Итак, одно из объяснений снижения потребления алкоголя молодым поколением связано с тем, что оно в большей степени озабочено поддержанием здорового образа жизни (ЗОЖ). Есть основания считать, что речь идет не об очередном быстротечном модном увлечении. Во‑первых, исследователи отмечают смену парадигм в здравоохранении и медицине. Если старая парадигма была выстроена вокруг заболевания и роли больного, то новая – сконцентрирована на здоровье и усилиях, предпринимаемых индивидом для его поддержания [Гольман, 2014]. Во‑вторых, эта новая парадигма в России отразилась в новой правительственной политике. Так, на рубеже 2010‑х годов были приняты соответствующие стратегические документы, в том числе:
• Концепция развития системы здравоохранения в Российской Федерации до 2020 г. (2009 г.);
• Концепция государственной политики по снижению масштабов злоупотребления алкогольной продукцией и профилактике алкоголизма среди населения Российской Федерации на период до 2020 г. (2009 г.);
• Концепция осуществления государственной политики противодействия потреблению табака на 2010–2015 гг. (2010 г.);
• Основы государственной политики в области здорового питания населения на период до 2020 г. (2010 г.).
В‑третьих, повысился уровень морализации на тему здоровья и здорового образа жизни в публичном дискурсе – это явление получило название «хелсизм » [Crawford, 2006; Гольман, 2014]. Наконец, в‑четвертых, на более общем уровне изменилось отношение к телесности и увеличилась ее значимость для идентичности индивида. Преобразование телесности стало предметом индивидуального выбора, связанного с воспитанием биологически ответственного субъекта, озабоченного улучшением собственных жизни и здоровья. Этот субъект уже не ждет заботы от медиков и государства при появлении заболеваний, но проявляет повышенное внимание к себе как биологическому телу, находится в постоянном самостоятельном поиске знания о нем (чему в немалой степени способствуют возможности, предоставляемые Интернетом) и максимизирует не сиюминутную полезность, а продолжительность собственной жизни [Юдин, 2015].
|
|
В предыдущем разделе мы уже начали анализировать данный вопрос с темы потребления алкоголя. Но если экспертные оценки пользы или вреда от потребления алкоголя не столь однозначны, то куда более единодушно в качестве вредной привычки оценивается курение. Анализируя полученные данные (задавался вопрос: «Курите ли Вы в настоящее время?»), мы видим, что к 2016 г. среди миллениалов курящие встречаются значимо реже, чем в предшествующем реформенном поколении (30 и 38 % соответственно). При этом речь не идет об отложенном потреблении, перелом по доле курильщиков у миллениалов уже произошел при медианном возрасте в 21 год, после чего эта доля начала понемногу снижаться. И все же среди них курение более распространено, чем в самых старших поколениях, где доля курящих снижается как минимум с начала 2000‑х годов – солидный возраст, часто сопровождаемый ухудшением здоровья, побуждает отказываться от вредной привычки.
Чтобы проконтролировать непосредственное влияние возраста, мы провели ретроспективный анализ соседних поколений, и нам удалось обнаружить следующую закономерность: если мы берем долю курильщиков в каждом предшествующем поколении, когда оно находилось в том же возрасте, что последующее поколение в 2016 г., различия в доле курильщиков между соседними поколениями фактически исчезают, т. е. в аналогичном возрасте соседние поколения курили одинаково. Но эта закономерность касается всех поколений, кроме миллениалов: последние образуют единственный случай, когда при достижении аналогичного возраста доля курильщиков резко упала более чем в 1,5 раза по сравнению с предшествующим (реформенным) поколением (с 47 до 30 %) (см. пунктирные линии на рис. 5.13). Мы получаем подтверждение того, что именно в молодом поколении произошел серьезный перелом, связанный с уменьшением курения. Добавим при этом, что интенсивность курения среди курящих, измеряемая числом сигарет, папирос или трубок, обычно выкуриваемых за день, в молодом поколении не выросла, следовательно, уменьшился и общий объем курения.
|
|
Следует добавить, что снижение курения – относительно недавний тренд. Еще в конце 2000‑х годов исследователями фиксировались негативные тенденции в области курения среди молодежи [Засимова, Колосницына, 2011]. В 2010‑е годы, как мы видим, этот тренд повернулся в обратную сторону. Сегодня и этот тренд стал международным – наряду с уменьшением потребления алкоголя снижение курения среди молодежи наблюдается в большинстве европейских стран [Kraus et al., 2018].
Если обратиться к гендерным различиям в поколении миллениалов, то окажется, что среди мужчин в течение всего периода наблюдения доля курящих значительно выше, чем среди женщин. Во второй половине 2000‑х годов доля курящих мужчин превышала 50 %, в то время как у женщин пиковым значением осталось 20 %. И снижение доли курящих в 2010‑е годы в основном достигается за счет мужчин, у которых она падает с 53 до 43 % (у женщин она снижается не столь значительно – с 20 до 17 %) (рис. 5.14) (по этой теме см. также: [Quirmbach, Gerry, 2016]).
|
|
Рис. 5.13. Доля курящих респондентов по поколениям, 15 лет и старше, 1994–2016 гг. (в %, n = 261 678)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Среди других элементов здорового образа жизни следует обратить внимание на занятия физкультурой и спортом. На рис. 5.15 видно, что кривые, фиксирующие доли занимающихся физической культурой в настоящее время (в любой форме), у трех самых старших поколений, несмотря на серьезные возрастные различия между ними, близки к совпадению в течение всего периода наблюдений. После достижения тридцатилетнего рубежа к ним присоединяется и более молодое реформенное поколение (характер и интенсивность занятий, конечно, различаются). И во всех четырех поколениях доли занимающихся физической культурой понемногу подрастают с течением времени, достигая к 2016 г. уровня 20–25 %. Поколение же миллениалов и здесь стоит особняком, резко контрастируя с общей картиной. Его представители на протяжении всего периода наблюдений значительно чаще занимаются физической культурой и спортом – в детстве и юношестве таковых большинство, после достижения 20‑летнего среднего возраста их доля стабилизируется на уровне 40–43 % (рис. 5.15). Разумеется, здесь очень велико влияние чисто возрастных различий. Однако когда мы смотрим на предшествующее реформенное поколение в 2002 г. в аналогичном возрасте (27 лет), то здесь доля занимающихся физической культурой и спортом оказывается значительно более скромной, чем у миллениалов в 2016 г. (25 % против 43 %). Это означает, что по данному элементу здорового образа жизни активность молодого поколения по сравнению с предшествующим поколением скачкообразно возросла.
Рис. 5.14. Доля курящих мужчин и женщин в поколении миллениалов, 15 лет и старше, 1998–2016 гг. (в %, n = 51 524)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Рис. 5.15. Доля респондентов, занимающихся физкультурой и спортом, по поколениям, 15 лет и старше, 1994–2016 гг. (в %, n = 237 938)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Мужчины в поколении миллениалов во все годы опережают женщин по доле занимающихся физкультурой и спортом примерно на 7–10 %. Обе кривые движутся фактически параллельно, снижаясь до 2012 г. и начиная возрастать в последующие годы (рис. 5.16).
Рис. 5.16. Доля мужчин и женщин в поколении миллениалов, занимающихся физкультурой и спортом, 15 лет и старше, 1998–2016 гг. (в %, n = 48 296)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Впрочем, тяготение миллениалов к здоровому образу жизни распространяется не на все известные нам аспекты ЗОЖ. Например, по данным 2016 г., молодое поколение не выделяется по вовлеченности в разного рода диеты, по соответствующей доле оно равно двум предшествующим поколениям (около 7 %) и немного уступает самым старшим поколениям (9–10 %). Добавим, что на диету среди миллениалов садятся в основном женщины (12 % против 3 % у мужчин). И по использованию витаминов, минеральных веществ и БАДов миллениалы лишь на пару процентов превышают два предшествующих поколения (16 % против 14 %), хотя различия все же статистически значимы. Женщин‑миллениалов и здесь вдвое больше, чем мужчин (22 % против 10 %).
Мы можем заключить, что по распространенности занятий физической культурой и спортом силами миллениалов происходит ускорение общего позитивного тренда, а по вовлеченности в курение – перелом негативного тренда. Хотя снижение доли курящих наблюдается во всех поколениях, миллениалы вносят в это снижение наиболее ощутимый вклад. Введение же в регрессионный анализ контрольных переменных показывает значимое влияние на приверженность здоровому образу жизни и поколенческих различий, и возраста как такового.
Нас часто спрашивают, в какой мере в упомянутые тренды вписывается распространение наркотических веществ, которое популярно в том числе и среди нынешней молодежи и способно отчасти замещать другие вредные пристрастия.
По данным мониторинга Государственного антинаркотического комитета за 2017 г., наркоситуация в России в целом по‑прежнему оценивается как «тяжелая». По результатам массовых опросов, проводимых антинаркотическими комиссиями, доля респондентов, потребляющих наркотики как регулярно, так и эпизодически, в 2015–2017 гг. держалась на уровне 1,5–1,6 %. По результатам тестирования 3,6 млн обучающихся в 2016–2017 учебном году, среди студентов университетов (поколение миллениалов) группа «социального риска» составила 6,6 % (16 554 чел.) при среднем уровне по всем обучающимся, равном 8,4 %. Следует добавить, что еще 6,5 % общего числа обучающихся отказались от участия в тестировании [Доклад о наркоситуации…, 2018]. По данным Росстата, численность больных наркоманией, состоящих на учете в лечебно‑профилактических организациях, возрастала до 2008 г., а затем начала снижаться и к концу 2017 г. уменьшилась на одну треть. При явной неполноте официальных данных, возможно, и здесь произошел перелом тренда.
Мы считаем эту проблему чрезвычайно важной и, несомненно, заслуживающей специальных исследований, но вынуждены ее обойти в виду отсутствия данных в РМЭЗ НИУ ВШЭ и дефицита надежных эмпирических данных в целом.
Уровень религиозности
Одним из важных ценностных ориентиров выступает уровень религиозности. Мы сравнили по всем поколениям доли тех, кто считает себя определенно верующими (без выражения сомнений). Чтобы избежать флуктуаций по годам, мы использовали средние величины за период 2011–2016 гг., когда задавался данный вопрос. Выяснилось, что доля верующих монотонно снижается с 56 % в мобилизационном поколении до 32 % у миллениалов (рис. 5.17). Эти результаты кажутся несколько неожиданными на фоне распространенных суждений о растущем увлечении религией (пусть даже и поверхностном) и на фоне более активного присутствия религиозных организаций и религиозной тематики в публичной сфере.
Одного показателя для столь важного вопроса, разумеется, недостаточно. И серьезность отношения к религии проверяется соблюдением надлежащих ритуалов, в том числе частотой посещения церковных служб. Из предшествующих исследований известно: хотя большинство населения в России идентифицирует себя с православием, причем доля таких людей в постсоветский период (1991–2015 гг.) почти удвоилась [Religious Belief…, 2017], регулярно посещают религиозные службы в России лишь от 3 до 15 % населения [Пруцкова, 2015][19]. Если же взять «практикующих православных», т. е. тех, кто не просто посещает религиозные службы, но, например, причащается раз в месяц и чаще, то разрыв окажется еще более значительным: доля тех, кто считает себя православным, в 1991–2014 гг. выросла с 31 до 68 %, а доля «практикующих православных» оставалась стабильной на протяжении всего этого периода на минимальном уровне 2–3 % [Емельянов, 2018].
Рис. 5.17. Доля верующих (средняя за 2011–2016 гг.) и доля раз в месяц или чаще посещающих религиозные службы (2016 г.), по поколениям, 15 лет и старше (в %)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
По нашим данным мы видим, что доля тех, кто относительно регулярно посещает религиозные службы (раз в месяц или чаще), уменьшается начиная с поколения оттепели с 15 до 6 % у миллениалов. Однако полученные результаты неустойчивы – при добавлении в регрессионную модель контрольных переменных различия миллениалов с двумя предшествующими поколениями перестают быть значимыми. Так, более важную роль по сравнению с возрастом и поколенческой когортой здесь играет гендер (более активная вовлеченность женщин). Женщины среди миллениалов чаще идентифицируют себя как верующих (в 2016 г. 29 % против 19 % у мужчин) и чаще регулярно посещают религиозные службы (в 2016 г. 7 % против 4 % у мужчин).
Интересно, что американские сверстники российских миллениалов тоже в меньшей степени, чем старшие поколения, ассоциируют себя с определенной религией и реже являются убежденными верующими. По данным Pew Research Center, в 2014 г. 35 % американских миллениалов относились к категории не аффилированных ни с какой религией («nones»). Причем с годами эта доля только возрастает (среди более молодых миллениалов она несколько выше). Заметим, что в поколении X таковых 23 %, среди бумеров – 17 %, а среди представителей молчаливого поколения – лишь 11 %. Добавим, что число неверующих с годами понемногу возрастает во всех поколениях, но среди миллениалов этот процесс идет быстрее – в 2007 г. доля неаффилированных среди них равнялась лишь 25 %. По меньшей мере две трети миллениалов (67 %), которые воспитывались вне какой‑либо церкви, так и остались неверующими. И результаты предыдущих исследований не дают оснований надеяться, что по мере взросления они придут в церковь [Lipka, 2015].
У нас нет оснований считать, что снижение доли верующих – сугубо возрастной феномен и с годами молодые взрослые вернутся в лоно церкви. В РМЭЗ НИУ ВШЭ вопрос о религиозной аффилиации впервые задавался еще в 1998 г., и с тех пор (почти за 20 лет) доля верующих среди миллениалов не обнаружила тенденции к росту. Добавим, что уменьшение доли убежденных верующих также не связано с более высоким уровнем образования, скорее, речь идет о меняющихся механизмах религиозной социализации [Пруцкова, 2015; Mayrl, Uecker, 2011][20].
Мы не будем в данном случае делать поспешные общие выводы. Несомненно, данный вопрос заслуживает более глубокого изучения, и полученные данные, скорее, лишь сигнал к такому изучению.
Обобщенное доверие
Затронем популярный вопрос об уровне доверия. Из трех основных форм доверия, включающих обобщенное доверие, межперсональное доверие и доверие к институтам, мы в данном случае ограничимся вопросом об обобщенном доверии, которое позволяют измерить данные РМЭЗ НИУ ВШЭ. В 2016 г. задавался вопрос о том, можно ли доверять людям, который нацелен как раз на выявление обобщенного доверия. Мы исключили респондентов, которые считают, что доверять людям можно в зависимости от обстоятельств, и оставили лишь тех, кто готов доверять людям в целом без ссылки на внешние обстоятельства.
Выяснилось, что в данном случае отсутствуют сколь‑либо значимые различия между поколениями, кроме самого старшего мобилизационного поколения, где уровень обобщенного доверия наиболее высок, – 22,2 % считают, что доверять людям можно. Во всех остальных поколениях этот показатель находится в интервале от 14 до 17 %, и миллениалы здесь никак не выделяются. Упомянем, что среди миллениалов женщины чуть менее доверчивы (16 % против 19 % у мужчин). В целом поколенческие различия в этом общем вопросе не играют заметной роли.
Несколько иные результаты были получены в 2014 г. Фондом «Общественное мнение», который рассчитывал Индекс «Гражданский климат» на основе трех вопросов. Один вопрос был посвящен обобщенному доверию (можно ли доверять большинству людей), второй – межперсональному доверию (можно ли доверять людям, которые окружают Вас лично), а третий – о готовности объединяться с другими людьми для каких‑либо совместных действий. При использовании такой логической конструкции наиболее высокое значение Индекса «Гражданский климат» обнаруживалось среди молодежи в возрасте от 18 до 30 лет [Гражданское участие…, 2014].