Москва — Сталинабад — Джиргиталь

В Москве стоит жаркая погода, кажется, сюда доле­тает знойное дыхание Средней Азии. Наши хлопоты под­ходят к концу.

С большим опозданием Сталинабада приходит долгожданный ответ на наш запрос. Председатель сове­та профсоюзов Таджикистана М.Ш. Шарипов сооб­щает: мост через Мук-Су цел, вьючная тропа до Фортамбека есть, колхозы Джиргитальского района готовы дать нам требуемое количество вьючных животных. Известие сверхрадостное!

Прежде всего незачем сокращать численность экспе­диции: базируясь в лагере в долине Фортамбек, можно будет не только сделать восхождение на пик Корженевской, но и разведку северных склонов пика Сталина. Отпадает вопрос и о возможном удлинении сроков рабо­ты экспедиции на случай непредвиденных задержек на пути к Фортамбеку, как предлагал Белецкий. Двадцать пять альпинистов в базовом лагере — это сила, которая позволит быстро провести всю подготовку и даже навер­стать упущенное время, если в пути все-таки будут за­держки.

Наконец, шумная сутолока, царившая в последние дни в комнате сектора альпинизма и туризма ВЦСПС, улег­лась. Почти все участники экспедиции уже выехали или в ближайшие дни выезжают в Сталинабад.

Кажется, теперь уже все, и вдруг «непредвиденные обстоятельства». Почти накануне моего отъезда звонит из Сталинабада Езерский:

— Горные реки из-за сильного паводка вышли из бе­регов, снесли паром на пути в Джиргиталь, и проезд на машине туда невозможен. Необходимо получить допол­нительные средства на переброску людей и грузов само­летами. Еще задержка, еще хлопоты...

И снова хлопоты в Сталинабаде. Добиться самолетов для спецрейса в Джиргиталь не так-то просто, особенно теперь, когда нарушено сообщение по нескольким авто­дорогам и его поддерживают только по воздуху. Это тем более трудно, что нас двадцать восемь человек, а груз достигает 5000 килограммов.

Но вот отправлены люди и грузы. В Сталинабаде Сер­гей Лупандин и я остаемся вдвоем завершать незакон­ченные дела. Выбрав свободный час, едем осматривать город.

Не так давно, около тридцати лет назад, на берегу речки Дюшамбинки (Дюшамбе-Дара), где она вырывает­ся из узкого Варзобского ущелья Гиссарского хребта на равнину, стоял небольшой пыльный кишлак Дюшамбе — по-русски Понедельник. Этим названием селение было обязано базарному дню. Годы советской власти неузна­ваемо преобразили это место, изменился не только ха­рактер строений, но и окружающая природа. Разветвлен­ная оросительная система напоила плодородную почву водой, и город буквально утопает в зелени.

В отличие от старых городов Средней Азии здесь нет деления на старую и новую часть — весь город но­вый. Прекрасные светлые дома высятся не только в цен­тральной части города, но и на окраинах. Удивительно красивы здания театра оперы и балета на площади имени Москвы, Дома правительства, библиотеки. Площади пе­стрят яркими цветами газонов. Улицы в шесть — восемь рядов засажены могучими деревьями. Смыкая свои раскидистые кроны, они дают густую тень, даже если солнце стоит в зените. Особенно хорош город вечером, когда уже улеглась дневная пыль и листва деревьев про­зрачно светится в лучах фонарей. В арыках тихо журчит вода...

В старом кишлаке Дюшамбе когда-то не было даже настоящей медрессе1 теперь здесь не только университет, несколько вузов, но и республиканская Академия наук с ее десятью институтами.

Возвращаемся в центр к концу дневного перерыва и решаем задержаться еще на час — посетить музей. В последних залах собраны многочисленные образцы про­дукции местной промышленности. Мы переглядываемся: сразу и не разглядишь фабрик и заводов, настолько все в городе укрыто буйной растительностью. Перед нами строительные материалы, детали автомашин и тракто­ров. На стендах пестрят яркой расцветкой ткани, под стеклом виднеется изящная обувь, заманчиво выстрои­лись банки фруктовых консервов. Все свидетельствует о разностороннем характере промышленности города...

Наконец, и мы покидаем Сталинабад. Нас уже не двое: на посадку, кроме меня и Лупандина, выстраивают­ся в очередь врач Ахмеров, прикрепленный к нашей экспедиции Министерством здравоохранения республики (Николай Александрович Федоров не мог поехать с нами), прибывшие вчера из Москвы альпинисты Гусев и Суслов и повар экспедиции Соловей.

Сталинабад остается позади. Под крылом самолета медленно развертывается панорама Вахшской долины. Широкой серебристой лентой блестят воды могучей реки. На фоне желто-бурых склонов, по береговым террасам выделяются прямоугольники полей, тонкие светлые нити арыков, пятна темной зелени, в которой утопают дома кишлаков.

Над долиной поднимаются невысокие горы Вахшского и Каратегинского хребтов, за ними на востоке виднеют­ся бесконечные гряды все более высоких вершин. На фоне темных скал выделяются белые пятна снега, а еще даль­ше вырисовываются массивные контуры высоких снеж­ных пиков. Внизу промелькнуло слияние рек Сурх-Об и Об-и-Хингоу. Это начало Вахша. Непродолжительная посадка в городе Гарме, и мы уже летим и ад долиной Сурх-Оба. Близко надвинулись горы западной части хребта Петра Первого. Хорошо виден красивый пик Каудаль (4775 метров) и его ледники.

После очередной посадки в самолете появляется еще один пассажир — невысокий, коренастый киргиз. Он молча оглядывает нас, наши рюкзаки, уложенные посре­ди кабины, и утвердительно говорит:

—Альпинисты из Москвы. ВЦСПС!

Вряд ли кто-нибудь из нас ее был удивлен. Между тем спутник продолжает:

—Знаю, мне Шарипов говорил. Я секретарь Джиргитальского райкома.

Завязывается оживленный разговор, но мы уже при­ближаемся к цели, второй час полета на исходе.

Долина Сурх-Оба становится все более узкой, и само­лет летит совсем близко к склонам скалистых гор. Можно даже рассмотреть расщелины и уступы горной породы, пересохшие русла весенних потоков, редкие кустики арчи. Вдруг склоны расступаются. Здесь у впадения в Сурх-Об реки Об-о-Занку раскинулся Джиргиталь. Отсюда начнется наш караванный путь.

Самолет делает крутой вираж и опускается на поле аэродрома. Мы взваливаем рюкзаки на плечи и гуськом идем к виднеющимся вдали белым строениям.

 

Жара и пыль

И вот мы уже шагаем по дорожке, извивающейся вдоль открытого склона. Джиргиталь остается позади. Наши товарищи еще вчера ушли из города, чтобы успеть перебраться на левый берег реки. Вода расшатала устои моста, и его должны разобрать для ремонта. За нами ле­нивым шагом идет верблюдица, навьюченная рюкзака­ми, поверх которых устроилась Лида Соловей. Минут через пятнадцать она уступает место Суслову:

— Теперь я могу сказать, что ездила на верблюде, но, между нами, еще немного, и я заболела бы «морской бо­лезнью».

Мосты у слияния двух речек еще не разобраны, и пройдя по их прогибающимся настилам, мы оказываемся у одинокого раскидистого дерева, под которым штабеля­ми сложены ящики, вьючные сумы. Оглядываемся кру­гом — нет Белецкого, Ковыркова, Масленникова... Ока­зывается, Евгений Адрианович Белецкий, чтобы не терять времени, образовал передовую группу и вышел вперед с наличными вьючными животными. Завтра выйдем и мы вслед за товарищами, у моста останутся Езерский, Гусев, Дайбог, Габелова и Литвинов.

Наш караван трогается в путь около полудня. В на­шем распоряжении всего полтора десятка животных: ло­шади, верблюды и главным образом ишаки. Они подняли лишь половину нашего груза и доставят его только до Ляхша, а там снова предстоит добывать «транспорт» в еще более худших условиях. Обещание предоставить нам нужное количество вьючных животных оказалось для этого времени года совершенно нереальным: полевые ра­боты в разгаре, начинается уборка ранних культур.

Ясно, что все наши действия снова будут скованы постоянным недостатком животных, а перевозка груза по частям вызовет нежелательные задержки. Это значит, движения вперед всем коллективом у нас не получится, придется разбиваться на группы...

Почти час мы идем вдоль небольших кишлаков, уто­пающих в абрикосовых садах, затем сворачиваем влево, к невысокому перевалу.

Жарко. На небе ни облачка. Воздух накален и почти неподвижен. Над тропой клубится пыль, поднятая де­сятками ног. Тем, кто идет позади, особенно тяжело.

Временами то в той, то в другой части каравана слыш­ны крики, и вокруг какого-нибудь животного немедленно собирается кучка людей. Они подтягивают ослабевшие веревки, уравновешивают сумы.

Растянувшийся караван постепенно собирается на пе­ревале. Далеко внизу по широкому дну долины извивают­ся русла и протоки Сурх-Оба. На противоположном бере­гу на несколько сот метров поднимаются угрюмые серые скалы.

Тропа круто спускается вниз. Груз заставляет малень­ких ишаков почти бежать с перевала. По загорелым те­лам людей стекают струйки пота, оставляя грязные бо­роздки. Невыносимо хочется пить.

Наконец, тропа огибает очередной выступ склона, и спуск делается положе. Животные возвращаются к обыч­ному темпу движения, стихают крики погонщиков. Вскоре длинная цепочка каравана втягивается в небольшой кишлак. — Животных не поить! Передайте по цепочке.

—Ну, а нам можно?

Из небольшого домика навстречу нам выходит старик колхозник с большим глиняным кувшином.

—Пей, товарищ! — он наливает в подставленные кружки прозрачную родниковую воду. Она так холодна, что начинают ныть зубы.

...Вот уже часов пять мы идем по жаре. Тропа то круто взбирается вверх среди скал, то опускается к берегу, где почва пропитана водой от недавнего разлива Сурх-Оба. Здесь под ногами хлюпает жидкая грязь, но идти радост­но: вокруг густая поросль кустарника — шиповника, об­лепихи, тала. Кто-то громко кричит:

—Яша, куда ты?!

По крутому склону, почти срываясь, сбегает Фомен­ко. Загорелое, бронзовое тело — он в одних трусах, — мелькнув среди кустов, исчезает. Раздается сильный всплеск.

— Фоменко не выдержал, — говорит догнавший меня Слава Селиджанов, — он купается, где только есть вода.

— Фоменко! Не отставай! Твой беспризорный ишак заблудится, мы останемся без соли!

— Яша! Зачерпни водички для нас!

Шутливые выкрики слышатся повсюду, все рады по­воду нарушить монотонный процесс движения. Нашлись охотники последовать примеру товарища. Приходится вмешаться.

—Продолжаем движение! Никому не отходить от животных. Фоменко, вернись!

Караван теперь идет по обширной, ровной речной террасе; почти вся она возделана, зреет пшеница. До ближайшего кишлака километров восемь, но отдаленные от селений поля здесь не в диковинку: в горах мало зем­ли, пригодной для посевов; кишлаки же расположены по берегам боковых речек, где вода годится для питья.

На плато еще жарче. В высокой траве неумолчно стре­кочут кузнечики. Как-то не вяжется эта колосящаяся ни­ва с поднимающимися поодаль горами и отдаленным ро­котом бурной реки. На пустынной тропе лишь изредка попадаются встречные. Пеших нет вовсе, передвигаются здесь верхом на конях или верблюдах.

Наш путь все время лежит по правому, более полого­му склону долины. Левые берега много круче. К воде спускаются причудливые скалы, обрывы красноватых конгломератов: сцементированные глинистой землей кам­ни различных размеров, они поднимаются причудливыми выступами и башнями.

Уже седьмой час. Истомленные жарой, многократны­ми перевьючками животных, люди сворачивают на при­дорожный склон. Место для ночлега не очень хорошее, но несколько слабых животных отстали. Иванов и Суслов, совершенно измученные, приводят их уже в темноте.

Выше по склону небольшой кишлак. Нам видны лишь деревья, скрывающие его строения. Древесная раститель­ность здесь есть только на орошаемых арыками землях или, реже, вдоль стекающих по склонам речек. В давние времена совершенно голые склоны долин многих рек За­падного Памира были покрыты богатыми лесами. За многие века человек уничтожил их почти без остатка.

Вьюки сложены у развалин небольшого дувала. Каж­дая сума имеет свой номер, по спискам легко узнать, что в ней упаковано. Складываем груз комплексно, чтобы утром не нужно было его снова сортировать и распреде­лять по животным.

— Дежурным принести воды, собрать топливо для костра. Остальным — к реке, мыться!

Восторженный клич встречает последние слова. Шум­ная ватага мчится по склону, продираясь сквозь заросли сухой, цепкой травы. Впереди, высоко подпрыгивая, не­сется Ахмеров. Это еще совсем молодой человек. Он уже и раньше бывал в горах и поэтому охотно согласился ра­ботать в нашей экспедиции. Размахивая кружкой, Ахме­ров что-то кричит, за шумом воды невозможно разобрать.

Всем нам очень хочется пить, но еще больше — смыть пыль, забившую все поры. Однако утолить жажду серой водой стремительно несущегося потока трудно. В реке огромное количество мельчайших частиц размытой поро­ды. Серый осадок в ведре появляется сразу же, но толь­ко спустя два часа вода становится относительно прозрач­ной и пригодной для питья...

Утро. Мы снова в пути. Солнца еще не видно, но дале­кие хребты уже озарились ярким сиянием. Из-за них медленно выплывает солнечный диск. Долина ярко осве­щается, исчезают длинные густые тени, еще державшиеся в боковых ущельях. Сразу становится жарко. Медленно увеличивается счет километрам.

Чаще встречаются зреющие поля, гряды скошенной травы. Наш караван-баши1 показывает на уже хорошо различимую группу деревьев у подножия дальнего скло­на — там кишлак Домбурачи: сельсовет, последнее на на­шем пути почтовое отделение, хорошая питьевая вода.

Впереди что-то произошло. Животные сбились в кучу, к ним бегут люди. Спешу в голову каравана. Среди тро­пы в луже лежит ишак. Пропитанная водой весеннего раз­лива почва в низине превратилась в топкое болото. Тон­кие ноги ишаков глубоко проваливаются в грязь, и они падают. Люди тоже не находят опоры в топком грунте. Слышны крики: «Взяли! Еще раз, взяли!» — Что вы делаете? Так ничего не получится, нужно снять вьюк!

Барахтаясь в грязи, отвязываем веревки, тащим сумы на сухое место. Тем временем остальная часть каравана уходит вперед. Едва вытаскиваем ишаков, как издали снова доносится пронзительный вопль. Кричит один из наших киргизов. Мы не можем понять, что, но по тому, как бросается вперед стоявший рядом с нами караван­щик, ясно, что случилась неприятность.

— Слава, Яша, за мной!

Бежим следом за погонщиком к берегу реки. Свежий излом грунта, груды земли и камня, свалившиеся вниз, — все понятно. Тропа здесь проходила по краю обрыва, она обвалилась. Внизу в воде лежит ишак. Волны перехлестывают через его тушу. Жив ли? Скатываемся вниз и присоединяемся к киргизам, которые по пояс в воде сни­мают с животного вьюки. Слава Селиджанов неосторожно выходит на край груды обвалившейся земли, и мощная струя потока едва не сбивает его с ног.

Наконец, мокрые сумы сняты. Ишак жив. Понуря го­лову, он стоит у самого берега, по его тонким, дрожащим ногам текут струи воды. Трудно понять, как он не захлеб­нулся. Вытаскиваем сумы наверх, туда же поднимаем бедного ишака и, дав ему время прийти в себя, снова завьючиваем. Караван идет дальше. Дорожное происше­ствие окончилось благополучно, лишь немного намокли сахар и мука.

Минуем кишлак Домбурачи и большой мост через Кызыл-Су. Стремительное течение несет красные воды этой реки навстречу свинцово-серым потокам Мук-Су. Сливаясь, они вздыбливают высокий водяной бурун.

Длинный путь проделали струи Кызыл-Су, пробежав по всей Алайской долине и приняв многочисленные лед­никовые притоки с Заалайского и Алайского хребтов. Вместе с Мук-Су, собирающей талые воды ледника Федченко, южного склона Заалайского хребта и северного — Петра Первого, эта река дает начало Сурх-Обу.

Обширное плато, по которому мы идем, — остатки разрушенной временем старой морены, гигантских ледни­ков, выползавших в древние времена из долин Мук-Су и Кызыл-Су. На холмах уже выгоревшая трава. Почва — толстый слой тончайшей пыли, при каждом шаге она тучей поднимается в воздух. Вся одежда, руки, лица по­крыты серым налетом. Томит палящий зной, необычайный даже для здешних мест. Обувь жжет ноги.

Вдали, на замыкающем панораму долины пологом склоне отрога Заалайского хребта, группа деревьев — кишлак Ляхш, цель сегодняшнего перехода.

У начала подъема к Ляхшу ручей: тепловатая, с крас­ным оттенком вода лениво струится по узкому арыку, пересекающему большую равнину. До селения не более сорока минут ходу, но цепочка каравана расстраивается. Люди бросаются к воде, пьют, обливают друг друга, кто-то ложится в арык, не снимая одежды.

Глинобитные домики Ляхша. Навстречу бегут наши товарищи, часть накануне ушедшей еще дальше вперед группы Белецкого: в Ляхше Евгений Адрианович смог раздобыть только пять ишаков.

В небольшой тополевой роще у крайних домиков мы устраиваемся уже в темноте. Кишлак спит. Тихо. Лишь временами поднимают крик потревоженные нами галки.

 

К переправе

От небольшого ручья, протекающего рядом с лагерем, доносятся веселые крики, плеск воды. Холодная вода бодрит, с пылью смываются остатки усталости. Из-за дувала поднимается дымок от костра.

Мы еще сидим за завтраком, когда на поляну въез­жают верховые. Знакомимся: здесь председатель колхоза Раушан, бригадиры, секретарь сельсовета. Наши гости, вернее хозяева, рассаживаются вокруг импровизирован­ного стола и медленно, с достоинством пьют какао.

Как водится в Средней Азии, деловой разговор можно будет начать только после угощения, по-таджикски до­стархана. Но вот завтрак окончен.

—Раушан, у нас один вопрос — вьючные животные: как можно больше и как можно скорее.

Добродушное лицо Раушана принимает серьезное вы­ражение.

—Помочь вам мы должны, я знаю, да и колхозу это выгодно. Но у нас началась уборочная кампания, а иша­ков мало. Раньше в кишлаке было много дворов, но вы, вероятно, видели пустые дома — много наших людей
переселилось в низовья, осваивают под хлопок новые земли. Немного ишаков дадим... Вам нужно обратиться и в соседние колхозы, у них есть указание райкома по­мочь вам. Наши ишаки будут здесь завтра утром.

До Ляхша груз везли на разных животных, дальше в нашем распоряжении будет только девять ишаков. По­этому — в который уже раз! — снова перераспределяем грузы по сумам, отбираем первоочередные продукты и снаряжение.

Из-за кустов выходит мальчик киргиз. Осмотревшись, он подходит к самому высокому из нас, Николаю Дивари: его голос громче всех разносится по поляне. Мальчик трогает Николая за руку.

— Тебе чего? Сахара? Слава, дай ему конфету.

— Начальник, записка есть.

—Я не начальник, вон начальник стоит.

Мальчик, недоверчиво покосившись на Дивари, на­правляется ко мне.

— Ты начальник?

— Да.

— Записка есть. — Он протягивает мне маленький грязный кулачок, в котором зажата влажная от пота бумажка. Записка от Белецкого. Еще не читая, я взгля­нул на дату: мальчик прошел почти двухдневный путь в
одни сутки. Я посмотрел на него внимательно. Смуглое лицо было усталым.

— Начальник, важное дело, плохое дело! Читай за­писку.

Записка действительно важная. Добравшись до места, где был единственный мост через Мук-Су, Белец­кий обнаружил лишь обломки его устоев. Среди больших камней берега валялись расщепленные бревна. Мост был уничтожен недавним паводком.

—Внимание!

Я читаю записку вслух. Воцаряется глубокое молча­ние. Тяжело вздохнув, Суслов говорит:

—Вот это номер. Что же теперь делать?

Ответить ему трудно. Место, где находился мост, мы знаем только по фотографии. Нам точно известно, что в это время года переправа через Мук-Су вброд невоз­можна.

— Белецкий пишет: «Попытаемся наладить веревоч­ную переправу».

— А ишаки? Ведь их по воздуху не переправишь! К тому же устроить веревочную переправу, можно только перебравшись на другой берег, чтобы, закрепить конец. — Лупандин с сомнением качает головой.

— Товарищи, будем продолжать сборы. Анатолий Иванович, вы возьмете с собой всю веревку. Попробуем узнать у местных жителей, нет ли другой переправы или обходного пути.

Однако выяснить нам ничего не удается. Утром к пере­праве с караваном уходит большая часть альпинистов, все самые сильные члены экспедиции. Они сделают все возможное...

Утром следующего дня к переправе отправляется еще одна группа с семью ишаками, которых нам предоставил колхоз имени Молотова. С караваном уходит и старый уста — мастер, когда-то строивший мост через Мук-Су. Меня заверяют, что неподалеку лежат заготовленные бревна и переправу можно восстановить. На это, по мне­нию Раушана, потребуется пять дней. Других мостов нет и ниже по течению. Обходными тропами давно не поль­зуются, и они обвалились. Восстановление моста един­ственное средство переправы для вьючных животных.

В Ляхше нас остается пять человек. Пытаемся добыть еще ишаков в соседних колхозах, готовим следующую партию груза. Настроение у нас скверное: сроки выхода затягиваются, что с переправой — неизвестно.

На третий день сюда подходят наши «тылы» — группа Езерского. Она привезла все, что могли поднять животные, а их немного. Прибыла радиостанция; Полина Великохатько, наш радист, устанавливает связь со Сталинабадом.

Мы готовимся к уходу, а группа Езерского остается в Ляхше. Ее задача возможно скорее доставить к переправе остальной груз.

Мы выходим в 3 часа следующего дня в направлении на север. Идем хорошей тропой по широкой долине; сле­ва, в глубоком каньоне, прорезанном потоком в толщах рыхлых отложений, бурлит речка. Сверху поток кажется небольшим ручьем. Пройдя километра три по долине, сво­рачиваем на восток, в боковое ущелье. Здесь шума воды не слышно, царит глубокая тишина, в которой раство­ряются редкие возгласы людей, понукающих медлитель­ных животных. Тропа зигзагами взбирается по склону к пологой седловине. Постепенно ущелье как бы спускается, и взор охватывает его на все большем протяжении. Вот оно уже под нами. Ковер густой травы, переливающийся всеми оттенками зеленого цвета, покрывает склоны. Округлые формы поверхности позволяют угадать следы когда-то залегавшего здесь ледника. Но теперь, летом, в долине нет и следа снега, нет в ней и воды.

Мы в большой котловине, окруженной невысокими холмами. Впереди все более высокими уступами тянется хребет. За холмами ущелье Мук-Су. Наш путь лежит на восток, по ущелью этой реки, но она не видна, лишь из­редка порыв ветра доносит снизу ее глухой рокот. Гре­бень отрога поднимается над дном ущелья не менее чем на 1000 метров, а тропа проходит примерно посередине склона, ниже — высокий обрыв.

Узкая ленточка тропы, повторяя изгибы склона, то сворачивает в широкий лог, то огибает выступающее реб­ро. Значительных подъемов здесь нет. Быстро смеркает­ся. Уже в полной темноте, в 10 часов вечера, мы останав­ливаемся на ночлег на небольшой ровной площадке у ручья.

Рассвет. Ущелье внизу тонет в предрассветной мгле, верхняя часть склона уже освещена лучами солнца. На фоне порозовевшего неба высятся снежные вершины. Ближняя поднимается над гребнем хребта огромной ле­дяной глыбой — это пик Агасиц. Его восточные грани освещены, западные еще в тени, и, может быть, потому их обрывы кажутся особенно мрачными. Рядом остро­верхий пик Тиндаль...

Снова послушно повторяем изгибы склона, двигаясь по убегающей вперед тропе. Внизу среди травы местами желтеют прямоугольники небольших полей, виднеются летовки: сложенные из камня загоны, пятна вытоптанной скотом голой земли. Часа через два переходим речушку и вступаем на ровную площадку коневодческой фермы Ляхшского колхоза. Навстречу каравану бегут ребятиш­ки, что-то кричат по-киргизски, приветствуют нас.

Караван останавливается, ишаки немедленно сбивают­ся в кучу.

— Не развьючивать!

Но задержаться хоть немного все же нужно: если пройдем мимо, обидятся хозяева. Через несколько минут мы сидим на почетном месте в юрте старшего пастуха Маджида. Перед нами пиалы с холодным пряным кумы­сом. Юрта полна людей, взрослых и, конечно, ребятишек. В школе старшие ребята изучают русский язык и теперь пользуются случаем показать свои познания.

— Откуда ты, товарищ? — спрашивает маленький киргиз, щеголяющий в непомерно большой войлочной шапке, то и дело сползающей ему на глаза. Услышав, что мы москвичи, он удивленно-недоверчиво тянет: «О-о-о?» — и исчезает сообщить своим товарищам о нео­бычайном событии.

Немалая ответственность назваться москвичом здесь, в одной из окраин нашей страны: каждого из нас считают чуть ли не полномочным представителем столицы, при­сматриваются к каждому шагу, прислушиваются к каж­дому слову. Мы хорошо понимаем это, даже наш весель­чак и балагур Слава Селиджанов становится серьезным...

Провожавшие нас киргизы давно повернули обратно к ферме. Вперед, сколько хватает глаз, тянутся склоны, то покрытые свежей травой, то сереющие каменными россыпями.

Крутые подъемы сменяются пологими увалами скло­на. По сторонам узкой тропы поднимается высокая тра­ва. Неподалеку что-то сверкнуло. В глубокой котловине блестит озеро почти правильной круглой формы. Его по­верхность в лучах полуденного солнца отсвечивает яркой синевой.

—Смотри, начальник, — говорит мне караванщик, — твои люди здесь сворачивали, но там дороги мет, — он по­казывает на хорошо выраженную седловину, к которой протянулось ответвление тропы. Из записки, присланной нам, знаю, что группа Иванова, да и вторая наша группа проплутали здесь зря, потеряв часа четыре.

— Сергей, Исай! А ведь и мы пошли бы туда же!

— Седловина заманчивая... ничего не скажешь, да и тропа туда ведет, немудрено сбиться.

Медленно поднимаемся вверх. Озеро уже далеко вни­зу. Видны еще два озерка поменьше, такие же ярко-синие. Поредел зеленый покров склона. Трава стала низкой, здесь типичная растительность альпийских лугов. Все более крутыми взлетами приближается тропа к обнажен­ным скалам гребня. То и дело приходится помогать жи­вотным: подталкивать сзади, поддерживать вьюки.

Наконец, перевал Сары-Булак1. Караванщик перево­дит: «Перевал желтого источника». Высота 3600 метров. Впереди чудесная панорама восточной части хребта Петpa Первого: почти напротив нас пики Тиндаль и Агасиц, на восток уходит череда могучих снежных вершин — их не сосчитать... А вдали пик Евгении Корженевской.

Восточная часть горизонта скрывается завесой обла­ков. Освещенными остаются ближняя часть хребта, ска­листые кручи, глубокие ущелья, из которых выползают языки ледников. Глубоко внизу вьется серая ленточка Мук-Су.

Холодно, порывами налетает пронизывающий ветер, треплет одежду, вырывает из рук карту. Спускаемся на восточный склон, и снова становится жарко. Предстоит длинный и трудный спуск. Мы торопимся.

Тропа длинными зигзагами развертывается по скло­ну, то приближаясь к обрыву над Мук-Су, то петляя меж­ду выступами скал. Растительность меняется в обратном порядке; голые, покрытые мелкой осыпью склоны сме­няют участки травы, она становится гуще, выше. Появ­ляется невысокий кустарник. Журчит вода, это вытекает из-под скалы речка Сары-Булак.

Короткий привал, и мы вступаем в сплошные заросли кустарника. У тропы цветущие кусты шиповника. Много арчи, береза и жимолость. По берегам речки трава осо­бенно высока.

С перевала Сары-Булак далеко на востоке

мы увидели пик Евгении Корженевской

Фото Д. Затуловского

Тропа спускается все круче, то и дело приходится поддерживать ишаков. Веревки цепляются за ветви, креп­ления вьюков ослабевают. Два часа беспрерывных муче­ний — перевьючек, подтаскивания упавших сум, остано­вок, криков, — и мы, наконец, выходим из зарослей на просторный склон долины. Но и здесь не легче: тропа взбирается по выходам скал, пересекает крупные осыпи.

Устали все, но особенно меня тревожит состояние Сергея Лупандина: он очень сильно натер ноги и идет, стиснув зубы. Ишаки едва бредут, нас мало, и никак нель­зя освободить Сергея от тяжелых обязанностей погон­щика.

Тропу то и дело преграждают выступы скал. Головной ишак, наиболее сильный, пытается «с ходу» взять пре­пятствие. Он делает судорожное движение, что-то вроде прыжка, но поднимается на ступеньку только передними ногами. Понуро опустив голову, ишак останавливается, вьюк всей тяжестью тянет назад. На помощь спешат ка­раванщики, пробираемся вперед Слава и я. Вереница животных останавливается, два ишака ложатся на тропу, хотя на ней трудно уместиться даже стоя. Дайбог и Лупандин криками поднимают их, и вовремя: один из иша­ков уже сползает по осыпи.

Головной ишак едва держался на ногах, когда мы под­бежали к нему. Он свалился бы, но выручил Рахметдин, двенадцатилетний мальчик, помощник караванщика. Сог­нувшись, тяжело дыша от напряжения, он поддерживает
вьюк. Пока мы хлопочем вокруг ишака, Рахметдин сидит на камне, молча, обессиленный. Караван двигается вперед, чтобы через десяток метров остановиться перед очередным уступом.

Поворот тропы — нам открывается ущелье, узкое, глу­боко прорезанное в склоне. Предстоит пересечь еще не­сколько таких ущелий — саев. Это самые неприятные и трудные участки пути, о них еще раньше рассказывали нам караванщики, не жалея для описания самых мрач­ных красок и крепких эпитетов.

— Развьючивать!

Сумы грудой лежат у тропы. Усталые животные по одному бредут через сай, а мы тащим груз на себе. Эта операция забирает остатки наших сил. Рахметдин пере­таскивает тяжелые вьюки наравне со взрослыми. Пере­несена последняя сума, он устало опускается на траву и, виновато улыбаясь, тихо говорит: «Устал!» Но устал не только Рахметдин — неутомимый Сафар-бек тоже сидит, опустив плечи.

Долина расширилась. На обширном плато, образованном нано­сами горных рек, стоит маленький кишлак Ходжи-Тау

Фото Д. Затуловского

Кишлак Ходжи-Тау уже виден впереди на большом плато, но, чтобы попасть туда, надо перейти через два больших сая. В темноте это сделать трудно, решаем ноче­вать здесь.

Загорается пламя небольшого костра. Темными пят­нами выделяются на склоне ишаки, жадно набросившиеся на тощую сухую траву. Наш ужин — рыбные консервы, сухари и горячий кисель — не отнимает много времени. Небольшой лагерь быстро затихает. Слышна только пес­ня — Сафар-бек пошел за водой. Но вот он вернулся, и все стихло. В почти черном глубоком небе над силуэтами гор зажигаются мириады звезд. В траве слышны какие-то шорохи. В сае тонким голоском поет ручеек.

Утром Сергей показывает мне свои ноги: ступни сплошь покрыты огромными волдырями.

— Я пойду вперед к переправе. Все равно помочь вам не могу, сам видишь.

— Иди, предупредишь товарищей о нашем прибытии. Мы пойдем медленно: ишаки совсем измучились.

Сергей ушел, вскоре собираемся и мы. Через полчаса останавливаемся перед спуском во второй, самый боль­шой сай. Неожиданно навстречу нам поднимаются два пожилых таджика. Один из них уста — мастер, направлен­ный нами на восстановление моста. Еще накануне из кишлака он заметил наш караван и ранним утром вышел с другом навстречу. Вдвоем они несколько расширили тропу в самых опасных местах. Теперь и мы пускаем в ход ледорубы...

Хотя существенного улучшения пути мы не добились, но все же большинство животных удается провести не разгружая. На подъем снова тащим вьюки сами.

Уста рассказывает, что Белецкий отказался от восста­новления моста: бревен поблизости нет, и постройка но­вого моста заняла бы не три — пять дней, как нам гово­рили, а две недели.

Через час мы выходим на плато. Неожиданна эта про­сторная равнина среди гор! Ровная поверхность тянется вдоль реки на полтора десятка километров, местами до­стигая в ширину 3 километров. Горы отодвигаются влево на север и дугой окружают долину. Тысячелетиями не­большие теперь речки, вырываясь из узких ущелий, несли камни, мелкие частицы породы. На ровном месте тече­ние потоков замедлялось, широкая котловина наполня­лась наносами, оттеснявшими русло Мук-Су к противопо­ложному берегу.

Плоская терраса поднимается теперь над уровнем реки метров на 100-150. Она поросла травой, группа деревьев видна только в одном месте — у маленького кишлака Ходжи-Тау. Равнину пересекают глубокие русла речек, пропиливших саи в толще отложений. Кажется странным, что небольшие потоки могли проделать такую колоссальную работу. Но весной, когда тают снега, или после сильных дождей речки набухают, превращаются в могучие потоки.

В 4 часа дня наш маленький караван стоит у обрыви­стого берега Мук-Су. Последний спуск особенно труден. Ишаки оступаются, а один, самый слабый, сваливается и не хочет вставать. Приходится развьючивать его, Сафар-бек взваливает груз себе на плечи.

За оврагом небольшая скалистая площадка — лагерь у переправы. Одинокая палатка, несколько свернутых пу­стых сум. Нас встречает только Сергей, в лагере он нико­го не застал. В палатке лежит придавленная камнем за­писка: «Ушли на транспортировку груза. Без нас не пере­правляться. Привет. Иванов».

 

Воздушная переправа

—Идите сюда! — Сергей Лупандин стоит над ска­листым обрывом, внизу, метрах в десяти, ревет поток. — Смотрите, это был мост.

В скалах торчат несколько обломанных палок, пере­плетенных прутьями, с другой стороны реки то же самое. Эти палки — остатки «устоев» моста.

— Дд-да-а...

— Природа позаботилась о нас. Жерди совсем сгни­ли, мост мог обвалиться под нами. Вспомните, Гущин еще в 1937 году писал, что мост ветхий.

—Пошли, посмотрим, что соорудили наши ребята.

Сергей оживляется:

—Переправа — просто чудо! Не понимаю, как им удалось ее сделать.

Немного выше лагеря еще одна скалистая площадка. Утес вдается мысом в реку. Мы подходим к краю. Две­надцатью метрами ниже бушует бешеная вода, хлещет волнами о камни, вздымает хлопья пены и грозно ревет. В немолчном грохоте реки ухо порой улавливает более низкие, рокочущие звуки: вода влечет огромные камни, бросает их о выступы скалы, снова тащит за собой. При­ходится повышать голос, чтобы слышать друг друга. Спер­ва нас это раздражает, потом привыкаем к непрерывному грохоту — он остается для нас звуковым фоном жизни в этом лагере.

Переправа! Сергей прав — сделано здорово. К валу­нам более низкого противоположного берега тянется двойная капроновая веревка. Рядом веревка потоньше — вспомогательная1. Длина переправы добрых 30 метров.

Сквозь грохот реки доносится резкий крик с того бе­рега — это Эргали. Через минуту он уже дергает вспомогательную веревку. Сергей бросается вперед и вытягивает веревкой записку, укрепленную в зажиме карабина.

«Привет с левого берега, сейчас подойдет Анатолий Иванович, и я отправлюсь к вам».

И вот Эргали на правом берегу. Еще не освободив­шись от обвязок, прикрепляющих его к карабинам на основной веревке, он с довольной улыбкой пускает клубы дыма.

— Рассказывай, как у вас дела!

— Таскаем рюкзаки. Сейчас нужно срочно, пока не стемнело, переправить на тот берег продукты. Вот список, Иванов прислал.

Список Ивановым был составлен, очевидно, из расче­та, что с нами прибыли все грузы. Бедные наши ишачки, они так мало принесли на своих спинах! Сафар-бек соби­рается в обратный путь, и я, пользуясь заявкой Иванова, составляю список первоочередных грузов, адресовав его Езерскому.

Затем по заявке подбираем все, что можем, и вскоре к другому берегу уже плывут, качаясь на вибрирующих веревках, сумы с продуктами. Замечательная переправа! Вот что рассказал нам Эргали.

Уныло устраивались на ночлег альпинисты. Они так стремились добраться до Фортамбека. Но моста нет. Воз­вращаться? Отказаться от заветной мечты покорить по­следний семитысячник Памира?

Нет! Альпинисты так не поступают! Но когда Белецкий предложил сделать воздушную переправу, многие с сом­нением посмотрели в сторону обрыва, у которого клокота­ла вода, преграждая путь на другой берег.

—Метров тридцать будет, а то и больше, — заявил Гожев, — впрочем, другого выхода нет, нужно пробовать.

Начали «пробовать». Первым метнул Игорь Ржепишевский. Камень взлетел в воздух, увлекая за собой реп­шнур. Слишком слабо. Где-то у середины реки плеснула вода. Поток сразу потяну<