Куликов Валентин Викторович
УЗНИК БЕССМЕРТИЯ
(М.: СИНТЕГ, 1998, 148 с. ISBN 5-89638-013-5)
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРОВ ПЕРЕВОДА
Как многие из Вас уже знают из сообщений газет, в прошлом году станции прослушивания космоса на волне межзвездного водорода зарегистрировали слабые сигналы, идущие, как удалось установить, из области вплотную примыкающей к центру Галактики. Сигналы отмечены одновременно двумя научными центрами, работающими по программе “СЕТI” - в Нью-Астре, штат Невада и в нашем подмосковном Пущине. Математическая обработка показала, что с большой вероятностью сигналы имеют искусственное происхождение. Были предприняты значительные усилия по расшифровке послания из космоса. И вот мы рады представить Вам первый отечественный вариант перевода! Надо сказать, что при переводе нашему большому коллективу лингвистов пришлось преодолевать
трудности зачастую отнюдь не лингвистические. Дело не только в том, что текст оказался скорее художественным произведением, чем научным трактатом. Изложение, как Вы видите, насыщено абстрактными понятиями и математическими формулами, странным образом вплетенными в художественную ткань повествования. Очевидно, синтез наук и искусств для цивилизации, пославшей сигналы - дело решенное. В связи с этим, всем математическим структурам, имеющим аналоги в земной науке, нами были присвоены названия, соответствующие этим аналогам, что, несомненно, облегчит понимание, но в дальнейшем может привести к недоразумениям. На этот риск мы пошли сознательно, так как основная работа по расшифровке еще впереди, а настоящее изложение можно рассматривать лишь как первый, черновой набросок перевода. Большие трудности представил также перевод имен собственных, встречающихся в тексте. После длительных обсуждений и горячих споров было решено переводить их “по смыслу” с привлечением различных фонетико-лингвистических соображений, то-есть так, как они “могли бы звучать” на одном из земных языков. Вряд ли достойно упоминания, что истинное их звучание установить практически невозможно. В заключение мы желаем Вам, читатель, интересных размышлений над книгой и скромно надеемся на прощение в случае Вашей встречи с какой-либо неточностью или несоответствием в тексте перевода.
ГЛАВА 1.
БЕЗРАЗЛИЧИЕ
Сознание возвращалось медленно. Все застилал сплошной туман какого-то неопределенного цвета. Если бы Росса спросили - черный туман или белый, он и тут затруднился бы найти верный ответ. Постепенно, без всяких усилий со стороны Росса в тумане зародилось какое-то движение, он начал сгущаться, темнеть, по краям же сгущения туман все более принимал вид странной стеклообразной массы, становился прозрачнее с каждой минутой. У Росса возникло ощущение, что он присутствует при рождении Вселенной. Да что там, он сам был эта Вселенная, это он сам рожал себя в мучительной боли. Впрочем, нет - боли не было, она пришла значительно позже, точнее, то, что он чувствовал вначале, казалось столь же туманным, как и серая пелена, застилавшая взор. Появилось, затем окрепло сознание того, что вот это темное сгущение в центре - вот это, нет, это что-то чужое, это не он! Так же незаметно, вкрадчиво пробрался холодок страха - и вдруг поднялся, захлестнул ледяной волной ужас неведомого. Что ЭТО ТАКОЕ? ЭТО было не похоже ни на что - и одновременно напоминало все сразу. Росс знал, что в ЭТОМ скрыты все темные силы мироздания, но иногда в этом чужом для него мире вдруг проглядывали знакомые черты близких, друзей, знакомых. Это было как предательство, и в отчаянии вселенная Росса, казалось, разрывалась от беззвучного крика.
Шло время, чужая Вселенная формировалась на глазах. Как-то вдруг, неожиданно, этот темный незнакомый мир разросся до размеров комнаты, да это и была, собственно, комната - темная, без единого окна, с низким потолком. Удивительно, как он не видел этого раньше! По комнате двигались какие-то фигуры. Их было много. Лица различались с трудом. Большинство из них были Россу совершенно незнакомы. Или это только казалось? Движение фигур продолжалось, над ним склонялись чьи-то лица. Чьи?.. Иногда Россу казалось, что вот это лицо он когда-то любил, вот тот - был его близким другом. Как давно это было!.. Да и было ли?.. Росс этого не знал. Знал он с очевидностью только одно - что все они ему глубоко безразличны. Они - чужие. Они - не он. Но кто же он сам? Вместе с вопросом пришло сомнение. Только что он точно знал: он - Росс, Росс Игл, но теперь это имя показалось ему таким же чужим, как и все в этой комнате. Очертания комнаты вдруг стали расплываться, чужая вселенная растворялась на глазах. Но в ней растворялся и сам Росс. Сознание судорожно цеплялось за ускользающие черты внешнего мира. Росс вдруг понял, что его спасение - в этой чужой вселенной, только в ней он может быть самим собой. Невероятными усилием Росс заставил туман сгуститься там, где только что были фигуры людей. Нет, они не были ему чужими, они стали ступеньками, по которым он выкарабкивался из обморочного тумана. И туман отступил. Чем больше Росс думал о людях в комнате, тем яснее для него становилось кто есть он сам. Да, вот Мари - его любимая.
“- Господи, значит я люблю!” Вот старый доктор Шув, “- Значит, я болен!” Память восстанавливала одно событие за другим.
Да, да - именно с этого тогда все и начиналось. С этого самого состояния - с безразличия. Как точно здесь слово отражает суть:
БЕЗ-РАЗЛИЧИЕ есть полное отсутствие различий. Но то, что не различно, то одинаково! Вместо “мне безразлично” часто говорят: “ мне ВСЕ РАВНО”. Люди, подходившие ко мне в этой темной комнате были мне базразличны, я не различал их друг от друга, они были для меня ОДИНАКОВЫ! Кажется, есть еще слово для обозначения подобного... Вспомнил, это слово - симметрия! У этого слова свои преимущества, оно, например, тесно связано с языком математики. Говорят, что две вещи симметричны, если они в чем-то сходны между собой, одинаковы, как одинаковы половинки шара, капли воды, которые “как две капли похожи...”, перчатки - правая и левая, наконец, мы сами и наше отражение в зеркале также симметричны. Чужие в комнате казались мне одинаковыми, значит они были для меня симметричными: замени мне одного из них на другого, я бы никогда не заметил подмены! Правда, в одном отношении я их, во всяком случае, различал - их было много и они находились в РАЗНЫХ углах комнаты. Значит, симметрия была не полной. Но ведь раньше я не мог даже выделить отдельные фигуры из общего фона комнаты - следовательно, ранее состояние моей “вселенной” было более симметричным! А еще раньше? Тогда я ведь не видел, НЕ РАЗЛИЧАЛ - вообще ничего! Не отличал черного от белого, не выделял даже самого себя - целиком растворился в этой абсолютной неразличенности! Абсолютное сходство всего со всем - АБСОЛЮТНАЯ СИММЕТРИЯ! Но ведь тогда, в самом начале не было ничего, ВООБЩЕ НИЧЕГО! Да, видимо, так и должно быть - абсолютная симметрия есть, вообще, отсутствие чего бы то ни было, есть АБСОЛЮТНОЕ НИЧТО! Это и есть тот самый нуль, с которого все начинается... Именно с этого тогда все и началось.
Гигантский сверкающий шар Вселенной величественно плыл в пространстве... А такой ли уж он был гигантский? Гигантский по сравнению... По сравнению с чем, собственно? Не с чем его было тогда, в начале всего сущего сравнивать... Не был он, значит, ни большим, ни маленьким, не существовало таких различий вообще... Сверкающий... Какое там, тогда свет от тьмы не отличишь! Кстати, почему именно шар? Как наиболее симметричное тело? Но ведь еще не возникло различие между телами симметричными и всеми остальными! С равным успехом Вселенную при ее рождении можно представлять и в форме, скажем, гиппопотама! Итак, гиппопотам Вселенной величественно плыл... Ну, насчет “величественно”, так даже и в наши, куда как постаревшие времена и то: “от великого до малого - один шаг”, а что касается “плыл”... Почем знать, может как раз стоял - относительность движения и покоя - тоже вид симметрии. В пространстве же этот самый гиппопотам “плыл”, или еще где - вопрос совсем темный... Да и было ли оно тогда, пространство то? Чем от времени отличалось?.. То-то!
Да, похоже все и было так, как при рождении моей вселенной, вселенной, имя которой: Росс Игл... Ну что ж, каждый из нас - индивидуальность, каждый - вселенная. Нам бы только родиться, отличить свет от тьмы, выйти из этого проклятого состояния безразличия! Почувствовать, наконец, боль и радость бытия! Ну, кто рискнет? Да, да, вот именно, кто первый? Что же вывело меня из прострации, ведь из нее не видать никакого выхода? Уж что-что, а безразличие-то вполне способно само себя поддерживать и даже укрепиться в своем безразличии...
Вдруг вспомнился тот долгий зимний вечер, когда я, тогда еще не посещавший монастырскую школу маленький мальчик, впервые взял в руки учебник физики, забытый кем-то из друзей отца. Благодаря отцовским усилиям, читал я к тому времени уже вполне хорошо, родителей что-то долго не было, и я, обалдевший от скуки до одури, прямо-таки с головой бросился в темный омут непонятных слов и длинных формул. Большинство из написанного так тогда и осталось для меня тайной, но именно эта таинственность, непонятность физики и приковала меня к этой науке на всю мою жизнь. По гроб останусь я благодарен своим близким, что оставили они меня в тот вечер скучать одного.
Счастливые времена неведения! Какой светлой и безоблачной казалась жизнь на нашей прекрасной Тале! Как захватывающе здорово было маршировать, пристроившись вместе с другими мальчишками в хвосте красочной колонны до зубов вооруженных Гвардейцев-тальянцев, или летними вечерами, затаив дыхание, встречать подавляюще величественный восход Чужой! Позднее, в монастыре за одно это слово можно было заработать двое суток карцера. Официально наша соседка по планетной системе именовалась Агрой, именно к ней были обращены все молитвы, и восход ее полагалось приветствовать, преклонив колени. Точно так же, на коленях, затерявшись в празднично одетой толпе народа, встречали мы, мальчики монастырского возраста, разных сановников с Агры, наезжавших в наш захолустный городок отдохнуть от суеты метрополии. В этих случаях всем нам раздавали цветы из монастырского сада, и, брошенные руками дерей, они летели под гусеницы правительственных машин, медленно продвигавшихся сквозь веселый гомон толпы. Как хотелось хоть краешком глаза увидеть - какие они, эти таинственные агриане, властители Космоса и Духа! Но толстые до синевы стекла машин не открывали тайны.
Кроме физики, в монастырской школе больше всего меня привлекали уроки истории. Древний мир, бесконечные военные походы, возникновение огромных империй и их гибель под ударами варваров, великие диктатуры и слабые, нерешительные в своей демократии республики... Подробные биографии знаменитых Диктаторов, их путь к власти и счастью народов... Наконец, Смутное Время с его разобщенными государствами и враждой всех со всеми, вылившееся в Ядерную мировую... На Агре все было иначе. Относительно рано возникшее и все более укреплявшееся Единое Братство позволило бросить все силы на развитие науки. Космические корабли Братства бороздили просторы космоса во всех направлениях. И лишь мудрое вмешательство агриан во главе с их Великим Братом позволило, наконец, прекратить междоусобицу на Тале. Вот уже два столетия как наша планета под эгидой Братства процветает, не зная войн.
Шло время. Однажды, вернувшись домой, я не увидел отца. Глаза матери были заплаканы. Сдерживая то и дело прорывавшиеся рыдания, она рассказала, что он ушел накануне вечером и не вернулся... Такое случалось. Бывало, люди бесследно исчезали и средь бела дня, выйдя в лавку за продуктами или просто прогуляться. По городу ползли самые невероятные слухи о стаях голодных мутантов, рыскающих в окрестных степях. И зачем ему только понадобилось выходить из дома в такое время! Тогда вдруг подумалось: отец частенько уходил из дома по вечерам... Иногда с ним уходила и мать. Возвращались они, бывало, под утро, веселые, возбужденные... Куда они ходили? Ведь религия не одобряла ночных прогулок... На все мои вопросы ответ был один: подрастешь, узнаешь. И теперь мать не проронила ни слова.
Монастырское воспитание уже сказывалось, так что исчезновение отца я тогда воспринял с тем же безразличием, с каким мы все в то время относились к внешней жизни. Нас завораживала наука и - Агра. Величие этой голубой планеты влекло наши юношеские сердца неудержимо. Вгрызаясь в науку я пытался хотя бы немного приоткрыть завесу, скрывавшую тайну власти и величия Чужой. Бессознательно я искал в проглатываемых учебниках те смутные идеи и образы, что донесла моя память из глубин детства, те проблемы и их решения, к которым мне удалось когда-то прикоснуться, вглядываясь в таинственные строки старого учебника физики. Искал, - и не находил...
ГЛАВА 2.
РАССВЕТ
Медный таз солнца медленно выкатывался из-за горизонта. Под легким дуновением ветерка трава в степи заволновалась, зашелестели, побежали к солнцу ее серебристые волны... Нет, это внесли лампу, а шелестит халат на девушке, что подошла к моей кровати... Он ей решительно не идет, почему она не надела мое любимое? Господи, о чем это я, ведь это она, моя Мари! Она что-то шепчет... Почему я ничего не слышу?! Дайте же сказать... Наверное, мне нельзя говорить... Что со мной? Опять этот туман...
Вначале было слово... Кто это сказал? Да это же... А, неважно! Скукота одолевает... Сидел, сидел Господь Бог, скучно стало - взял, да и сотворил вселенную... От скуки чего не сделаешь! Все равно ему было, хочу - сотворю, хочу - нет. БЕЗРАЗЛИЧНО. Я-то сам физикой тоже со скуки занялся! Ну, я это я, а вот Господь... Впрочем, как раз гипотеза Бога тут ни к чему! Так, значит само по себе БЕЗРАЗЛИЧИЕ - это абсолютное НИЧТО как-то раз взяло, да и... Ну и ну! А что - в самом деле, почему бы и нет? Безразличие, если оно абсолютно, есть, в частности и отсутствие различия между ним самим и тем, что от него совершенно ОТЛИЧАЕТСЯ! Но ведь нет ничего, кроме самого БЕЗРАЗЛИЧИЯ, значит оно в себе содержит отличное от себя самого, содержит в себе РАЗЛИЧИЕ. Абсолютное НИЧТО есть отсутствие всего, в том числе и отсутствие самого себя, то-есть, отсутствие НИЧТО! НИЧТО уничтожает самого себя, тем самым порождая НЕЧТО. Самая совершенная, идеальная симметрия разрушает сама себя! Парадокс? Да, кажется, нет. Природа есть причина самой себя. Уже в самом начале бытия, в начале существования Вселенной НИЧТО содержало в себе НЕЧТО, безразличие имело в себе различенность, симметрия была нарушена. Но, раз в самом начале ничего, кроме этого не было, то был и переход от ничто к нечто, от отсутствия различий к их появлению. Что это было? Моя вселенная рождалась из тумана неопределенности, движение его приводило к сгущениям в одних и разрешению в других местах. ДВИЖЕНИЕ! Вот что рождало различия, формировало тела во Вселенной! Переход от ничто к нечто есть рождение, движение материи, переходящей из одного состояния “ничто” в новое состояние “нечто”! Саморазрушение симметрии есть движение, рождение новых различий, а, значит и новых явлений! Обратный переход - исчезновение, смерть.
Такие вот переходы материи из одного состояния в другое, всевозможные виды преобразований и изменений физики называют ОПЕРАТОРАМИ. Переход от ничто к нечто есть оператор рождения, переход же от уже имеющегося нечто к ничто - оператор гибели, уничтожения. Этот последний называется обратным по отношению к первому, так как оба эти перехода, взятые один за другим, представляют полный цикл - от рождения до гибели. Началом и концом всего сущего служит ничто, небытие. Как все просто в математике... Назвал - и пользуйся! Оператор рождения и оператор смерти, оператор любви и оператор ненависти... “Оператор несчастья является обратным по отношению к оператору счастья!” И, главное, вполне современно: хочешь быть счастливым, примени оператор счастья... И без лишних эмоций: - не убил, а подействовал оператором смерти... Оператор смерти... Той роковой ночью отец на себе испытал его действие... Впрочем, может быть, ему повезло, и он прожил лет на пять больше... Урановые рудники Седьмой никого не щадят. Как бы то ни было, тогда я не терзал себя подобными вопросами. Была весна, и, вместе с другими мальчишками из нашей кельи мы повадились забираться далеко в выжженную степь, туда, где, как говорили, громоздились руины Старого города. В тот день мы вышли особенно рано и ушли так далеко, что от нашего городка над горизонтом видна была лишь башня интерпланетки - межпланетной связи. День был прекрасный, степные травы послушно ложились под нашими ногами, и усталости мы не чувствовали. За веселым разговором, мы не заметили, что характер местности вокруг изменился - она стала холмистой и обзор сильно ухудшился. Вдруг Кос, шедший впереди, резко остановился. Трава в этом месте была по пояс и, полускрытый растительностью, из земли торчал столб из старого выщербленного бетона. “Тут надпись!” - и все разом бросились к столбу, так, что стукнулись лбами. Надпись была странной и пугающей: “ОПАСНОСТЬ СМЕРТИ. ПРОХОД ЕСТЬ ЗАПРЕЩЕН”.
После небольшой перепалки все же было решено идти дальше. Трое мальчишек, предлагавших вернуться, получили клеймо трусов и понуро плелись в хвосте. По мере продвижения вглубь запретной территории страхи усиливались. Вспомнились слышанные от взрослых рассказы о мутантах, о том, что по ночам воздух над Старым городом светится... В том, что мы приближаемся именно к этому, одному из многих рассыпанных по Тале мертвых городов, не сомневался никто.
Кос предложил взобраться на вершину довольно высокого холма неподалеку. Запыхавшиеся от быстрого подъема и толкая друг друга локтями, мы взобрались на его плоскую вершину - и замерли в оцепенении. Внизу, прямо от подножия холма, на котором мы стояли, и до самого горизонта тянулись правильными рядами, вставали на дыбы, громоздились друг на друга стены домов с мертвыми, пустыми проемами окон...
Не меньше часа простояли мы на вершине холма, не решаясь спуститься. Вид города наводил ужас. От одной мысли о том, чтобы ступить на его мертвые мостовые начинали шевелиться волосы на голове. Мы вглядывались в застывшую на веки бетонную зыбь до боли, до рези в глазах, тщась подметить хотя бы легкое движение в этих руинах. Но Старый город молчал, он был мертв, и ничто не нарушало его покоя.
Не знаю, как это произошло, но я начал спускаться с холма первый. Позднее я думал, что такая неожиданная для меня решимость была вызвана недавней смертью отца. Подсознательно его гибель связалась у меня в голове с этим мертвым городом - может, я надеялся найти там его следы? Сбежав с холма на одном дыхании вдруг как-то сразу мы обнаружили, что под ногами уже не сухая степная земля, а потрескавшиеся плиты мостовой. Улица начиналась сразу от подножия холма, над головой уже поднимались пустые громады зданий, по сравнению с которыми холм, с которого мы только что спустились, показался совсем-совсем маленьким. Теперь этот холм вдруг стал таким родным, мы не могли отвести от него взор, боясь взглянуть в темные глазницы домов.
Сбившись плотной стайкой, так что каждый слышал неровное дыхание товарищей, мы медленно двинулись по улице, обходя то и дело встречавшиеся завалы из кусков бетона. Мох, заполнявший многочисленные трещины в мостовой, скрывал звуки наших шагов. Довольно скоро, однако, мы убедились, что тишина в городе была обманчивой. В развалинах то и дело слышалась какая-то возня, писк, даже что-то похожее на бормотанье, но как только мы останавливались, чтоб унять дрожь в коленках, все шумы замирали, и воцарялась тишина, нарушаемая лишь подвыванием вдруг поднявшегося ветра.
Солнце начало клониться к закату, и вместе с уходящим днем уплывали последние остатки нашей смелости. Наконец, мы, не сговариваясь, как по команде, повернули назад и почти бегом преодолели расстояние до подножия холма. Вслед нам в развалинах, казалось, хихикали.
Страх гнал нас вплоть до проходной монастыря, куда мы добрались уже поздней ночью. Лишь в келье мы смогли облегченно вздохнуть. За эту ночную прогулку монастырский Гуру прописал нам сутки карцера.
Непостижимым образом связавшиеся у меня в голове события: смерть отца и открытие нами мертвого города неожиданно для меня самого стали тем рубежом, что отделил прежнего безмятежного Росса-мальчишку, породив нового человека - Росса-взрослого, и этому вновь рожденному частенько даже трудно было себе представить, что прежний Росс и он сам - одно и то же лицо. Впрочем, симметрия этих двух Россов была налицо: сходство внешности, голоса, привычек... То, что эта симметрия нарушена, заметили лишь близкие друзья.
Любопытно, что эти события, послужив переходом от “старого” Росса к “новому”, фактически, явившись оператором рождения Росса-взрослого, естественным образом оказываются и тем соединяющим звеном, которое доказывает единство, родство обоих Россов. Без этого звена, как и без любого другого, цепь событий, составляющая жизнь человека оказалась бы разорванной. Таким образом, оператор рождения нового Росса есть прямое выражение неизменности самого Росса! Такие операторы, переходы, соединяющие два сходных, симметричных состояния одного объекта, называются операторами симметрии или, иначе, преобразованиями симметрии. Теперь оказывается, что эти операторы, фактически, будучи операторами рождения нового, отличного от старого состояния объекта, являются одновременно и теми операторами, что нарушают ТУ ЖЕ симметрию! Суть этого явления уяснили еще древние философы, говоря, что любая граница не только разделяет, но и соединяет. Операторы, переходы как раз и являются такими границами.
Классический пример симметрии - симметрия сферы по отношению к вращениям в пространстве. Преобразованиями симметрии являются вращения сферы на произвольный угол вокруг оси, проходящей через ее центр. При таких вращениях сфера всегда совпадает сама с собой, то-есть, имеет место симметрия. Но если спросить, чем отличаются в этом случае различные сферы, то ответ лишь один: различными способами поворота, то-есть, те самые операторы поворота, что выражают симметрию сферы являются единственными ее нарушителями!
Я чувствовал, что здесь зарыта большая собака... Жизнь часто преподносит нам неожиданные сюрпризы. Случается, они оказываются и приятными. Именно этот, столь редкий род подарка получил я через несколько дней после путешествия к Старому городу. Произошло это на уроке математики.
Наш Гуру по математическим дисциплинам был сухим старичком в толстых очках-линзах, увеличивавших так сильно, что глаза его казались непомерно огромными, как у навозной мухи. Его так и звали между собой ученики - Муха. Так вот, стоял этот Муха на кафедре в своей засаленной до радужного блеска рясе и, тихим таким голосом, очень размеренно вещал что-то из абстрактной алгебры. Никто его, собственно, не слушал, да и мудренно было бы услышать: - шум в большой монастырской зале стоял такой, что даже на первых лавках слова Гуру разбирались с трудом. Сам он, ко всему прочему, был глуховат, и потому не предпринимал никаких мер к наведению порядка. Я, к счастью, как раз сидел на первом ряду, так как опоздал к началу и вошел в залу последним. Не сразу, но довольно скоро, я почувствовал, что Муха говорит что-то очень близкое к тому, о чем я раздумывал все последнее время. Как я узнал позднее, это была абстрактная теория групп.
“Группой, - ровно жужжал Муха, - называется множество некоторых объектов, вместе со способом их попарного комбинирования таким, что комбинация двух произвольных объектов из этого множества есть обязательно объект (элемент), принадлежащий тому же множеству. Способ комбинирования объектов называется групповым (абстрактным) умножением элементов группы...”
Так, значит, если a и b - элементы группы, то a · b = c и c - тоже элемент той же группы... Любопытное условие замкнутости “коллектива”! ”...Кроме того, в группе обязательно должен быть единичный элемент (единица группы), комбинирование которого с произвольным элементом группы приводит к тому же самому элементу, то-есть, не изменяет его...” Понятно, если e - единица, то a · e = a. Совсем просто! “...Последним обязательным условием является наличие в группе для каждого элемента a элемента ему обратного a-1, то-есть, такого, комбинация которого с данным элементом дает единицу группы...”
Вот это да! Элементы, обратные элементы, - а нельзя ли операторы считать элементами некоторых групп?
“...Наиболее широко распространенным примером групп являются группы операторов (преобразований) симметрии...”
Ай да Муха! Прямо в десятку!.. Значит, математики описали бы рождение Вселенной из Ничто группой всего из двух операторов: оператора рождения и оператора гибели, обратного оператору рождения... Да, в группу должна еще входить единица - она, по определению, равна произведению этих двух операторов... Ну, конечно, тогда в качестве группового умножения может быть взято лишь объединение этих взаимообратных переходов-операторов в один, в единый процесс. Этот процесс-оператор и будет единицей группы, ведь гибель здесь - это гибель всего того, что родилось. От чего шли, к тому и пришли - значит, такая комбинация и дает единичный оператор. Формально это выглядит, примерно так: b·(a·a-1)=b, значит, a·a-1=e - единица. Постой, но если мы определили умножение как последовательность, объединение переходов, то, что такое два оператора рождения, взятые подряд?
Прервав мои мысли, звон колокола возвестил время обедни.
ГЛАВА 3.
РОЖДЕНИЕ И СМЕРТЬ
Таинство богослужения всегда производило на меня большое впечатление. Пение певчих, поднимающееся все выше к темным сводам храма, торжественные звуки органа, льющиеся с космической высоты обители богов и, одновременно, идущие из самых глубин человеческой души... Как знать, может быть именно это ощущение близости Космоса и толкало меня на мучительные и часто бесплодные раздумья о начале всего сущего, на поиски средств достижения космических глубин?.. Еще мальчишкой отошел я от религии, но звуки божественных гимнов волнуют меня до сих пор.
Местом отправления большинства будничных, так сказать, текущих религиозных обрядов вроде обедни, в монастыре, к которому мы были приписаны как ученики, служил маленький церковный флигель во внутреннем дворе. В тот день, однако, поиски старого выпивохи ключника не увенчались успехом: он как в воду канул. Найти его, верно, можно было в одном из многочисленных питейных подвальчиков Нижнего города, но эти чистюли, церковные служки не слишком-то любили заглядывать в этот район ночлежек и воровских притонов. Как бы то ни было, ключи напрочь отсутствовали, а на дверях флигеля-молельни красовался огромный ржавый замок времен Смуты. И вот - мы в органном зале, в самом сердце Главного храма, и мощный голос органа звучит, сливая десятки наших мальчишеских душ в единое, нераздельное.
Кроме нас в храме еще две небольшие группки людей, одна ближе к алтарю, другая - в дальнем углу зала. В одной, мы знаем, отпевают покойника, в другой - освящают только что родившегося младенца. Оба эти обряда всегда совершаются вместе. Почему? Не нам судить, так уж заведено. С незапамятных времен. Рождение и смерть... Что в них общего? К чему соединять несоединимое? Несоединимое... Несоединимое? Постой, но ведь в природе если что-то одно рождается, то что-либо другое обязательно исчезает, умирает... Вещи не исчезают, они лишь переходят в другие вещи. Но ведь это же означает, что исчезновение всегда есть одновременно и рождение! Так вот в чем смысл древней традиции, освященной веками!
Словно пелена упала с глаз и в тихий мир размышлений торжествующе ворвались звуки органа. Это был апофеоз. Праздник победы жизни над смертью и... конец обедни.
Сидя в трапезной над миской давно остывшей похлебки я додумал мысль до конца. Действительно, если тогда, в начале всего сущего, появление первых, пока еще совершенно неопределенных различий в первичной неразличенности, то-есть, появление нечто из ничто, можно считать рождением, то поскольку не было пока еще ничего кроме этих самых нечто и ничто, рождение чего-то из нечто должно было быть его уничтожением, рождением ничто, то-есть, возвратом к первичной неразличенности. Круг явно замыкался. Рождение есть смерть. “Все там будем...” Странность этих мыслей не давала мне покоя. В то же время их справедливость была очевидна. Но, черт побери, еще более очевидно, что смерть - нечто прямо противоположное рождению! Как же все это понять?
Разгадка пришла неожиданно и легко. Ведь и рождение и уничтожение - прежде всего переходы, преобразования материи, операторы! Но в таком случае, прежде всего они должны преобразовывать самих себя! Уничтожив уничтожение, мы получим нечто ему противоположное, то-есть рождение, а рождение, в свою очередь, вряд ли может породить что-либо кроме уничтожения... Значит, два оператора рождения, взятые подряд, дадут нам оператор уничтожения, и, наоборот, два оператора уничтожения есть оператор рождения. Любопытная алгебра жизни и смерти!
Ну, а почему, собственно, исчезновение дает именно рождение, а не что-нибудь другое, скажем, то же ничто, отсутствие чего бы то ни было?” - возникло вдруг в голове. И тут же, торжествующе: “Да потому, что ничто можно получить, лишь уничтожив то самое первичное, почти бесформенное нечто, которое, в свою очередь, возникло с исчезновением ничто. Исчезновение же само по себе есть нечто третье, отличающееся как от ничто, так и от нечто, оно есть ни то и ни другое, оно - переход между ними, соединяющий, но и разделяющий их, граница нечто и ничто. Значит и исчезнуть он мог лишь породив что-то отличающееся как от них самих, так и от себя! Это что-то - оператор рождения!
Непосредственных следствий этих абстрактных размышлений оказалось несколько, и первым из них был застывший суп, превратившийся, в полном соответствии с законами природы, в совершенно несъедобное мессиво. Другим следствием была дико разболевшаяся голова, что автоматически привело к прекращению дальнейших мыслительных усилий.
Прошло несколько дней. Близился большой праздник: день рождения Великого Брата. На эти дни, а их было два, и наметили мы давно уже задуманное исследование Старого города. Идти было решено с ночевкой: как ни страшно нам было, другого выхода не существовало - слишком долгий предстоял путь, а нужно было еще оставить время и на сам город. Чем меньше, однако, оставалось дней до выхода, тем все более редкими становились ряды отважных исследователей. У всех появлялись какие-то неотложные дела, родители вдруг становились на редкость суровыми и непреклонными или заболевали различными трудноизлечимыми болезнями. Кончилось дело тем, что в поход готовы были отправиться лишь двое: заводила Кос, отчаянный парень, которому отступить не позволяла его собственная незапятнанная репутация человека, готового на любые авантюры, и, как это ни удивительно было для меня самого, я, Росс Игл, собственной персоной. Так или иначе, еще не выступив, мы уже входили в легенду, а наши имена были запечатлены золотыми буквами в ненаписанных скрижалях местной истории.
Время в пути протекло незаметно. Дорога была уже знакомой, и мы с Косом шли быстрым шагом, почти не разговаривая. Вот и знакомый столб с надписью:
“ОПАСНОСТЬ СМЕРТИ. ПРОХОД ЕСТЬ ЗАПРЕЩЕН”.
И опять мы не могли оторвать глаз от выщербленных годами букв. Вот и Старый город лежит перед нами, уставившись муртвыми глазницами окон, и вновь под его взглядом шевелятся волосы на голове. Пока сохранились остатки смелости - скорее вниз!
На этот раз Кос опередил меня и его фигурка, быстро уменьшаясь в размерах, скатилась вниз по склону холма. Догнав его, вижу, что он бледен как мел: “Что ты так долго?...” Отвечаю, что шел сразу вслед за ним. “Ну, пойдем”.
Идем быстро, взявшись за руки. По сторонам не смотрим. Перед глазами лишь плиты разбитой мостовой. Вперед, только вперед! Вдруг бетон мостовой встает на дыбы. Завал. Карабкаемся по рваным глыбам, срывая в кровь руки. Дальше опять дорога становится сносной. Снова завал.
Часа через полтора такой исступленной борьбы с звалами и километрами бесконечных улиц на нас наваливается, наконец, долгожданная усталость. Долгожданная, потому что теперь мы уже можем без содрогания смотреть на обступившие нас со всех сторон развалины зданий. Теперь все равно. Теперь можно. Вот дом с колоннами. Точнее, просто колонны, от самого дома не осталось ничего, кроме груды кирпичей. Вот половина пятиэтажного здания. Другая половина срезана начисто, словно бритвой. Все квартиры, комнаты - как на чертеже в разрезе... Вот площадь. Посередине памятник кому-то. Без головы. Бронзовый идол по пояс в траве: там, наверное, был цветник. Площадь вся завалена грудами ржавого железа: автомобили. Над площадью - обрывки железобетонной эстакады, видно автодороги второго яруса. И снова тянется улица с ее бесконечными ответвлениями, перекрестками. И вновь развалины, груды бетона и стекла; иногда вдруг - целиком сохранившееся здание, как чудом уцелевший цветок на атомном полигоне.
Мы шли и шли, а город все не кончался. Улицы становились шире, но завалы встречались все чаще, все меньше попадалось уцелевших строений. Стало темнеть, пора было подыскать место для ночлега. Ни я, ни Кос, правда, и не надеялись уснуть ночью в этом жутком месте, но очень хотелось хоть немного обезопасить себя на время ночной охоты хищников, которых было полно в окрестных степях. О мутантах лучше было бы вообще и не вспоминать. Ими пугали маленьких детей, а мы считали себя уже вполне взрослыми людьми. Короче, нам нужен был дом, и дом появился.
Он стоял, возвышаясь на добрых тридцать этажей, так что мы заметили его еще издали. Как он устоял, было совершенно непонятно, вокруг, насколько видел глаз, расстилались сплошные руины. Вид одинокого здания притягивал, и мы невольно направились к нему, ускорив шаг. Мрачная громада казалась совсем близкой, однако, как всегда бывает в таких случаях, это впечатление оказалось обманчивым. К подножию строения мы добрались затемно. Здание стояло на площади, как ни странно, удивительно чистой - и не было видно ни обломков бетона, ни привычных уже искореженных останков автомашин. Давящую тишину нарушает лишь хруст стекла под нашими ногами, и отдается в ушах громом. Вот и подъезд, проходим прямо сквозь двери - видно, они были стеклянными. Внутри царит мрак. И вдруг яркая вспышка!...
Господи, это Кос зажег свой фонарик... Глаза понемногу привыкают к свету, и мы осматриваемся. Ага, вот и лестница, почти бегом поднимаемся по ней; выше, выше! На этажах луч фонаря выхватывает темные бесконечные коридоры, разбегающиеся в разные стороны, но сворачивать туда не хочется. Выше, выше! Все, дальше подниматься некуда. Последний этаж. Сворачиваем в боковой коридор, где тянутся ряды дверных проемов, в некоторых из них - скрученные, изорванные взрывной волной пластиковые двери. Они, видно, были выдвижными, как в фильмах о Смутном Времени. А вот и дверь, целиком вдвинутая в стену. Может быть она сохранилась, стена должна была защитить ее... Та же мысль, видно, мелькнула и у Коса, он схватился за дверь обеими руками и рванул на себя. Дверь подалась и со скрежетом стала закрываться! Ура. Теперь - что же за дверью? Небольшой коридор, ванная комната, туалет и, наконец, луч фонарика осветил небольшую комнату с распахнутым настежь окном. Оконные ставни, несомненно, целы, ведь они, по счастливой случайности, не препятствовали взрывной волне. Сохранилась даже кое-какая мебель... Невероятно! Несгораемый пластик, очевидно...
Вдруг обоих пронзила одна и та же мысль, и мы, не сговариваясь, ринулись обратно в узкий квартирный коридор. Соединенными усилиями дверь захлопнута, щелкнул магнитный замок. Это через столько-то лет! Здорово работали наши предки!
ГЛАВА 4.
ВРЕМЯ НА ЖИЗНЬ
Нас разбудили мощные удары в дверь. (Как нам вообще удалось заснуть тогда - до сих пор остается для меня тайной, но факт есть факт - тесно прижавшись друг к