По Памирскому автотракту

Половина участников сбора — наш авангард — во гла­ве с Анатолием Ивановым уже выехала на Памир. Те­перь отправляется вторая группа.

Еще темно, но мы уже давно встали. Нас двенадцать человек, и погрузка в кузов автомашины заранее приго­товленных ящиков занимает немного времени. В 5 ча­сов утра наша машина медленно выезжает за ворота до­ма отдыха.

Клонясь из стороны в сторону на выбоинах узких ули­чек, грузовик катит по старым кварталам Оша. Фары вы­рывают из предрассветной тьмы глиняные дувалы, мут­ные струи воды в арыках, ажурный рисунок листвы. Про­мелькнуло новое здание учительского института. Машина, ускоряя ход, въезжает под арку с приветственным лозун­гом. Здесь начинается знаменитый Памирский авто­тракт — дорога, протянувшаяся на 730 километров через все нагорье Восточного Памира. Тракт построен в 1932-1933 годах. До этого через Памир вели караванные тро­пы. Около двух недель шли караваны из Оша до посел­ка Хорог, раскинувшегося у устья реки Гует. Теперь не осталось даже костей множества верблюдов и лошадей, погибших на этом очень трудном пути через высокогор­ную пустыню. В наши дни на машине этот маршрут от­нимает совсем мало времени. Автомобиль сейчас стал ос­новным средством сообщения в этой горной стране и окончательно сменил верблюдов и лошадей, прежде един­ственный грузовой транспорт. Советские машины уверен­но преодолевают все трудности пути через «Крышу ми­ра». Вьючный транспорт теперь применяется лишь в сто­роне от основных автомагистралей.

Пригороды Оша остаются позади. Мелькают обшир­ные хлопковые поля и фруктовые сады колхозов. Их сменяют придвинувшиеся к дороге голые или поросшие невысокой травой отроги Алайского хребта. Все выше поднимается солнце. Альпинисты, сидящие в кузове, один за другим начинают снимать штурмовки, свитера.

Остается позади перевал Чигирчик. В ушах свистит ветер от быстрого спуска. Мелькают палатки животно­водческой бригады какого-то колхоза; приветливо машут руками киргизы. Виднеются ульи, вывезенные сюда на период цветения горных лугов.

Машина катит вниз по изгибам дороги. В конце спус­ка зеленым пятном выделяется Гульча — маленький, но оживленный городок. Здесь мы останавливаемся позав­тракать. Несмотря на ранний час, на улице много народу, и появление альпинистов выбывает интерес. Для местных жителей наш вид непривычен: все мы одеты одинаково в синие спортивные брюки и светлые рубашки. Чайханщик приносит чайники с чаем, пиалы и вопросительно смот­рит на нас: ему не терпится узнать, что это за необычай­ный народ. Но одно слово «альпинисты» все объясняет: в этих краях хорошо помнят экспедиции, проводившиеся ранее советскими горовосходителями на Памире.

Мы едем дальше. Становится жарко. Дорога бежит то вдоль крутых склонов узкого ущелья, над быстрой и чистой рекой Гульча, то опускается к воде, в местах рас­ширения долины.

Памирский тракт живет напряженной жизнью. Мы часто обгоняем попутные грузовики или сворачиваем к обочине дороги, пропуская встречные. Когда-то забро­шенная окраина, колония царской России, Памир за годы советской власти превратился в экономически и культур­но развитую область. Некогда нищее и темное население горной страны получает теперь все необходимое для куль­турной зажиточной жизни.

Большая часть моих товарищей здесь впервые, они с интересом смотрят по сторонам. Парторг сбора Леонид Красавин показывает на проезжающие автомобили, гру­женные современными сельскохозяйственными машинами; их везут в долины Западного Памира. Давно ли единст­венным земледельческим орудием там была грубая дере­вянная соха — омач, а зерна мололи на каменных руч­ных мельницах!..

На развилке дорог видны домики Суфи-Кургана. Ма­шина останавливается у здания райисполкома; здесь мне предстоит задержаться, чтобы собрать лошадей для ка­равана. Назначаю старшим по группе Кирилла Кузьмина. Мы наспех прощаемся, и вскоре я вижу лишь удаляющее­ся вдоль дороги облако пыли: группа должна к вечеру быть в долине Музкола, где уже разбит первый лагерь нашей экспедиции...

Лошадей еще нет, хотя прошло более недели со време­ни нашей заявки. Председатель райисполкома Ширматов связывается по телефону с председателем одного из бли­жайших колхозов.

Медленно открывается дверь, и в комнату входит мо­лодой киргиз в потертой, но аккуратной гимнастерке и широких шароварах. Он почтительно кланяется в нашу сторону и говорит:

—Ады!

Я принимаю его возглас за приветствие и отвечаю:

—Здравствуйте!

Оказывается, Ады — это было его имя — пригнал нам двух лошадей. Мне уже ясно, что появление остальных животных зависит от моей настойчивости. К концу дня располагаю лишь четырьмя лошадьми из обещанных пят­надцати. А машины за животными должны прийти на сле­дующее утро. Приходится обратиться за помощью к се­кретарю райкома партии.

Проходит два дня. С раннего утра ждем машин. Нако­нец, около 12 часов вдали появляются два грузовика с высоким решетчатым ограждением. Ады бросается разы­скивать караванщиков, так как животных на ночь отпра­вили пастись, и они разбрелись по склонам долины. Толь­ко через два часа на тропе показываются растянувшиеся цепочкой лошади. На передней гордо восседает Ады. По­грузка лошадей — их здесь семь, остальные в Сары-Таше — оказалась делом не легким: животные упрямятся и не хотят забираться в машину. Приходится звать на по­мощь шоферов. Наконец, лошади на месте, надежно при­вязаны, и мы двигаемся в путь.

 

Причудливыми башнями высятся береговые обрывы реки Кок-Джар.

Вода и ветер образовали их в толще рыхлых отложений

Фото П. Шведова

 

За окном кабины снова развертывается непрерывно меняющаяся панорама. Склоны ущелий, поросшие невысо­кой арчой, ложбины, причудливые береговые обрывы из красных глин: воды вешних потоков вымыли в них бес­численные желоба, разделив породу на тысячи высоких бастионов и башен, напоминающих развалины древних городов. Иллюзия полнее оттого, что обрывы пестрят всеми оттенками красного цвета: от нежно-розового до темно-вишневого; местами, подчеркивая теплые тона, вид­неются черные полосы скал, клочки зеленой травы.

Впереди, за поворотом ущелья, поднимаются одна за другой четыре скалистые вершины. Очертания их удиви­тельно сходны между собой — не зря их называют «Че­тыре брата».

Поднимаемся все выше, к перевалу Талдык. Ровный участок, поворот, снова прямое движение, и опять пово­рот... Длинная вереница машин — их собралось несколько десятков — поднимается к перевалу. Высота 3650 метров.

В 1871 году невдалеке отсюда знаменитый русский путешественник и исследователь Средней Азии А.П. Федченко поднялся на один из перевалов Алайского хребта. О Памире в те времена почти ничего не знали. Федченко был первым из ученых, увидевших Алайскую долину и горы за ней.

«Вид с перевала заставил нас остановиться: перед на­ми открывалась панорама исполинских гор... перед нами была местность по имени Алай, и то, что лежало за ней, было никому не известно»1 — писал впоследствии Федчен­ко. «За этими горами где-нибудь недалеко находится и знаменитый Памир. Существование Памирской выси, об­ширного плоскогорья вроде Алая, для меня несомненно»2.

Федченко, как ни мешали ему власти Кокандского хан­ства, проник в Алайскую долину, но на юг, на Памир, ему пройти не удалось, его заставили вернуться назад. Он дал первое описание Алайского хребта, Алайской долины и огромного Заалайского хребта, собрал много сведений и о Памире. Талантливый исследователь высказал целый ряд блестящих догадок о расположении прилегающих гор, направлении течения рек и даже строении Памира. Мно­гое из того, что предвидел Федченко, впоследствии под­твердилось. Этот пионер исследования Памира положил начало длительному периоду изучения страны, потребо­вавшему в дальнейшем огромных трудов ученых.

...Наши машины быстро катят вниз. По бокам дороги выступы скал, склоны, покрытые степными травами. Внезапно из-за поворота открывается незабываемая панора­ма Алайской долины. На много десятков километров вправо и влево, на восток и запад протянулась эта обшир­ная межгорная долина. Почти ровная ее поверхность шириной до 30 километров лежит на высоте около 3000 метров. С обеих сторон долины, поросшей обильной вы­сокой травой, — здешние пастбища славятся во всей Средней Азии — поднимаются цепи горных хребтов. На севере — Алайский хребет, на юге — могучий Заалайский. Почти от горизонта до горизонта, сколько хватает глаз, непрерывной белой стеной тянутся его льды и снега, спу­скающиеся с семикилометровых высот к зеленому ковру Алайской долины.

Обычно на фоне синего неба четко вырисовываются контуры пиков Ленина, Дзержинского, Свердлова, Кызыл-Агын и многих других, но на этот раз вершин не вид­но, хребет скрыт густой массой клубящихся туч, кое-где эта пелена спускается в долину лохматыми космами — там идет дождь или снег.

Необычайная картина для Памира в июле!

Еще несколько минут, и мы останавливаемся в Сары-Таше. Это небольшое селение, вернее, автостанция. Вдоль дороги тянется десяток белых глинобитных домов, запра­вочная база, столовая. Когда-то здесь одиноко стоял лишь придорожный рабат — приют для путников — да порой разбивали свои кибитки проезжие киргизы.

Теперь в Сары-Таше неизменно останавливаются все машины, направляющиеся на Памир или возвращающие­ся оттуда.

Мы не успеваем еще сойти с машины, как подбегает Эргали Рыспаев, он был оставлен здесь Кузьминым для приемки части лошадей. Его смуглое лицо сияет от радо­сти: Эргали соскучился в ожидании, поручение он выпол­нил, делать ему в Сары-Таше больше нечего.

Торопимся дальше. Хочется скорее добраться до лагеря. В Сары-Таше оставляем прибывших сюда с пастбищ Алайской долины караванщиков и лошадей, которых уже никак нельзя поместить в наших машинах, и обещаем прислать за ними автомобиль обратным рейсом.

Ровная дорога почти прямой линией пересекает Алайскую долину. По сторонам развертывается зеленый про­стор. Мелькают отары овец, табуны лошадей.

Машина прогрохотала по мосту. В неглубоком русле стремительно текут красные струи Кызыл-Су. Река соби­рает талые воды ледников Алайского и Заалайского хреб­тов и несет их на запад, где, соединяясь с другой большой ледниковой рекой Памира — Мук-Су, образует Сурх-Об.

Начинает накрапывать дождь. Эргали, наклонившись над бортом, что-то кричит мне; с трудом разбираю: он просит непромокаемый плащ. Лошади беспокойно пере­ступают в кузове; мне слышно, как они ударяют ногами по дощатому настилу.

 

Ворота на Памир

Алайская долина осталась позади. День кончается, а мы все еще на подъеме к перевалу Кызыл-Арт. Нако­нец, вступаем в пределы Памира. Обычное понятие пере­вала — более или менее крутой подъем, гребень и спуск — с трудом применимо к условиям Восточного Памира. Здесь большинство перевалов лишь незначительно подни­мается над уровнем долин, и спуск с них почти неощутим.

Едем по широкой пустынной долине, в которую вкли­ниваются боковые отроги хребтов. Все пространство кру­гом покрыто обломками камня, преобладают серые и чер­ные тона; растительность совершенно отсутствует. Это Маркан-Су — долина смерчей. Когда ветрено, в ней то и дело, крутясь, бегут небольшие пыльные смерчи.

Мелкий надоедливый дождь то перестает, то снова на­чинает накрапывать. Дождливая погода необычна для Памира, многие из его долин известны своей сухостью, местами здесь количество осадков меньше, чем в самых засушливых пустынях мира.

По моим расчетам скоро начнется спуск в котловину озера Кара-Куль. Днем его темную поверхность мы уви­дели бы километров за двадцать, теперь же приближение воды угадывается только по тому, что машина уже давно катит под уклон да воздух стал еще прохладнее.

Но вот спуск кончается. Шофер на минуту останавли­вает машину, и мы явственно слышим шум прибоя. В сильный ветер темные воды Кара-Куля бьют пенистой волной о берег, и озеро напоминает море.

Котловина Кара-Куля изумительна своими контраста­ми: здесь есть погребенные под почвой льды, как в тундрах, и переносимые ветром дюны — сыпучие пески, как в жарких пустынях. Растительность здесь тоже не­обычна: шарообразные и плоские подушки растений за­сушливой зоны, полынь и терескен. Флора Памира насчи­тывает более пятисот видов растений. Все они приспосо­бились к суровому и сухому климату: корни их глубоко уходят в землю, чтобы добыть себе необходимую влагу, наземная часть их, во много раз меньшая корневой системы, устроена так, чтобы сохранить влагу, уменьшить ис­парение.

Тракт огибает озеро с севера, потом сворачивает на юг и тянется вдоль восточного берега почти до южного края котловины. Кругом густая тьма, видна только часть дороги, вырываемая из ночи светом фар. Кажется, ниче­го больше кругом нет — только мы, раскачивающиеся в машине, да небольшое освещенное пространство, которое все время стремительно убегает под колеса. Это впечат­ление еще сильнее оттого, что кабина освещена лампоч­кой и свет как бы ограждает нас от окружающей тьмы.

Уже около 12 часов ночи. Видимо, сегодня нам не до­браться до цели. Михаил, наш шофер, устал, его клонит ко сну, а дорога впереди тяжелая. Через час он сворачи­вает машину с дороги и останавливается.

—Ну, вот что, начальник, буду спать!

Немногочисленные пассажиры машины выскакивают

из кузова и собираются в кружок, у всех помятый вид. Караванщики кутаются в свои халаты. Ады, одетый легче других, дрожит от холода. Он говорит мне, что лошади разбили ногами мешки с овсом и драгоценный фураж раз­бросан по всему кузову, перемешан с грязью. Приходится при свете фонариков чинить мешки и собирать зерно. За этим занятием мы не замечаем, как подъезжает вторая машина. Из нее выбирается Ирина Пересыпкина, наш по­вар, и ворчливо заявляет, что, хотя она не первый раз на Памире, ее никогда не мучили ночными переездами.

—Где же мы будем спать? — недоуменно спрашивает она.

Вместо ответа Эргали извлекает из рюкзака новень­кий спальный мешок и, широким жестом показывая на равнину, говорит:

—Выбирай любое место, камень под голову и — спи! Мешки пуховые, холодно не будет.

Рассвет застает нас на ногах. Вскоре мы уже снова в тряских машинах, которые теперь удаляются от котловины Кара-Куля. Спустя несколько часов мы проезжаем мост через одну из крупных рек Восточного Памира — Музкол, или как ее когда-то называли, Чон-Су (Большая река). Еще километра три, и недалеко от дороги виднеет­ся ровный ряд белых прямоугольников — это палатки на­шего лагеря.

 

Мы покидаем автотракт

В лагере нас ждут с нетерпением. Шофер еще не ус­пел заглушить мотор, а от палаток уже бегут навстречу с радостными криками наши альпинисты:

— Лошадей привезли!

— Караван приехал!

Ребята на ходу забираются в кузов, ощупывают и рас­сматривают лошадей. Все несколько разочарованы:

—Не могучий вид у этих коней, — иронически заяв­ляет Лапин.

Это соответствует истине. Вид у животных, утомлен­ных тяжелым и непривычным переездом, действительно неказистый.

Лагерь в долине Музкола был разбит передовой груп­пой Анатолия Иванова. Наши товарищи не теряли вре­мени напрасно. Анатолий Иванов еще несколько дней назад отправился на машине сбора с водителем Виктором Разумным разведать путь к реке Кокуй-Бель-Су. Поезд­ка была успешной и дала возможность выбрать место для перевалочного лагеря на 30 километров к западу от авто­тракта. Это сокращало на день караванный путь. Наша передовая группа уже находилась в этом лагере. Решаем, не разгружая машин, отправить их сразу же дальше.

За завтраком Гожев рассказывает мне, что они уже успели совершить тренировочное восхождение на одну из ближних вершин, высотой несколько превышающую 5000 метров. Двадцать человек в быстром темпе поднялись по крутым склонам и достигли верхней точки, с которой от­крывался хороший вид на восток. Лапин, вспомнив дале­кую вершину Музтаг-Ата, с сожалением говорит:

—Вот куда бы отправиться!..

Проходит еще день. Машины снизу нет, от Блещунова никаких вестей. Ожидание становится томительным. Беспокоит и состояние Алексея Андреева, заболевшего в пути воспалением легких и лежавшего в домике дорож­ного мастера в 300 метрах от лагеря. Уже три дня темпе­ратура у него не снижается.

Наконец, я не выдерживаю и договариваюсь с шофе­ром возвращающейся из рейса порожняком машины. Про­шу его доставить людей и груз к нашему перевалочному лагерю. Неизвестный путь к Кокуй-Бель-Су без дороги внушает ему опасения, но после долгих уговоров води­тель, наконец, «входит в наше положение» и смягчается. Уже отъезжая, он грозит:

— Если придется туго, выброшу ваше добро.

Но мы знаем, что он этого не сделает, и улыбаемся.

Шоферы Памирского автотракта — люди большого и самоотверженного труда. Каждое лето, едва стает снег на перевалах, дорога начинает жить неутомимой суетли­вой жизнью. Днем и ночью горное эхо разносит по долине гул моторов. Водители торопятся, им за эти два-три меся­ца нужно успеть обеспечить всем необходимым населе­ние Горно-Бадахшанской области. Нелегкое дело совер­шать изо дня в день рейсы по трассе, большая часть кото­рой проходит на высоте до 4000 метров. Но водители справляются с этой задачей, и план перевозок неизменно выполняется. Последние машины покидают Памир, когда снега снова заносят перевалы, ложатся многометровым покровом в Алайской долине.

В стареньком грузовике с трудом умещается почти все имущество, еще оставшееся в Музкольском лагере. Все взбираются поверх груды ящиков и мешков. Через час на другой попутной машине отправляю в Ош больного и остаюсь в Музкольском лагере в одиночестве, ожидая прибытия отставших тылов...

С востока тянутся разорванные клочья туч, непре­станно моросит дождь. По шоссе проносятся машины: груженые — на юг, к перевалу Ак-Байтал, порожняк, воз­вращающийся в Ош. Только на третий день к лагерю подъезжают три грузовика. Из первого выскакивают Вик­тор Разумный и Александр Блещунов. Машина доверху загружена продовольствием и снаряжением, на двух дру­гих лошади.

Быстро складываем оставшиеся вещи, и вскоре на ме­сте лагеря остается лишь несколько разбитых ящиков, пу­стые банки от консервов да квадраты сухого грунта на местах, где стояли палатки.

Километра три едем по шоссе, затем медленно съез­жаем в сторону, в боковую долину, протянувшуюся на за­пад. Дороги здесь нет, но следы, оставленные машинами, хорошо видны. Невысокие увалы древних морен, по кото­рым лежит наш путь, остаются левее, долина становится шире. На юге, в верховьях боковой долины, открывается превосходный вид на снежные вершины Музкольского хребта, к ним ведут короткие широкие долины Кок-Чукура и Баш-Курук-Уй. Начало последней — обширное про­странство, покрытое слоем мелкого галечника; поверх­ность его изборождена десятками сухих русел. Весной, когда солнце растапливает зимние снега, по дну долин мчатся пенистые мутные потоки. Теперь их русла пере­сохли.

Справа открывается уходящая на север широкая по­логая долина, за которой видны темные воды озера Ка­ра-Куль. Дно долины очень мало снижается к северу, на всем протяжении ее до озера нет ни одной сколько-нибудь значительной возвышенности. Геолог К.Н. Паффенгольц обнаружил на высотах 20-25-35 метров над озером сле­ды древних озерных террас. Раньше его воды заполняли собой всю долину.

Вскоре проезжаем небольшое озеро Курук-Куль. В нем берет начало один из источников реки Кокуй-Бель-Су. Курук-Куль — остаток как раз тех времен, когда Ка­ра-Куль заполнял всю долину. Тогда это крупнейшее вы­сокогорное озеро имело сток на запад, в Кокуй-Бель-Су. Теперь из Кара-Куля не вытекает ни одна река.

Машина, кренясь из стороны в сторону, осторожно пробирается вдоль левых склонов. Кочковатая болоти­стая середина долины непригодна для автомобиля. Уже смеркается. Виктор включает фары и делает довольно ри­скованный поворот. Еще поворот. Впереди в лучах света сверкнула вода — Кокуй-Бель-Су. В темноте едва видне­ются светлые пятна палаток.

Наш перевалочный лагерь расположен вблизи впаде­ния в реку Кокуй-Бель-Су ее притока, вытекающего из озера Курук-Куль. Долина здесь довольно широкая, до 200 метров, течение воды спокойное. Основной поток реки разбивается на несколько русел, между которыми остров­ки, поросшие высокой сочной травой или каменистые; кустов и деревьев здесь нет, как и на всем Восточном Памире.

Над поймой реки круто поднимаются склоны. Унылые, желто-серые тона. Река пробила себе русло в долине, ког­да-то занятой большим ледником; поэтому справа над долиной поднимается как бы вторым этажом обширное плоскогорье, раньше цирк большого ледника. Ниже доли­на реки суживается, и через несколько десятков километ­ров Кокуй-Бель-Су соединяется с водами Кудары — ниж­ним течением Танымаса.

Раздается сигнал побудки. Из палаток высовываются заспанные лица. Народу немного: дня два назад Анато­лий Иванов с передовой группой и караваном из семи ло­шадей двинулся вперед произвести глубокую разведку вплоть до верховьев ледника Грумм-Гржимайло.

— Почему не все пришли к завтраку? — Ирина вы­глядывает из большой палатки. — Аркадий! Борис! Где вы? Скорее завтракать!

Ответа нет. Еще ранним утром Борис Шляпцев и Ар­кадий Шкрабкин переправились на правый берег осмо­треть ближайший участок тропы. Вскоре они появляются. По их мнению, машина может проехать еще несколько километров. Перспектива заманчивая. Шляпцев говорит, что нашел хороший брод для автомобиля. Поколебавшись, я все же разрешаю попробовать. На всякий случай сове­тую набросать побольше камней у подъема на другой бе­рег.

Мы с Блещуновым погружаемся в очередные дела, но через полчаса наше внимание привлекают крики с проти­воположного берега: что-то случилось! Из-за палатки вы­бегает Шляпцев, в руках у него охапка лопат.

—Борис, что там?

У Шляпцева виноватый вид, он на бегу отвечает:

—Машина застряла, крепко!..

Эти слова поднимают нас на ноги, мы бросаемся к ре­ке. Туда уже бегут и остальные товарищи. Фонтаны брызг взлетают над бродом, кого-то вода сбивает с ног. Гожев ведет к реке лошадей.

Положение с машиной гораздо хуже, чем я ожидал. Берег заболочен, и грузовик увяз в прибрежном рыхлом грунте. Мы работаем с остервенением, молча выворачиваем обломки скал, тащим их к машине, подкладываем под колеса. Но вязкий грунт все засасывает, и надежной опоры для колес не получается. Время незаметно близит­ся к полудню, вода в реке прибывает, накренившийся ку­зов уже омывается водой. По очереди забираемся в воду и выкладываем каменный барьер, чтобы хоть немного от­вести поток в сторону.

Только через четыре часа машина съезжает на твер­дое дно реки и возвращается в лагерь. Виктор смывает грязь, залепившую кузов.

Нам приходится перенести намеченный выход на сле­дующее утро: время упущено. Вечереет. Смотрю на груды ящиков, мешков. У нас семь лошадей, они должны под­нять около 650 килограммов груза. Люди пойдут со сво­ими рюкзаками — это неплохая тренировка перед буду­щим восхождением. Приготовленные для погрузки вьюч­ные сумы лежат отдельно; теперь хорошо видно, как мно­го груза еще остается, а из Оша должно прибыть еще продовольствие.

 

Немного истории

Великолепно ночное небо над южными горами! Воз­дух прозрачен. Одна за другой зажигаются крупные звез­ды, и вскоре весь небосвод заполнен их мерцанием, светя­щейся россыпью Млечного пути, оттеняемого темно-синей, почти черной, бархатной глубиной. От реки несет прохла­дой. Ночь наступает рано. Спать не хочется.

Закончив ужин, одевшись потеплее: в свитера, штур­мовые костюмы, мы собираемся в большой палатке, кото­рая служит в лагере кухней и столовой.

Ирина, позвякивая кастрюлями, убирает посуду. Ни­колай Александрович закуривает папиросу, и сизый дым, поднимаясь струйкой, туманит неяркий огонь «летучей мыши». Аркадий Шкрабкин, ни к кому не обращаясь, го­ворит:

—Проходили здесь и до нас путешественники и экс­педиции, и никаких следов, как будто мы здесь первые.

Гожев перебивает:

—Тоже, нашел необитаемое место! Видел, вчера про­ходили таджики с ишаками за мукой на Музкол, позавче­ра проехала семья киргизов. Да это просто шумный пере­кресток, вроде как угол Садовой и улицы Горького.

Как будто в подтверждение этих слов раздается гудок автомобиля: Виктор Разумный возится у машины. Все смеются.

— Это другое дело, — не сдается Шкрабкин, — экспе­диции же ведь были здесь?

Вопрос законный. Действительно, место, где стоит наш лагерь, лежало на пути многих экспедиций. Если взгля­нуть на одну из первых карт Азии, составленную по дан­ным одного из крупнейших географов древности Птоло-мея (140-й год до нашей эры), то можно увидеть любо­пытную картину. От Малой Азии, почти от берегов Крас­ного и Средиземного морей, с запада на восток через весь материк тянется линия. Она изображу почти непрерыв­ную цепь горных хребтов: горы Тавра, в области вблизи древней страны Балх, сменяются Парапамизом, еще во­сточнее поднимаются горы Эмодус (или Хемодус); у сты­ка двух последних горных систем, от широтной цепи на север отходят горы Имаус.

Горы Имаус — это предел известного мира. На карте Птоломея написано: «По сию сторону Имауса» и «По ту сторону Имауса», то есть в области неизвестного.

В те далекие времена сведения об известном мире бы­ли весьма неопределенными: они черпались из рассказов торговых людей, которые подолгу, часто годами, стран­ствовали со своими караванами в поисках далеких стран, где можно выгодно сбыть товары и приобрести изделия и продукты, ценные на Западе. Рассказы путников доходи­ли до ученых, передаваясь из уст в уста, искаженные и приукрашенные.

От многолетних странствований в памяти людей со­хранялись главным образом пережитые опасности и труд­ности. Названия городов и населенных пунктов неузна­ваемо искажались. Иные купцы и намеренно искажали сведения о своем маршруте, чтобы оставить за собой мо­нополию на выгодную торговлю.

Но связи между странами Запада и далекого Востока расширялись. Опустошительными походами прошли от берегов Средиземного моря до богатой Индии и Средней Азии войска Александра Македонского, оставив в жиз­ни и памяти народов глубокий след, а в плодородных до­линах — развалины старых и стены новых городов.

Караваны греческих купцов привозили пышные шелка из далекой страны серов — Китая.

Естественно, что огромный горный узел Памир, смы­кающий между собой Гиндукуш и Гималаи на юге и Тянь-Шань на севере и стоящий страшным барьером на путях между Западом и Востоком, хорошо запомнился и торговым людям и воинам.

Впервые сравнительно подробно маршрут вдоль Имауса — именно это название вернее всего отнести к Пами­ру — описан у Птоломея, который получил сведения о нем у Марина Тирского. Последний же слышал рассказ об этом путешествии от македонского купца Маеса Тициануса, а он в свою очередь лишь передавал сведения, полу­ченные от своего торгового представителя, возглавлявше­го караван с товаром, добиравшийся до страны серов!

Во II веке до нашей эры китайские императоры при­ступили к завоеванию «западного края». В это же время завязываются прочные связи Китая со Средней Азией. Примерно с начала нашей эры наиболее подробные и точ­ные сведения о Памире дали науке труды китайских гео­графов и путешественников, проникавших и за пределы холодных гор Цун-Лин (Луковые горы).

«Луковыми горами» древняя китайская география обо­значала обширный горный район, включающий часть Тянь-Шаня и Памир. Известный русский китаевед Н.Я. Бичурин в одной из своих работ писал: «В записках Сихэ Цзюши сказано: сии горы обширны и высоки; на них растет каменный лук, отчего и название им»1.

Наибольшее значение для географической науки име­ло продолжавшееся шестнадцать лет путешествие по Средней Азии и Индии буддийского паломника Сюань-Цзяна (VII век нашей эры). Возвращаясь в Китай, путе­шественник пересек Памир. Чрезвычайно сложная задача опознания названий пройденных им мест осталась не до конца решенной из-за искажения их при переводе с мест­ных языков на китайский, затем на французский1. Мож­но добавить, что до современной науки дошло описание путешествия Сюань-Цзяна, а не его подлинные записки.

Крупнейший русский исследователь Средней Азии, Н.А. Северцов, первым из ученых увидевший долину реки Кудара с вершины, поднимающейся вблизи от места, где сейчас находится наш лагерь, доказывал, что путь Сюань-Цзяна лежал вверх по Кударе, так или иначе пе­ресекал долину Кокуй-Бель-Су и проходил мимо озера Кара-Куль.

В средние века пути сообщения между странами За­пада и Востока переместились с суши на море, и в эти дикие места почти никто из путешественников не забре­дал. Достойно упоминания лишь имя известного венеци­анца Марко Поло. Судя по описанию его путешествий, он пересек Памирские горы, но установить его маршрут во­все невозможно: то ли он писал о стране со слов жителей одного из ближних к Памиру районов, то ли описание было искажено при записи, но для науки его данные о Памире дали много меньше, чем описания Сюань-Цзяна, даже учитывая изрядную долю фантастических добавле­ний последнего, вроде драконов и крокодилов в. Памирских озерах.

У Марко Поло упоминается название страны и гор Болор — географы впоследствии отнесли их к огромной ме­ридиональной цепи гор, которую они наносили предполо­жительно на карту в месте, где находится Памир. Это представление как бы повторяет Имаус древних греков.

К сороковым годам прошлого века европейская гео­графическая наука свои сведения о Памире все еще чер­пала у Птоломея, Сюань-Цзяна и Марко Поло. Совер­шенно не зная истинного строения этой горной страны, ее природы и населения, ученые пытались создать ее карту. Что получилось — представить не трудно.

Известный русский путешественник исследователь Средней Азии А.П. Федченко писал: «...сведения были весьма смутны, и картографы приходили в отчаяние, когда нужно было изображать эту часть Азии, и, рисуя бог зна­ет что, оговаривались, что им поверхность луны лучше известна, чем эта местность»1.

Но если Памир представлял загадку для европейских географов, то это не значит, что население ближних райо­нов ничего о нем не знало. Наоборот, через Памир из­древле проходили караванные пути, которые хотя и не были оживленными, все же были сотни лет известными. Кроме того, в долины Восточного Памира киргизы на­правляли свои стада на летние пастбища. Об этом, в част­ности, свидетельствует множество легенд, сохранившихся среди местного населения.

Но не одни легенды подтверждают сказанное, есть и более существенные доказательства: археологи нашли здесь много захоронений. Исследования Памира, вернее подступов к нему, были начаты в 1812 году путешествием английского агента Мир Иррата Улы. Он обогнул Юго-Западный Памир и достиг долины реки Вахан-Дара. Ев­ропейские географы тем не менее считают началом иссле­дования Памира путешествие лейтенанта английского флота А. Вуда, отправившегося из Кабула и достигшего зимой 1838 года озера Зор-Куль, из которого вытекает ре­ка Памир. Но и это было еще лишь преддверие Памира...

Изучение этой страны русскими учеными открывает путешествие А.П. Федченко. Он первым из европейских ученых пересек Алайский хребет и побывал в Алайской долине. Путешественник в отличие от существовавшего тогда, хотя уже и взятого под сомнение, представления о Памире как о меридиональной цепи Болор предполагал, что он состоит из ряда широтных хребтов. Федченко пи­сал: «Вся страна между Гималаями и Гиндукушем на юге и Сыр-Дарьей на севере наполнена рядом параллель­ных, тянущихся с востока на запад гряд»2.

В 1876 году территория Кокандского ханства была преобразована в Ферганскую область. Это облегчило доступ на Памир для русских ученых. В пределы Памира начали почти ежегодно направляться видные русские уче­ные, путешественники и географы. Первая же экспедиция 1876 года во главе с полковником Л. Костенко пересекла Заалайский хребет и, двигаясь вдоль трассы теперешнего Памирского автотракта, достигла озера Кара-Куль и да­лее через перевал Уз-Бель проникла к озеру Ранг-Куль, производя вдоль всего своего пути топосъемку.

Особое значение для науки имела экспедиция 1878 го­да, возглавлявшаяся Н.А. Северцовым. Он и его спут­ники в течение нескольких месяцев обследовали почти всю площадь современного Памира. Северцов первым из ученых побывал в долине Кудары. Одним из важнейших результатов работы этой экспедиции явилась первая кар­та Памира. Было собрано множество зоологических, бо­танических коллекций. Северцов впервые установил, что Памир «самостоятельная горная система и орографиче­ский центр всего Азиатского материка, колоссальный гор­ный узел, соединяющий Высокую Азию с Передней...»1. Он также доказал, что Памир не является огромным плоско­горьем, ограниченным одним меридиональным хребтом, а представляет собой сочетание двух форм: сыртового рельефа и высоких хребтов. Название «сыртовой рельеф» перенесено сюда из Тянь-Шаня. Обозначает оно обшир­ное, поднятое нагорье с широкими долинами и невысоки­ми, сглаженными горами.

Среди других выделялась малочисленная по составу, но замечательная по результатам работы экспедиция 1883 года (Путята, Белдерский и Иванов). В сопровождении небольшой группы казаков, то вместе, то разделяясь, ис­следователи покрыли маршрутами огромное пространство, закончив свои поездки лишь глубокой осенью. Прошли они и нашим путем из Музкола к Кокуй-Бель-Су и далее через перевал Кызыл-Белес и урочище Кок-Джар к до­лине Танымас, но здесь свернули на юг — к Кударе, а за­тем прошли на север — к Мук-Су. Побывали в этих ме­стах и солдаты-топографы, тянувшие линию тригономет­рических пунктов к Кударе.

Задолго до первой мировой войны Восточный Памир был в основном обследован. Путь, которым идем мы, не раз использовался экспедициями, направляющимися к Кударе — в Танымас и к леднику Федченко — в Северо-Западный Памир.

Изучение «неисследованной области» на западе Пами­ра досталось в основном на долю советских ученых и аль­пинистов, но это особая тема.

 

Караван идет на запад

Сколько раз мне ни приходилось наблюдать первую погрузку, всегда она проходила шумно. Но вот постепен­но устанавливается порядок, общими усилиями лошади завьючены и понуро стоят в стороне.

Наконец, в час дня наш караван двигается вброд через реку. Вслед нам Блещунов и трое альпинистов, оставлен­ных для сопровождения следующего каравана, выкрики­вают пожелания успешного пути.

Караван медленно втягивается в овраг, прорезающий склон. Этих оврагов здесь несколько, они промыты не су­ществующими ныне потоками рек. Поднявшись мет­ров на 150-200, мы выходим на «второй этаж» долины — почти ровное, обширное пространство, лишь местами под­нимаются округлые невысокие холмы. Плато это с трех сторон окаймлено горами; сглаженные контуры рельефа, гряды древних морен говорят, что и оно когда-то было по­крыто мощным ледником.

Внезапно из-за поворота появляется лошадь, за ней другая. Едут верхом наши караванщики Ады и Эргеш, уходившие с группой Анатолия Иванова. Останавливаем­ся. Оба они в один голос ругают дорогу. У Эргеша голо­ва повязана платком, он жалуется на головную боль и с неожиданно довольным видом утверждает, что не далее как завтра обязательно умрет. Ничего страшного, он еще не акклиматизировался, сказалось несколько дней, прове­денных на высотах от трех до четырех с половиной тысяч метров. Николай Александрович похлопывает Эргеша по плечу:

—Ничего, ничего, завтра ты будешь здоровее меня; вот тебе лекарство, — и вручает ему порошок люминаля.

Ады передает мне записку от Анатолия Ивановича — это схема маршрута. Иванову предстояло выбрать между двумя перевалами Кызыл-Белес и Апак, ведущими через Кок-Джар к Танымасу. Схема показывает, что он избрал несколько более простой, но зато и более длинный путь через второй из перевалов.

—Салом! — И мы расходимся в разные стороны.

Все взбудоражены встречей и новостями.

—Счастливые — они теперь уже на леднике, а нам