Ачер сидел неподвижно и слушал несмолкаемый хор голосов. Закон номер один «джентльменского кодекса», впитанный им с молоком матери, гласил, что джентльмен обязан прежде всего честно вести свои дела. Поэтому, он не давал волю сентиментальным чувствам. Такие авантюристы, как покойный Лемюэль Страферс могли построить хоть миллион обувных магазинов, привлекая для этого капиталы, нажитые нечестным путем. Но истинный джентльмен, по праву считающий себя членом общества старого Нью‑Йорка, никогда не позволил бы себе нажить состояние путем обмана. А посему судьба миссис Бьюфорт мало трогала Ачера. Хотя, вне всякого сомнения, ему было жаль Реджину куда больше, чем ее возмущенным родственникам. Но ему казалось, что муж и жена должны быть вместе и в горе, и в радости. Как сказал мистер Леттерблеяр, место жены – подле своего мужа, особенно, когда у него проблемы. Но общество было не на стороне Бьюфорта, а неслыханное поведение его супруги ставило ее на одну доску вместе с ним. Какой бы естественной на первый взгляд ни казалась идея обратиться за помощью к своим родственникам, чтобы спасти семью от бесчестья, она не соответствовала общепринятым нормам поведения.
Служанка‑мулатка пригласила миссис Ловелл Мингот в холл, и та вернулась обратно через несколько минут с нахмуренными бровями.
«Она хочет, чтобы я послала телеграмму Элен Оленской. Разумеется, я написала и ей, и Медоре. Но теперь, как выясняется, этого недостаточно. Мне придется срочно телеграфировать Элен и просить ее приехать немедленно».
На минуту воцарилось молчание. Миссис Велланд тяжело вздохнула, а Мэй поднялась из кресла и собрала письма и газеты, разбросанные на полу.
|
|
«Полагаю, так и надо поступить», – сказала миссис Ловелл Мингот в надежде, что ей возразят. Но возражать ей никто не стал. Мэй встала посреди комнаты и сказала:
«Разумеется, мы так и сделаем. Бабушка знает, чего хочет, а нам надо выполнять ее желания. Тетушка, хотите я сама напишу ей эту телеграмму? Если она ее вовремя получит, то Элен вероятно, успеет на поезд, который отходит завтра утром».
Она отчетливо произнесла имя своей кузины: казалось, эти чистые звуки издали два серебряных колокольчика.
«Но сейчас ее не отошлешь: Джаспер и посыльный уже отправились на почту с другими письмами и телеграммами».
Мэй повернулась к мужу с улыбкой.
«Но в нашем распоряжении Ньюлэнд, который, конечно, не откажется оказать нам эту услугу. Ты ведь не откажешься отнести на почту эту телеграмму, Ньюлэнд? До обеда еще есть время».
Ачер поднялся, пробормотав, что он, конечно, готов это сделать, и Мэй, усевшись в знаменитое кресло старой Кэтрин из розового дерева, написала телеграмму своим размашистым почерком теннисистки. Дописав последние строчки, она промакнула чернила и вручила телеграмму Ачеру.
«Какая жалость, – заметила Мэй, – что вы с Элен разминетесь в пути! Ньюлэнд, – добавила она, обращаясь к матери и тете, – должен ехать в Вашингтон, чтобы представить одно дело Верховному суду. Дядя Ловелл возвращается завтра вечером, да и бабушке уже полегче, так что не стоит задерживать здесь Ньюлэнда и отвлекать его от работы. Вы согласны?»
Она сделала паузу, ожидая ответа, и миссис Велланд поспешно сказала:
«О, конечно, дорогая! Твоя бабушка этого не потерпела бы».
|
|
Когда Ачер покидал комнату с телеграммой в руке, он услышал, как его теща добавила, обращаясь к миссис Ловелл Мингот:
«Но чего ради, она попросила нас отправить эту телеграмму Элен Оленской?»
А Мэй спокойно ответила:
«Возможно, хочет воспользоваться случаем и надавить на нее: в конце концов, ее обязанность быть рядом со своим мужем».
Входная дверь закрылась за Ачером, и он отправился на телеграф.
Глава двадцать восьмая
«Ол‑ол… Как пишется эта фамилия?» – переспросила молодая сотрудница телеграфа, расположенного в здании «Вестерн‑Юниона». Ачер положил перед ней телеграмму на обитый жестью стол и повторил:
«Оленская, О‑лен‑ская.»
После чего он склонился над телеграммой, чтобы, в случае необходимости написать печатными буквами те слова, которые у Мэй получились особенно неразборчиво.
«Не часто нью‑йоркскому почтамту приходится посылать телеграммы адресатам с такими необычными фамилиями», – раздался голос рядом с ним; обернувшись, Ачер увидел Лоренса Лефертса, невозмутимо покручивавшего ус и делавшего вид, что ему и дела нет до того, что написано в телеграмме.
«Хелло, Ньюлэнд! Так и знал, что застану вас здесь. Только что узнал о сердечном приступе миссис Мэнсон Мингот. Я тут ехал домой и вдруг увидел, как вы повернули на эту улицу, ну и решил спросить, как дела. Надо полагать, вы только что оттуда?»
Ачер кивнул и передал телеграмму девушке.
«Что, очень плохо? – допытывался Лефертс. – Телеграфируете членам семьи? Да уж, конечно, ничего хорошего, раз вы включили в этот список графиню Оленскую».
|
|
Губы Ачера задрожали. Ему хотелось съездить кулаком по красивому и нагловатому лицу человека, стоявшего рядом. Но он сдержался и спросил:
«Кто вам дал право так говорить?»
Но Лефертс был уже известен тем, что обычно уклонялся от дискуссий. И на сей раз он удивленно приподнял брови и скорчил кислую мину, которая рассмешила молодую приемщицу телеграмм. Тем самым Лефертс хотел напомнить Ачеру, что свои эмоции на публике нужно сдерживать. Ачер никогда не придавал слишком большого значения установленным обществом правилам, но его импульс причинить Лоренсу Лефертсу физическую боль мгновенно прошел. Столь неуместное упоминание имени Элен Оленской могло быть провокацией со стороны Лефертса.
Молодой человек заплатил за телеграмму, и они вместе вышли на улицу. Ачер, который, наконец, овладел собой, сказал:
«Миссис Мингот намного лучше. Доктор считает, что вообще нет причины для беспокойства».
Тогда Лефертс, изобразив радость на своем лице, поинтересовался, слышал ли Ачер о том, какие слухи ходят о Бьюфорте…
На следующий день во всех газетах появились сообщения о банкротстве Бьюфорта. Они встревожили всех не меньше, чем известие о сердечном приступе, который пережила старая Кэтрин. Но лишь ее близкие знали о существовании таинственной связи между этими двумя событиями; непосвященные же считали, что годы и полнота довели миссис Мингот до удара.
Весь Нью‑Йорк тяжело переживал весть о падении Бьюфорта. Как сказал мистер Леттерблеяр, такого тяжелого случая он не припоминал со времен существования его фирмы. Банк продолжал принимать вклады весь день, до того, как было объявлено о его крахе. И поскольку многие клиенты Бьюфорта принадлежали к правящему классу, двуличие банкира находили вдвойне циничным. Если бы миссис Бьюфорт не пыталась «воззвать к коллективному духу милосердия» (выражение было ее собственным), члены общества не ополчились бы так против ее мужа. Когда узнали об этом ее ночном визите к миссис Мэнсон Мингот, все пришли к выводу, что она еще более цинична, чем ее муж. И ей не было оправдания: во всяком случае, ее завистницы не преминули «добить» ее, заклеймив «женой иностранца». Мысль о том, что Бьюфорт был иностранцем, приносила тем, кто не вкладывал деньги в его банк, странное удовлетворение.
Но, в конце концов, родственники Реджины в Южной Каролине примирились с этой ситуацией и, более того, утверждали, что скоро Бьюфорт снова встанет на ноги. Поэтому обществу ничего не оставалось, как «считать дело закрытым» и отдать должное прочности брачного союза Бьюфортов. Все решили, что придется научиться обходиться без Бьюфортов, и вздохнули с облегчением. Конечно, бельмом на глазу у общества были еще старушки Ланнингс, Медора Мэнсон и некоторые другие леди из хороших семейств, которые если бы в свое время послушали мистера Ван‑дер‑Лайдена…
«Лучшее, что Бьюфорты могут сейчас сделать, – произнесла миссис Ачер, чувствуя себя в роли доктора, ставящего диагноз и назначающего курс лечения больному пациенту: – это уехать и поселиться на небольшом ранчо Реджины в Северной Каролине. Бьюфорт всегда держал лошадей, так пусть разводит их в Северной Каролине! Я бы сказала, что он обладает всеми качествами, необходимыми коноводу».
Все согласились с этими доводами, но мало кого этот вопрос беспокоил по‑настоящему.
На следующий день миссис Мэнсон Мингот значительно полегчало: она уже в достаточной степени владела языком, чтобы строго‑настрого запретить упоминать в ее присутствии Бьюфортов; а когда ее навестил доктор Бенком, она поинтересовалась, чего это ради Минготы подняли такой шум вокруг состояния ее здоровья.
«Когда люди моего возраста едят по вечерам салат с цыпленком, они вообще могут не проснуться!» – заявила она. И доктор, восприняв это как намек на то, что старой Кэтрин необходимо изменить диету, с молчаливого согласия последней стал искать причину сердечного приступа в расстройстве пищеварения. Но, несмотря на свой властный тон, старая Кэтрин не вполне оправилась от удара. Несколько изменилось и ее отношение к жизни.
Согнувшись под тяжестью лет, она перестала придавать первостепенное значение житейским проблемам (у нее лишь сохранился интерес к сплетням о ее ближайших соседях). Так что выбросить из головы печальное сообщение о постигшем Бьюфортов несчастье не составило ей труда. Впервые она была обеспокоена состоянием собственного здоровья, и даже начала проявлять сентиментальный интерес к членам своей семьи, к которым раньше относилась индифферентно.
В частности, мистер Велланд был, наконец, удостоен ее внимания. Раньше она предпочитала игнорировать своего зятя, и все попытки своей дочери представить его сильным интеллектуалом встречала веселым смехом. Но теперь она проявила к нему живой интерес, как к человеку, страдающему всевозможными заболеваниями. Миссис Мингот даже назначила ему аудиенцию, как только у него спадет температура! Старая Кэтрин лишь теперь поняла, что с температурой шутки плохи.
Через сутки после того, как мадам Оленскую оповестили о болезни бабушки, от нее пришла телеграмма, в которой сообщалось, что графиня готова приехать из Вашингтона вечером следующего дня.
Ачер обедал у Велландов, и вскоре разговор зашел о том, кто отправится встречать Элен в Джерси. Дебаты о дополнительных расходах, которыми семейство Велландов не хотело обременять себя, прошли особенно оживленно. Все согласились с тем, что миссис Велланд не сможет поехать в Джерси, поскольку ей необходимо сопровождать мужа к старой Кэтрин; предоставить свое ландо они тоже не могут, поскольку если мистер Велланд расстроится, увидев еще не окрепшую после сердечного приступа миссис Мингот, его придется везти домой после первых же симптомов переутомления. Сыновья Велландов, разумеется, будут, в это время работать, а мистер Ловелл Мингот – еще в пути (экипаж Минготов заберет его с вокзала).
О том, что Мэй поедет встречать Элен холодным зимним днем, через переправу, в Джерси, не может быть и речи (даже если в ее распоряжении оставалась карета). И, тем не менее, чтобы не нарушать законы гостеприимства в отношении мадам Оленской (этого не потерпела бы старая Кэтрин!), кто‑то должен был встретить ее в джерси. «Как это похоже на Элен! – заметила миссис Велланд усталым голосом. – Вечно из‑за нее у нас проблемы! Одна за другой!» – сетовала бедная леди. Ей часто приходилось жаловаться на судьбу, и в последнее время эти жалобы были связаны с именем графини Оленской.
«По‑моему, доктор Бенком поторопился оповестить всех о выздоровлении мамы: иначе едва ли ей пришла бы в голову эта бредовая идея относительно того, чтобы пригласить Элен. Вот теперь возникла эта дилемма с ее встречей!»
Она почти бездумно произносила эти слова, словно внутри нее прорвало какую‑то плотину. А мистер Велланд вдруг насторожился:
«Августа, – начал он, бледнея и кладя вилку на тарелку, – ты и в самом деле полагаешь, что мистер Бенком поторопился? Он что же, отнесся невнимательно к этому случаю, или меня не долечил?»
Теперь настала очередь миссис Велланд побледнеть, как полотно. Она поняла, что допустила непростительную ошибку. Но когда ее благоверный исчерпал весь запас своего красноречия, она нашла в себе силы рассмеяться.
Положив на тарелку еще жареных устриц, она снова прибегла к своему испытанному оружию и произнесла ровным голосом, обращаясь к мужу с обворожительной улыбкой: «Дорогой, и как тебе только такое могло прийти в голову? Я имела в виду, что мама, в конце концов, изменила точку зрения: теперь она считает, что Элен обязана вернуться к мужу. Но не понятно то, что из всех своих внуков (а их ведь шестеро!) она пожелала увидеть именно ее. Странный каприз! Мы не должны забывать, что, несмотря на то, что мама полна жизненных сил, она все‑таки пожилая женщина».
Но мистер Велланд продолжал хмуриться. Его больное воображение не давало ему покоя; и он по‑своему интерпретировал слова своей супруги.
«Да, твоя мама очень стара, – подхватил он. – И, возможно, Бенком не имеет достаточно навыков в лечении стариков. Как ты сказала, моя дорогая, в пожилом возрасте то одно, то другое. Лет через десять‑пятнадцать, вероятно, мне придется подыскать себе другого доктора. Главное, вовремя это сделать!»
Приняв это поистине спартанское решение, мистер Велланд решительно взялся за вилку.
«И тем не менее, ума не приложу, как Элен попадет сюда завтра вечером,» – продолжала миссис Велланд, поднимаясь из‑за обеденного стола и направляясь в комнату, украшенную малахитовыми панелями, которая по сути играла роль боковой гостиной. Мебель в ней стояла под чехлами из фиолетового атласа.
«Люблю, когда все спланировано хотя бы на сутки вперед!» – заявила она.
Ачер, между тем, оторвался от изучения небольшого, но впечатляющего полотна, изображавшего двух кардиналов на пиру. Рама у этой картины была эбеновая, восьмиугольная, с ониксовыми медальонами.
«Может быть, мне ее встретить? – предложил он. – Я могу отпроситься из офиса, чтобы перехватить карету Мэй, которую она могла бы прислать к переправе».
Его сердце бешено колотилось в груди, когда он это говорил.
Миссис Велланд облегченно вздохнула, а Мэй, отошедшая было к окну, бросила на него одобрительный взгляд.
«Видишь, мама, мы все спланировали за сутки!» – заявила она, подходя к миссис Велланд, чтобы поцеловать ее в лоб, на который легли морщинки забот.
Карета Мэй ждала ее у дверей дома. Она должна была высадить Ачера на Юнион‑сквер, где он мог бы пересесть в дилижанс на Бродвее и добраться до своего офиса. Усевшись в уголке кареты, она сказала:
«Не хочу, чтобы маму снова постигло разочарование, но как же ты сможешь встретить Элен завтра и отвезти ее в Нью‑Йорк, если ты собираешься в Вашингтон?»
«Уже не собираюсь», – ответил Ачер.
«Не собираешься? Но почему? Что случилось?» – спросила она, как и полагалось жене, озабоченным голосом, который прозвучал, как серебряный колокольчик.
«Слушание дела отложили».
«Отложили? Как странно! Сегодня утром я случайно увидела записку от мистера Леттерблеяра для мамы. В ней сообщалось, что он отправляется завтра в Вашингтон на заседание Верховного суда. Там должно состояться слушание какого‑то дела, не того ли, которое ты курируешь?»
«О, возможно, они снова все переиграли. Но, сама понимаешь, весь офис туда поехать не может. Так что, по‑видимому, Леттерблеяр решил отправиться сам».
«Так, выходит, слушание дела не переносится?» – продолжала допытываться Мэй с таким упорством, ей не свойственным, что кровь прихлынула к щекам Ачера. Он был явно смущен ее нетрадиционным поведением.
«Нет, но документы моего клиента пока еще не готовы», – ответил он, проклиная тот день, когда ему пришлось солгать Мэй относительно причины своей поездки в Вашингтон; он вспоминал, где ему приходилось читать о том, что умные лжецы приводят доказательства, а умнейшие – нет. Его не столько беспокоило то, что он сказал ей неправду, сколько ее старания не показывать, что она уличила его во лжи.
«Если я и поеду, то позже: тем лучше для твоей семьи», – продолжал он, стараясь прикрыть сарказмом свое смущение. Он почувствовал, что Мэй неотрывно смотрит на него, и взглянул ей прямо в глаза, чтобы она не подумала, что он избегает ее взгляда. На секунду их взгляды встретились, и, возможно, они прочли в глазах друг друга больше, чем хотели сказать.
«Да, тем лучше для нас всех, – весело согласилась она. – Ты ведь теперь можешь встретить Элен! Мама очень обрадовалась, когда ты пообещал это сделать».
«Я счастлив, что могу быть вам полезен!»
Карета остановилась, и когда Ачер сошел на мостовую, Мэй, наклонившись к нему, взяла его за руку и тихо сказала:
«До свидания, дорогой!»
Глаза ее казались небесно‑голубыми и блестели, словно их застилали слезы.
Ачер повернул за угол и пересек Юнион‑сквер, повторяя про себя, как заклинание:
«От Джерси до старой Кэтрин всего два часа езды! От Джерси до старой Кэтрин всего два часа езды, но может быть и больше!»
Глава двадцать девятая
Голубая карета Мэй, с которой еще не успели снять свадебные украшения, встретила Ачера у паромной переправы и благополучно доставила его на Пенсильванский вокзал в Джерси.
День был снежный и пасмурный и в здании вокзала горели газовые рожки. Ачер вышел на платформу и стал ждать экспресса из Вашингтона; он вспомнил, что кто‑то рассказывал ему о том, что планируется построить туннель под Гудзоном, чтобы все поезда из Пенсильвании направлялись прямо в Нью‑Йорк. Скорее всего, это был очередной прожект, подобный тем «чудесам тысячи и одной ночи», которые предусматривали строительство кораблей, способных пересекать Атлантику за неделю, и изобретение летающего аппарата, освещенного электрическим светом, и беспроводного телефона. В любом случае, в обозримом будущем это было вряд ли возможно.
«Мне все равно, когда реализуются все эти проекты, – думал Ачер. – Но почему бы им не поторопиться со строительством туннеля?»
В своих мальчишеских грезах он увидел, как мадам Оленская сойдет с поезда, немного усталая после дальней дороги, и он увидит ее лицо среди десятка чужих лиц. Потом он возьмет ее за руку и поведет к карете, и они медленно поедут на пристань по заледенелой набережной, заполненной телегами с грузом и экипажами, чьи возницы буду подхлестывать спотыкающихся лошадей и стараться перекричать друг друга. Затем они въедут на паром и проведут в молчании первые минуты, наслаждаясь близостью и одиночеством. И им покажется, что заснеженная земля, уплывающая вдаль, затмила собой солнце…
Ему хотелось столько всего сказать ей, но он не знал, с чего начать и как сделать речь свою красноречивой…
Вскоре раздался стук колес, и поезд медленно пополз к платформе, как сытый питон – в свое логово. Ачер начал пробираться сквозь толпу, усердно работая локтями и не сводя взгляда с окон поезда, мелькавших перед ним. Вагоны были приподняты высоко над землей, и ему приходилось задирать голову вверх. И вдруг он увидел бледное и взволнованное лицо мадам Оленской, и снова с ужасом поймал себя на том, что её нежные черты стерлись из его памяти.
Они встретились, и руки их соединились. Ачер долго не хотел их отпускать, но потом вынужден был сказать: «Что ж, идемте. Сюда, пожалуйста! Карета ждет нас».
После этого все пошло так, как Ачер предполагал. Он помог ей разложить вещи в карете, и сообщил, что ее бабушка выздоравливает, а Бьюфорт, наоборот, идет ко дну. Когда он поведал ей о его безнадежной ситуации, графиня мягко сказала: «Бедная Реджина!» Он был поражен этим проявлением гуманизма с ее стороны. Между тем их карета миновала здание вокзала и выехала на набережную. Мимо них проезжали телеги с углем, проносились испуганные лошади и медленно тянулись другие экипажи. Элен закрыла глаза, чтобы не видеть всей этой кутерьмы, и сжала Ачеру руку.
«Все же я так волнуюсь за бабушку!» – сказала она.
«Нет, нет, ей уже намного легче, – смотрите, Элен, наконец‑то виден „просвет в облаках“! Скоро кончатся все эти лошади и повозки!» – воскликнул он, как будто это имело такое уж большое значение. Ее рука лежала в его руке, и когда карета спускалась на паром по сходням, он низко склонился над ней и снял плотно облегавшую ее коричневую перчатку. Затем он коснулся губами ее ладони, словно это была реликвия. Она слегка улыбнулась и убрала руку.
«Вы не ждали меня сегодня?» – вздохнул он.
«О, нет!»
«Я собирался отправиться в Вашингтон, чтобы встретиться с вами. Уже все было готово к моему отъезду, и мы спокойно могли разминуться в поездках!»
«О!» – воскликнула она, потрясенная тем, что они могли не увидеться.
«Представляете, я никак не мог вспомнить ваше лицо!»
«Не могли вспомнить мое лицо?»
«Я не то хотел сказать. Ну как мне вам объяснить? Всегда так происходит, когда мы с вами долго не видимся».
«О, да! Я знаю, знаю!»
«Так и с вами происходит нечто подобное?» – воскликнул он. Отвернувшись от него и глядя в окно, Элен кивнула.
«Элен‑Элен‑Элен!»
Она не проронила ни слова, и он тоже замолчал. За окном сгущались снежные сумерки. «Интересно, чем она занималась все эти четыре долгих месяца? – думал он. – Как мало мы, все‑таки, знаем друг о друге!»
Драгоценные мгновения утекали, как сквозь пальцы, но у молодого человека из головы вылетело все, что он собирался ей сказать. Единственное, что ему оставалось, это размышлять о том, как они далеки и как близки. Об этом свидетельствовал тот факт, что они, сидя рядом, не могли смотреть друг другу в глаза.
«Какая превосходная карета! – воскликнула она, внезапно отворачиваясь от окна. – Она принадлежит Мэй, не так ли?»
«Да».
«Значит, это она прислала вас встретить меня? Как мило с ее стороны!»
Секунду он помедлил, а потом внезапно сказал:
«Секретарь вашего мужа встречался со мной в Нью‑Йорке после того, как мы вернулись из Бостона».
В своей кратком письме Ачер намеренно не упоминал о визите мистера Ривьера, и он вообще не собирался ей о нем рассказывать. Но когда она напомнила ему, что они едут в карете его жены, молодой человек в отместку поведал ей об этом визите. Он решил проверить, будет ли у нее такая же реакция на Ривьера, как у него – на Мэй?
Но как обычно в тех случаях, когда он собирался вывести ее из равновесия, она отреагировала совершенно спокойно и, как ему показалось, совсем не удивилась. Из всего этого он сделал вывод, что мадам Оленская состоит с Ривьером в переписке.
«Так месье Ривьер навестил вас в Нью‑Йорке?»
«Да, а вы разве не знали об этом?»
«Нет», – просто ответила она.
«Но, как мне кажется, вас это не удивило».
Элен колебалась несколько мгновений, а потом сказала:
«Но почему я должна удивляться? В Бостоне месье Ривьер рассказывал мне о том, что знаком с вами. Вы познакомились в Англии, не так ли?»
«Элен, я должен спросить у вас одну вещь».
«Да».
«Я хотел задать вам этот вопрос после встречи с ним, но не смог этого сделать в письме. Это Ривьер помог вам тогда бежать?» Его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Отнесется ли она к этому очередному вопросу с тем же спокойствием?
«Да, я многим ему обязана», – ответила она, и голос ее прозвучал ровно, не дрогнув.
Элен говорила так просто и естественно, что его сомнения сразу развеялись. Еще раз она дала ему понять в деликатной форме, что он напрасно завел эту старую песню.
«Думаю, вы одна из самых честных женщин, которых мне приходилось видеть!» – воскликнул он.
«Вовсе нет! Но, может быть, я чуточку поспокойнее их всех!» – ответила она, улыбнувшись.
«Называйте это, как угодно. И все же, на многие вещи вы смотрите точно так же, как они!»
«Ничего не поделаешь! Мне пришлось взглянуть в глаза Горгоне!»
«Но, к счастью, вы не ослепли и не превратились в камень! Вы убедились в том, что она – просто старая медуза, вот и все!»
«Она никого не ослепляет: но при взгляде на нее высыхают слезы!»
Очередной вопрос замер у него на устах: ответ поразил его своей глубиной. Паром медленно причалил к берегу и с глухим стуком ударился о груду якорных цепей. Карета покачнулась, и Ачер с мадам Оленской оказались совсем рядом друг с другом. Молодой человек весь затрепетал, ощутив прикосновение ее плеча и обвил рукой ее стан.
«Если вы не слепая, то должны видеть, что так больше не может продолжаться!»
«Что не может?»
«Быть рядом с вами и чувствовать, что мы так далеки!»
«Вы правы. Вам не следовало приезжать сегодня!» – она вдруг прижалась к его груди и, обвив шею руками, поцеловала в губы. В тот же момент карета начала свое движение, газовый рожок, освещавший набережную, пролил свет им в окно. Элен отстранилась и они сидели неподвижно до тех пор, пока карета пробивалась сквозь сплошной поток экипажей. Когда они выехали на улицу, Ачер начал быстро говорить:
«Элен, не бойтесь меня: вам незачем забиваться в угол! Поцелуй украдкой это не то, чего я хочу. Заметьте, я даже не коснулся вашего рукава! Не думайте, что я хочу свести наши отношения к пошлой любовной возне по углам! Вчера я не смог бы вам сказать из всего этого и половины, потому что когда нас разделяет расстояние, и я предвкушаю встречу с вами, мои мысли не слушаются меня, и голова словно горит в огне. Но вот мы встречаемся, и вы превосходите все мои ожидания, и для меня не достаточно провести час или два наедине с вами, от случая к случаю, глядя на вас украдкой и всякий раз, думая о том, что моя мечта осуществится!»
Несколько секунд она молчала, а потом тихо спросила:
«О какой мечте вы говорите?»
«Вы не догадываетесь?»
«О нас с вами? – внезапно она расхохоталась. – Нечего сказать, хорошее вы выбрали для этого местечко!»
«Так вам претит то, что мы возвращаемся с вами в Нью‑Йорк в карете моей жены? Может быть, нам выйти и пойти пешком? Не хотите прогуляться по снегу?»
Элен снова рассмеялась:
«Нет, я не хочу идти пешком: для меня сейчас главное – это добраться поскорее к бабушке. А вы сидите подле меня и рассказывайте не о ваших мечтах, а о том, что произошло с вами в реальной жизни».
«Не знаю, что вы подразумеваете под словом реальность. Для меня эта жизнь начинается лишь тогда, когда вы рядом».
Элен долго молчала, пока карета сворачивала в темный переулок и ехала в сторону Пятой Авеню, освещенной прожекторами.
«Так ваша мечта заключается в том, что я должна стать вашей любовницей, если не могу быть вашей женой?» – спросила она.
Жестокость этого вопроса поразила его. Дамы его круга старались не употреблять это слово в разговоре, – каким бы выразительным оно им не казалось. Ачер заметил, что мадам Оленская произнесла его так непринужденно, словно оно являлось неотъемлемой частью ее вокабуляра. Он невольно задумался о том, не наследие ли это ее горького прошлого. Молодой человек вздрогнул и поспешно сказал:
«Я хотел бы… я хочу перенестись вместе с вами в такой мир, где подобные категории не существуют, и где мы будем открыто любить и жить друг для друга. Все остальное перестанет для меня существовать.»
Элен глубоко вздохнула, а потом опять расхохоталась.
«Хотелось бы мне знать, друг мой, где такая страна? Вы там, часом, уже не были?» – насмешливо поинтересовалась она и, поскольку он не ответил, продолжала: «Слишком многие пытались найти ее; но поверьте мне, почему‑то не доезжали до нее и обосновывались в таких местах, как Булонь, Пиза и Монте‑Карло. Нельзя сказать, что там был другой мир, – скорее, другая обстановка. Все там казалось проще и естественнее, чем в тех местах, из которых они прибыли».
Ачер не помнил, чтобы когда‑нибудь она говорила с ним в таком тоне; он вспомнил одну ее фразу и заметил:
«Да, Горгона Медуза осушила ваши слезы!»
«И открыла мне глаза. Напрасно говорят, что она ослепляет людей. Как раз наоборот: она помогает им прозреть и выводит из темноты на свет! В китайской мифологии, кажется, тоже есть подобные божества. Во всяком случае, должны быть. О, поверьте мне, Ньюлэнд, это маленькая, жалкая страна!»
Карета пересекла Сорок вторую улицу: рысаки Мэй, напоминавшие своим крепким телосложением кентуккийских, мчали их на север города. Ачеру казалось, что они впустую потратили слова и драгоценные минуты.
«Так что вы думаете с нами будет дальше?» – спросил он.
«С нами? Но ведь нас, как таковых нет, в узком смысле слова! Мы близки друг к другу только тогда, когда наши миры не пересекаются! Это и есть наша реальная жизнь. Иными словами, вы – Ньюлэнд Ачер, муж кузины Элен Оленской, пытающейся стать счастливой за спинами людей, которые ей доверяют».
«Стоит ли сейчас говорить об этом?» – вздохнул Ачер.
«Именно сейчас и стоит! Вы когда‑нибудь думали об этом всерьез? Так не пора ли, наконец, подумать?» – сказала она холодно.
Ачер сидел молча, потрясенный ее словами, которые жгли его, как раскаленное железо. Затем он нащупал в темноте маленький колокольчик, которым подавали сигналы кучеру. Он вспомнил, что Мэй обычно звонила дважды, когда хотела остановиться. Молодой человек позвонил, и карета остановилась возле тротуара.
«Почему мы остановились? Мы же еще не доехали до бабушкиного дома!» – воскликнула мадам Оленская.
«Я знаю. Я должен сойти здесь», – пробормотал он, открывая дверцу и спрыгивая на тротуар. В свете фонарей он увидел, как побледнело ее лицо, и она сделала инстинктивное движение, стараясь удержать его. Ачер затворил дверцу кареты и секунду стоял, прислонившись к окну.