Если кто‑нибудь страдает в моем присутствии, я сам начинаю испытывать физические страдания, и мои ощущения часто вытесняются ощущениями других. Если кто‑нибудь поблизости закашляется, у меня стесняется грудь и першит в горле.
Монтень
Слонов часто недооценивают. Я и сам, признаюсь, был таков, особенно в том, что касается целенаправленного использования орудий труда. Ну, полагал я, разве что слон может взять хоботом палку и почесать этой палкой себе спину. Я видел также, как они умеют бросать грязь. Происходило это всякий раз, когда галки в зоопарке, где я работал, дружно рассаживались на ограде слоновника и начинали по‑весеннему распеваться. Эти птицы напоминают мне воронов из басни Лафонтена. Может быть, они думают, что умеют петь – в конце концов, врановые относятся к певчим птицам, – но музыкальность, следует признать, – дело вкуса. Слоны же неизменно начинали бросать в них грязью, пытаясь избавиться от нарушителей спокойствия.
Долгое время я считал эти действия максимумом того, на что способны слоны, ведь экспериментаторам не удавалось добиться от них чего‑то большего. Ученые пробовали класть перед толстокожими животными длинные палки, помещая пищу вне пределов их досягаемости и пытаясь определить, смогут ли они воспользоваться палкой, чтобы достать еду. С приматами этот метод прекрасно работал, но слоны не хотели браться за палки. Пришлось сделать вывод, что они просто не понимают задачи. И никому не пришло в голову, что, может быть, все наоборот: это мы, экспериментаторы, не понимали слонов.
В отличие от руки примата хватательный орган слона в то же время является органом обоняния. Слоны пользуются хоботом не только для того, чтобы достать пищу, но и для ее обнюхивания и ощупывания – на слоновьем хоботе, особенно на его чувствительном кончике, полно нервных окончаний. Эти животные обладают несравненным обонянием и всегда точно знают что почем. Зрение имеет вторичное значение. Но стоит слону поднять палку, и его носовые проходы блокируются. Даже если ему удастся дотянуться палкой до пищи, орудие станет препятствием для ощупывания и восприятия запаха. Это все равно что попросить человека достать что‑то с завязанными глазами. Исключая разве что игру в жмурки, мы не любим этим заниматься, и не без причины.
|
|
Во время недавнего визита в Национальный зоопарк Вашингтона Престон Фердер и Дайана Рейсс показали мне, на что способен молодой слон Кандула, если правильно поставить задачу. Ученые подвесили над ним несколько веток с фруктами, как раз так, чтобы он не смог их достать. Слону дали несколько предметов, которыми он имел возможность воспользоваться, включая палки, квадратный ящик и несколько толстых деревянных разделочных досок. Палки Кандула проигнорировал, но через некоторое время начал ногами подталкивать ящик и целенаправленно двигать его в одну сторону. Ему пришлось пнуть ящик много раз, пока он не оказался непосредственно под нужной веткой. Тогда молодой слон поднялся передними ногами на ящик и дотянулся до подвешенной еды хоботом.
Чтобы дотянуться до подвешенных высоко над головой зеленых ветвей, Кандуле приходилось перетаскивать в нужное место ящик и становиться на него передними ногами, что он и делал.
|
|
Пока Кандула жевал заслуженную добычу, Престон и Дайана объяснили мне, что во время экспериментов стараются, как могут, усложнить слону задачу. Иногда они помещали ящик в другую часть двора, убирая с глаз долой, и теперь Кандула, чтобы достать соблазнительное лакомство, должен был вспомнить уже придуманное решение и уйти от цели в поисках своего орудия. Мало кто из животных способен на это, но Кандула всегда уходил без колебаний и притаскивал ящик из самых дальних уголков вольера. А когда ящик совсем убрали, он начал собирать толстые деревянные доски и укладывать их одну на другую, чтобы таким образом оказаться поближе к лакомству.
Кандула демонстрировал все признаки понимания причинно‑следственных связей, эвристическое поведение, которое служит признаком высокого интеллекта. Ясно, что ученым следует сначала попытаться взглянуть на мир глазами другого существа – даже если для этого придется вообразить себя с хоботом вместо носа, – прежде чем утверждать, что эти существа способны только кидать грязь.
Благо другого
Вспоминается время, когда мы с Дайаной пытались понять, узнают ли слоны себя в зеркале. Мы с ней и с Джошуа Плотником, моим тогдашним студентом, проводили исследование в зоопарке Бронкса в Нью‑Йорке. Прежде не наблюдалось никаких признаков того, что слоны понимают увиденное в зеркале. Может быть, они думали, что там, в зеркале, другой слон – точно так же, как обезьяны видят в зеркале другую обезьяну? В тот момент считалось, что только люди, высшие приматы и дельфины узнают собственное отражение.
|
|
В предыдущих экспериментах, однако, самому крупному наземному животному Земли показывали довольно скромное по размерам зеркало. Его помещали на уровне земли снаружи от клетки, возле решетки. В этом зеркале слон мог увидеть в лучшем случае четыре ноги за двумя рядами железных прутьев, поскольку зеркало удваивало решетку. Был сделан неутешительный вывод: слоны не узнают себя в отражении. Пришлось задуматься, нельзя ли проверить это как‑нибудь иначе. Мы поместили весьма дорогостоящее зеркало, способное не разбиться от движений слона, размером 2,5 × 2,5 м внутрь открытого слоновника так, чтобы они могли пощупать его, обнюхать и посмотреть, что находится сзади, прежде чем рассматривать свое в нем отражение. Исследование предмета – обязательная первая стадия, это верно и для шимпанзе, и для детей. И вот одна азиатская слониха по кличке Хэппи узнала себя. Стоя перед зеркалом, она то и дело потирала белый крест на лбу. Но узнать об этом пятне она могла только одним способом: связав себя со своим отражением. Именно так, кстати говоря, проверяют самораспознавание у детей, которые обычно овладевают этим искусством еще до двухлетнего возраста. Для слонов же вступление в элиту животного мира, способную узнавать себя, много значило. Журналисты, конечно, не смогли не сослаться в заголовках своих статей на слова детской песенки «She’s Happy, and she knows it!» («Она счастлива и знает это!»). Слоны оказались умнее, чем считалось раньше, но даже не это главное: эксперимент наглядно продемонстрировал ограниченность отрицательных результатов. Если вы не видите, как животное того или иного вида использует орудия или, скажем, узнает себя в зеркале, это вовсе не значит, что такого не может быть. Не исключено, что животное действительно не способно выполнить задание, но вполне вероятно, что дело обстоит другим образом: возможно, это ученые не в состоянии правильно организовать эксперимент. Случается, животному дают не те орудия или неподходящее зеркало. Знание такого рода отражено в знаменитом девизе экспериментальной психологии: «Отсутствие доказательств не является доказательством отсутствия».
Это утверждение никогда не вредно повторить лишний раз. Если я гуляю по лесу в Джорджии и никак не могу ни увидеть, ни услышать хохлатого дятла, имею ли я право сделать вывод, что этой птицы в лесу нет? Разумеется, нет. Может быть, я ее просто не заметил. Мы ведь знаем, как великолепно дятлы умеют прыгать вокруг древесного ствола, скрываясь от глаз. Крупные птицы, размером не меньше ворона, они скользят сквозь лес как призраки, и в прежние времена лесорубы называли их «Боже всемогущий». Однако большую часть времени они не показываются на глаза, их напоминающие хохот крики и барабанная дробь слышны только в определенное время года. Так что если после многочисленных прогулок по лесу мне так и не удалось их заметить, это означает всего лишь, что у меня нет данных. Может быть, «Боже всемогущий» здесь и не живет, но головой я бы ручаться не стал.
В этой связи меня всегда поражает, почему в вопросе о когнитивных возможностях приматов так много негативных утверждений, основанных всего лишь на паре прогулок по лесу. Совсем недавно, к примеру, было объявлено, что человекообразные обезьяны не способны к просоциальному поведению. Они во многом напоминают нас, но, бедняжки, эгоистичны, как карманный воришка. Их заботит лишь собственное благо. Эксперимент «тест на просоциальный выбор», который я сейчас опишу, якобы показал, что шимпанзе равнодушны к интересам других. Не важно, что они часто и спонтанно помогают друг другу – делятся пищей, с риском для себя защищают друзей, помогают члену группы выбраться из браконьерской ловушки или берут под свою опеку неродных по крови сирот. Более того, не важно, что они при необходимости помогают собрату достать необходимое орудие или открывают дверь, чтобы тот мог добраться до пищи.
Все замечательно, говорит ученое сообщество, но, пока высшие приматы не пройдут самый главный тест на великодушие, мы не поверим ни единому слову. Отсюда постоянно звучащие утверждения о том, что социальное поведение шимпанзе основано «исключительно на личной выгоде»[73], что человеческое сотрудничество представляет собой «гигантскую аномалию» в животном царстве и что просоциальные тенденции развились как «исключительная особенность человека» уже после того, как наши предки отделились от предков человекообразных обезьян[74].
Такой негативный взгляд на высших приматов держался лет десять, до тех пор, пока моя команда не подвергла испытанию шимпанзе, за которыми я наблюдаю в этот самый момент. Я сижу за письменным столом в кабинете, окна которого выходят на полевую станцию Национального центра по изучению приматов имени Йеркса под Атлантой. Шимпанзе живут в буквальном смысле под моим окном. Я занимаю этот кабинет больше двух десятилетий, так что каждого шимпанзе из тех, кому сейчас за двадцать, знал детенышем. В их число входят и нынешний альфа‑самец Соко, и альфа‑самка Джорджия, которых я любил щекотать еще малышами. Они хрипло хохотали и просили еще. В эту же группу входила Пеони, бывшая альфа‑самка, которая к концу жизни не могла обойтись без посторонней помощи; более молодые приносили ей питьевую воду, помогали карабкаться за пищей и т. п. Неудивительно, что эти шимпанзе считают меня и мой кабинет‑башню частью своей территории. Если я привожу гостей, все в порядке, но те, кто приходит сюда сам, не всегда встречают радушный прием. Однажды я приехал после дождливого периода, превратившего всю территорию в грязевую ванну, и обнаружил свое окно заляпанным кусочками сухой глины. Я ничего не мог понять, пока мне не объяснили, что в кабинете проводили уборку и присутствие посторонних обезьянам не понравилось.
Но никто ведь не оценивает интеллектуальные способности детей по их поведению на игровой площадке! Так и о разумности шимпанзе нельзя судить только по наблюдениям. Полевая работа нужна и полезна, но для оценки когнитивных способностей необходимо ставить перед приматами специальные задачи. Мы проводим множество таких тестов, исходя при этом из следующих двух принципов. Во‑первых, обращаем внимание на то, что шимпанзе могут делать, а не на то, что они не могут. Получая отрицательные результаты, просто на них не задерживаемся. Во‑вторых, стараемся проводить простые и интуитивно понятные эксперименты. Именно здесь может пригодиться опыт и хорошее знакомство со спонтанным поведением обезьян – то, что я вижу каждый день, поднимая глаза от стола. Мы придумываем интересные и несложные для шимпанзе задания. Так, вместо того чтобы испытывать их готовность подражать человеку, предпочитаем смотреть, как они обращаются друг с другом. Представители нашего вида интересуют шимпанзе далеко не так сильно, как нам бы хотелось, а вот друг другу они всегда уделяют внимание. Шимпанзе часто садятся лицом к лицу с собратом, чтобы не упустить ни малейшего движения, ощущать запах изо рта, они даже кладут лапу на конечность того, кто выполняет какое‑то задание, и получают таким образом кинестетическую информацию. Человекообразные обезьяны не слишком хорошо умеют подражать человеку, но мы выяснили, что они обожают подражать друг другу – так сказать, обезьянничать с обезьянами, и это очень значимое наблюдение.
Дружественный подход к шимпанзе сослужил нам хорошую службу и при разработке нового теста на просоциальный выбор. В старом тесте, который шимпанзе так и не сумели пройти, использовался аппарат, который выдавал еду либо одному из двух подопытных, либо обоим. Человекообразной обезьяне предоставлялся выбор – потянуть рычаг и получить пищу или потянуть другой рычаг, чтобы машина выдала пищу и самому испытуемому, и партнеру. Это означает, что, если бы подопытный сделал добро товарищу, ему самому это ничего не стоило бы. Но шимпанзе дергали за оба рычага с равной частотой, как если бы им было все равно.
Очевидно, однако, что в этой ситуации сложно сказать, насколько хорошо испытуемые понимали принцип действия аппарата. Знали ли они, какое значение их выбор имеет для партнера? Мы в этом сомневались. У меня в группе обсуждение планируемых экспериментов обычно проходит за утренним кофе. Я возглавляю небольшую группу из дюжины аспирантов, уже защитивших диссертации ученых и технических специалистов. Кто‑то из команды предлагает эксперимент и подробно объясняет его схему, а все остальные набрасываются на него с критикой; автору идеи объяснят, почему что‑то в эксперименте может не сработать, предложат альтернативные варианты, напомнят другие исследования на эту тему и т. д. Один и тот же эксперимент обсуждается в нашем коллективе много раз, иногда месяцами, до тех пор, пока не будет разработан такой, который подходит для человекообразных обезьян. Просоциальный проект тоже прошел этот путь. Сначала мы подробно разобрали схемы предыдущих исследований и заметили, к примеру, что испытуемые‑партнеры нередко размещались на значительном расстоянии друг от друга и разделяла их не одна стеклянная перегородка, а несколько. Принцип получения пищи для себя, скорее всего, обезьяны понимали без труда, но могли ли они понять, что при этом получает партнер? Взглянули на изображения аппаратуры и были поражены ее сложностью. Если мы сами не в состоянии понять, как это работает, то можно ли ожидать этого от шимпанзе? Следовало устранить эти недостатки.
Вики Хорнер знает шимпанзе вдоль и поперек, изучала их жизнь и в природе, и в неволе. Именно она взялась модифицировать схему эксперимента, исключив из нее полностью всякие устройства и аппараты. Мы поместили пару шимпанзе рядом, разделив их лишь одним барьером из крупной сетки, и упаковали порции получаемой ими пищи – нарезанных бананов – в промасленную бумагу. Съесть такую награду бесшумно очень трудно – примерно настолько же, насколько трудно незаметно развернуть конфету на концерте классической музыки. Мы хотели иметь полную уверенность в том, что шимпанзе знают о получаемой партнером пище. Я хорошо помню день, когда наконец был утвержден окончательный план эксперимента и предварительно устроена «генеральная репетиция», на которой в главных ролях выступили сами экспериментаторы. Мы вообразили себя обезьянами и сыграли весь эксперимент, от начала до конца. Все прошло удачно, поэтому было принято решение перейти от слов к делу. Наши шимпанзе живут в просторном вольере с травой и деревянными конструкциями для лазанья. Мы подзываем предполагаемых участников эксперимента по именам в помещение, а там уже разделяем, как планировали. Все делается на добровольной основе, но, поскольку речь идет о еде, обезьяны идут с готовностью. Однако у нас возникают некоторые специфические проблемы, с которыми человеческие психологи никогда не сталкиваются. К примеру, если у самки набухли гениталии и она готова к спариванию, то самцы, для которых она сразу становится «товаром повышенного спроса», могут попросту блокировать вход в здание и не пустить ее. Или они могут устроиться снаружи и непрерывно колотить по железным дверям все время, пока самка будет оставаться внутри. Мотивированный самец способен произвести ужасающее количество шума, что, очевидно, никак не способствует концентрации внимания. Или, к примеру, молодой шимпанзе, не захотев разлучаться с матерью, может прийти и тоже лишить нас возможности испытывать ее одну. Кроме того, существуют простуды и болезни, ссоры, плохая погода и прочие отвлекающие факторы. А поскольку нам, чтобы получить убедительные результаты, обязательно нужно проверить несколько шимпанзе по нескольку раз, становится понятно, что такое исследование вполне может затянуться на год.
Тем не менее все наши усилия окупились, потому что нам впервые удалось продемонстрировать, что шимпанзе небезразлично благо других. Настойчивость Вики, новая схема эксперимента и наше с шимпанзе взаимопонимание сыграли свою роль. В самом первом тесте участвовали две неродственные самки, Пеони и Рита. Мы устроили их в отдельных вольерах и выдали Пеони ведро, наполненное цветными фишками. Это были небольшие одинаковые кусочки пластиковой трубки, различавшиеся только по цвету: половина из них была зеленого цвета, другая половина – красного. Мы попросили Пеони доставать из ведра по одной фишке и давать нам. Какую бы фишку она ни достала, она всегда получала награду. Единственная разница состояла в том, что получала при этом Рита. Красные фишки были «эгоистичными», потому что награду за них получала только Пеони, а зеленые – «просоциальными», потому что лакомство получали обе самки, и Пеони, и Рита. После многократного повторения процедуры Пеони начала выбирать зеленые фишки два раза из трех. В некоторых других парах шимпанзе мы наблюдали даже девять просоциальных фишек из десяти, но в среднем желание помочь партнеру примерно соответствовало тому, что мы наблюдали у Пеони. Шимпанзе делали это без особой охоты, но наверняка не случайно. С другой стороны, если в том же эксперименте участвовала только одна обезьяна, цвета фишек чередовались без всякой системы. Иными словами, для просоциального поведения обязательно был нужен партнер.
Перед лицом ожидающего партнера активный испытуемый‑шимпанзе (справа) лезет в коробку с пластиковыми фишками двух цветов. После того как актор выбрал фишку, мы ставим ее на стол между двумя завернутыми в бумагу порциями лакомства. При этом награду получает либо только испытуемый (выбран «эгоистичный» цвет), либо оба партнера одновременно («просоциальный» цвет). Со временем шимпанзе начинают проявлять склонность к просоциальному выбору.
Партнер, очевидно, понимал, что происходит, и пытался повлиять на выбор активного участника эксперимента, устрашая его: колотил по разделяющей сетке, плевался водой, громко ухал или, наоборот, выпрашивал угощение с протянутой лапой. Делалось все это в основном после выбора «эгоистичных» фишек. Однако такое давление оказывалось контрпродуктивным и не только не повышало, но даже снижало частоту просоциальных выборов. Было очень похоже, что активный участник как бы говорил партнеру: веди себя прилично, иначе ничего не получишь. Испытав таким образом 21 пару шимпанзе, мы исключили фактор страха, потому что наиболее просоциально вели себя самые высокоранговые особи, которым бояться было совершенно нечего. И Пеони, и Джорджия всегда проявляли великодушие.
Великодушие Пеони нас нисколько не удивило. Она всегда отличалась милейшим характером, была готова помочь и ободрить каждого. Этим же, кстати говоря, объясняется та любовь и уважение, которыми она пользовалась ближе к концу жизни. С Джорджией – совсем другая история. Она задира и смутьян. После наступления половой зрелости эта самка нередко провоцировала драки между самцами, занимаясь на виду у всех сексом с самыми низкоранговыми из них, или принималась задевать чужих детенышей, вызывая шумные ссоры с участием половины стаи. Я никогда не считал Джорджию великодушной, но в наших тестах она показала себя таковой. Может быть, эта особь, незаметно для нас, и раньше любила благотворительность? И ее восхождение к вершинам иерархии объяснялось не только кнутом, но и пряником? Вообще, у самок такие стратегии заметить сложнее, чем у самцов, которые не могут не хвастаться и из каждой стычки или доброго дела устраивают настоящее представление.
Большинство специалистов по шимпанзе восприняли результаты нашего исследования с облегчением. До этого они с недоверчивым изумлением наблюдали, как накапливаются негативные данные. Некоторые даже собирали в дикой природе фекалии и образцы шерсти, чтобы потом при помощи анализа ДНК доказать, что сотрудничество среди шимпанзе не ограничивается кровными родственниками. Взаимопомощь среди неродственных особей – обычное дело. Но нашлись и недовольные. Один экономист, к примеру, возразил нам, что, поскольку самим шимпанзе помощь сородичу ничего не стоила, происходящее нельзя считать подлинным альтруизмом. Другой указал на то, что шимпанзе не каждый раз проявляли великодушие. Поскольку один раз из трех они действовали вопреки интересам партнера, то считать их добрыми никак нельзя; сам он называл обезьян «скупыми».
А теперь вспомните: целое десятилетие считалось, что человек не похож на других представителей животного мира именно потому, что шимпанзе, как утверждалось, не помогают друг другу даже тогда, когда им самим это ничего не стоит. Мы доработали методику, избавились от сложной аппаратуры – и увидели, что шимпанзе все же помогают друг другу. Так что нынешние утверждения коллег о том, что это, мол, не считается, – немного перебор. Ясно, что нужны дополнительные исследования, но ясно и то, что предыдущие истины теперь под сомнением. Кстати, дети, подвергнутые тесту на просоциальный выбор, тоже не всегда оказываются великодушны: в одном из исследований они помогали друг другу в 78 % случаев. Так что разница с шимпанзе лишь в степени великодушия.
Следует заметить, что, как только на кону оказывается особый статус человечества, критерии волшебным образом сдвигаются. Однако сегодня трудно отрицать просоциальность других представителей животного царства. Помимо уже упомянутых исследований появился еще один дополнительный фактор – вездесущие видеокамеры. Прежде нам приходилось полагаться на отчеты полевых экспедиций – вспомним хотя бы рассказ Джейн Гудолл о том, как Мадам Би в старости ослабела и не могла уже взбираться на фруктовые деревья. Старая шимпанзе терпеливо ждала, пока ее дочь с фруктами в лапах спустится с дерева и положит один из них рядом с ней; после этого мать и дочь спокойно обедали вместе. Мы верили подобным рассказам без всяких дополнительных доказательств, но теперь у нас в Интернете выложены десятки интереснейших видеосюжетов. Так, ролик «Битва в парке Крюгер» на YouTube посмотрел не один миллион человек; там стадо буйволов спасает теленка из львиных когтей. Или сюжет «Героический пес», где пес, рискуя собственной жизнью, оттаскивает другую полумертвую собаку с оживленной автострады в Сантьяго (Чили). Или истории еще об одной собаке, которая отказалась покинуть раненого собрата после недавнего цунами в Японии; об африканских слонах, спасающих слоненка из грязевой ямы; о китах‑белухах в китайском зоопарке, вытащивших женщину‑дайвера, которая перестала дышать на дне аквариума с ледяной водой. Одна белуха осторожно взяла ее в рот, как собака берет щенка, после чего оба кита начали подталкивать человека к поверхности.
Утверждения о том, что только человек способен заботиться о благе других, быстро теряют убедительность в наши дни, когда любой пользователь компьютера может увидеть на мониторе наглядные свидетельства обратного.
Благодарность Джорджии
Заметим, однако, что нельзя доверять всему, что вы видите на YouTube. Вот, к примеру, еще один видеосюжет – синхронное движение золотых рыбок. Четыре рыбки плавают в неглубоком бассейне вместе, как эскадрилья истребителей, точно выдерживают дистанцию и поворачивают совершенно синхронно. Кажется, ими управляют невидимые руки волшебника, зависшего над бассейном. Это видео вызвало общественное возмущение, когда кто‑то предположил, что рыбкам скормили маленькие железные гранулы – и тогда ими можно управлять при помощи магнитов под бассейном (видимо, поэтому он такой мелкий). Не отрицая обвинений, автор сюжета заявил, что его рыбки были здоровы и счастливы.
Начнем с того, что все это представление вообще маловероятно, потому что карповые не отличаются склонностью плавать плотными косяками. Они умеют только собираться в одном месте. А шансы научить координации действий живые существа, которые в нормальных условиях не привыкли почти ничего делать вместе, практически равны нулю. Так, двух дельфинов можно без труда научить одновременно выпрыгивать из воды именно потому, что дельфины и в природе это делают. Самки дельфинов плавают синхронно с детенышами, вместе ныряют и вместе выныривают. Самцы объединяются в группы и распугивают соперников, плавая совершенно синхронно и демонстрируя таким образом прочность уз. Но попробуйте заставить двух домашних кошек одновременно прыгнуть через кольца, и вы наверняка потерпите неудачу. Кошки – охотники‑одиночки.
В своих исследованиях по кооперации действий мы избегаем всякой дрессировки. Мы просто хотим знать, насколько хорошо животные понимают идею эксперимента. Есть ли у них общие цели? Видят ли они усилия партнера? Один из моих студентов Малини Сучак ставит эксперимент, в котором шимпанзе должны действовать сообща. Вместо того чтобы тестировать животных парами, как принято, мы ставим эксперимент в открытом вольере, на виду у всей колонии. Это вынуждает приматов привлекать к действиям сородичей, как делают дикие шимпанзе, собираясь охотиться на обезьян попроще. Движущиеся цели в трехмерном пространстве ловить трудно, поэтому охота у шимпанзе проходит удачнее, если в ней участвуют два или три охотника. Мне доводилось видеть, как они гоняют обезьян высоко в кронах деревьев; завершается все возбужденными криками. Это значит, что жертва поймана. Охота и совместная мясная трапеза – фундамент общественного устройства шимпанзе. Считается, что они же были мощным стимулятором человеческой эволюции. Охота наших предков на крупного зверя требовала еще более тесного сотрудничества.
Аппарат Малини установлен на внешней ограде. К настоящему моменту шимпанзе уже усвоили, что в одиночку они не в состоянии ничего получить. Сидя рядом, Рита смотрит вверх на свою мать Бори, которая спит в гнезде, построенном на верхушке высокой конструкции для лазанья. Затем Рита залезает на самый верх, чтобы потыкать Бори в бок, пока мать не спускается вниз вместе с ней. Рита направляется к аппарату и постоянно оглядывается, убеждаясь, что мать следует за ней. А иногда у нас возникает впечатление, что обезьяны незаметно для нас договорились между собой. Две особи вдруг выходят из ночного убежища и бок о бок направляются прямо к аппарату, как будто точно знают, чем сейчас будут заниматься.
Шимпанзе – большие мастера общения при помощи незаметных для наблюдателя взглядов и телодвижений. Они умудряются объяснить сородичу, что собираются сейчас сделать, без речи и даже без явно выраженных жестов. Активное использование языка тела помогает им читать и человеческие сигналы. Шимпанзе так хорошо все это чувствуют, что подчас понимают мое настроение и намерения лучше меня самого. Они как бы видят нас насквозь. Я также часто замечал, как тонко чувствуют шимпанзе людей с враждебным языком тела – к примеру, тех, кто настроен против них. В нашем присутствии такие люди, понятно, не передразнивают шимпанзе, как это делают иногда посетители зоопарков (не улюлюкают, демонстративно не почесываются и т. п.), но шимпанзе тем не менее реагируют на них как на врагов. Джорджия, например, всякий раз норовит незаметно набрать в рот воды из крана и смешаться с остальными, чтобы никто не заподозрил опасности, и водяной фонтан возникает в самый неожиданный момент. Но и уважение со стороны человека тоже не остается незамеченным. Когда я показывал свое хозяйство ветерану полевых экспедиций Тосидаде Нисида, обезьяны вообще никак на него не реагировали. Он стоял рядом со мной, слегка склонившись в одну сторону, ходил тихо и без резких движений, как обычно делал в лесу, и шимпанзе, судя по всему, считали, что этот человек не принесет им вреда.
Однажды Джорджии пришлось провести 18 месяцев отдельно от группы. Причиной ее удаления стала нестабильность отношений в обезьяньем сообществе. Самцы воевали, да и самки тоже, причем так яростно, что мы реально опасались за жизнь некоторых подростков. Низкоранговые матери с трудом вырывали своих отпрысков из лап молодых похитителей, которые пользовались покровительством более высокоранговых особей. Малыши у человекообразных обезьян сосут мать до четырех лет, поэтому насильственное разделение их – всегда повод для беспокойства. Чтобы успокоить группу, нам пришлось удалить несколько особей. Некоторых навсегда, но большинство удаленных мы постепенно вернули в группу. Джорджия оказалась последней. Несмотря на дурную репутацию этой самки, я настаивал на ее возвращении. Она родилась здесь, у нее были хорошие отношения с большинством членов группы, и мне казалось, что со временем она может успокоиться и стать образцовой гражданкой. Я помню, с каким недоверием остальные отнеслись к моему оптимизму, но после продолжительных споров ей было разрешено вернуться.
Вообще, со многими животными такие номера не проходят. Макаки‑резус, к примеру, всегда плохо принимают члена группы после долгого отсутствия. Выглядит все так, как будто позиция, которую занимала прежде эта особь, уже занята. У этих обезьян в стае царит строгая иерархия, так что если особь ранга 10 исчезает, а затем возвращается, хотя бы через несколько месяцев, то позиция ранга 10 уже занята, да и все остальные освободившиеся при этом позиции тоже. Макаки встречают вернувшегося сородича почти с такой же яростной враждебностью, как чужака. У шимпанзе подобных проблем не возникает. Их иерархическая структура достаточно свободна, они живут в так называемых сообществах деления‑слияния, в которых постоянно формируются и распадаются группы разной численности. В природе шимпанзе могут месяцами не видеть некоторых членов сообщества.
Возвращение Джорджии превратилось в настоящий триумф. Не обращая внимания на царящее в группе возбуждение, толчки и щипки, она сохраняла спокойствие и держалась так, будто ее не было всего несколько дней. Она обнималась и занималась грумингом с каждым, кто был не против, и исподтишка наблюдала, как самцы ссорятся за право сесть рядом с ней. Ее мать и сестра с готовностью таскали и защищали Лайзу, четырехлетнюю дочь Джорджии, а сама она вновь интегрировалась в группу так быстро, что к концу недели практически невозможно было определить, что эта особь долго отсутствовала. Она сверху вниз смотрела на самок, которых прежде превосходила по рангу, и вообще вела себя очень самоуверенно.
Когда я подошел взглянуть на нее и Лайзу, произошло событие, которое помню до сих пор. В дни юности Джорджия любила поиграть, и у нас с ней были прекрасные отношения, но, повзрослев, она стала меня сторониться. Отношения наши стали по большей части нейтральными. Однако теперь Джорджия подошла ко мне и посмотрела прямо в глаза неожиданно дружелюбным взглядом. Таким образом она ко мне обращалась. Когда я взял ее за лапу, самка несколько раз пропыхтела что‑то в быстром ритме; эти звуки у шимпанзе демонстрируют, наверное, самое‑самое сердечное расположение к собеседнику. Она обратилась ко мне так всего один раз: больше такого никогда не происходило ни до, ни после. И это было не просто приветствие, потому что я много раз навещал Джорджию во время ее вынужденного изгнания, но ничего подобного не случалось. Поскольку произошло это сразу после ее возвращения в группу, позволительно с уверенностью предположить, что два события между собой связаны. Может быть, она заметила, как я рад ее возвращению. А может быть, она заметила даже больше и поняла, что ее судьба решалась непросто и что я ее защищал. Как уже говорилось, шимпанзе невероятно чувствительны к голосу и языку тела. Мы никогда не узнаем наверняка, как обстояло дело, но я уверен, что она благодарила меня за возвращение в родную стаю.
Я считаю этот случай выражением благодарности, и у нас имеется множество свидетельств подобного поведения. Один такой случай связан с другой самкой шимпанзе, которую я в свое время научил кормить малыша из бутылочки. Из‑за недостатка молока эта самка уже потеряла нескольких детей и очень хотела обрести хотя бы приемного детеныша. Потеря отпрыска всегда вызывала у нее глубокую депрессию; она часто уединялась и кричала без видимых причин. Тогда же ей удалось воспитать приемного малыша; мало того, благодаря своему особому умению она смогла в последующие годы родить и выкормить еще нескольких маленьких шимпанзе. Для животного, которое умеет пользоваться орудиями, дать малышу бутылочку не так уж сложно. Так вот: до конца жизни эта самка при виде меня – а мы встречались не так уж часто, не чаще одного раза за пару лет – приходила в безумное возбуждение и вообще вела себя так, будто я был давно пропавшим членом семейства. Судя по всему, это было связано с тем, что я помог ей обзавестись потомством. Еще одна иллюстрация к теме благодарности присутствует в рассказах немецкого ученого Вольфганга Кёлера, пионера исследований, связанных с орудиями труда у человекообразных обезьян[75]. Два шимпанзе оказались вне запертого убежища во время сильной грозы, и, когда Кёлер наткнулся на них, они уже промокли до костей и дрожали от холода. Он открыл для них дверь убежища. Но вместо того чтобы ринуться побыстрее в сухое место, оба шимпанзе первым делом обняли профессора в знак признательности.
Благодарность помогает нам воздать другому должное. Она обеспечивает непрерывный обмен услугами и очень важна в обществе, основанном на взаимности. Фома Аквинский[76]так высоко ценил благодарность, что относил ее к числу производных добродетелей, поскольку благодарность неразрывно связана с основополагающей добродетелью – справедливостью. Благодарность рождает теплое чувство к подателю благ и подсказывает, что следует ответить тем же. Иначе почему мы стараемся сделать это? Из чувства долга? Но ведь гораздо проще, если память об оказанных услугах заранее настраивает нас позитивно по отношению к благодетелю, считать это платой. Вот почему Роберт Триверс, создатель теории реципрокного (взаимного, взаимовыгодного) альтруизма, считал благодарность ее критической частью[77].