Бонобо на фамильном древе

Лучший способ уничтожить врага – сделать

его другом [39].

Авраам Линкольн

Посещение одной московской криминалистической лаборатории лишь подтвердило мои подозрения о том, что близкое родство с венцом творения не гарантирует тебе никакого уважения. Лаборатория эта специализируется на судебно‑медицинской антропологической реконструкции, в частности, на восстановлении лица неопознанных жертв преступлений по костям черепа. В углу подвала хозяева показали мне грубо изваянное лицо, которое обычно старались держать закрытым. Мне даже не разрешили его сфотографировать. Дело в том, что они решили попробовать свои силы на черепе неандертальца, но получившийся в результате бюст имел такое зловещее сходство с одним из самых влиятельных членов Государственной Думы, что все просто боялись публиковать результаты исследования – а вдруг институт закроют!

Надо сказать, что мы придерживаемся не слишком высокого мнения о своих ближайших родственниках и уж точно не хотим быть на них похожими внешне. Неандертальцев обычно изображают сутулыми и тупоумными; они шныряют по пещерам и таскают жен за волосы. Последнее открытие, малорослый «хоббит» с индонезийского острова Флорес, считается микроцефалом, возможно, даже «кретином». Ученые видят причину таких параметров скелета в прижизненном заболевании щитовидной железы, вызванном недостатком йода, но большинство обычных людей знают в основном словарное определение кретина как «глупого, недалекого или умственно неполноценного человека». И неважно при этом, что на острове Флорес рядом с останками человека были обнаружены сложные в изготовлении орудия труда.

Антропологи пока размышляют над флоресскими данными, сопровождая это действо характерными для них неприглядными словесными баталиями. Однако положение с неандертальцами проясняется с каждым днем. Стереотипное представление о них как о тупых животных с самого начала не имело особого смысла, учитывая тот факт, что по объему мозга неандертальцы нас превосходили. Внешнее сходство члена российской Думы с этим ископаемым видом человека скорее говорит о нашем собственном родстве с неандертальцами. Выйдя из Африки, древние люди встретились с близкими родичами, уже прожившими на севере четверть миллиона лет. Эти родственники были несравненно лучше приспособлены к холодам и морозам. Возможно, вместо того чтобы покорять их, как гласит общепринятая версия, мы подружились с этими северянами. Мужчинам, наверное, нравились горячие неандертальские женщины, а женщинам – неандертальские мужчины, и наоборот, потому что, по оценкам ученых, до 4 % ДНК неафриканских представителей нашего вида получены именно от неандертальцев. Вероятно, скрещивание с ними укрепило нашу иммунную систему.

Наши северные собратья хоронили своих мертвых, искусно изготавливали орудия труда, поддерживали огонь и заботились о больных и слабых – в точности как древние люди. Найденные останки свидетельствуют о том, что шанс дожить до зрелости у них имели даже те, кто страдал карликовостью, параличом конечностей или не мог пережевывать пищу. Наши предки, известные под экзотическими именами Шанидар I, Ромито‑2, мальчик из Виндовера и старик из Ла‑Шапель‑о‑Сен, поддерживали сородичей, мало способных что‑то дать обществу. Палеонтологи считают, что выживание слабых, инвалидов и умственно отсталых членов общества – принципиально важный рубеж в эволюции сострадания. Общинность как часть истории человечества и ее наследие исключительно важны для темы данной книги; они позволяют предположить, что нравственность возникла раньше современных цивилизаций и религий по крайней мере на сотню тысячелетий.

Но это не единственная дата, которую предлагается существенно отодвинуть в прошлое. Можно с уверенностью предположить, что очень многие действия и умения, начиная от пивоварения и заканчивая художественным творчеством, зародились раньше, чем считается. Южноафриканские кусочки охры с нанесенным на них сложным геометрическим орнаментом вдвое старше пещерных рисунков в пещере Ласко (Франция). Даже дата начала прямохождения постоянно сдвигается в прошлое – к примеру, после обнаружения следов, свидетельствующих о том, что наши предки двигались совершенно вертикально, датировка прямохождения, что теперь стало очевидно, вдвое старше, чем считалось прежде.

Человеку очень нравится считать, что все, что он делает и чем гордится, придумано именно им и, должно быть, недавно. Затем выясняется, что неандертальцы делали то же самое, а до них, возможно, австралопитеки, и так мы движемся в прошлое, доходя до обезьян – вот они‑то, возможно, и были первыми. Кто сказал, к примеру, что каменный век начался с нашей родословной ветви? Что касается археологии, то в Кот‑д’Ивуаре обнаружено место для колки орехов с камнем‑молотом и камнем‑наковальней; возраст – более 4000 лет. Но то, какие именно орехи там кололи, размеры орудий (они большие и тяжелые), а также местная экосистема (дождевой лес) указывает, что тут действовали скорее шимпанзе, а не человек. Анализ места раскопок позволяет предположить, что на протяжении тысячелетий человекообразные обезьяны приносили издалека крепкие камни (к примеру, гранит) в лес, чтобы колоть там особенно твердые орехи. Сегодня, как хорошо известно, аналогичной технологией пользуются западноафриканские шимпанзе.

Долгое прощание

Есть только одна дата, которая, вместо того чтобы отодвигаться все дальше в прошлое, наоборот, подбирается все ближе и ближе к нашему времени. В первой половине прошлого века эволюционные древа в учебниках все еще демонстрировали человеческую ветвь развития, отросшую в гордом одиночестве от общего ствола 25 млн лет назад.

В число наших ближайших родственников – человекообразных обезьян – входят четыре вида человекообразных приматов (шимпанзе, бонобо, горилла и орангутан) и так называемые малые человекообразные: гиббоны и сиаманги. По сравнению с двумя сотнями видов обезьян и полуобезьян это совсем крошечное семейство. Обезьяны с хвостами и вытянутыми мордами отстоят от нас дальше, чем человекообразные сородичи. Однако старое древо жизни, размещавшее нашу веточку далеко в стороне от всех прочих приматов, просуществовало недолго. Карл Линней, возможно, предвидел что‑то подобное, когда выделил человечество в отдельный род Homo. Легенда гласит, что шведский таксономист испытывал сомнения относительно нашего особого статуса, но решил не конфликтовать с Ватиканом. Триста лет спустя появились, помимо анатомических, новые способы сравнения видов: анализ белков крови и ДНК. Эти новые данные еще больше отдалили нас от низших обезьян, но зато отправили в середину компании человекообразных. Поначалу это вызвало настоящий шок, но с ДНК трудно спорить, потому что она позволяет избежать проблемы выбора человеком для сравнения именно тех черт, которые ему нравятся. Мы можем считать прямохождение важной особенностью, но в общей картине природы эта черта, строго говоря, не слишком важна. В конце концов, куры тоже ходят на двух ногах. Сравнение ДНК позволяет опровергнуть представление об уникальности человека. На древе жизни, построенном на базе анализа ДНК, человечеству достается одна‑единственная крохотная веточка среди множества других, отделившихся от человекообразных обезьян около 6 млн лет назад.

Если перекрестное скрещивание ближе к концу пути (к примеру, с неандертальцами) подтолкнуло наш вид к успеху, то что‑то аналогичное, в принципе, могло произойти и в начале. В ДНК человека и человекообразных обезьян есть признаки ранней гибридизации. После разделения наши предки, вероятно, неоднократно возвращались к обезьянам – точно так же, как сегодня иногда скрещиваются медведи гризли и белые медведи или волки и койоты. Некоторые палеонтологи высказывают сомнения и считают маловероятным, чтобы наши двуногие предки в течение миллиона с лишним лет вступали в связь с человекообразными обезьянами, передвигавшимися на четырех конечностях. Однако, на мой взгляд, характер передвижения мало что значит в вопросах поиска пары. Это заставляет меня вспомнить еще более загадочное утверждение из той эпохи, когда еще не было известно о гибридизации людей и неандертальцев. Суть его состояла в том, что можно с уверенностью исключить вероятность секса между двумя ветвями гоминин, поскольку они, очевидно, не говорили на одном языке. Читая подобные утверждения, я только хмыкал и вспоминал те времена, когда мы с моей женой‑француженкой только‑только познакомились. Язык – такой пустяковый барьер!

До 1960‑х гг. человечество обладало собственной веточкой на эволюционном древе, отдельной от человекообразных обезьян (слева). Однако древо, построенное на базе анализа ДНК (справа), помещает человека ближе к шимпанзе (Ch) и бонобо (Во), чем к гориллам (Go) и орангутанам (Or).

Первым предположение о том, что человек мог произойти от человекообразных обезьян, выдвинул французский натуралист Жан‑Батист Ламарк в 1809 г. Согласно теории Ламарка, приобретенные характеристики (такие как удлинение задних конечностей у болотных птиц) могут передаваться следующим поколениям. Задолго до Дарвина Ламарк представил эволюцию человека от четвероруких приматов так:

«Если бы некая порода четвероруких животных, в особенности самых совершенных из них, потеряла в силу обстоятельств или по какой‑то иной причине привычку карабкаться по деревьям и хвататься за ветки… и если бы особям этой породы пришлось в течение нескольких поколений использовать для ходьбы только задние конечности и отказаться от использования передних в этом качестве… эти четверорукие животные в конце концов трансформировались бы в двуногих, а большой палец ноги у них перестал бы обособляться от остальных пальцев».

Ламарк дорого заплатил за свою дерзость. Он нажил себе так много врагов, что умер в бедности и стал объектом одного из самых насмешливых и унизительных некрологов, когда‑либо зачитанных на заседании французской Академии наук[40]. Полвека спустя популяризацией происхождения человека от обезьян занялись два активных защитника дарвиновской теории эволюции – той, что основана на наследственных признаках, – Томас Генри Гексли в Англии и Эрнст Геккель в Германии. Они очень старались заставить людей принять идею о том, что все мы – модифицированные человекообразные обезьяны; им удалось убедить в этом по крайней мере научное сообщество, в котором этот факт давно уже не является предметом дискуссий. За исключением, конечно, случая в 2009 г., когда Кентский государственный университет (штат Огайо) выпустил пресс‑релиз под шокирующим заголовком «Человек не произошел от обезьян».

Чтобы понять это утверждение, нужно знать, что Кентский университет участвовал в исследовании останков Ardipithecus ramidus, известного также как Арди, – самки существа, жившего 4,4 млн лет назад в Эфиопии. По возрасту Арди на миллион лет ближе к моменту долгого «прощай!» между человеком и человекообразными обезьянами, чем все предыдущие ископаемые. Одним из признаков сходства Арди и человекообразных обезьян может служить большой палец ноги, который обособлен от остальных. Должно быть, это существо прекрасно лазило по деревьям и спало там, наверху, чтобы укрыться от хищников, как и сегодня делают человекообразные обезьяны. Понятно, что креационисты и сторонники теории Разумного замысла[41]сочли пресс‑релиз с таким провоцирующим заголовком подарком свыше, а некоторые средства массовой информации сделали и вовсе странный вывод: они решили, что смысл этого заголовка в том, что все наоборот и человекообразные обезьяны произошли от человека. Путаница возникла потому, что один ученый из команды, занимавшейся исследованием Арди, хотя своим именем и вызывал ассоциации с бонобо (Оуэн Лавджой – его фамилия образована от слов «любовь» и «радость»), в качестве объекта для сравнения способен был рассматривать только шимпанзе. Именно он заключил, что телосложением Арди слишком отличается от шимпанзе и ее предками не могли быть шимпанзеподобные существа. Но зачем вообще было брать в качестве исходной точки современных человекообразных обезьян? У сегодняшних приматов после разделения с нами было ничуть не меньше времени на метаморфозы, чем у представителей нашего собственного вида. Люди часто думают, что человек все это время эволюционировал, а обезьяны оставались такими же, как были, хотя генетические данные свидетельствуют о том, что шимпанзе‑то как раз изменились больше, чем мы. Человечество просто не знает, как выглядел наш последний общий предок. В дождевом лесу не формируются окаменелости – там все сгнивает чрезвычайно быстро. Именно поэтому у нас так мало останков ранних человекообразных обезьян. Тем не менее можно с уверенностью сказать, что наш пращур подошел бы под самое общее описание человекообразной обезьяны: крупный бесхвостый плоскогрудый примат с цепкими задними конечностями. Поэтому заявление о том, что мы происходим от человекообразных обезьян, остается вполне приемлемым – вот только речь здесь не идет о современных обезьянах.

Не слишком выступающая вперед челюсть Арди и относительно маленькие плоские зубы сразу же отделили ее от шимпанзе, у которых самцы снабжены длинными острыми клыками. Клыки эти представляют собой смертельное оружие и способны в момент располосовать лицо и кожу противника. Дикие шимпанзе активно пользуются этим оружием в территориальных спорах. Арди в сравнении с ними была относительно мирным существом, возможно, именно благодаря невысокому уровню конфликтов между самцами. Лавджой даже предположил, что Арди и ее современники были моногамны и что это помогало им сдерживать насилие. Доказать подобное утверждение могла бы лишь маловероятная находка останков самца и самки с обручальными кольцами на пальцах; во всех остальных случаях оно останется чистой спекуляцией. Более того, ничто не свидетельствует о том, что моногамия способствует миролюбию. Единственные моногамные приматы среди наших ближайших родичей – гиббоны – обладают внушительными клыками.

Но что если мы происходим не от буйных шимпанзеподобных предков, а от мягких, обладающих сильной эмпатией обезьян типа бонобо? Телесные пропорции бонобо – длинные задние конечности и узкие плечи – похоже, прекрасно описывают Арди, да и относительно небольшие клыки у них похожи. Почему же бонобо не вошли в круг кандидатов в предки? Что если шимпанзе – не прототип нашего предка, а напротив, буйный отщепенец в относительно мирной наследственной линии? Арди, безусловно, что‑то сообщает нам, и хотя что это за информация, ученые пока спорят, но, воинственные тамтамы, под звуки которых развивались все прежние сценарии, слегка приумолкли.

Отношение к типажам наших предков и родственников нередко имеет политические обертоны, а в устах комика Стивена Кольбера (Stephen Colbert) из телепрограммы The Colbert Report становится еще и поводом для веселья. Надо сказать, что участие в шоу, основная цель которого – посмеяться над вами лично и над вашими идеями, – хороший опыт. Кольбер попросил меня сравнить бонобо и шимпанзе. Пока я рассказывал про поведение бонобо, на его лице то и дело отражалось явное отвращение: эти приматы, очевидно, были слишком мирными и страстными на его вкус («А как насчет регулярного, правильного секса, такого, каким задумал его Господь?»)[42]. Но когда я перешел к описанию шимпанзе, он одобрительно кивнул; было ясно, что характер этих обезьян пришелся ему по нраву.

Самки бонобо любят тереться гениталиями друг с другом; это занятие интегрирует их и способствует миру в сообществе. Две самки прижимаются одна к другой наружными половыми органами и клиторами и начинают яростно тереться; при этом одна из самок повисает на другой почти как детеныш. Выражение на мордах участниц этого действа и их громкие вскрики позволяют предположить, что обе они при этом испытывают оргазм.

Можно сказать, что мир делится на шимпанзефилов и 6онобофилов, но все мы хорошо посмеялись, когда Стивен принялся снимать кожуру с банана.

Бонобо, левые и правые

Представьте, что вы писатель и решили предложить своим читателям из первых рук рассказ о политически корректном примате, идоле левых, – о примате, известном гомосексуальными отношениями, главенством женщин и мирным образом жизни. Тема вашего рассказа – бонобо, близкий родственник шимпанзе. Вы отправляетесь на край света, в страну, иронично названную Демократической Республикой Конго (ДРК), чтобы увидеть этих милых обезьянок в естественной среде. Вы надеетесь вернуться оттуда с богатым материалом для новых интереснейших произведений.

Увы, добраться до бонобо вам практически не удается. Вы видите лишь несколько особей, спокойно сидящих на деревьях и уплетающих орехи. И все. Именно так произошло с Ианом Паркером, который тем не менее умудрился в качестве специального корреспондента The New Yorker написать 13 страниц вполне профессиональной прозы. Из его текста читатель узнает о «жарком густом воздухе», о тропических ливнях и грязевых потоках, о звуке падающих фруктов и принимающем автора немце, который по его описанию выглядит довольно холодным и несимпатичным человеком. Возможно, на самом деле Паркер хотел сказать, что работа «в поле» – не приятный пикник, но вместо этого он настаивает, что бонобо совсем не так милы и эротичны, как считается. А учитывая тот факт, что репутация этих обезьян давно уже является костью в горле гомофобов и сторонников учения Т. Гоббса, неудивительно, что правые средства массовой информации с готовностью ухватились за эту публикацию. Наконец‑то «миф» о бонобо будет развенчан, и природа вновь предстанет перед нами во всем великолепии окровавленных клыков и когтей. Консервативный комментатор Динеш Д’Суза) обвинил «либералов» в том, что из бонобо они сотворили себе кумира, и призвал их оставаться на одном уровне с ослом.

Все это могло бы показаться забавным, если бы не сознание того, что это не просто политические стычки. Вопрос в том, что нам известно об этих животных. Несомненно, бонобо могут быть агрессивными. Мы знаем о яростных групповых нападениях – в основном самок на самцов. На протяжении ряда лет в зоопарках было документально зафиксировано немало таких случаев, в результате пришлось даже изменить режим содержания бонобо. Поскольку выяснилось, что отделение сына от матери у бонобо разрушает защитные связи, в зоопарках их все чаще держат вместе. В книге «Бонобо – забытый примат» (Bonobo: The Forgotten Аре) я предупреждал: «Все животные по природе своей конкурируют и стремятся к первенству, а сотрудничают только при особых обстоятельствах».

Что касается поведения бонобо в дикой природе, то новых данных здесь почти нет. В ДРК лишь недавно закончилась кровопролитная гражданская война, в которой погибло порядка 5 млн человек. Разумеется, все это время ситуация в стране никак не способствовала приматологическим исследованиям. Можно сказать, что за десять с лишним лет мы не узнали о бонобо ничего нового. Однако до этого ученым удалось собрать богатый полевой материал. Самое важное, пожалуй, – и за последние тридцать с лишним лет в этом смысле никаких новых данных не появилось – это то, что нет ни одного достоверного сообщения об агрессии со смертельным исходом среди бонобо. У шимпанзе, напротив, имеется масса случаев убийства взрослыми самцами других самцов, самцами и самками – младенцев и т. п. Это в дикой природе. Относительно содержащихся в неволе животных мне самому довелось документально зафиксировать случай, когда самцы шимпанзе жестоко изуродовали и кастрировали соперников в борьбе за место в иерархии, в результате чего те умирали. В подобной информации про шимпанзе недостатка нет, и это резко контрастирует с полным отсутствием таких происшествий среди бонобо.

В книге «Демонические самцы» (Demonic Males) Ричард Рэнгем, рассказывая о жестокости у шимпанзе, приводит такое сравнение их с бонобо: «…Мы вполне можем рассматривать их [бонобо – Прим. пер. ] как шимпанзе, сделавших три шага к миру. Они снизили уровень насилия в отношениях между полами, в отношениях между самцами и в отношениях между сообществами». Все это не означает, что бонобо живут в сказочном царстве. Можно даже сказать, что «секс ради мира» так сильно распространен у них именно потому, что конфликтов хватает с избытком. Какой смысл был бы заниматься миротворчеством, если бы жизнь бонобо протекала в неизменной гармонии? Сексуальное разрешение конфликтов, как правило, практикуют самки, но самцы иногда тоже прибегают к этому верному средству, как свидетельствуют данные из зоопарка в Сан‑Диего:

«Вернон регулярно загонял Калинда в сухой ров… После таких случаев эти самцы интенсивно контактировали почти в 10 раз чаще, чем обычно. Вернон предпочитал тереться мошонкой о ягодицы Калинда, или Калинд предоставлял свой пенис для мастурбации».

Контраст с родственным видом поразителен. Если шимпанзе во время территориальных споров чаще всего убивают сородичей, то бонобо на границах своей территории занимаются сексом. При встрече с соседями они могут повести себя недружелюбно, но проходит совсем немного времени, и самки бросаются на сторону «противника», чтобы спариться с самцами соседской группы или «оседлать» других самок. А поскольку заниматься сексом и войной одновременно трудно, вся сцена очень быстро меняет характер, и едва не начавшееся сражение превращается в мирное общение. Еще немного, и взрослые разных групп начинают заниматься взаимным грумингом, а дети – вместе играть. Сообщения о таких встречах начинаются с 1990 г. и исходят в основном от японского ученого Такаёси Кано, дольше всех проработавшего с дикими бонобо. Трудясь над книгой, я разговаривал с учеными, занимающимися полевыми исследованиями, такими как Кано, и ученым, принимавшим у себя Паркера, – Готтфридом Хоманном (Gottfried Hohmann). Когда я спросил последнего, как его бонобо реагируют на другие группы, Хоманн ответил: «Начинается все очень напряженно, с криками и погонями, но затем все успокаиваются, и завязываются межгрупповые сексуальные контакты самок с самками и самок с самцами. Груминг тоже имеет место, но остается напряженным и нервным». Согласитесь, это описание мало подходит обезьянам‑убийцам, хотя Хоманн и добавил, что группы бонобо смешиваются не всегда и что самцы из разных сообществ не занимаются грумингом друг с другом.

В заповеднике недалеко от Киншасы недавно решили соединить две группы бонобо, которые прежде жили раздельно, чтобы как‑то оживить их существование. Никому бы даже в голову не пришло сделать что‑нибудь подобное с шимпанзе, потому что единственным возможным результатом было бы насилие, и всем это прекрасно известно. В зоопарках хорошо знают, что шимпанзе из разных стай необходимо любой ценой держать отдельно до тех пор, пока они не познакомятся; в противном случае дело может кончиться кровопролитием. А бонобо в заповеднике вместо этого устроили оргию. Они свободно смешивались и общались, превращая потенциальных врагов в друзей.

Добавим к этому наблюдения чилийского приматолога Изабель Венке (Isabel Behncke), изучающей игровое поведение бонобо в Вамбе – там, где Кано и другие японские ученые уже не один десяток лет наблюдают за ними. Изабель глазам своим не поверила, когда увидела, как особи из разных групп играют вместе. Она недавно показывала мне видеозаписи, снятые в лесной чаще. На этих записях взрослого самца окружили молодые бонобо из соседней группы; они тыкали ему в ребра, забирались на плечи, висли на нем целыми гроздьями. Все это делалось в шутку, без малейших признаков опасности или враждебности. Еще Изабель показывала игру между самцом и самкой из другой группы. Самка следовала за самцом и время от времени хватала его за мошонку; оба они долго бегали кругами вокруг дерева, опять же не испытывая заметного напряжения. Склонная к иронии Изабель пошутила, что именно благодаря таким ситуациям возникло выражение «держать за яйца».

Отчасти разногласия относительно агрессивности бонобо объясняются тем, что они ведут себя как хищники. Такое поведение у них имеет развитые формы, хотя и в меньших масштабах, чем у шимпанзе. Бонобо убивают мелкую дичь – дукеров (лесных антилоп), белок, обезьян низших видов; иногда они охотятся группами. Проблема в том, что охота не имеет почти никакого отношения к агрессивности. Еще в 1960‑е гг. Конрад Лоренц[43]предостерегал ученых от ошибки: он утверждал, что кот, который шипит на другого кота, – это совсем не то же самое, что кот, выслеживающий мышь. Первый выражает шипением страх и агрессию, второй действует под влиянием голода. Мы сегодня знаем, что и нейронные цепи при этом задействуются разные. Вот почему Лоренц определил агрессию как внутривидовое поведение. Поэтому же травоядные животные не считаются менее агрессивными, чем плотоядные, – это может засвидетельствовать любой, кому приходилось видеть схватку жеребцов.

Отождествление образа жизни хищников с агрессивностью – старая ошибка; она восходит к тем временам, когда человека считали неисправимым убийцей на основании того факта, что наши предки ели мясо. Представление об «обезьяне‑убийце» получило такое широкое распространение, что в первой сцене фильма Стенли Кубрика «2001 год: Космическая одиссея» один гоминин бьет другого бедренной костью зебры, а затем это оружие, триумфально подброшенное победителем в воздух, превращается в космический корабль. Впечатляющий образ, но основан он всего лишь на факте наличия одного отверстия в окаменевшем черепе доисторического детеныша, известного как «ребенок из Таунга». Обнаруживший его ученый поспешил сделать вывод о том, что наши предки были плотоядными каннибалами. Журналист Роберт Ардри в книге «Африканские корни» (African Genesis) развил эту мысль, заявив, что человек – это не падший ангел, а скорее вставшая на ноги обезьяна[44]. Сейчас, правда, считается более вероятным, что ребенок из Таунга не был съеден сородичами, а пал жертвой леопарда или орла.

Распространенное мнение о насилии как базовом инстинкте резко контрастирует с нашей стыдливостью в отношении секса, которая заставляет ученых либо вовсе игнорировать половое общение, либо называть его как‑то иначе. Мы вообще предпочитаем эвфемизмы – называем туалет «комнатой отдыха», а непреднамеренное обнажение груди – «беспорядком в одежде». Так и бонобо в литературе традиционно называют «очень ласковыми», подразумевая при этом поведение, за которое человека – если бы все это происходило в общественном месте – немедленно арестовали бы. Две самки прижимаются друг к другу набухшими гениталиями и начинают быстро тереться ими, что обычно называют генито‑генитальным контактом, но Хоманн, много раз наблюдавший подобную процедуру, высказывает сомнения: «Но имеет ли это хоть какое‑то отношение к сексу? Вероятно, нет. Конечно, они используют гениталии, но что это на самом деле – эротическое поведение или просто жест приветствия, полностью лишенный связи с сексуальностью?»

К счастью, суд США разрешил этот эпохальный вопрос в решении по делу «Пола Джонс против президента Билла Клинтона». Там разъясняется, что термин «секс» включает любое намеренное прикосновение к гениталиям, анусу, паховой области, груди, внутренней части бедер или ягодицам. Можно было бы поспорить с этим определением (если кто‑нибудь намеренно сядет на меня, прикоснувшись таким образом ягодицами, неужели это обязательно будет сексуальное действие?), но давайте ограничимся гениталиями, которые предназначены, очевидно, именно для секса. Когда бонобо хватают друг друга за тестикулы, трогают клитор или трутся гениталиями, стимулируя друг друга, и при этом громко кричат и демонстрируют другие внешние признаки оргазма, любой врач‑сексолог скажет вам, что они «делают это». На память сразу же приходит знаменитый американский сексолог Сьюзен Блок с ее курсом «Путь бонобо: к миру через удовольствие» (The Bonobo Way of Peace through Pleasure); вообще слоган кажется удачным, поскольку ни одно другое животное, за исключением нашего собственного вида, не уделяет сексу так много внимания, как бонобо.

Результаты недавнего опыта по выяснению способности к кооперации еще раз подчеркивают резкие различия между шимпанзе и бонобо. Брайан Хейр с сотрудниками поместил в вольер с обезьянами платформу, которую те, работая вместе, без труда могли подтянуть к себе; на платформу положили пищу. Бонобо лучше, чем шимпанзе, справились с задачей. Вид пищи, как правило, пробуждает в обезьянах соперничество, но бонобо наладили сексуальные контакты, поиграли вместе и радостно, сидя рядышком, все вместе съели предложенную пищу. Шимпанзе, наоборот, никак не могли отказаться от соперничества. Согласитесь: если два вида так по‑разному реагируют на одни и те же обстоятельства, вряд ли можно сомневаться в том, что темпераменты у их представителей разные.

Еще одно свидетельство можно получить из сравнения осиротевших детенышей разных человекообразных обезьян, проведенного Ванессой Вудс. Как ни печально, и шимпанзе, и бонобо в Африке нередко становятся жертвами охотников. Взрослых животных убивают и продают на мясо, а малыши часто оказываются в заповедниках, где люди с любовью ухаживают за ними до тех пор, пока те не повзрослеют и не смогут сами о себе позаботиться. Вудс провела детальное сравнение детенышей обоих видов и выяснила, что малыши бонобо в моменты возбуждения (к примеру, во время кормежки) склонны к сексуальному контакту, тогда как у крошек‑шимпанзе такой склонности нет. Таким образом, различия между видами проявляются уже в раннем детстве.

Правда ли, что люди – это падшие ангелы? Босх на своем панно «Сад земных наслаждений» изобразил, как Адама и Еву сводит вместе некто, напоминающий Христа. Первые люди здесь выглядят нетрадиционно: они не едят запрещенных плодов, и их не изгоняют из Рая. Но если бы не грехопадение, что ожидало бы их впереди? Райский сад вожделения?

Короче говоря, если мы наберемся смелости называть секс сексом и сосредоточимся на известных видах внутривидового (в противоположность межвидовому) насилия, мы неизменно будем получать решительные доказательства в пользу того, что бонобо – относительно мирный вид и что сексуальное поведение у них выполняет и нерепродуктивные функции и используется, в частности, для приветствия, разрешения конфликтов, при распределении пищи. Часто употребляемые гиперболы (к примеру, «шимпанзе родом с Марса, а бонобо – с Венеры»), конечно, избыточны, но если бы их описывали просто как ласковых существ, то никто бы о них и не услышал. Что бы мы ни обнаружили в последующие годы, когда исследователи бонобо вернутся в Африку, вряд ли можно ожидать возврата к «гоббсовской» модели. Я просто не могу себе представить, чтобы эти приматы превратились из мягких и сексуальных существ в отвратительных жестоких зверей. Единственный ученый, которому довелось долго наблюдать в лесу и шимпанзе, и бонобо, японский приматолог Такэси Фуруити, сказал об этом лучше всего: «У бонобо всё и всегда мирно. Когда бы мне ни случилось увидеть бонобо, они вечно наслаждаются жизнью».

Райский сад вожделения

Еще студентом мне довелось побывать в почившем ныне голландском зоопарке, где держали «карликовых шимпанзе», как раньше называли бонобо. Именно тогда я впервые увидел представителей этого вида. Меня поразил контраст между ними и шимпанзе – контраст во всем: в поведении, манере держаться, внешности. Шимпанзе похожи на мускулистых бодибилдеров, в то время как бонобо казались скорее интеллектуалами. У них были тонкие шеи и руки, похожие на руки пианистов; казалось, место им в библиотеке, а не в спортивном зале, как шимпанзе. В то время о бонобо почти ничего не было известно, и я там же, на месте, решил, что ситуация должна измениться. Прежде мне рассказывали, что эти обезьянки – всего лишь мелкая разновидность шимпанзе, но теперь очевидно, что все не так.

В тот день я стал свидетелем небольшой ссоры самки и самца из‑за картонной коробки. Некоторое время ее участники бегали вокруг коробки и колотили друг друга чем попало; затем вдруг схватка прекратилась, и они занялись любовью! Это казалось странным: я привык к шимпанзе, а они не переходят так легко от гнева к сексу. Я решил, что тут простое совпадение или что я пропустил что‑то, что объяснило бы внезапную смену настроения; оказалось, однако, что для бонобо – явных поклонников «Камасутры» – увиденная мной сцена совершенно обычна. Но узнал я об этом лишь несколько лет спустя, когда сам начал работать с ними.

Я никогда не стремился стать обезьяньим сексологом, но это получилось само собой. Я видел, как они делают это во всех возможных позициях и даже в некоторых таких, которые нам трудно вообразить (к примеру, вниз головой, уцепившись за ветку задними конечностями). На мой взгляд, главное в сексе бонобо – его совершеннейшая легкомысленность и то, насколько хорошо он интегрирован в общественную жизнь этих приматов. Большинство из нас иначе смотрит на свою любовную жизнь; у нас полно комплексов, пунктиков и тормозов. Некоторые даже не могут заниматься этим при включенном свете! Вот почему все подмигивают мне, как только слышат, что я работаю с бонобо, – как будто это увлекательнейшее занятие, гарантирующее мне ежедневное вкушение запретных радостей. Но чем больше наблюдаешь за бонобо, тем больше их секс начинает напоминать рутинную проверку электронной почты, процедуру умывания или просто приветствие. Обычное, будничное занятие. Мы приветствуем друг друга руками – к примеру, пожимаем руки или похлопываем друг друга по спине, – тогда как у бонобо принято «генитальное рукопожатие». Сексуальные контакты у них очень короткие и измеряются секундами, а не минутами. Мы связываем секс с продолжением рода и желанием, но у бонобо он выполняет самые разные задачи. Наслаждение всегда является целью, а продолжение рода – всего лишь одна из функций секса. Именно этим объясняется тот факт, что занимаются сексом пары самого разного состава.

Обсуждая многофункциональность секса, трудно не отметить, что некоторым людям она очень нравится, а некоторых с такой же силой отталкивает. Отрицательное отношение связано с установившимися взглядами на роль мужских иерархий, территориальности и насилия в эволюции человека; именно поэтому, вне всяких сомнений, антропологи игнорируют бонобо. В нашем прошлом, с их точки зрения, нет места приматам‑хиппи. Однако бонобофилия ненамного рациональнее. Зачастую она отражает идеализированные представления людей о наших предках. На лекциях о бонобо я иногда сталкиваюсь с поклонниками свободной любви – им кажется, что у них много общего с этим биологическим видом, – или с теми, которые мечтают быть похожими на бонобо. Некоторые рассуждают о том, что человек, должно быть, прямой их потомок; подразумевается, что нам следует жить по обычаям матриархата и полностью отказаться от сексуальных ограничений.