Из приведенных примеров мы видим, что постсоветские поколения по многим параметрам значимо отличаются от своих предшественников. Но водораздел может проходить в разных поколениях. Так, в случае использования цифровых технологий перелом произошел в реформенном поколении, а в случае с досуговым поведением и практиками здорового образа жизни он пролегает, скорее, в поколении миллениалов.
Предвидим возможный скепсис или даже рассуждения по поводу того, что сдвиги в структуре потребления и досуга не столь важны и являют собой лишь пену на вздымающихся волнах потребительского общества. Нам трудно с этим согласиться. Во‑первых, речь идет не просто о приобретении тех или иных товаров или услуг – это лишь вещная сторона более важных изменений в стиле жизни и формах коммуникации между людьми.
Во‑вторых, слишком часто проявляется привычка считать более важными (системообразующими) политические и макроэкономические события, а к «низовым» повседневным практикам, особенно потребительским и досуговым, относиться чуть ли не пренебрежительно. Но в каком‑то смысле сдвиги в повседневной жизни имеют более фундаментальное значение, чем изменения политических мнений, которые у обычных респондентов, не погруженных в политику, сохраняют поверхностный характер. Не являясь экспертами по общим вопросам политики и экономики, обычные люди могут реагировать на соответствующие вопросы относительно устойчиво просто в силу инерции или навязчивого воздействия СМИ.
Отношения человека с государством, разумеется, не перестают быть важной темой, в особенности когда государство стремится проникнуть чуть ли не во все стороны жизни, как в современной России. Но неясно, откуда берется столь устойчивое убеждение в том, что характер политических установок является главным критерием и что традиционный интеллигентский вопрос о противостоянии с властью по‑прежнему волнует основную массу населения и в особенности молодых людей.
Конечно, нельзя отрицать и существования механизмов преемственности и цикличности, в том числе в развитии институтов, ибо ничто не умирает окончательно. Но в то же время нельзя не видеть, что пришли другие поколения, вошедшие во взрослую жизнь в перестроечный и постперестроечный периоды и не имеющие собственного советского опыта, а механизмы «генетической передачи» с помощью институтов в данном случае если и работают, то с существенными ограничениями. Да и сами институты вряд ли остались неизменными.
По нашему мнению, следует сместить фокус на практики повседневной жизни и задавать вопросы о трудовых, потребительских или досуговых привычках, которые более однозначно понимаются людьми, поскольку непосредственно связаны с их личным опытом. Далее, мы должны идти от поверхностных проявлений вглубь, чтобы понять, как формируются новые формы коммуникации, появляются другие культурные образцы, иное отношение к собственной жизни и к истории собственной страны.
В связи с этим приведем еще один фрагмент данных, связанный с ответами на интересный вопрос, характеризующий отношение к советскому прошлому: «Вы бы хотели, чтобы Ваши дети росли во времена Советского Союза или в сегодняшней России?». К сожалению, в РМЭЗ НИУ ВШЭ доступны лишь данные за 2006 г., но этот год хорош тем, что был относительно благополучен и лишен разного рода кризисных наслоений. Выяснилось, что в целом желающие, чтобы их дети жили в Советском Союзе или в современной России, разделились ровно пополам. Но поколенческие отличия весьма разительны. Мобилизационное поколение большей частью отдает предпочтение советскому прошлому (80 %), поколение оттепели от него отличается не сильно (74 %), и в поколении застоя таковых большинство (61 %). Резкий скачок совершается в реформенном поколении, где число приверженцев Советского Союза (в указанном выше смысле) падает до 34 %, а в поколении миллениалов, находящихся накануне периода активного взросления с медианным возрастом 17 лет, эта доля уменьшается еще в 2 раза (17 %). Таким образом, в данном конкретном случае при отсутствии советского опыта растворяется и ностальгия по советскому прошлому, которая в старших поколениях еще относительно сильна.
Подводя итоги, мы полагаем, что разбираемый нами выше проект «советский простой человек» был одним из самых интересных интеллектуальных проектов 1990‑х годов, реализуемых очень сильной группой исследователей, которая в течение долгих лет, в отличие от многих, занималась не абстрактным философствованием а опиралась на систематический сбор эмпирических данных. Сегодня следует признать, что этот проект подошел к своему завершению. И не потому, что используемые им инструменты не применимы к значительной части общества. А потому, что он ограничен определенным ракурсом, и возникающее новое множество антропологических типов через этот ракурс не выявляется. Нужна иная исследовательская программа, нацеленная на то, чтобы посмотреть на общество не только «сверху», но и «снизу».
Это означает, что мы прощаемся (во многом уже простились) с советским простым человеком. Число носителей этого архетипа, имеющих опыт советской сознательной жизни, сокращается. А приходящие на смену поколения, за кого бы они ни голосовали, во многом оказываются другими. И многие вопросы, принципиально важные для поколений советского периода, для них утрачивают свое значение.
Основные выводы
Мы переживаем вторую волну фундаментальных социальных изменений, которые, в отличие от 1990‑х годов, происходят в относительно стабильное время и связаны не с радикальными реформами, а, скорее, с поколенческими сдвигами. Чтобы проанализировать изменения, возникающие на стыках поколений, мы разделили российские поколения по историческим условиям, в которых они оказались в период своего взросления. Уделив особое внимание самому молодому взрослому поколению – миллениалам, входящим во взрослую жизнь в 2000‑е годы, мы подтвердили общее предположение о том, что они значимо отличаются от предшествующего поколения и более старших поколений.
Полученные результаты не вписываются в единую схему, ибо межпоколенческие различия проявляют себя по‑разному. В одних случаях мы имеем ступенчатый рост анализируемого показателя от старших поколений к более молодым (например, использование гаджетов и цифровых технологий) или, наоборот, его ступенчатое снижение (уровень религиозности). В другом случае все поколения оказываются близки друг к другу, несмотря на различия в возрасте, за исключением миллениалов, которые стоят особняком (занятия физической культурой и спортом). В третьем случае наблюдается общее для всех поколений уменьшение распространенности определенных практик, но миллениалы во многом обеспечивают перелом сложившихся ранее повышательных трендов (потребление алкоголя, курение табака). В четвертом случае показатели миллениалов заметно выше, чем у старших поколений, но это в сильной степени является возрастным (преходящим) феноменом (субъективное благополучие, экономический оптимизм).
Объединяет все эти случаи устойчивая значимость межпоколенческих различий. По используемым нами данным РМЭЗ НИУ ВШЭ, при корреляционном анализе эти различия между соседними поколениями значимы не только в текущий момент (2016 г.), но и по результатам анализа объединенного массива данных (1994–2016 гг.). Миллениалы также сохраняют свои особенности при ретроспективном анализе, когда их средние показатели сравниваются с предшествующим реформенным поколением в аналогичном медианном возрасте. При регрессионном анализе и введении множества контрольных переменных (возраста, гендера, семейного статуса, образования, занятости, дохода, типа поселения, этничности и временного периода) значимые межпоколенческие различия между миллениалами и соседними поколениями (реформенным и поколением застоя), как правило, сохраняются, кроме одного случая с уровнем религиозности. При сравнении с более старшими поколениями на передний план чаще выходит возраст как таковой.
Иногда межпоколенческие переходы более сглажены, иногда они, напротив, сопряжены с серьезными скачками, отделяющими миллениалов от их предшественников. В отдельных случаях наиболее серьезные скачки наблюдаются в предшествующем реформенном поколении – будучи переходным по своей сути, оно успело освоить многие практики, которые старшим поколениям даются с трудом, а миллениалами только еще более усиливаются (использование гаджетов и Интернета).
В целом мы имеем множество свидетельств того, что так называемый «советский простой человек», вопреки некоторым оценкам [Гудков, 2016], уходит в прошлое, по крайней мере если речь идет о неполитических сферах. В связи с этим следует обратить более пристальное внимание даже не на одно, а, скорее, на два поколения – реформенное и миллениалов, – которые взрослели в постсоветский период и, уже не имея деятельного советского опыта, вносят наибольший вклад во вторую волну социальных изменений. Причины этих изменений еще ждут своего содержательного объяснения и должны стать предметом специальных исследований. Также потребуется использование более сложных статистических методов для отделения эффектов поколения, возраста и периода времени.
Глава 6