Командир саперов с удовольствием перечислил множество трудностей, связанных с этим. Главной из них является каменная плотина, построенная персами для того, чтобы воспрепятствовать кому бы то ни было последовать примеру Траяна. Однако он уверял, что, как только эту плотину разрушат, канал снова станет судоходным. Последовала непродолжительная дискуссия, и я отдал приказ разрушить плотину.
Мои генералы пребывают в отличном настроении, особенно рвутся в бой Дагалаиф и Виктор. Хормизд волнуется: он так близок к осуществлению своей мечты! После окончания совета я отпустил всех, кроме Невитты, который попросил разрешения задержаться. Беспокоится. X.
Приск: О чем они говорили? Думаю, Невитта предупреждал Юлиана о заговоре, на что намекает слово "Беспокоится". "X" же означает христиане ‑ не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы разгадать столь простой шифр.
24 мая в канал пустили воду, и наш флот, переправившись из Евфрата в Тигр, стал на якорь в полумиле к северу от Ктезифона. С нашего берега реки были видны только его массивные стены в полтора раза выше константинопольских. Они вздымались над зеленой долиной Тигра, как выложенная из кирпича гора, и казалось, под их весом вот‑вот прогнется земля. Через равные промежутки из толщи стен выступали циклопические полукруглые башни. Между Тигром и городом простирается открытая долина, где в ночь на 25 мая выстроилась персидская армия.
Анатолий разбудил меня на рассвете. Мы вдвоем вышли из лагеря и спустились на берег, где половина нашей армии уже собралась и разглядывала противника. Нужно сказать, посмотреть было на что. В армии персидского царя насчитывалось до ста тысяч человек ‑ так, во всяком случае, мы утверждаем. Узнать точную численность вражеской армии невозможно, однако военные всегда говорят, что она в три раза больше их собственной. На этот раз, возможно, так оно и было. Персы выстроились в боевом порядке за деревянным частоколом на крутом берегу реки, и любая попытка переправиться казалась чистым безумием.
Солдаты вокруг нас озабоченно переговаривались. Не нужно было быть поседелым в боях ветераном, чтобы понять, с какими трудностями сопряжена переправа под обстрелом, после которой предстояло кое‑что еще похуже ‑ взобраться на обрывистый берег и взять палисад штурмом.
Я взглянул на Анатолия, чье лицо выражало не меньшую обеспокоенность:
‑ Нам здесь не перебраться.
‑ Вероятно, император предполагает подняться выше по течению. Переправиться несколькими милями севернее и зайти противнику в тыл ‑ ты же знаешь, это классический маневр Константина… ‑ Анатолий был завзятым стратегом‑любителем, но тут, побормотав еще немного, и он умолк. Почти час мы с персами угрюмо разглядывали друг друга, а потом появился один из глашатаев Юлиана и объявил общий сбор. Император собирался лично объявить приказ на сегодня.
По мне, тут нужен только один приказ: давай деру, ребята! ‑ заметил я, а Анатолий стал размышлять вслух: а почему бы нам вообще не махнуть рукой на Ктезифон и не отправиться на юг, к Персидскому заливу? "Там добывают жемчуг, и вообще это баснословно богатая страна. Так пишут все, кто там побывал".
Между тем перед строем наших войск появился Юлиан. Он был полон энергии, глаза сверкали; в кои‑то веки он надел чистый плащ; от солнца его нос чуть шелушился.
‑ Солдаты, вы видели персидскую армию, а главное ‑ она видела вас! ‑ Юлиан сделал паузу, готовясь услышать одобрительные крики, но настала мертвая тишина. Он поспешил продолжить: полководцы, слишком затягивающие паузу в неподходящем месте, рискуют услышать тот самый роковой выкрик, с которого начинается мятеж.
Однако Юлиан приготовил нам сюрприз:
‑ Сегодня все мы утомлены. Позади трудная неделя: мы расчищали канал, спускали по нему суда, разбивали лагерь. На сегодня я назначаю состязания ‑ скачки с золотыми наградами для победителей. За вами остается право делать ставки; среди вас есть петуланты, которые знают шансы каждой лошади на победу. Думаю, они помогут и остальным. Желаю приятного отдыха. ‑ Взмахнув рукой, он приказал солдатам разойтись, точно учитель, объявивший школьникам, что уроков сегодня не будет.
Слова Юлиана всех просто ошеломили. Будь на его месте другой полководец, его сочли бы сумасшедшим, но это был непобедимый Юлиан, не проигравший ни одного сражения! Когда первое изумление прошло, солдаты разразились криками восторга, прославляя своего молодого вождя ‑ надо же, как он верит в себя: начинает состязания на виду у персидской армии, которая была всего в какой‑то миле! Все до единого верили в удачу и военный опыт Юлиана, и если он так уверен в победе, чего им‑то волноваться? Армия повиновалась его приказу, и весь день был посвящен скачкам и прочим состязаниям.
Когда наступила ночь, Юлиан неожиданно приказал переправиться через Тигр, чтобы застать персов врасплох. Армию разделили на три части ‑ когда первая высадится на том берегу, вторая погрузится на корабли, и так далее. Все генералы были против. Виктор, указав на тысячи пылавших до самого горизонта персидских костров, произнес:
‑ Они превосходят нас во всех отношениях.
‑ Далеко не во всех, ‑ многозначительно ответил Юлиан. ‑ Скоро ты в этом убедишься. Прикажи солдатам грузиться на корабли. К утру вся армия должна быть на том берегу.
Четыре тысячи солдат взошли на пять грузовых судов; ими без особой охоты командовал Виктор. На своем веку мне не приходилось еще видеть таких перепуганных военных. Перед самым отплытием Виктор и Юлиан разругались ‑ никто из нас не слышал, о чем они говорили, но Виктор отплыл, весь кипя гневом, а Юлиан как‑то необычно притих.
Один за другим корабли исчезли в ночи. Настала тишина. Прошел час. Юлиан расхаживал по берегу взад и вперед и делал вид, будто его интересуют лишь те корабли, на которых должна будет переправиться оставшаяся часть армии, после того как на персидском берегу Виктор займет оборону. Солдаты и офицеры напряженно ждали.
Внезапно темноту прорезали горящие стрелы ‑ значит, корабли Виктора достигли берега. Персы начали контратаку: сначала один, потом другой и, наконец, все пять кораблей запылали, по дожженные их стрелами. До нас доносились голоса солдат Виктора ‑ освещенные мигающим пламенем горящих судов, они перекликались между собой, карабкаясь по крутому скользкому склону на берег. В наших рядах вспыхнула паника.
Как и во многих других случаях, Юлиану удалось спасти положение вдохновенной ложью. Мы все уже было решили, что переправа сорвана и первый десант погиб, как вдруг Юлиан указал на пять горящих судов и закричал что есть мочи:
‑ Корабли горят ‑ это сигнал Виктора! Мы с ним так условились. Значит, они переправились успешно. Всем на корабли! Всем! ‑ Он носился по берегу, одних уговаривал, другим приказывал, третьих просто заталкивал на сходни и сам прыгнул на первый корабль, когда тот уже отчаливал. Не знаю, как ему это удалось, но он заставил людей поверить себе. Своим возбуждением Юлиан сумел заразить всех, и, толпясь, люди кинулись на оставшиеся суда, а некоторые даже поплыли прямо на щитах. Уверенный, что их ждет полный разгром, я следил, как исчезает в ночном мраке римская армия.
На заре, к моему изумлению, мы заняли прибрежную полосу.
На следующий день мы с Максимом, а также жрецами и прочими людишками робкого десятка, устроившись поудобнее на берегу, наблюдали, как в театре, битву при Ктезифоне. Когда мы пожаловались на жару, нам принесли зонтики и вино. Словом, философам еще ни разу не удавалось с таким комфортом наблюдать великую битву между двумя империями.
Я сидел между Максимом и этруском Мастарой. Анатолия с нами не было: в тот день он предпочел храбро сражаться плечом к плечу с императором, хотя придворному совсем не обязательно сражаться. Его приготовления к бою стали мишенью наших бесконечных насмешек, особенно когда он попытался придать своему безнадежно добродушному лицу приличествующее случаю волевое выражение.
‑ Столько лет в коннице, ‑ бросил нам Анатолий и небрежно подал конюху знак привести лошадь; при этом его круглый животик заколыхался под плохо пригнанными доспехами. Анатолий лихо вскочил в седло… и, перевалившись через коня, грохнулся на землю с другой стороны. У нас, чернильных душ, стремительность нашего собрата вызвала гомерический хохот, но Анатолий был непоколебим и поскакал во весь опор за своим государем в гущу битвы.
Сперва расположение войск было видно как на ладони. Персы выстроились полумесяцем между стенами Ктезифона и Евфратом. В авангарде у них стояла конница, затем пехота и, наконец, у самой городской стены возвышались, как цепь серых холмов, сто слонов. У каждого из них на спине была железная башенка, в которой сидели лучники.
Персидские конники носят очень удобные доспехи, состоящие из сотен соединенных особым образом маленьких железных пластинок, которые не только защищают все тело, но в то же время и не стесняют движений, поскольку облегают человека, как хламида. Их кони прикрыты от стрел кожаными попонами. Короче говоря, персидская конница в руках искусного полководца способна на многое, но, к счастью для нас, у персов в то время не было сколько‑нибудь способных полководцев. Кроме того, в отличие от нашей постоянной армии, персидская представляет собой беспорядочную орду из рекрутов, наемников, вельмож и рабов, а в кризисные моменты на военную службу зачисляют всех способных носить оружие ‑ вряд ли такую систему можно назвать удачной.
По пятам за конницей шла сомкнутым строем персидская пехота, прикрывшись обтянутыми сыромятной кожей плетеными прямоугольными щитами. В арьергарде между слонами находился сам великий визирь, а с городской башни битву наблюдали персидский царь и его придворные ‑ точь‑в‑точь как мы, философы, сидевшие на складных стульях на этом берегу. Шапур был далеко, и нам его было не разглядеть, хотя Максим, разумеется, уверял, что отлично его видит.
‑ Понимаете, я необычайно дальнозорок. Шапур стоит слева от той башни, что вроде ворот. Видите голубой балдахин? Он как раз под ним, в алом халате. А рядом, должно быть, его сыновья ‑ какие они еще молодые… ‑ захлебывался он. На самом же деле вряд ли кому‑либо из нас удалось разглядеть что‑нибудь кроме размытых цветных пятен над стеной.
А вот Юлиан был отлично виден ‑ он носился на коне взад и вперед вдоль фронта нашей наступающей армии. Его легко можно было узнать не только по белому коню и пурпурному плащу, но также по знамени с драконом, которое всюду за ним следовало.
Трубы сыграли сигнал к атаке, и наша пехота под громкий барабанный бой двинулась вперед в ногу строевым шагом, унаследованным еще от древних спартанцев: два коротких шага, пауза, два коротких шага, пауза ‑ грозное зрелище! Даже Максима наступление римской армии заставило приумолкнуть. Издав громкий крик, наши застрельщики в первых рядах метнули копья в персидских конников, и вдруг обе армии исчезли! На мгновение я чуть было не подумал, что сработала магия Максима: на месте ста тридцати тысяч человек, освещенных ярким солнцем, теперь висело лишь огромное облако пыли, которое скрывало все. Из этого облака до нас доносились звуки труб и барабанов, боевые кличи, звон оружия, свист стрел.
Битва началась на заре и продолжалась до самого заката солнца. Через час этрускам наскучило разглядывать облако пыли, и они удалились якобы "молиться о ниспослании победы", а сами устроились в финиковой роще неподалеку и принялись пьянствовать. Вообще эти этруски были не дураки выпить: одно из моих немногих веселых воспоминаний о персидском походе связано с каким‑то важным религиозным обрядом, во время которого все пятеро оказались мертвецки пьяными. И смех и грех: они то и дело роняли священные сосуды и книги, а Мастара заплетающимся языком объяснял взбешенному Юлиану, что "в нас вс‑с‑селился бог".
Мы с Максимом следили за облаком пыли весь день. О ходе битвы можно было догадываться по его перемещению, а облако час за часом медленно двигалось к стенам Ктезифона. Персы отступали.
‑ Пятнадцатого июня мы вернемся в Таре, ‑ внезапно произнес Максим; концом посоха он чертил на земле у наших ног таинственные знаки.
‑ Через три недели?
‑ Три недели? А что, разве осталось только три недели? ‑ Он непонимающе на меня уставился. ‑ Ну да, так оно и есть! Просто поразительно: так быстро покорить Персию! Это даже Александру было бы не под силу. Возможно, я и ошибся. ‑ Он стал разглядывать пыль под ногами, а я ощутил острое желание сломать его дурацкий посох о его глупую башку.
‑ Да нет, все верно ‑ ясно как день, что мы возвращаемся пятнадцатого июня. Надо сказать Юлиану, он так обрадуется… ‑ И Максим бросил отсутствующий взгляд туда, где шла битва.
‑ Откуда ты знаешь, что император… ‑ Я выделил титул голосом. Кроме Максима, никто из нас не называл Юлиана по имени. ‑ Что император еще жив?
‑ Иначе и быть не может! Я только что тебе доказал: нам предстоит вернуться пятнадцатого июня! Вот, смотри: солнце в четвертом доме…
‑ А откуда ты знаешь, что мы выиграем сражение?
‑ Ну, Приск, ты меня просто удивляешь! Все яснее ясного: Шапуру суждено пасть, а нам вернуться домой с победой. Все это предрешено. Откровенно говоря, я с радостью предвкушаю возвращение к частной жизни. Я принял участие в походе только по настоянию Юлиана.
Максим продолжал болтать, а мои глаза были прикованы к стенам персидской столицы: я ждал исхода битвы. Незадолго до захода солнца ветерок разогнал пыль, и перед нами вновь предстали две армии ‑ на сей раз в жуткой свалке у ворот.
Обезумевшие слоны, задрав хоботы и сверкая бивнями, беспорядочно бегали туда‑сюда, топча и римлян, и персов. Я слышал, что персы применяют этих ужасных зверей для устрашения не только противника, но и своих солдат.
На закате городские ворота открылись, чтобы впустить персидскую армию. Наши преследовали ее. За несколько секунд армия персидского царя перестала быть армией и превратилась в обезумевшую от страха толпу, которая пыталась укрыться за городскими стенами. И тут стемнело.
Юлиан Август
27 мая
Не в силах заснуть, я хожу по палатке взад и вперед ‑ и это несмотря на страшную усталость после двенадцати часов сражения. Возбуждение не дает мне лечь или чем‑нибудь заняться. Я с трудом вывожу эти строчки: моя рука дрожит от волнения и усталости.
Я победил армию персидского царя! Погибло две с половиной тысячи персов и всего лишь семьдесят пять римлян. Мы могли бы взять Ктезифон. Пехота вполне могла ворваться в город на плечах отступающего противника, но Виктор ее остановил ‑ он побоялся, что ночью в незнакомом городе мы окажемся в ловушке. Я не уверен в его правоте. Будь я у ворот, я бы приказал солдатам войти в Ктезифон. У нас был шанс, и его надо было использовать, ведь персы бежали. Сила была на нашей стороне, но Виктор, как всегда, был осторожен. К тому же он ранен стрелой в правое плечо ‑ правда, легко. Теперь нас ждет осада Ктезифона. Затяжная осада.
Сегодня я видел царя Персии, а он ‑ меня. Шапур сидел на городской стене под балдахином. Я был от него лишь в нескольких шагах. Хотя Шапуру почти семьдесят, выглядит он значительно моложе ‑ худощав, в бороде ни сединки (по словам Хормизда, он красит волосы. Вообще Шапур очень следит за своей внешностью и потенцией ‑ никто не знает точно, сколько у него детей). На голове у Шапура была золотая корона с алым султаном. Желая продемонстрировать мне свое презрение, он сидел на стене в парадном одеянии ‑ ну сущий павлин! ‑ и сверлил меня глазами.
Помахав ему мечом, я крикнул: "Спускайся!", но не думаю, чтобы в шуме сражения он меня услышал. Однако он меня увидел и узнал. Персидскому царю довелось увидеть римского императора у ворот своей столицы! Придворных, толпившихся вокруг него, сковал ужас, а потом меня отвлекла битва. Когда мне вновь удалось поднять глаза на стену, Шапур уже исчез.
Прежде чем вернуться в лагерь, мы похоронили своих убитых и раздели персидских мертвецов. Среди них было много знатных вельмож, а их роскошные доспехи у нас в большой цене. К сожалению, на галлов и германцев персидские доспехи не налезают, так что лучшее в мире оружие достанется худшим из наших солдат ‑ азиатам!
Мы отметили победу торжественным ужином в моей палатке. Все генералы перепились, но я не мог ни есть ни пить. Слишком велико мое возбуждение: Максим говорит, что через три недели война окончится. Солдаты всю ночь распевали возле моей палатки… Многие из них пьяны, но у меня не поднимается рука их наказать. Вместо этого я выхожу, обнимаюсь с ними и говорю, какие они молодцы, называя каждого по имени; они отвечают тем же. Завтра я награжу особо отличившихся. Кроме того, я принесу жертву богу войны Аресу.
И все‑таки почему Виктор не вошел в город?
Приск: Следующий день был омрачен только жертвоприношением. Раздав награды, Юлиан хотел принести быка в жертву Аресу на вновь воздвигнутом алтаре. По разным причинам этруски забраковали девять быков. Десятый, которого они сочли пригодным, в последнюю минуту вырвался и бросился бежать. Когда его поймали и принесли в жертву, его печень указывала на несчастье. Ко всеобщему изумлению, Юлиан бросил на землю жертвенный нож и закричал в небеса: "Больше ты не увидишь от меня жертв!" Максима это встревожило, а я был просто ошеломлен. Раскрасневшийся и вспотевший,
Юлиан удалился в палатку. Единственная причина его поступка, по‑моему, заключается в том, что он не спал двое суток.
В тот же день Анатолий устроил мне поездку по полю битвы с объяснениями всех правил стратегии и тактики: "Вот здесь геркуланы зашли противнику во фланг, чтобы подготовить прорыв легковооруженных когорт петулантов…" и так далее, и тому подобное. Анатолий так гордился своей военной эрудицией, что у меня не хватило мужества посмеяться над моим проводником, тем более что поле вокруг нас было усеяно трупами персов. Я заметил одно интересное явление: на солнце персы, в отличие от европейцев, не разлагаются. Пролежав в этом климате два дня, мертвый европеец успевает основательно провонять, в то время как персов солнце только высушивает и дубит, так что тело становится твердым, как камень. Я спросил об этом Оривасия, и он объяснил все питанием. По его версии, мы пьем слишком много вина и едим слишком много хлеба, а персы очень умеренны в еде и предпочитают нашей жирной пище финики и чечевицу. Однако я заметил, что трупы умеренных в еде галлов ‑ да, среди них тоже были погибшие ‑ сгнили так же быстро, как и их тучные товарищи по оружию. Странно!
С персов уже успели снять все доспехи и ценности. Только у одного на пальце осталось золотое кольцо, и я решил взять его на память. До сих пор содрогаюсь, как вспомню, каким холодным был на ощупь окоченевший смуглый кулак перса, когда я его разжимал. Я взглянул мертвецу в лицо. Он был совсем молодой, даже еще без бороды. Его глаза остекленели, как от лихорадки. Над ним с жужжанием кружились мухи.
‑ Военная добыча, ‑ постарался успокоить меня Анатолий.
‑ Военная добыча, ‑ повторил я мертвому персу и со стуком уронил его руку на землю. Похоже, мне не удалось его убедить, а потом его лицо облепили мухи. Я много лет носил это кольцо и только несколько месяцев назад потерял его в бане. В последнее время я очень похудел, и в парильне оно соскользнуло у меня с пальца, а что банщикам в руки попало, то пропало.
Два дня спустя, 29 мая, Юлиан отвел армию к Абузате, персидской крепости на Тигре в трех милях от Ктезифона.
Здесь мы встали лагерем. В течение нескольких дней никто из друзей не видел Юлиана: он уединился со своим штабом. Генералы расходились во мнениях: одни предлагали начать осаду Ктезифона, другие считали, что город надо обойти и продолжить завоевание Персии. Некоторые советовали вернуться домой. Никто из нас не знал, каков план Юлиана и есть ли он у него вообще. Не знали мы и о другом ‑ в этот лагерь Шапур тайно направил к Юлиану посольство. Впрочем, по правде говоря, даже если бы я и знал об этом, мне было бы все равно. Я жестоко страдал от дизентерии, в таком же состоянии была добрая половина нашей армии.
Юлиан Август
30 мая
Персидские послы только что ушли, и с ними Хормизд. Я сижу в палатке совсем один. До меня доносится печальная песня, которую поет за стеной Каллист. Стоит страшная жара. Я жду Максима. Если я уйду из Персии, Шапур обещает уступить мне всю Месопотамию к северу от Анафы. Кроме того, он готов за свой счет отстроить наш город Амиду и возместить нам затраты на этот поход ‑ золотом или как мы пожелаем. Персия побеждена.
Послы прибыли ко мне тайно. Они сами того хотели, и поэтому их привели в лагерь под видом персидских офицеров, взятых в плен во время сарацинского рейда. О том, что на самом деле это посольство, не знал никто, кроме нас с Хормиздом. Главный посол ‑ брат великого визиря. С каким достоинством предложил он мне договор, по которому, в случае моего согласия, я расширяю свои владения на востоке больше, чем когда‑либо со времен Помпея! Посол отлично это понимал и тем не менее счел возможным преподнести мне очередной образчик персидской риторики:
‑ Не забывай, Август: наше войско многочисленнее, чем песчинки в пустыне. Одно слово нашего царя ‑ и с тобой и твоей армией будет покончено, но Шапур милостив.
‑ Скажи лучше ‑ напуган, ‑ влез, к моему неудовольствию, Хормизд. Слушая послов, я стараюсь казаться бесстрастным, чтобы не раскрыть своих намерений, но Хормизд в последние дни очень возбужден. Несмотря на возраст, он сражался под стенами Ктезифона с неутомимостью юноши. Теперь он чувствует, что персидская корона почти у него на голове: мысль о том, что она может ускользнуть, его ужасает. Я сочувствую ему, но наши цели не обязательно должны совпадать.
‑ Я знаю что творится в Ктезифоне, в царском дворце, ‑ насмехался Хормизд над персидскими послами. ‑ Я знаю, что шепчут в его длинных залах, за дверьми, инкрустированными слоновой костью. Ничто из того, что там происходит, для меня не тайна.
Это была не пустая похвальба. У Хормизда действительно есть шпионы среди персидских придворных, от них он узнает потрясающие вещи. Кроме того, чем больше персидской территории мы завоевываем, тем больше царедворцев, обеспокоенных за свою судьбу, покидает старого царя и переходит на сторону того, кто вскоре может стать новым. Однако посол был не из тех, с кем Хормизду было по плечу справиться.
‑ Знаешь, префект, во всяком дворце есть изменники. ‑ Он нарочно назвал Хормизда его римским титулом и, обращаясь ко мне, добавил: ‑ А также во всякой армии, Август. ‑ Скрытый смысл этих слов был ясен; я не отреагировал на это зловещее предостережение, но он говорил правду. ‑ Однако великий персидский царь милостив и миролюбив…
В ответ Хормизд театрально расхохотался:
‑ Шапур сейчас одет в рубище, содранное с нищего. Он посыпает голову пеплом, ест на полу, как животное, и плачет, зная, что дни его сочтены. ‑ Хормизд не преувеличивал. За последние часы мы получили несколько душераздирающих донесений о горе, в которое повергла Шапура моя победа. У него есть все основания для скорби: мало кто из монархов испытал такое унижение.
Персидский посол прочел мне проект договора. Поблагодарив, я приказал Хормизду отвести послов в стоящую рядом палатку Анатолия. Там они будут дожидаться моего ответа.
Хормизд хотел остаться, но я его отослал. Пока еще он не персидский царь.
И вот я сижу на кровати. Передо мной договор ‑ два свитка, один по‑гречески, другой по‑персидски. Я положил оба текста на львиную шкуру. Как поступить? Если я соглашусь на условия Шапура, это будет для меня триумф; если останусь, у меня нет уверенности, что осада Ктезифона увенчается успехом. Так или иначе, она затянется надолго, возможно, на целый год, а я не могу так долго отсутствовать в Константинополе. Сегодня персидская армия небоеспособна, но кто знает, какую армию выставит Шапур против нас на следующей неделе или через месяц?
Все в конечном счете зависит от Прокопия. Он сейчас на севере, в Безабде или Кордуэне, по крайней мере, если верить слухам. Прямых известий от Прокопия не было уже давно.
* * *
Максим сегодня был выше всяких похвал. Как всегда, он сразу перешел к сути дела.
‑ Этот договор ‑ настоящий триумф. Мы присоединяем новую провинцию, получаем мир, по крайней мере, на…
‑ На десятилетие.
‑ Возможно, и дольше. Нам отстраивают Амиду и дают горы золота в придачу. Мало кто из императоров сумел добиться такого успеха. И тем не менее. ‑ Он задумчиво поглядел на меня. ‑ Для чего прошли мы такой длинный путь? Чтобы захватить полпровинции? Или завоевать полмира?
Он сделал паузу. Я молча ждал. Будучи истинным философом, Максим тут же представил вопрос с другой стороны:
‑ Нельзя отрицать, это замечательный договор, о таком и мечтать никто не мог… никто, кроме нас, ибо нам известно то, что скрыто от всех остальных. Сама Кибела обещала тебе победу. Ты, Александр, рожденный заново, чтобы завоевать Азию. Такова твоя судьба, и у тебя нет выбора.
Максим прав. Боги не для того так далеко меня завели, чтобы я возвратился, как сарацинский вождь после удачного набега на приграничные земли. Я отклоню предложение Шапура и начну осаду Ктезифона. Как только к нам подойдет Прокопий, у меня будут развязаны руки и я прикажу начать поход прямо навстречу восходящему Солнцу ‑ да‑да, навстречу самому Гелиосу, великому отцу, пославшему меня на землю, к которому я должен вернуться, прославив свое имя.
Приск: Тебе приходилось когда‑нибудь читать подобную чушь? Эх, если бы я только знал! Но беда в том, что никому из нас не было известно, что замышлял Максим, хотя он то и дело многозначительно намекал насчет "наших планов". Но, поскольку никто их нам не раскрыл, мы лишь терялись в догадках. Когда по лагерю пронесся слух, что Шапур запросил мира, Юлиан решительно опроверг, что к нему приходило персидское посольство, и мы ему поверили. Я убежден: знай генералы условия договора, они бы заставили Юлиана согласиться. Но Максим с Юлианом лгали, лгал и Хормизд, не желавший упускать последний шанс получить персидскую корону. Все трое желали продолжения войны.
Мне представляется, что именно с этого рокового решения началось падение Юлиана. Удача стала ему изменять, и он начал действовать, как сущий безумец, ‑ так, во всяком случае, это выглядит сегодня. Но в то время он казался вполне нормальным, и никто всерьез не ставил под сомнение правильность его приказов и правомерность его поступков. Мы просто считали, что он располагает недоступными нам сведениями. Кроме того, до конца мая ему все еще сопутствовал успех. Тем не менее среди генералов росло недовольство. А в воздухе пахло изменой.
‑XXII‑
Юлиан Август
31 мая
Полночь. Немой сидит скрестив ноги на земле у моих ног и играет на персидском инструменте, похожем на лютню. Мелодия странная, но приятная. Каллист ставит мои доспехи на подставку возле кровати. Хормизд только что ушел. Он доволен моим решением, но мне как‑то не по себе. Впервые между мною и моими генералами наметились серьезные разногласия. Хуже всего то, что я не могу им объяснить, почему так уверен в своей правоте. Этим вечером на военном совете Виктор открыто мне возразил:
‑ Август, для такой длительной осады нам не хватит войск и провианта. Кроме того, у нас много раненых. ‑ Он потрогал свое забинтованное плечо.
‑ И никаких надежд на подкрепление. ‑ Аринфей не задумываясь всегда и во всем подпевает Виктору.
‑ А как же армия Прокопия и Себастьяна? ‑ спросил Хормизд. Он сидел справа от меня за столом, на котором лежала наша единственная карта этого района Персии. До сих пор от нее было мало проку по причине крайней неточности.
‑ Прокопия! ‑ В тон, которым он произнес это имя, Невитта постарался вложить все накопившееся у него презрение ко всему греческому. ‑ Нам никогда его не дождаться. Никогда!
‑ Я послал Прокопию приказ… ‑ начал я.
‑ Так почему же он не подчинился? ‑ бросился в атаку Виктор. ‑ Почему он все еще в Кордуэне?
‑ И в самом деле, почему? ‑ Никогда не угадаешь, действительно ли Дагалаиф такой наивный или просто притворяется.
‑ Потому что он изменник, ‑ произнес Невитта. Когда Невитта разъярен, его гортанный франкский акцент настолько усиливается, что речь становится неразборчивой. ‑ Потому что он и армянский царь‑христианин, твой дружок, ‑ Невитта злобно ткнул пальцем в Хормизда, ‑ хотят, чтобы все мы погибли. Тогда Прокопий станет новым, христианским императором.
Все потрясенно умолкли, а я мягко заметил:
‑ У нас нет оснований считать, что причина в этом.
‑ У тебя нет, государь, а у меня есть. Знаю я этих азиатов. Никому из них у меня нет веры ни на грош. ‑ Он бросил яростный взгляд на Виктора, который вынес его не дрогнув.