 92 % миллениалов, 85 % представителей поколения Х, 67 % бумеров и 30 % представителей молчаливого поколения [Jiang, 2018]. Мы видим, что абсолютные цифры выше российских по всем поколениям. Хотя следует учесть, что американские данные более поздние (2018 г.), и за два последних года российские цифры наверняка увеличились. Обратим внимание еще на одно сходство российского и американского случаев: разрыв между смежными поколениями увеличивается по мере перехода ко все более старшим поколениям.
Мы вправе заключить, что миллениалы действительно наиболее активны среди всех взрослых поколений в использовании гаджетов и Интернета. Но решающий количественный скачок, который можно с большей уверенностью считать переломным, произошел не в этом, а, скорее, в предшествующем (реформенном) поколении – их отличие от соседнего поколения застоя более значительно. Представителям реформенного поколения гаджеты достались уже во взрослый период, поэтому их называют «цифровыми иммигрантами» в отличие от «цифровых аборигенов»‑миллениалов [Bennett, Maton, Kervin, 2008]. Но представители реформенного поколения были еще достаточно молоды и деятельны, чтобы успеть «иммигрировать» в цифровое пространство в достаточном количестве.
Подобная ситуация отражает широкие международные тренды. По данным Pew Research Center, в 2018 г. из 18 обследованных развитых стран в 17 странах доля миллениалов, владеющих смартфонами, превышала 90 % (в том числе в России – 91 %). При этом следующее поколение (от 39 до 50 лет) отставало от миллениалов не сильно – в 14 странах подобное отставание не превышало 10 %, а в двух странах (Южной Корее и Израиле) более старшее поколение (39–50 лет) даже опережало молодых (в России отставание более заметно, но тоже не кардинально – 76 %). А вот поколение от 50 лет и старше уступает миллениалам более значительно: здесь наблюдается широкий разброс обладателей смартфонов – от 26 и 29 % в России и Греции до 91 % в Южной Корее [Taylor, Silver, 2019].