Определения одной из важных на карте Европы столицы как «большой вокзал», «Ноев ковчег» (И. Эренбург), «мачеха российских городов» (В. Ходасевич), «караван-сарай»6 (М. Шагал) отражают характеристику как бы не города, а некоего пункта, станции, площадки, принадлежать которым могла бы если Европа – то на границе с Азией, а если Азия – то довольно европеизированная. Они иллюстрируют весьма импульсивный, распыленный, непостоянный, бурлящий характер «после»: Европы в целом – после войны и Германии в частности – еще и после революции.
В условиях поствоенного времени «русский вопрос» (заключавший в себе отношение и к эмиграции, и к новому политическому образованию на карте, испытавшей и без того немалые корректировки) протекал в общеевропейских рамках переменчивого pro et contra.
6 января 1922 г. старейшая, уважаемая в кругах интеллигенции и влиятельная немецкая газета «Фоссише Цайтунг» (Vossische Zeitung), выходившая в Берлине, вынесла на обсуждение немецкой общественности проблему беженцев. В статье «Новое великое переселение народов» писалось: «Большая война вызвала движение среди народов Европы и Азии, являющееся быть может началом большого исторического процесса образца великого переселения народов. Особую роль играет русская эмиграция, подобных примеров которой нет в новейшей истории. Причем в этой эмиграции речь идет о целом комплексе политических, экономических, социальных и культурных проблем и разрешить их невозможно ни общими фразами, ни сиюминутными мерами... Для Европы назрела необходимость рассматривать русскую эмиграцию не как временное происшествие... Но именно общность судеб, которую создала эта война для побежденных, побуждает к тому, чтобы задуматься кроме сиюминутных тягот о грядущих возможностях сотрудничества».
Здесь обращают на себя внимание три момента. Первый – огромная масса людей из страны, еще недавно воевавшей с Германией, воспринимается скорее с пониманием. Второй – звучит призыв к объединению. Третий – сотрудничество не должно ограничиваться только рамками Германии, а охватывать весь континент.
В политической системе координат Германии (и не только) русская эмиграция не рассматривалась с точки зрения традиционного идеологического деления на правых и левых. Она носила характер силы зависимой, в первую очередь, от отношений между страной, откуда была изгнана, и страной, на территории которой находилась.
Уже в одном из первых отчетов рейх-комиссара по охране общественного порядка7, датированном 26 февраля 1921 г., политические настроения эмиграции классифицируются по принципу: «расположенный к Германии» или «расположенный к Антанте» (окраска терминов сохранилась еще с первой мировой войны). Причем правые и коммунистические партии (под «коммунистическими» подразумевались меньшевики) отнесены к группе «расположенных к Германии», а либеральные и социалистические – к группе «расположенных к Антанте»8. По такой же схеме производится анализ и другим ведомством по сбору информации – Министерством внутренних дел рейха.
Эмигранты, таким образом, вписались в послевоенное деление Европы, дифференцируясь, в свою очередь, на «франкофилов» и «германофилов». По замечанию немецкого историка Ханса-Эриха Фолькманна, «русские демократы надеялись на всякую помощь от республиканской Франции, тогда как монархисты ожидали возрождения консервативно-национальной мысли и кайзеровской Германии»9.
Однако с течением времени Министерство внутренних дел рейха констатировало сближение (которому следовало всячески способствовать) практически всех находившихся в Германии изгнанников с принимающим государством. Обращение с эмиграцией не в последнюю очередь зависело от состояния германо-советских отношений, а также от того, насколько стабильной признавалась советская власть. В начале 20-х годов никто не рассчитывал, что большевики смогут долго продержаться у власти.
Правительство Веймарской республики и после подписания в 1922 г. Раппальского соглашения поддерживало те эмигрантские группы, которые, на его взгляд, располагали перспективами занять важные позиции в постбольшевистской России. Ведущую роль здесь играла помощь высланным российским ученым. Для них в Берлине в 1923 г. в результате совместных действий Министерства иностранных дел, Министерства внутренних дел и прусского Министерства науки, искусства и народного образования был организован Русский научный институт (РНИ). О серьезном отношении к РНИ со стороны немецких властей говорит тот факт, что его финансирование взяли на себя Министерство иностранных дел и прусское Министерство науки, искусства и народного образования. Но чтобы завуалировать официальную помощь, она предоставлялась через Германское общество по изучению Восточной Европы (Deutsche Gesellschaft zum Studium Osteuropas)10. Таким образом, влияние на русскую интеллигенцию являлось одним из важных направлений в области науки и культуры. Немецкие власти делали ставку на то, что после неизбежного возвращения на родину российские ученые сыграют решающую роль в установлении «гражданского» общественного устройства11.
Какое же место досталось эмиграции в информационном пространстве? Вакансией в этом смысле являлись знания о Советской России. Интерес немецкой общественности (и европейской в целом) к «русскому вопросу» проявлялся исключительно к последним событиям отчасти из-за желания понять, как могло произойти «трагическое падение России», отчасти чтобы вписать советскую власть и ее политику в некие рамки12.
Согласно данным, приведенным в статье советского ученого М.Ю. Левидова «Русская революция в западной литературе», только в 1921 г. на английский язык было переведено 246 эмигрантских изданий, на французский – 103, на немецкий – 16813. Спрос на сочинения эмигрантских авторов историк А.Л. Афанасьев иллюстрирует характерным описанием «взрыва антисоветских страстей белоэмиграции»: «Четырехтомная эпопея генерала Петра Краснова “От Двуглавого Орла к красному знамени”, в которой он брал на бумаге реванш у красных, моментально была переведена на многие языки и в течение многих лет являлась ходкой книгой на зарубежном рынке. Первое произведение эмигрантского периода Ивана Шмелева “Солнце мертвых” (1923), написанное под впечатлением гибели единственного сына, расстрелянного красными в Крыму, переводится на двенадцать языков»14.
В начале 20-х годов, когда еще сохранялась надежда на возвращение эмигрантов в Россию или на установление дружественных отношений с «недогматическим коммунистическим режимом», их рассматривали как потенциальный источник достоверной информации о стране. Эмигрантов приглашали на работу в качестве экспертов даже после установления по Раппальскому договору экономических и военных контактов с Советским Союзом. Следует отметить также, что в Веймарской республике был и другой источник информации – так называемые остзейские немцы, уехавшие из государств Прибалтики, и российские немцы, которые сохранили верность немецкой культуре и политическим интересам Германии15. В конкуренции с ними беженцы из России становились экспертами по востоку для немецких властей, партий, экономических союзов или газет.
За исключением «немецкоговорящих» эмигрантских групп и меньшевиков всем остальным было тяжело конкурировать в германском информационном бизнесе. Меньшевикам оказывали самый благосклонный прием в профсоюзах и социал-демократической партии Германии. Заграничная делегация меньшевиков издавала в Берлине не только партийный журнал на русском языке «Социалистический вестник» (1921–1965, в Берлине с 1921 по 1933 г.), но также параллельно газету на немецком «Mitteilungs-blatt der Russischen Sozial-Demokratie» («Информационная газета российской социал-демократии») (1924–1932)16. Ведущие меньшевики регулярно писали в многочисленные немецкие социал-демократические газеты и журналы, а также определяли подачу сообщений в профсоюзных газетах (наиболее плодовитыми в этом отношении являлись Р. Абрамович, Ф. Дан, Ольга Доманевская, Ю. Грюнфельд, А. Югов, Ю. Мартов, А. Потресов, А. Шифрин)17. Берлинское немецкое профсоюзное издание «Berliner Gewerkschaftszeitung» вообще рекомендовало статьи представителей российской социал-демократии как источник объективной информации о Советской России, а отдел рейх-комиссариата по охране общественного порядка обязан был выписывать издаваемую ими газету на немецком18.
Однако большевики продолжали оставаться у власти в стране Советов, и интерес к эмиграции в Веймарской республике стал угасать: эмиграция постепенно теряла своих предполагаемых «хозяев» в постбольшевистской России, с которыми нужно было сотрудничать, нужда в экспертах по России также сходила на нет.
Именно замкнутость эмигрантской среды позволила развить и стимулировала те творческие усилия, результаты которых признаются сегодня богатейшим вкладом в русскую и мировую культуру. При этом составной частью русской культуры являлась журналистика, в которой нуждалась в первую очередь массовая русскоязычная аудитория.
Аудитория берлинской эмиграции. Аудитория журналистики «русского Берлина» исчисляется довольно приблизительными показателями. Статистические данные, которыми мы сегодня располагаем, не точны, противоречивы и достоверны в основном в той части, которая относится к Германии в целом. По оценкам американского Красного Креста, в 1920 г. здесь находилось 560 тыс. беженцев (включая военнопленных и бывших в Германии проездом). Большой разнобой присутствует в сведениях о количественном составе русской эмиграции в 1921 г.; называются цифры от 50 до 450 тыс. Абсолютный максимум численности приходится на 1922–1923 гг. – до 600 тыс. (имелись в виду все выходцы из Российской империи). Эта цифра охватывает примерно 30 процентов всех русских беженцев, если брать за основу общее количество находившихся в тот период в эмиграции 1,5–2 млн. человек. Причем, по данным международного общества поддержки беженцев в Берлине, только в столице Германии в 1923 г. проживало не менее 360 тыс. русских19.
«Русская эмиграция в Берлине, – писал Виперт фон Блюхер, – представляла собой пирамиду, от которой осталась лишь ее верхушка. Недоставало нижних и средних слоев народа, рабочих и крестьян, ремесленников и мелких торговцев. Вместо этого были представлены офицерство, государственные служащие, деятели искусства, финансовые круги, политики и члены старого придворного общества»20.
В.В. Набоков по-писательски проницательно и точно подчеркнул контраст между местным населением и русской интеллектуальной элитой: «В Берлине и Париже, двух столицах эмиграции, Русские создавали компактные колонии, чей культурный коэффициент далеко превзошел средний показатель такового у неизбежно разбавляемого заграничного населения, куда их и заносило»21.
И хотя некоторые современники, как, например, Е.Д. Кускова, свидетельствовали, что в эмиграции были представлены все слои русского общества – от крупных землевладельцев до крестьян и от промышленников до рабочих22 – все же численность выходцев из низших слоев дореволюционного общества в общей массе беженцев в Берлине была невелика. Спустя почти три десятилетия Федор Степун в статье на немецком языке «Patrioten im Exil» («Патриоты в изгнании») указывает на непропорционально высокую долю образованных и имущих классов23.
Большинство эмигрантских объединений и союзов возникло во второй половине 1920 г.24 Так, в мае 1920 г. состоялось первое собрание русских врачей, на котором прозвучало заявление о необходимости взаимно поддерживать друг друга. 21 июня 1920 г. в Берлине прошло первое собрание русских адвокатов, 29 июля – учредительное собрание еврейского студенческого союза; 8 августа организовалась инициативная группа русских журналистов; 10 августа был основан «Союз российских студентов», переименованный позже в «Союз русских студентов»; в конце августа – начале сентября состоялись учредительные собрания союза деятелей искусства; в декабре произошло объединение инженеров.
Ведущая газета парижской русской диаспоры «Последние новости» не оставляет без внимания этот факт. В рубрике «Среди эмигрантов» отмечается: «Берлинская колония настолько многочисленна, что здесь образовалось уже несколько союзов: русских студентов в Германии, адвокатов, врачей, сценических деятелей, журналистов, – причем все эти союзы довольно энергично работают, устраивая собрания, доклады, оказывая юридическую помощь и т.п.»25.
Уже одно перечисление берлинских объединений отражает многообразие профессиональных и сословных интересов и родов деятельности: Союз взаимопомощи офицеров бывших армий и флота, Центральный союз русских увечных воинов в Германии, Союз бывших военнопленных и интернированных в Германии, Союз бывших офицеров генерального штаба, Союз бывших офицеров Преображенского полка, Союз русских летчиков в Германии. Государственные служащие Российской империи вступали в «Берлинское объединение бывших служащих министерства иностранных дел» или «Союз бывших судей и судебных исполнителей». Возникли Берлинское общество русских врачей, Общество российских врачей в Германии, Союз русских журналистов и литераторов в Германии, Союз русских книгоиздателей, Союз русской присяжной адвокатуры в Германии, Союз русских сценических деятелей в Германии, Союз русских инженеров в Германии. Ученые, деятели науки и студенты имели свои объединения как, например, Русская Академическая группа в Берлине или Союз русских студентов в Германии. Экономически процветающие представители эмиграции встречались в Союзе российских торгово-промышленных и финансовых деятелей, насчитывавшем более 360 членов. Особую роль играли благотворительные организации «Русская делегация», «Русское общество Красного Креста», «Общество помощи русским гражданам в Берлине».
К концу 1921 г. в немецкой периодике акцентируется внимание на том, что многие русские беженцы в Берлине активно включились в экономическую жизнь немецкой столицы: «Врачи занимаются практикой, адвокаты с немецкими коллегами по профессии открывают совместные бюро, техники получают доступ в промышленность. Художники и графики, мастера прикладного искусства и фотографы стремятся через выставки приобрести известность и продать свои произведения. Актеры либо выступают в немецких театрах малых форм, либо создают (как это произошло недавно) собственный немецко-русский театр. Те, кто занимался в Петербурге высоко искусным русским хлебопечением, заводят здесь кафе-кондитерские и дело идет блестяще. Многочисленные коммерсанты учредили предприятия по комиссионным сделкам для стимулирования торговых отношений между Россией и Германией. Так как такие стремления требуют капитала, берлинские банки для особых институтов развивают свои русские отделения. (...) Также многие русские работают в банках в качестве служащих. Русские студенты почти полностью готовят себя для таких профессий, которые сулят им экономическую прибыль, т.е. они изучают технические специальности, политэкономию или коммерческие дисциплины»26.
Другой важной особенностью аудитории журналистики являлось то обстоятельство, что в Германии был представлен весь спектр партий и течений предреволюционной и небольшевистской России – от анархистов и правоэкстремистской «черной сотни» до либералов западного типа, от бывших меньшевистских оппонентов большевиков до реакционеров-монархистов. На протяжении всего периода 20-х годов к ним примыкали так называемые перебежчики из посольств и торговых представительств Советского Союза, которые бурно приветствовались старой эмиграцией и затем обозначались как «красная эмиграция». Кроме того, уже за границей России происходило обновление политического сознания послереволюционного поколения. Оно вылилось в образование новых движений – сменовеховства, евразийства. Такое многообразие партий и движений сближало русское изгнание с любым европейским государством и отличалось от политического монополизма Советской России.
Обозрение совокупности всех объединений (как профессиональных, сословных, так и политических) показывает инфраструктуру «эрзац-столицы», т.е. можно говорить об эмигрировавшей интеллигенции, олицетворявшей в политическом, социальном и культурном смысле не просто связь с дореволюционным периодом, но со столичным общественным устройством. Не случайно наблюдательный современник из среды немецкого дипломатического окружения отмечал: «Так в Берлине постепенно формировался малый Петербург, который находился в острейшей оппозиции к советскому посольству и его персоналу, и состоял из обломков гражданского общества»27.
Как уже отмечалось, в Берлине сосредоточивается многотысячная аудитория с высоким образовательным уровнем, с преобладанием интеллектуальной элиты. Ее отличает доминирование верхних слоев традиционной социальной структуры русского дореволюционного общества. Важными характеристиками аудитории являются и ее достаточно высокая политизированность, активность и предприимчивость. Русская колония формируется, воссоздавая столичную систему жизнедеятельности. На европейской сцене столицы Германии в период 1921–1923 гг. организатором множества инициатив выступала «гомогенная, транснациональная и высокомобильная»28 элита. Особую роль при этом играло профессиональное объединение журналистов: «Союз русских журналистов и литераторов в Германии».
«Союз» был создан 8 августа 1920 г. Его возглавил видный член кадетской партии Иосиф Владимирович Гессен, который также занимал пост главного редактора крупнейшей русской ежедневной газеты в Берлине «Руль». Цель основанного Союза, подчеркнутая в Уставе, – защита профессиональных и материальных интересов членов объединения.
Его активная деятельность начинается с крупной акции – проведения 20 ноября 1920 г. «торжественного чествования памяти Л.Н. Толстого по случаю 10-летия со дня его кончины». К участию в вечере памяти организаторы привлекли не только коллег-журналистов, но и представителей русских театральных и музыкальных кругов, выступавших во второй (концертной) части программы.
Довольно широко проводилась предварительная продажа билетов (стоимость от 5 до 75 рейхс-марок). Реализация велась через крупнейшие русские книжные магазины издательства Ладыжникова и «Москва», немецкие «Bote und Bock», «Wertheim», редакции газет «Руль», «Голос России», «Время» и «Русский эмигрант», а также в столовой кооператива «Русская колония» и в «Русской читальне». Оргкомитет разослал приглашения президенту Веймарской республики Фридриху Эберту, членам правительства, депутатам рейхстага, представителям творческой интеллигенции Германии, а также иностранному дипломатическому корпусу.
Акция находит отклик в эмигрантских кругах за пределами Берлина. Так, на имя председателя Союза журналистов И.В. Гессена «Союз русских студентов в Данциге» прислал телеграмму: «Союз русских студентов в Данциге, оторванный от родины, горячо присоединяется к чествованию памяти великого писателя земли русской Льва Николаевича Толстого»29.
Торжественный вечер состоялся в огромном, рассчитанном на 2000 мест двухъярусном зале дворца Ufa-Palast-am-Zoo (все его залы, как правило, арендовал германский Союз писателей и журналистов) и «не мог вместить всех пожелавших принять участие». Здесь присутствовали «президент рейхстага Лебе, многие депутаты, некоторые представители правительства, много представителей литературного и артистического мира» («Руль». 1920. 23 нояб.). Лауреат Нобелевской премии 1912 г. Герхарт Гауптман, не имевший возможности лично принять участие в вечере, прислал свою речь. С приветствиями и поздравлениями выступил статс-секретарь русского отдела Министерства иностранных дел барон фон Мальцан30, а на сцене вместе с русскими артистами давал представление знаменитый немецкий актер Александр Моисси.
Это была организованная Союзом первая масштабная акция, носящая общественный характер. Важен факт внимания к ней с германской стороны. Не случайно во вступительном слове редактор «Голоса России» (1919–1922) С.Я. Шклявер подчеркнул, что «Данное торжество явилось первым после войны случаем, когда и русские, и немцы собрались вместе (курсив мой. – Н.Х.) – для чествования того, для кого не было ни немцев, ни русских, а были – только люди» (1920. 23 нояб.).
Выручка от этого мероприятия поступила в кассу взаимопомощи Союза. Успех, в том числе и материальный, привел к тому, что общее собрание Союза в самом начале нового года (10 января 1921 г.) не только утвердило отчет оргкомитета вечера, но и обсудило вопрос организации подобных акций в будущем. Постановление собрания содержит в себе два важных пункта. Первый – «имеющиеся в распоряжении Союза средства использовать для выдачи кратковременных ссуд нуждающимся членам Союза» – напрямую связан с защитой материальных интересов литераторов и журналистов. Второй – «устроить ряд публичных докладов-собеседований на общественно-литературные темы» – намечает расширение нового направления деятельности («Руль». 1921. 12 янв.).
28 февраля 1921 г. немецкие власти утверждают Устав «Профессионального Союза русских журналистов и литераторов в Германии» («Руль». 1921. 2 марта). После официальной регистрации вопросы взаимоотношения с подобной германской ассоциацией протекают на уровне профессиональных переговоров и договоренностей. Однако слияния двух профессиональных организаций не произошло, хотя на протяжении всего второго полугодия происходили довольно частые контакты между русской и немецкой творческой интеллигенцией. Так, 12 июня 1921 г. выходит в свет первый номер эмигрантского еженедельного театрального журнала на немецком языке «Wogema» (берлинское разговорное сокращение от «Wo geht man bin» – «Куда пойти»), рассчитанного исключительно на аудиторию немецкой интеллигенции. В журнале, выпускаемом петербургским издателем Ефроном, публикуются программы всех берлинских театров, концертов, хроника кинематографа и спорта, в литературном отделе – немецкие переводы русских авторов (в первом номере это рассказ А.И. Куприна «В цирке»).
16 августа 1921 г. проф. А.М. Кулишер читает для представителей германской печати доклад «Сущность большевизма». 11 сентября 1921 г. состоялась лекция Томаса Манна «Гёте и Толстой», которая собрала большую аудиторию как немецкую, так и русскую. Речь писателя заканчивалась словами, которые не только характерны для этого периода, но и по ментальной близости могли также принадлежать эмигрировавшему русскому интеллигенту: «Германия стоит сейчас на перепутье – куда идти: на запад или на восток. Часть хочет повернуть на восток. Они ошибаются, взоры наши надо обратить не на Москву, а на Германию. Германия, как осуществление своей музыки, подобная большой фуге, – многогранный народный организм, полный веры и творческой силы» («Руль». 1921. 15 сент.). 13 сентября 1921 г. правление русского Союза получает от Министерства иностранных дел Веймарской республики разрешение на въезд в Германию А.М. Ремизова, находившегося тогда в Ревеле («Руль». 1921. 15 сент.). В берлинском литературном институте «Lessing Hochschule» 31 октября 1921 г. начался цикл лекций немецкого журналиста Ганса Форста «О современной России и об экономических, политических и исторических причинах русской революции, октябрьского переворота и гражданской войны» («Руль». 1921. 1 нояб.). 6 ноября 1921 г. в центре программы большого концерта-бала Союза немецких журналистов и литераторов, который проходил во всех залах дворца Ufa-Palast-am-Zoo, исполнялся балетный дивертисмент Е.П. Эдуардовой и ее школы.
Самой масштабной акцией 1921 г. русского Союза журналистов стал вечер памяти Ф.М. Достоевского, посвященный столетию со дня его рождения. Интерес берлинской эмигрантской колонии к этому событию был настолько велик, что в магазине книгоиздательства «Слово» за 10 дней до вечера проводилась предварительная запись на билеты (стоимостью от 15 до 100 рейхс-марок), поскольку даже Oberlichtsaal – большой зал Филармонии, где устраивался вечер, – не смог бы вместить всех желающих. Часть денежного сбора отчислялась в пользу студенческих организаций.
Можно говорить о значительной подготовительной работе, проделанной правлением Союза, а также об авторитете, уровне уважения и доверия к его председателю – И.В. Гессену. В Берлин из Праги по его приглашению специально приезжает проф. П.И. Новгородцев, чтобы выступить на торжественном заседании Союза. В ответ на просьбу принять участие в концертной части вечера В.И. Качалов дает согласие, приезжает из Вены, и это выступление артиста в Берлине стало здесь первым выступлением представителя труппы Московского Художественного театра. В президиуме на торжественном заседании разместились помимо председателя Союза И.В. Гессена, товарища председателя В.Д. Набокова, проф. П.И. Новгородцева и приехавший A.M. Ремизов, и влиятельный проф. Отто Хётч, один из виднейших историков и представитель «Германского общества по изучению Восточной Европы».
На следующем общем собрании Союза 9 декабря 1921 г. особо будет отмечен «громадный моральный и материальный успех... вечеров памяти Ал. Блока и Ф.М. Достоевского» («Руль». 1921. 11 дек.). в кассе Союза находилось около 18.000 марок. Следствием общественного резонанса проведенных акций явились одобрение и пожелания расширить рамки «деятельности в области устройства лекций, докладов, вечеров, имеющих целью сближение членов Союза между собой и берлинской русской колонией». Была создана особая комиссия по разработке проекта организации соответствующих мероприятий.
Уже через две недели, 23 декабря 1921 г., проект был заслушан на специально созванном заседании Союза и получил широкое освещение в эмигрантской печати, благодаря чему с ним могла ознакомиться достаточно широкая аудитория. Предлагавшийся план предстоящей работы включал в себя три центральных пункта. Первый оговаривал «доклады, имеющие целью сближение членов Союза в семейной обстановке». Второй охватывал «вечера, служащие сближению членов Союза с представителями берлинской русской колонии». Оба эти пункта продолжают наметившуюся в самом начале существования Союза тенденцию (уже после празднования памяти Л.Н. Толстого) к расширению сферы его деятельности. Усилия профессиональной журналистской организации благодаря инициативным действиям ее активной элиты способствовали созданию социального и культурного пространства, формированию эмигрантской общности.
Третий пункт был посвящен собраниям, «которые должны будут повлиять на сближение представителей русской журналистики с немецкими и иностранными журналистами и литераторами». В целом его можно рассматривать как открытое стремление к взаимодействию с соответствующим европейским профессиональным окружением и естественному включению в германскую сферу действия журналистики. Все три пункта говорят о «сближении» русской и немецкой сторон.
Примечательно мнение комиссии о том, что «доклады должны носить характер дискуссионный». При этом предлагалось создать при Союзе Суд Чести, «на обязанности которого лежал бы разбор дел морально-этического характера и гражданских правовых споров как между членами Союза, так и другими лицами, изъявившими готовность подчиниться решению суда».
Тезис о доминирующем устройстве вечеров и докладов не мог не вызвать бурной полемики. И.В. Гессен сразу же выступил против предлагаемой постановки вопроса: так как «Союз уклоняется от своей прямой задачи, сформулированной в уставе, – защиты профессиональных и материальных интересов его членов», дискуссионность мероприятий повлечет за собой споры политического характера и «это может неблагополучно отразиться на целостности организации». По тем же соображениям он высказался против создания при Союзе Суда Чести.
П.И. Звездич (опытный журналист со стажем работы в дореволюционной печати) и Р.Б. Гуль (молодой начинающий журналист) также отметили необходимость сохранения «чисто профессионального облика» Союза. Однако при этом они настаивали на приоритете решения задач, связанных исключительно с защитой материальных интересов членов организации – необходимости срочного рассмотрения вопросов «пересмотра окладов, выработки минимального тарифа оплаты труда газетных работников».
Собравшиеся тем не менее признали желательную работу по всем трем позициям плана, хотя и были «против устройства дискуссионных собраний по вопросам, носящим политический характер». Расширение задач и внимание к направлению по организации общественных мероприятий в форме вечеров и докладов, которое стало одним из главных в последующий период, не могли не остаться без последствий.
Противоречия и полемика. Вместе с увеличивающейся русской колонией росли не только инициативы энергичных и деятельных ее представителей, но и противоречия между ними. В самом конце 1921 г. «Русский Берлин» потряс слух о сожжении всего тиража брошюры Л. Шестова «Что такое русский большевизм?» ее издателем Е.Г. Лундбергом, где главной противодействовавшей Лундбергу фигурой был И.В. Гессен31.
30 мая 1922 г. состоялось чрезвычайное общее собрание Союза32, на котором обсуждался вопрос о возможности членства в организации сотрудников сменовеховской газеты «Накануне» (1922–1924) (среди них был и А.Н. Толстой). Оно было самым многочисленным по количеству участников: из 90 человек, состоявших на тот период в Союзе, там присутствовало около 70. В выступлениях подчеркивалось, что хотя «единой эмиграции, как единой России, нет», однако «в русском Союзе журналистов не место членам, сосущим советский пряник, находящимся на особо льготных условиях (...). Наша задача бороться за свободу печати, а вы являетесь предателями нашего ремесла». На это сотрудники «Накануне» заявили, что по формальным причинам собрание не может их исключить, «так как это союз профессиональный». Тем не менее большинством была принята следующая резолюция: «Членов Союза, вступивших в редакцию газеты “Накануне”, ввиду полного расхождения их теперешней деятельности с целями и намерениями союза, из числа членов исключить».