Отдаленный форт Секундарабад, куда Росс получил назначение, не пользовался доброй славой в армейских кругах. Тысячи британских солдат нашли здесь свою могилу, сраженные не пулями, а болезнями. В форту случались и холера, и проказа, и чума, и с десяток других опасных болезней, не поддающихся ни профилактике; ни лечению.
Малярией в Секундарабаде болел каждый второй. Каждый двадцатый погибал от нее.
И все‑таки Росс был доволен своим назначением. Лучшего места для проведения экспериментов, пожалуй, невозможно было сыскать во всей Индии. О том, что он сам может заразиться и заболеть и даже умереть, Росс не думал. Он находился еще в том возрасте, когда мысли о собственной смерти кажутся человеку нелепыми.
В Индию его привела одержимость гипотезой доктора Менсона и ничто более. Именно он должен был доказать ее действенность в экспериментах, тщательно разработанных в Лондоне совместно с самим автором гипотезы. Сами по себе эксперименты были просты, но требовали кропотливой подготовки, тщательности и времени, которого, как всегда, не хватало.
В отличие от большинства офицеров, направляющихся в Индию, Росс не помышлял ни о деньгах, ни о славе, ни о воинской карьере. Все это казалось ему мелкой суетой, недостойной врача.
В науке о малярии, которой Росс решил посвятить себя, недоставало одного важного звена: еще никто в мире не знал, как человек заражается малярией, какими путями в его кровь попадают малярийные плазмодии, открытые несколько лет назад Лавераном. Наиболее вероятными казались предположения доктора Менсона – друга и учителя Росса. Менсон считал, что малярийные плазмодии переносятся комарами от больных людей здоровым. Правда, далеко не все врачи разделяли такую точку зрения. Требовались неопровержимые доказательства, подтверждающие теорию Менсона, и Росс брался их предоставить. Он не знал, сколько для этого потребуется времени: месяцы, или годы, или вся его жизнь, – но не сомневался в конечном успехе.
Первый эксперимент был проведен в самом конце февраля 1895 года.
Доктор Аппиа был практическим врачом, перебравшимся в форт из местечка Банглогора, и до встречи с Россом вряд ли задумывался о причастности комаров к малярии.
– Если комары и в самом деле являются переносчиками малярии,–сказал он, внимательно выслушав Росса, – то мы с вами, коллега, завтра же докажем это, и без труда.
– Или же докажем диаметрально противоположное, – машинально отозвался Росс и прикрутил фитиль фонаря, стоящего на подоконнике. – А почему завтра? – удивился он, поднимая глаза на Аппиа, устроившегося в плетеном кресле.
За окном, затянутым москитной сеткой, звенели комары. Духота тропической ночи, заполняющая комнату, казалась живой, и ее хотелось искромсать саблей в куски, как змею, вползшую в человеческое жилище.
– Почему завтра? – настороженно переспросил Росс.
Обмахивая потное лицо газетой, сложенной веером, Аппиа улыбнулся.
– У нас все для этого есть, Комаров в Секундарабаде – тучи, три четверти коек в полковом лазарете заняты малярийными больными, а подопытным кроликом станет ваш покорный слуга.
Он слегка привстал в кресле, склонил к груди голову.
– И ни слова возражения! – Аппиа выбросил вперед руку, как бы защищаясь от Росса, расположившегося напротив.
– Опыт рискован. Вы и в самом деле можете заразиться малярией.
– И тем самым доказать правильность гипотезы Менсона! – весело отпарировал Аппиа, рывком поднимаясь с кресла и отбрасывая на стол газету. – Лечение малярии, начатое в ранний период большими дозами хинина, почти всегда эффективно. Практически оно гарантирует выздоровление в девяноста пяти случаях из ста. Поверьте мне, Росс. За годы, проведенные в Индии, через мои руки прошли тысячи малярийных больных. Но даже в случае летального исхода игра, по‑моему, стоит свеч.
– Может, попытаемся найти добровольцев? Аппиа отрицательно качнул головой.
– В этом нет необходимости, мистер Росс. Мы с вами не строевые офицеры, а врачи и не имеем никакого права рисковать чужой жизнью. У каждого человека жизнь одна, и об этом никогда не следует забывать.
– У вас она тоже одна.
– И как врач я вправе распорядиться ею с наибольшей пользой для медицины.
На другое утро в одной из палат полкового лазарета, раздевшись по пояс, Аппиа дал искусать себя комарам, только что насосавшимся крови малярийного больного. К вечеру того же дня об опыте в лазарете стало известно старшему полковому врачу майору Джонсу.
– Еще один такой эксперимент, – холодно заметил он Россу, – и я отдам вас под суд. На ваших плечах погоны британского офицера, и посему о всяких сомнительных экспериментах не может быть и речи. Ваш долг – как можно лучше выполнять обязанности младшего полкового врача, и только.
– Но я ехал в Индию... – растерянно начал Росс. Майор Джонс жестко оборвал его:
– Чтобы с честью и достоинством нести воинскую службу во славу британской короны. А если вы все же намерены продолжать свои научные изыскания, подавайте рапорт об отставке. Его быструю сатисфакцию я обещаю вам.
Прошел месяц. Аппиа был здоров, как прежде.
«Неужели провал?» – подумал Росс, разглядывая под микроскопом желудки комаров в поисках малярийных плазмодиев, Комаров он препарировал стальным писчим пером, отточенным на бруске для правки бритвы, как учил его Менсон. Он работал в своей комнатушке при лазарете, на всякий случай повернув в двери ключ, чтобы никто из начальства не застал его врасплох. Аппиа давал о себе знать условным постукиванием.
Кажется, майор Джонс был доволен Россом. Вся медицинская документация, находящаяся в заведовании младшего полкового врача, была приведена в образцовый порядок.
Почти с каждой почтой приходили письма от Менсона. «Не сдавайтесь, – писал Менсон, – и да поможет вам бог и ваша счастливая звезда! Малярия переносится комарами...»
Уверенность учителя передавалась и Россу, и, несмотря на все неудачи и тяготы армейской службы в форту, в душе его не родилось ни отчаяния, ни растерянности, и он продолжал свои поиски, о которых в Секундарабаде знал, пожалуй, один Аппиа.
Прошло еще несколько месяцев, и Аппиа, так и не заразившийся малярией, вернулся в Банглогору.
– Дорогой Росс, – сказал он, прощаясь, – я всего лишь практический врач и, увы, не знаю, как помочь вам, но не сомневаюсь, что вы на верном пути. Промежуточным хозяином малярии может быть только комар.
Росс усмехнулся, пожимая руку Аппиа.
– Но комару не удалось заразить вас малярией.
– В природе насчитывается около полутора тысяч разновидностей этих насекомых, и не все из них, очевидно, являются переносчиками малярийного плазмодия, в противном случае, я уверен, наш эксперимент удался бы.
– Мне придется у всевышнего попросить вторую жизнь, ибо одной, я думаю, не хватит, чтобы проэкспериментировать со всеми видами комаров, – пошутил Росс.
– В Секундарабаде, по моим наблюдениям, не так уж много комариных разновидностей, – серьезно ответил Аппиа. – Пожалуй, не более дюжины, и, следовательно, круг ваших поисков не безграничен.
После отъезда Аппиа Росс выписал из Бомбея определитель комаров.
Прогуливаясь в окрестностях форта, он ловил марлевым сачком комаров и приносил их домой в стеклянной банке. Чаще всего попадались комары вида куклекс, реже в его добыче оказывались комары с темными пятнышками на крыльях – анафелес.
В желудках комаров Росс искал малярийных плазмодиев. Ход его рассуждений был логичен: комары питаются соком растений и кровью и, значит, вместе с кровью в их желудки должны попадать и малярийные плазмодии, так как жалят они не только здоровых людей, но и больных, в крови которых живут возбудители малярии.
Однообразие жизни в форту не тяготило Росса. Его день был заполнен до предела. За микроскоп он садился с восходом солнца, когда другие офицеры полка еще нежились в постелях. Ровно в четверть одиннадцатого он отправлялся в свою конторку при лазарете и принимался за составление многочисленных медицинских документов. Два часа в день он посвящал больным, как палатный врач. По договоренности с майором Джонсом Росс курировал только малярийных больных.
– Я вами доволен, лейтенант Росс, – сказал как‑то старший полковой врач, – и теперь не возражаю против ваших научных занятий в свободное от службы время. Ставьте, пожалуйста, ваши эксперименты, но только не на людях, естественно.
– Благодарю вас, сэр.
– Это лучше, – назидательно продолжал майор Джонс, – чем убивать время за картами и вином.
– Так точно, сэр!
– Правда, будь я на вашем месте, я бы, естественно, предпочел охоту. Охота – джентльменское занятие.
– Я охочусь, сэр... на комаров.
Майор Джонс язвительно ухмыльнулся в усы, но промолчал.
– Охота на комаров, сэр, доставляет мне огромное удовольствие.
С одной из почт, пришедших в форт накануне Нового, 1896 года, Росс получил от Менсона бандероль. В бандероли вместе с письмом оказалась небольшая книга русского профессора Данилевского, изданная на французском языке. Данилевский писал о малярии, которой болеют птицы. Клинилески она протекала у них точно так же, как и у людей, а малярийные плазмодии, обнаруженные Данилевским в крови больных птиц, ничем не отличались от плазмодиев, вызывающих малярию у человека.
Росс задумался.
«Комары, несущие в себе возбудителей малярии, – рассуждал он, – кусают не только людей, но и животных, в частности птиц, и передают им болезнь. Майор Джонс запретил опыты на людях...»
Необходимо было срочно раздобыть больных малярией птиц, но как это сделать?
Проще всего экспериментировать на голубях. Голубь– птица почти домашняя.
В Секундарабаде было немало голубятников. Держал голубей и Амир – пятнадцатилетний бой Росса.
– Скажи мне, Амир, – спросил у него однажды Росс, – болеют ли твои голуби?
– Иногда болеют, сэр.
– Я буду покупать у тебя больных голубей и хорошо платить за них.
Мальчишка засмеялся:
– Зачем они вам, сэр? Я могу вам продать и здоровых. И совсем недорого.
Росс улыбнулся, потрепал ладонью мальчишку по плечу.
– Мне нужны больные, Амир.
На другое же утро бой принес Россу больного голубя. Птица была вялой и отказывалась от пищи. Глаза ее подергивала мутная пленка. Голубь лежал на крыле, не в силах подняться на лапы. Он умер через несколько часов. В его крови не оказалось ни малярийных плазмодиев, ни глыбок темно‑бурого пигмента. Причина смерти была неясна Россу, но погиб голубь не от малярии.
Весть о том, что младший полковой врач скупает больных голубей, быстро распространилась по Секундарабаду. Кое‑кто из офицеров гарнизона решил, что Росс тронулся умом. Такое подчас случалось в форту и никого особенно не удивляло.
Майор Джонс, как‑то задержавшись в конторке Росса, осторожно осведомился:
– Может, вам нужен отпуск? Месяц‑другой в Англии – и от вашего недомогания не останется и следа. Поверьте старому врачу, четверть века практикующему в Индии, – добавил он доверительно. – Могу написать записку и к доктору Вилланду, психоневрологу. Мы с ним когда‑то служили в Бёнгалии. Он уже тогда творил чудеса, а был таким же молодым, как вы.
Росс улыбнулся.
– Спасибо, сэр, но ни в отпуске, ни тем более в консультации врача нет никакой необходимости. Я чувствую себя великолепно.
– Но ваши чудачества с больными голубями? О них судачит весь Секундарабад.
– Сэр, но разве не вы разрешили мне научные исследования в свободное от службы время?
– И что вы ищете в больных голубях?
– Малярию, сэр.
Майор Джонс недоверчиво качнул головой.
– Вы полагаете, что и птицы подвержены малярии?.. Ну и ну!..
– То, что птицы, как и люди, болеют малярией, уже доказано, сэр, и не мной, а русским профессором Данилевским.
Росс достал из ящика стола книгу, присланную Менсоном, протянул ее Джонсу.
Джонс небрежно перебросил несколько страниц и буркнул, возвращая книгу:
– Любопытно, а?
– И весьма, сэр.
– Но пристало ли вам, Росс, военному врачу, вторгаться в епархию ветеринаров?
– Не вижу другого пути для познания истины, сэр. Если мне удастся в экспериментах доказать заражение голубей комарами, то на следующем этапе – пускай не мной, а кем‑то другим – будет выяснена схема передачи малярии человеку.
Разглядывая свое морщинистое лицо в зеркальце, висящем на стене, майор Джонс хмыкнул:
– Комарами?
– Да, сэр.
– А вам удалось обнаружить чего‑нибудь новенькое, интересное? – спросил он, приминая ладонью свои нафабренные усы.
– Увы, сэр! Б своих поисках я не продвинулся вперед ни на дюйм.
Майор Джонс подавил зевок и, холодно кивнув, вышел из комнаты.
Наконец‑то Россу повезло! В желудке комара анафелес он нашел цисты – мешочки, заполненные плазмодиями. Плазмодии были подвижны и, следовательно, живы. При попадании в кровь они могли вызвать развитие малярии. Гипотеза доктора Менсона, кажется, начинала обретать реальность. Правда, в тело комара плазмодии могли проникнуть и случайно – единичная находка вряд ли дает основание для серьезных выводов.
Временно Росс прекратил свои вылазки с марлевым сачком в окрестности Секундарабада. Комаров анафелес он ловил прямо в лазарете, безошибочно узнавая их по темным пятнышкам на крыльях и характерной посадке.
Желудки комаров заполняли цисты с плазмодиями, но особенно много их оказалось в слюнных железах. Слюнные железы были плотно набиты ими, как трубка табаком.
В крови больного голубя, принесенного в лазарет кем‑то из местных жителей, Росс увидел малярийных плазмодиев. При максимальном увеличении микроскопа внешне они ничем не отличались от плазмодиев, живущих в крови больного человека. Возбудитель малярии и у птиц, и у человека был один – малярийный плазмодий. Но это было еще не открытие. Задолго до Росса об этом узнал харьковский профессор Данилевский. Но Росс теперь не сомневался, что источник заражения и голубя, и человека тоже один – комар. Росс ставит эксперимент.
В клетку, плотно затянутую москитной сеткой, он помещает больного малярией голубя. Туда же подпускает с десяток комаров анафелес, выловленных в лазарете.
– Послушай‑ка, Амир, – попросил он боя, – продай мне, пожалуйста, парочку самых здоровых голубей из твоей голубятни.
– Будет исполнено, сэр.
Эксперимент, задуманный Россом, был прост. В сущности, он почти ничем не отличался от эксперимента, проделанного доктором Аппиа чуть больше года назад здесь же в Секундарабаде: комары, помещенные в клетку с больным голубем, должны были заразить здоровых птиц.
Росс рассуждал: «Комары питаются соком растений и кровью. Растений в клетке нет. Кровь подопытного голубя кишит малярийными плазмодиями. Москитная сетка не позволит комарам вылететь из клетки, и, значит, если в их желудках нет еще малярийных плазмодиев, они непременно туда попадут с кровью больного голубя».
В другую клетку, тоже затянутую москитной сеткой, Росс поместил голубей, принесенных Амиром. Голуби были здоровы. В мазках, сделанных из их крови, он не увидел плазмодиев.
Через сутки после начала эксперимента он пересадил комаров в клетку к здоровым птицам.
Прошло еще несколько дней. Голуби оставались здоровыми и спокойно уживались с комарами, питающимися их кровью.
Больной голубь скоро погиб. На вскрытии Росс нашел в клетках печени и в эритроцитах темно‑бурые глыбки пигмента. Причина смерти не вызывала сомнения: малярия.
«С момента заражения до появления клинических симптомов малярии, – писал Менсон в одном из своих писем, – имеется некий промежуток времени – инкубационный период, как и при всех заразных болезнях...»
Росс ждал. Клетка с голубями стоила в его комнате, на подоконнике. Птицы привыкли к Россу. Они охотно брали корм из его рук и, очевидно чтобы обратить на себя внимание нового хозяина, время от времени требовательно постукивали клювами о прутья клетки.
Время шло. По утрам Росс, как и прежде, препарировал стальным пером комаров и рассматривал их желудки и слюнные железы под микроскопом. После окончания рабочего дня в лазарете, покормив голубей, он отправлялся с марлевым сачком на охоту за комарами. Все виды этих насекомых, водящихся в самом форту и его окрестностях, были им хорошо изучены. Он знал о них все, как профессиональный энтомолог, и только по‑прежнему оставалось неясным, который же из них является промежуточным хозяином малярии.
На шестнадцатый день с начала эксперимента один из голубей показался Россу вялым. Он взял его в руки. Голубь дрожал. Перья на его голове ерошились. Птица была явно нездоровой. Но малярия ли это?
Стальным пером, которым он препарировал комаров, Росс надсек лапку больного голубя, перенес капельку крови на предметное стекло, в минуту настроил микроскоп. Все поля зрения покрывали плазмодии. Голубь заразился малярией. Цепочка замкнулась. Менсон оказался прав.
Теперь Росс знал: переносчиками малярии являются комары вида анафелес. Но только ли они?
Через несколько дней, купив у Амира полдюжины здоровых голубей, Росс повторил свой опыт, но на этот раз с комарами куклекс. Ни один из голубей не заболел.
Один эксперимент следовал за другим. С помощью комаров анафелес Росс заражал малярией не только голубей, но и других птиц, которых ловил для него за стенами форта Амир.
Прошло еще полгода, и Росс серией блестящих опытов, поставленных на птицах, доказал, что виновниками заражения малярией являются не все комары, а только комары анафелес.
В 1902 году за работы по птичьей малярии Россу была присуждена Нобелевская премия.
Профессор Грасси
Сентябрьским днем 1896 года профессор зоологии Римского университета Джованни Батиста Грасси вернулся домой необычно рано: стрелки часов в гостиной показывали начало двенадцатого.
– Что‑нибудь случилось, сынок? – тревожно спросила мать, – Тебе нездоровится?
– Пока ничего не случилось, – засмеялся Грасси, поднимаясь к себе.– До утра я останусь в спальне и прошу вас ко мне не входить. Никого! Ни под каким предлогом! Синьора Мария! – кликнул он служанку. – Кто бы меня ни спросил, меня нет дома. Я – в отъезде, и когда вернусь – неизвестно.
– Хорошо, синьор Джованни.
– Что ты задумал, Джанни? Неужели тебя ищет полиция?!
Грасси толкнул дверь, ведущую в спальню, обернулся.
– Успокойся, мама! Ничего не случилось, и никакая полиция меня не ищет! Я обо всем расскажу завтра.
– О святая мадонна! Ты опять что‑то задумал, Джанни! Почему ты не можешь жить, как все люди?
Грасси молча прошел в спальню, набросил крючок на дверь.
За окном шумел Рим. Сквозь неплотно задернутые шторы солнце пронизывало комнату сквозными столбами света.
Он переобулся в домашние шлепанцы, сбросил пиджак, расслабил узел галстука, закатал рукава сорочки, осторожно вынул из саквояжа стеклянную банку, затянутую марлей.
Из‑за двери доносились причитания матери, голоса сестры и служанки. Перебивая друг друга, женщины о чем‑то громко спорили.
Грасси был спокоен, и предстоящий эксперимент не пугал его своими последствиями. Страшило другое: вместе с ним могли заразиться малярией сестра и мать.
О прозрачные стенки банки, стоящей на ночном столике, бились комары, выловленные сегодня утром а малярийном госпитале Локате Триульце, и каждый второй из них нес в себе малярийных плазмодиев, заполняющих слюнные железы и желудки.
Зоолог по профессии, Грасси разбирался в малярии ничуть не хуже любого врача из госпиталя Локате Триульце. Он разделял взгляды англичанина Менсона, знал о работах молодого врача Росса в Индии и был наслышан о неудачном опыте доктора Аппиа в Секундарабаде.
В науке о малярии неразгаданной оставалась одна загадка: каким образом возбудитель болезни проникает в кровь человека.
Грасси присел на край кровати, сорвал с банки марлю, постучал ладонью по ее бокам. Через минуту‑другую в спальне ошалело зазвенели комары, вырвавшиеся на свободу. Они закружили вокруг его головы, замельтешили перед глазами. Грасси ждал, положив на колени оголенные по локоть руки и затаив дыхание.
Впоследствии он так напишет об этом эксперименте: «Когда я занялся исследованием малярии, я счел необходимым предпринять опыты на людях. Однако я был не в состоянии преодолеть внутренний протест, который всегда вызывали и вызывают во мне любые эксперименты на человеке, могущие принести ему вред. Поэтому я решил произвести первый опыт на самом себе».
Утихомирившись, комары облепили его лицо, шею и руки. Грасси сидел не шелохнувшись, боясь спугнуть их. В комарах, как и Росс, он обнаружил цисты с малярийными плазмодиями, но пошел дальше своего английского коллеги: ему удалось проследить определенный цикл развития малярийного плазмодия в теле комара, не похожий на его развитие в крови человека.
– Джанни! – услышал он за дверью голос матери. – По всему нашему дому летают огромные комары. Джанни, ты слышишь меня?
Случилось то, чего он больше всего опасался. Зараженные малярией комары из госпиталя Локате Триульце каким‑то образом проникли в соседние комнаты,
– Возьмите полотенца и перебейте их, – быстро распорядился он. – Ни в коем случае не позволяйте им ужалить себя.
– Джанни, они накинулись на меня, как голодные гиены.
Грасси шагнул к окну, распахнул его настежь. Зудела кожа рук, лица и шеи, искусанная комарами. Если комары действительно являются переносчиками малярии, как утверждает Менсон, он должен заболеть. Может заболеть и мать...
Хинин – хорошее лечебное средство, но и он помогает не всегда. Существуют формы малярии, текущие молниеносно, и даже огромные дозы хинина не в силах в таких случаях предотвратить трагический конец.
Стоя у распахнутого окна, о своей смерти Грасси не думал. Он думал о матери и о сестре.
Даже если он погибнет, его дело продолжат ученики – Биньями и Бастианелли. О комарах и о малярии они знают ровно столько же, сколько и он сам, и совсем не важно, чье имя войдет в историю борьбы человека с малярией.
Когда последний комар вылетел из спальни, Грасси закрыл окно и спустился в гостиную.
– Дорогие синьоры, – шутливо обратился он к женщинам, – приказываю всем вам немедленно принять хинин.
– Но Джанни... – капризно возразила сестра, но Грасси резко оборвал ее:
– Я отвечаю за вас и перед богом, и перед своей совестью. Комары были заражены малярией.
– О святая мадонна! – воскликнула мать, испуганно прикрывая ладонью рот. – Что же теперь будет с нами?
Но с ними ничего не случилось. Почему‑то не заболел и сам Грасси.
«Возможно, – думал он, – комары из госпиталя Локате Триульце никакого отношения к передаче человеку малярии не имеют? Возможно, что‑то было не предусмотрено в эксперименте?»
Прошло два года. Грасси открыл несколько новых подвидов комаров анафелес и сделал очень любопытное наблюдение. Оказалось, что малярийные плазмодии, попадающие в желудок комара с кровью больного, развиваются только в теле самки анафелес, и, следовательно, если малярия переносится комарами, то лишь самками анафелес. Полшага оставелось до решения последней загадки малярии. Нужны были опыты на людях.
В научных журналах появились статьи об искусственном заражении малярией птиц. Имя доныне безвестного молодого врача Рональда Росса было у всех на устах.
– Заслуги Росса неоценимы, – говорил Грасси, – но мы до сих пор не знаем, как малярией заражается человек.
– Что же вы предлагаете, профессор? – спрашивали его сотрудники лаборатории.
– Эксперименты на добровольцах. Иного выхода нет и, к сожалению, быть не может.
Джованни Батиста Грасси изменял своим принципам. Теперь ему казалось, что, если он начнёт экспериментировать на себе, поиски путей передачи малярии человеку затянутся на неопределенное время.
Доброволец вскоре нашелся. Им оказался молодой человек по фамилии Золя.
– Синьор Золя, – спросил его Грасси, – осознаете ли вы всю степень риска предстоящего эксперимента? Знаете ли вы, что на карту ставится ваша жизнь?
– Знаю, профессор.
– На карту ставится ваша жизнь, – сердито повторил Грасси.
– Моя жизнь не стоит и ломаного гроша. Я одинок и безработен.
– И все‑таки, синьор Золя...
Эксперимент решено было произвести на высоком холме в окрестностях Рима, куда практически не залетают комары, держащиеся обычно в низинах. Главное, считал Грасси, чистота опыта. Ни один комар, кроме отобранных для эксперимента, не должен коснуться Золя.
Уже был арендован небольшой дом, выстроенный почти на самой вершине холма, уже перебрался туда Золя, уже были отобраны для опыта самки анафелес, но Грасси почему‑то медлил с постановкой эксперимента. Что‑то останавливало его. Очевидно, риск, которому преднамеренно подвергался доброволец. Золя мог погибнуть в эксперименте, и Грасси отлично знал это.
Его ближайшие сотрудники – Биньями и Бастианелли – недоумевали. Нерешительность профессора была непонятна им. Порой им казалось, что Грасси вообще готов отказаться от эксперимента.
Нервничал Золя, снедаемый неопределенностью и ожиданием.
Наконец‑то Грасси решился!
– Эксперимент на холме начнете завтра утром, – распорядился он, вызвав в свой кабинет Биньями и Бастианелли. – До окончания эксперимента вам предстоит неотлучно находиться под одной крышей с Золя. Я должен получать от вас ежедневную исчерпывающую информацию о состоянии нашего подопечного. Ни в коем случае Золя не должен погибнуть. Я не приму участия в эксперименте.
Биньями и Бастианелли непонимающе переглянулись.
До сих пор неизвестно, почему Грасси уклонился от эксперимента, подготовляемого им в течение нескольких лет. Историки медицины не могут ответить на этот вопрос. Может быть, Грасси не хотел быть причастным к возможной гибели Золя? Может быть, у него были другие причины, о которых он умалчивал?
– Итак, завтра эксперимент, – твердо сказал Грасси, поднимаясь из‑за стола. – Удачи вам, синьоры!
На другое утро самки анафелес, выловленные в госпитале Локате Триульце, были выпущены в комнату, где поселился Золя. Оба экспериментатора наводились в соседней комнате. Их лица прикрывали матерчатые маски с узкими прорезями для глаз, на руках были нитяные перчатки.
Все окна дома, где проходил эксперимент, плотно затягивали москитные сетки, сквозь которые в комнаты не мог проникнуть даже самый крохотный комар.
На все время эксперимента Золя запрещалось выходить из дома.
Он заболел на четырнадцатый день. Озноб начался внезапно, как это всегда случается при малярии. Температура в течение получаса подскочила до сорока одного градуса. Во всех десяти мазках крови экспериментаторы обнаружили малярийных плазмодиев.
Так впервые в мире произошло искусственное заражение человека малярией с помощью комара анафелес. С тех пор комары этого вида называются малярийными комарами.
Болезнь у Золя протекала не тяжело, и через несколько дней он был здоров.
Последняя тайна малярии была раскрыта.
В 1902 году опыт, поставленный в Риме, повторил на себе харьковский врач Владимир Васильевич Фавр. Вот как он сам написал об этом: «С целью подтверждения комариной теории в России путем решающего дело экспериментального заражения через жаление зараженного комара, я сделал такой опыт на себе. Опыты на других людях даже с их согласия я не счел себя вправе делать, так как мои комары были заражены паразитами тропической малярии, которая хотя в большинстве случаев и излечивается быстро, но иногда грозит очень нежелательными последствиями, вроде случая Каццини, привившего немного крови малярика одному здоровому субъекту, который затем заболел малярией и, несмотря на большие дозы хинина, не мог быть вылечен окончательно».
На двенадцатый день после заражения доктор Фавр заболел тяжелейшей формой тропической малярии и едва не погиб.
Эксперимент русского врача еще раз доказал, что именно комары анафелес являются переносчиками малярии.
Рыбка доктора Рухадзе
В один из майских дней 1925 года небольшое парусно‑моторное судно «Янычар», приписанное к Стамбулу, ошвартовалось в Сухумском порту. Таможенник, поднявшийся на его борт, несколько раз обошел вокруг продолговатого металлического ящика, принайтовленного к палубе.
– Не знаю, как и быть? – тяжело вздохнул он, просматривая грузовые документы. – Живая рыба еще никогда не прибывала в Сухум из‑за кордона.
Немолодой человек в светлом чесучовом костюме тронул таможенника за рукав, улыбнулся:
– Мой груз представляет опасность только для личинок малярийного комара и ни для кого больше.
– Не знаю, не знаю... – недовольно отмахнулся таможенник, вытер потное лицо носовым платком и неожиданно спросил: – А как исчислять таможенную пошлину на ваш груз?
– Груз является собственностью государства и поэтому не должен облагаться таможенными сборами.
– А откуда известно, что он является государственной собственностью? Документы есть?
Человек в чесучовом костюме – Николай Павлович Рухадзе, заведующий Сухумской малярийной станцией – достал из кармана сложенный лист бумаги, аккуратно развернул его и протянул таможеннику.
– Это мой мандат, подписанный наркомом здравоохранения товарищем Семашко.
Таможенник повертел в руках мандат, сдвинул на затылок форменную фуражку.
– Значит, груз из Италии? – спросил он, возвращая мандат.
– Гамбузия закуплена в Генуе, а туда она доставлена из Центральной Америки.
Таможенник присвистнул и уставился на ящик, затянутый проволочной сеткой, а Рухадзе продолжал:
– Напоминаю: груз дорог и деликатен. Он в пути уже второй месяц, и поэтому прошу вас не тянуть с оформлением грузовых документов. Рыба начинает задыхаться: вода в резервуаре не менялась несколько дней. На «Янычаре» запас пресной воды ограничен.
Таможенник вздохнул еще раз и снова вытер потное лицо платком.
– В Сухуме груз транзитом? Он пойдет в Москву?
– Нет, – улыбнулся Рухадзе. – Надеюсь, гамбузия навсегда поселится в Колхиде.
Таможенник махнул рукой грузчикам, устроившимся в тени палубной надстройки, и подписал коносамент (Коносамент – грузовой документ).
– Все в порядке, товарищ Рухадзе.
На полубаке застучала лебедка, окутываясь облачком пара, и грузовая стрела оторвала от палубы металлический ящик, легко перенесла его через фальшборт и опустила на телегу, стоящую на причале. Возница погасил о ящик окурок, стегнул вожжами по крупу лошади, громко прищелкнул языком, и телега, скрипя колесами, медленно тронулась в сторону портовых ворот.
Так маленькая американская рыбка гамбузия оказалась в нашей стране. Ее ожидали славные и удивительные дела.
Вечером того же дня в дом доктора Рухадзе пришли его коллеги – сухумские врачи. С фонарями и керосиновыми лампами в руках они неторопливо расхаживали вокруг бассейна, сооруженного во дворе, и вглядывались в толщу воды. В воде, шевеля плавниками, стояли сотни маленьких – не длиннее спички – рыбок. Их светлые веретенообразные тела перечеркивали черные полоски, идущие поперечно.
– Водяная зебра, – пошутил кто‑то. А хозяин дома рассказывал:
– Гамбузия – самая прожорливая из пресноводных рыб. И питается она в основном личинками комара анафелес. Одна рыбка за сутки поедает до ста пятидесяти личинок.
– Ну и аппетит! – заметил кто‑то. – Форменная акула.
– И следовательно, в местностях, где обитает гамбузия, не может быть малярии.
Фонари и лампы освещали цементное дно бассейна, казавшееся рябым от скользящих по нему теней.
– Все очень просто. Гамбузия уничтожает личинки, и, следовательно, нет новых выплодов комаров анафелес, – объяснял Рухадзе, – а если нет комаров – переносчиков болезни, то, естественно, нет и малярии.
Кто‑то шумно вздохнул.
– Все подозрительно просто, коллега. Прямо как в сказке.
Рухадзе вышел из темноты, присел на край бассейна.
– Время покажет. Новое всегда непросто, и я готов к неудачам на первых порах. Они – закономерны.
Пожилой патологоанатом, доктор Герсамия, направил луч электрического фонарика в угол бассейна и спросил:
– А приживется ли у нас в Колхиде это теплолюбивое существо?
– Думаю, не только у нас, но и в Средней Азии, и даже, возможно, в южных районах Украины.
– Вашими бы устами, Николай Павлович... Вокруг засмеялись.
Когда гости, налюбовавшись на рыбок, поднялись на террасу и разместились за праздничным столом, Рухадзе продолжил:
– Идея уничтожения личинок малярийного комара отнюдь не нова. Лет сорок назад военные врачи Золотарев и Красиков на острове Ашур‑Ада в Каспийском море начали заливать болота нефтью и заболеваемость малярией среди солдат гарнизона снизилась в несколько раз. Способ хорош, но слишком дорог. Дорог и способ доктора Васильева, предложенный сравнительно недавно. Васильев считает, что места выплода малярийного комара следует опылять мышьяком. На мой взгляд, способ крайне опасен для окружающей среды. Мышьяк – сильнейший яд, убивающий все живое.
– А по‑моему, лучший способ борьбы с малярией – осушение всех болот и непроточных водоемов! – горячо заговорил чернобородый гость – доктор Джапаридзе – и прищелкнул пальцами. – Или вы не согласны со мной, Николай Павлович?
Рухадзе ненадолго задумался.
– Итальянцы занимались ирригационными работами в малярийных очагах, и с неплохим эффектом. Правда, это потребовало колоссальных материальных затрат и времени. Я уже не говорю о малярии, которая буквально косила рабочих‑землекопов.
С близкого моря тянуло влажной прохладой. Одинокая бабочка вилась вокруг лампы под потолком. В темноте осторожно шумели листья деревьев, тронутые ветром. Монотонно журчал ручеек, питающий бассейн. Над черными хребтами гор поднималась яркая луна.
– Другое дело – гамбузия, подаренная нам самой природой. Предстоит только построить питомник для ее разведения и расселить рыбу по водоемам. Затраты – я подсчитывал – самые минимальные.
Рухадзе встал из‑за стола, прошелся по террасе. Все внимательно слушали его.
– У этой рыбки есть еще одно замечательное свойство, о котором я вам пока не рассказывал: она очень быстро размножается. За год самка дает семь пометов. Это живородящая рыбка.
– Сколько же мальков она приносит за один помет? – спросил Джапаридзе, раскрывая блокнот.
Рухадзе засмеялся:
– Она ужасно плодовита. Мамаша‑гамбузия рожает сразу двести деток.
За столом неожиданно смолкли.
– Двести? – переспросил Джапаридзе. – Вы не оговорились, Николай Павлович?
– Двести рыбок в один помет! Вы не ослышались, друзья мои. Астрономическая рождаемость у нашей американской гостьи, и в этом мне видится залог успеха.
Кто‑то тихо спросил:
– Но очевидно, у гамбузии есть и враги? В противном случае она давным‑давно заполонила бы всю планету, не так ли?
– Есть у нее и враги, разумеется. Пока человеку о них мало известно. Это, прежде всего, холода, рыбы‑хищники и сама гамбузия,
– Гамбузия – враг гамбузии?
– Бывает, гамбузия поедает своих мальков, не найдя в водоеме другого корма. Я уже говорил вам: рыба очень прожорлива...
Гости разошлись далеко за полночь.
А на другой день весь город заговорил о замечательной рыбке, привезенной доктором Рухадзе. В дом Николая Павловича началось паломничество, а владелец духана «Ниноколбатоне», бывший пациент доктора Рухадзе, переименовал свое заведение в «Гамбузию». В течение ближайших двух‑трех дней гамбузия поселилась во всех аквариумах Сухума и его окрестностей.
Сам же Рухадзе сооружал во дворе малярийной станции рыбопитомник. Это был обычный цементный бассейн с полого опускающимся дном. Его наибольшая глубина не превышала полутора метров, и за день вода в бассейне хорошо прогревалась солнцем. Гамбузия в рыбопитомнике чувствовала себя прекрасно, но через месяц он стал ей тесен: самки дали многочисленное потомство. Мальки стояли на мелководье сплошной пестрой массой.
«Гамбузию пора расселять, пока рыбки не начали поедать молодь», – сказал Рухадзе своим пом<