Итак, на обширном эмпирическом материале мы показали, что миллениалы значительно и статистически значимо отличаются от старших поколений по множеству самых разных социальных показателей. Эти различия сохранялись даже при приведении соседнего с миллениалами старшего поколения к аналогичному с миллениалами медианному возрасту (т. е. с нивелированием эффекта возраста как такового).
При обсуждении первых результатов нашего исследования поколений не раз высказывалась мысль, что миллениалы – слишком крупная группа, которая наверняка внутренне неоднородна. Среди критериев, по которым могут проводиться существенные различия внутри этого поколения, называлось место жительства, или тип поселений, причем в первую очередь имелись в виду различия между городскими и сельскими жителями. Делалось относительно очевидное, но в то же время интересное с содержательной точки зрения предположение о том, что сельские миллениалы могут не столь сильно отличаться от предшествующих поколений, как городская часть миллениалов. Мы решили проверить это предположение. Таким образом, если в предшествующих главах мы фокусировались на межпоколенческих различиях, то теперь изучим различия, связанные с местом жительства респондентов внутри интересующего нас поколения. А межпоколенческая динамика будет играть подчиненную роль.
Гипотезы исследования
Исходная посылка данного исследования такова: в рамках одного поколения (в данном случае поколения миллениалов) сохраняются значимые различия в практиках поведения, порождаемые характеристиками внешней среды. В менее развитых сообществах (например, в сельских) среда более консервативная и традиционалистская, в ней происходит меньше изменений и с меньшей скоростью. К. Мангейм в связи с этим подчеркивал:
«Большинство статичных или очень замедленно изменяющихся общностей, например, крестьянство, не обнаруживает такого феномена, как секции нового поколения, тем самым сильно отличаясь от своих предшественников, которым была свойственна особая энтелехия. В подобных общностях темп изменений настолько постепенен, что новые поколения эволюционируют, как бы удаляясь прочь от своих предшественников без всякой видимой паузы; и то, что мы видим, – это чисто биологическая дифференциация и родовое сходство» [Мангейм, 2000, с. 43].
Мы предполагаем, что немалую роль в характеристике условий взросления любого поколения должны играть более ограниченные материальные возможности групп[24]и нахождение в менее благоприятной среде с менее развитой социальной инфраструктурой, что дополнительно сдерживает распространение новых практик поведения. Зачастую речь идет об относительно изолированных пространствах, особенно если сельские районы не расположены вблизи городов, в которые есть возможность ездить на более или менее регулярной основе. Маргинальное положение закрепляется в стереотипных восприятиях сельской местности как замкнутого и консервативного пространства [Omelchenko, Poliakov, 2018] с характерным, по известному выражению авторов «Манифеста Коммунистической партии», «идиотизмом деревенской жизни».
В силу этого мы вправе предположить, что миллениалы из менее развитых сообществ (в данном случае сельские миллениалы) могут в большей степени походить на предшествующие старшие поколения, чем на своих ровесников из более благополучной, инфраструктурно оснащенной и более динамичной современной городской среды. А миллениалы из наиболее развитых сообществ (скажем, крупных мегаполисов), следуя этой логике, должны опережать своих ровесников и собратьев по поколению в части любых новых веяний.
Впрочем, при кажущейся очевидности высказанного общего предположения оно может подвергаться сомнениям. Существуют альтернативные концепции, акцентирующие размывание границ и преодоление контраста между «городским» и «сельским» [Ibid.]. Возник особый термин «сельско‑городского континуума» (rural‑urban continuum), который подчеркивает плавность перехода между двумя типами пространств [Lynch, 2005; Трейвиш, 2016]. С одной стороны, в сельской местности возникают поселенческие анклавы, воспроизводящие городские условия по удобствам и стандартам жизни. С другой стороны, возникают квазигородские пространства, где жилье не обеспечено канализацией и другими городскими удобствами, или где районы с многоквартирными домами обрастают огородами и скотными сараями и в городской черте устойчиво воспроизводятся элементы сельской жизни [Нефедова, Трейвиш, 2002].
Кроме того, наряду с продолжающейся урбанизацией населения наблюдаются процессы дезурбанизации в виде возвратной мобильности населения из города во внегородскую среду [Покровский, Нефедова, Трейвиш, 2015]. Причем помимо окончательных переселений разворачиваются и более сложные процессы так называемого динамического гетеролокализма (dynamic heterolocalism), когда в условиях возрастающей мобильности и циклических миграций нарастают такие формы, как отходничество, или жизнь на два дома при наличии городского и сельского мест жительства. Заметим попутно, что приверженность дачам присуща не только россиянам, жизнь на два дома весьма распространена в скандинавских и англосаксонских странах [Müller, Hoogendoorn, 2013]. Речь идет, таким образом, не о переездах, а о массовом сезонном присутствии, подрывающем традиции оседлости с наличием постоянного места жительства и привязанностью к определенному типу поселений [Halfacree, 2012].
Известно, что более половины городских семей в России имеют садовые и огородные участки. А при полной оценке обеспеченности городских жителей вторым загородным жильем и землей эта доля достигает двух третей. Признаки городской и сельской жизни оказываются переплетены, и значительная часть граждан России (примерно 20 %) остаются в переходном состоянии – «между городом и деревней» [Нефедова, Трейвиш, 2002]. Причем подобные состояния сложно учитываются официальной статистикой, которая чаще оперирует более жесткими формальными границами.
На наш взгляд, все упомянутые концепции имеют свои основания. И нужно проверить, в какой степени в условиях постепенного размывания границ и возникновения множественных переходных и комбинированных форм продолжают воспроизводиться относительно устойчивые пространственные различия. В данной работе мы будем исходить из того, что распространение новых практик поведения внутри одного поколения все же происходит неравномерно. На чисто возрастные и поколенческие различия здесь накладываются различия в уровне развития тех или иных территорий и сообществ. Сказанное относится к сообществам разного масштаба, включая различия между странами с разным уровнем социально‑экономического развития. Однако мы в данном случае обратимся к различиям между разными типами поселений (городских и сельских).
Исходя из этих общих рассуждений, сформулируем три рабочие гипотезы.
Гипотеза 1. Сельские миллениалы отстают от городских миллениалов по уровню распространения новых практик поведения.
Гипотеза 2. Сельские миллениалы близки представителям старших поколений (городских и сельских вместе) по уровню распространения новых практик поведения.
Гипотеза 3. Сельские миллениалы опережают сельские старшие поколения по уровню распространения новых практик поведения.
В целом наши гипотезы фиксируют предположения о том, что в рамках одной поколенческой когорты дифференцирующее значение приобретает тип поселения; при аналогичном или сходном типе поселения начинают работать поколенческие различия; наконец, при наложении действие этих двух факторов может взаимно погашаться.
В этой части работы мы сосредоточимся на самом молодом взрослом поколении – миллениалах. Поскольку поколение определяется не просто как возрастная когорта, но как группа, которая взрослела в определенных социальных условиях, приобретая в результате сходный жизненный опыт и установки, а социальные условия, в которых входили в свою взрослую жизнь городские и сельские миллениалы, по всей видимости, существенно различаются, возникает неизбежный вопрос о неоднородности поколения. Означает ли это, что внутрипоколенческие границы могут оказаться важнее межпоколенческих и что, в пределе, мы должны говорить здесь уже не об одном, а о двух разных «поколениях», несмотря на принадлежность к одной возрастной группе? Мы надеемся, что проверка сформулированных ранее гипотез поможет нам прояснить и этот вопрос.
Напомним, что в данной части исследования мы используем данные объединенного массива за 2003–2016 гг. Общее число респондентов всех поколений (старше 14 лет) – 195 423 чел. Из них 25,7 % являются сельскими жителями. Общее число миллениалов в этом массиве равняется 48 504 чел., каждый четвертый из которых (24,8 %) – сельский житель. В предшествующих поколениях доля сельчан чуть выше (за исключением поколения оттепели) (табл. 6.1).
Таблица 6.1
Доля городского и сельского населения в каждом поколении в объединенном массиве данных РМЭЗ НИУ ВШЭ за 2003–2016 гг. (в %)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Перейдем к краткому изложению полученных результатов.