Вечером мы с Максимом и Приском полакомились за ужином свежей олениной, а затем в палатку вошли этрусские жрецы. Главный у них ‑ пожилой жрец по имени Мастара. В Риме он пользуется большим авторитетом, одно время он даже был там советником при сенате. Замечу не для разглашения, что Мастара с самого начала был против этого похода и даже истолковал смерть льва не в мою пользу.
В общих чертах этрусская мифология известна всем, но многое в ней трудно для понимания. Тем не менее можно сказать, что, начиная с сотворения мира, отличительной чертой этой веры всегда была ее гармония с божественными силами природы. Первое откровение, дарованное этрускам, общеизвестно. Божественное дитя по имени Тагес явилось работающему в поле крестьянину Тархону и продиктовало ему священную книгу, заложившую основы этрусской религии. Позднее юная богиня Вегоя, явившись во время церемонии, посвященной богу грома, вручила жрецам вторую книгу, содержавшую наставления о том, как толковать небесные знамения, в особенности молнии. В этой книге небосвод разделяется на шестнадцать частей, каждая из которых посвящена одному из богов (хотя иногда боги могут оказывать влияние и на чужие территории). Зная, откуда появилась молния, под каким углом и, конечно, куда она ударила, можно заключить, кто из богов дал свое знамение.
Оказалось, Мастара не терял времени даром. Он уже проанализировал гибель солдата Иовиана.
‑ Верховный жрец, молния ударила из девятого дома, ‑ произнес он, и я сразу все понял и без его толкований. ‑ Это дом Ареса, дом войны. В одиннадцатом часу Арес убил солдата Иовиана возле реки, к западу от нас. Это означает, что во время войны погибнет царь‑воин с запада. Сейчас мы вычисляем точный день и час его смерти, и завтра ты узнаешь, когда это… предсказание исполнится.
Это было серьезно. На несколько секунд в палатке воцарилась гробовая тишина. Максим, сидевший напротив меня, вцепился рукой в бороду и закрыл глаза ‑ казалось, он прислушивается к какому‑то голосу внутри себя. Долговязый Приск беспокойно заерзал на жесткой скамейке. Этруски стояли неподвижно, потупив взор.
‑ Но этот царь, ‑ сказал я, ‑ вполне может быть и Шапуром.
‑ Верховный жрец, Шапур не идет с запада.
‑ Кстати, я тоже. ‑ Как всякий, кто услышал неблагоприятное для себя предсказание, я пытался найти лазейку. ‑ Я иду с севера. Среди нас только сарацинские вожди с запада. Я истолковал предзнаменование в том смысле, что один из них погибнет в бою.
‑ Так продолжать ли нам вычисления, верховный жрец? ‑ бесстрастным тоном спросил Мастара. Он держался так, как положено жрецу по отношению к тем, кто выше его рангом, ‑ учтиво, сдержанно и покорно.
‑ Нет, ‑ твердо ответил я. ‑ Не вижу необходимости. Однако, поскольку не исключено, что в войска просочились слухи о первом истолковании божьего знамения, я хотел бы попросить вас огласить второе, истинное.
Отвесив поклон, Мастара в сопровождении свиты жрецов удалился. У Приска вырвался его обычный сухонький смешок:
‑ Теперь мне понятно, почему первым римским императорам понадобилось присвоить себе звание верховного жреца!
Не думаю, что я истолковал знамение неправильно. ‑ Но, понимая, что это звучит не слишком убедительно, я обратился за помощью к Максиму. Открыв глаза, он вскочил на ноги и стал поворачиваться сначала на запад, потом на восток, затем на север и юг.
‑ Это даже не сарацин! ‑ воскликнул он. ‑ Африка, Мавритания. Вот где суждено умереть царю.
Сначала мне пришло в голову, что Максим просто пытается меня приободрить, но весь вечер он был так весел, что я волей‑неволей поверил ему. Я только что отправил Саллюстию письмо с просьбой разузнать, как обстоят дела у мавританских царей.
Занимается заря. Я не спал целые сутки, а впереди еще двенадцать бессонных часов. Через час мы выступаем, и я слышу голос моего слуги Каллиста. Он называет пароль часовому, охраняющему палатку. Нужно еще набросать тезисы речи, с которой я сегодня обращусь к армии, а голова пустая, и глаза горят. С чего же начать?
Приск: В тот день Юлиан произнес блестящую речь ‑ он и виду не подал, что устал. Кстати, рассказывая о беседе с этрусками, он забывает, что я спросил его: "К чему слушать предсказателей, если ты им не веришь?" Но Юлиан кое в чем очень походил на христиан. Они тоже могут отыскать в своем писании подтверждение чему угодно.
Речь Юлиана воодушевила солдат. Кратко, но очень убедительно он рассказал им, сколько побед одержали римские армии в Персии, и предостерег от пораженческих настроений, поскольку их распространяют персидские лазутчики; при этом он особенно упирал на хитрость и коварство последних. Конец речи Юлиана утонул в шуме одобрения. Особенно старались галлы, но восточные легионы, в особенности конники Виктора, были далеки от энтузиазма. Когда я указал на это Юлиану, тот ответил, что это не ускользнуло от его внимания. "Ну и что? Они же не знают меня так близко, как галлы. Вот одержим две‑три победы и разграбим пару городов ‑ тогда и они на меня не надышатся!" Тут в Юлиане заговорил воин‑прагматик, а куда девался философ‑гуманист?
Юлиан Август
14 апреля
Л. Арин. Хорм. кон. Нев. Терц. Пет. К., пех. Ю… Даг. Вик. г. д. 1500 разв. Пирр. Луц. флот. Остров Анафа. Луц. 1000? Ждем. Киб. Мит. Гер.
Приск: Думаю, я смогу расшифровать эту запись. Юлиан просто набрасывает для себя походный порядок войск во время марша на юг. На правом фланге, упиравшемся в реку, Невитта командовал терциаками, петулантами и кельтами. В центре Юлиан возглавлял главные силы пехоты; здесь же располагались обоз и философы. Левый, восточный фланг прикрывала конница под началом Аринфея и Хормизда.
Правда, Хормизд считался пехотным командиром, но во время похода перестановки в командовании не редкость. Замыкали колонну Дагалаиф и Виктор, а 1500 конных разведчиков составляли головной дозор. По реке нас сопровождал флот, которым командовал Луцилиан.
Слова "Остров Анафа. Луц. 1000?" относятся к первому персидскому укрепленному пункту на нашем пути ‑ мощной крепости на острове посередине Евфрата, в четырех дневных переходах от Дары. Юлиан послал Луцилиана с тысячей легковооруженных пехотинцев, чтобы высадиться под прикрытием тумана у стен крепости. Однако с восходом солнца туман внезапно рассеялся. Персидский солдат, вышедший набрать воды, увидел противника и поднял тревогу. Высадка Юлиана потерпела неудачу.
Через несколько часов Юлиан лично переправился на остров. Бросив беглый взгляд на неприступные стены крепости, он оставил мысль об осаде и решил действовать иначе. Так, кстати, он поступал в течение всего похода. Между границами империи и Ктезифоном ‑ а расстояние между ними более трехсот миль ‑ стоит добрый десяток крепостей и укрепленных городов. У Юлиана было достаточно сил, чтобы взять их все, но на каждую осаду ушло бы несколько недель или даже месяцев. Для Юлиана такая трата времени была непозволительной роскошью, поэтому он решил обходить крепости: если персидский царь падет, они сами сдадутся. Поэтому Юлиан послал правителю Анафы ультиматум, предлагая в случае капитуляции сохранить жизнь всему гарнизону. Тот попросил разрешения вступить в переговоры с Хормиздом. Об этом Юлиан рассказывает в дневниковой записи, относящейся к следующему дню.
"Ждем". Это написано поздней ночью четырнадцатого числа, в это время Луцилиана еще не обнаружили.
"Киб. Мит. Гер.". Молитва Кибеле, Митре и Гермесу.
Юлиан Август
15 апреля
Анафа пала! Первая наша победа на земле Персии. В полдень комендант острова Пузей попросил, чтобы я прислал ему Хормизда обсудить условия капитуляции. Должен признаться, исход переговоров вызывал у меня тревогу. Пузею ничего не стоило убить Хормизда. Однако через час ворота крепости распахнулись, и персидский жрец вывел убранного гирляндами цветов быка ‑ знак мира. При виде его наши легионеры разразились приветственными кликами. Затем из Анафы вышли Хормизд и комендант. Пузей смугл и горяч, но, по слухам, отличный командир (иначе ему вряд ли поручили бы командовать такой важной крепостью). Увидев меня, он пал ниц, как перед своим царем, и, подняв покрытое пылью лицо, спросил, какова будет судьба его людей.
Я знаком подозвал Анатолия и его писцов и произнес:
‑ Правитель, ты изъявил нам свою дружбу и честность, поэтому мы за свой счет перевезем жителей твоего города в Сирию, в город Халкиду, где они смогут вести прежний образ жизни.
Он рассыпался в благодарностях, то и дело макая лицо в пыль, пока я не приказал ему встать. Затем Пузей спросил, не возьму ли я его в римскую армию.
‑ Как ты думаешь? ‑ спросил я Хормизда.
У Хормизда необычайно выразительное лицо. Стоит ему чуть шевельнуть бровью, раздуть ноздрю, и ответ ясен без слов. На сей раз у него на лице было написано: "Берегись!", а вслух Хормизд произнес:
‑ Да, но, пожалуй, не здесь: пусть командует гарнизоном в Испании или Египте. ‑ И я присвоил Пузею чин трибуна и отправил его в Египет.
Наша беседа происходила на главной площади Анафы; этот городок, как и любой другой в этих краях, будь то персидский или римский, выстроен из дерева, камыша и саманного кирпича. Мы разговаривали, а мимо нас шли покидающие город жители. Женщины несли на головах узлы с одеждой и постелями, мужчины нагрузились оружием и посудой. Внезапно к нам приблизился дряхлый старец, которого поддерживали с двух сторон женщины. Он отдал мне честь, как полагается в римской армии, и доложил на солдатской латыни:
Максиман, рядовой пехоты из легиона зианнов, явился для продолжения службы, ‑ а затем, шатаясь из стороны в сторону, вытянулся передо мной.
‑ Кто ты? Откуда? ‑ удивленно спросил я у него.
‑ Я римский легионер, командир. Из армии Галерия Августа.
‑ Но это невозможно, ‑ сухо заметил Салютий. ‑ Галерий умер сто лет назад.
‑ Нет, префект, ‑ ответил старик (он все еще помнил, как выглядит преторианский префект). ‑ Галерий проходил здесь шестьдесят шесть лет назад, и я служил в его войске. Мне тогда было восемнадцать, я завербовался во Фракии, в Филиппополе. Славно мы здесь повоевали!
‑ Но почему ты до сих пор здесь? ‑ Вряд ли можно задать более глупый вопрос восьмидесятилетнему старцу, но вид этого обломка давно минувшей эпохи меня просто ошеломил.
‑ Я заболел лихорадкой. Мой трибун Деций ‑ мы с ним не ладили ‑ решил, что я вот‑вот помру, и оставил меня здесь в персидской семье. Они обещали, что, когда настанет мой час, меня похоронят с почестями. Потом армия ушла. ‑ Он рассмеялся, этот смех походил на кукареканье старого петуха. ‑Да только так меня до сих пор и не похоронили. А те все мертвы: Галерий, Деций, Марий… с этим я дружил, но он подхватил оспу… его тоже нет. Перс, обещавший меня похоронить, взял меня в свою семью, и я женился на двух его дочерях. Хорошие были девчонки, только вот умерли. А на этих я женился уже после. ‑ Он махнул рукой в сторону женщин, стоявших наготове, чтобы его подхватить, если он споткнется. ‑ Командир, я прошу об одной милости.
‑ Проси все чего пожелаешь.
‑ Я поклялся умереть на римской земле и лечь в нее. Отправь меня во Фракию.
‑ Да будет так, солдат. ‑ Я дал Анатолию знак, чтобы он выполнил волю старика. Старик опустился на колени и поцеловал мне руку, а я удивленно разглядывал его затылок, похожий на древний пергамент. Под жарким персидским солнцем кожа почти за столетие прокалилась дочерна. Каково это ‑ прожить столько лет? Жены не без труда подняли старика и поставили на ноги. Он тяжело дышал, но с любопытством меня разглядывал.
‑ Так, значит, ты и есть римский император?
‑ А ты что, сомневаешься? ‑ спросил я, кивая.
‑ Нет, государь, нет. Когда мне сказали, что во главе римской армии сам император, я посоветовал городской управе сдаться. "Вам не выстоять, ‑ сказал я. ‑ Римский император под нашими стенами, а персидский царь, перетрусив, прячется в пустыне. Лучше сдаться". Так я и сказал. Верно, Пузей?
‑ Да, Август, так он и сказал.
‑ Этот Пузей женат на моей внучке, стало быть, он тоже отчасти римлянин. Знаешь, они неплохой народ, эти персы. Ни за что не хочу, чтобы их поубивали.
‑ Мы проявим всю милость, на какую способны.
‑ Я здесь прожил целую жизнь, и неплохую. ‑ Он окинул площадь отсутствующим взглядом и вдруг заметил знамя легиона зианнов. ‑ А вот и мой легион. Пойду поговорю с молодыми, как‑никак я знал их отцов, ну а дедов‑то уж точно! Да… ‑ Он повернулся было и хотел идти, но что‑то припомнил и остановился. ‑ Спасибо тебе, командир.
‑ Нет, солдат, это я должен тебя благодарить: ты столько лет оставался верен римской присяге.
‑ Знаешь, командир… Государь, я почти ничего не знаю о том, что происходит в мире. До нас доходит очень мало новостей, да и тем нельзя верить ‑ эти персы такие страшные вруны, и обижаться‑то на них нельзя, просто это у них в крови. И все‑таки я слышал о великом императоре, которого зовут Константином. Это и есть ты?
‑ Нет, но такой император действительно царствовал. Это был мой дядя.
‑ Да‑да… ‑ Казалось, старик меня не слышит; он наморщил лоб, силясь что‑то припомнить. ‑ В 297 году с нами в походе был такой молоденький офицер… из хорошей семьи и со связями. Его вроде бы тоже звали Константином. Может, это он и был?
Припомнив, что Константин действительно в течение года участвовал в персидском походе Галерия, я кивнул и ответил:
‑ Вполне возможно.
‑ Он немножко походил на тебя, только что без бороды. Неплохой паренек, но мы все думали, солдата из него не выйдет: уж больно любил девочек и сладкую жизнь. Хотя кто этого не любит? ‑ Старик удовлетворенно вздохнул. ‑ Так выходит, я видел трех императоров и умру на римской земле. А где трибун Деций, я вас спрашиваю? Тот самый Деций, который так меня гонял и оставил здесь умирать? Где он? Кто его помнит через столько лет? А я вот жив и говорю с самим императором Юлием! Здорово, правда? Ладно, прости, командир, пойду теперь поболтаю с земляками, а вдруг среди них найдется внук Мария? Правда, говорят, у тех, кто переболел оспой, дети рождаются мертвыми или уродами. Он был мне добрым другом, этот Марий.
Отдав мне честь, старый легионер, которого под руки поддерживали его жены, медленно поплелся через площадь к знамени легиона зианнов. Эта встреча меня очень растрогала, хотя меня и назвали Юлием!
После того как все жители покинули Анафу, мы подожгли город. В лагерь на берегу реки ко мне явились сарацины, которые только что взяли в плен персидских лазутчиков, грабивших наши обозы. В знак своей милости я заплатил сарацинам и посоветовал им и впредь не терять бдительности. Кроме того, я спросил, все ли сарацинские вожди остались живы. Выяснилось, что все.
Сейчас поздняя ночь, и меня приятно клонит ко сну. То, чего я больше всего желал ‑ первое столкновение с противником, ‑ позади. Если бы не ливень, от которого раскисает пол в моей палатке, я был бы вполне доволен жизнью.
Приск: Той ночью пошел дождь, налетел ветер, а на следующий день, 16 апреля, в начале третьего часа ночи, на нас с севера налетел ураган. Палатки сорвало ветром, а река, уже и так разлившаяся от весенних дождей, вышла из берегов; несколько барок с зерном затонули. Вода размыла дамбы, отделяющие реку от оросительных каналов, ‑ поговаривали, что персы сами закрыли стоки, чтобы затопить наш лагерь, но так это или нет, мы никогда не узнаем. Как бы там ни было, после двух отвратительных дождливых дней поход возобновился.
Как и все мы, Юлиан пребывал в отличном расположении духа. Первая персидская крепость была взята, а неприятельской армии до сих пор не видно ‑ просто не верилось в такую благодать.
Наша армия растянулась на более чем десять миль ‑ точно к такой же хитрости прибегал Юлиан во время похода на Константинополь, чтобы создать впечатление могучего войска. Юлиан ехал то в авангарде колонны, то в арьергарде ‑ это самые уязвимые места для нападения из засады, но еще несколько дней о персах не было ни слуху ни духу. Они следовали за нами по другому берегу реки, не спуская с нас глаз. Всякий раз, когда мы делали вид, что переправляемся, они тотчас исчезали в зарослях полыни. Когда какому‑то галлу невесть зачем вздумалось перебраться на другой берег, его разрубили на куски, а голову выставили на высоком шесте перед армией.
Между прочим, во время бури мою палатку унесло, и три ночи я был вынужден жить в палатке Максима. Общество друг друга отнюдь не доставило нам удовольствия. Оказалось, что Максим помимо прочих дурных привычек имеет обыкновение говорить во сне. В первую же ночь его бормотание было настолько невыносимым, что мне пришлось его разбудить.
‑ Что? Я говорю во сне? ‑ Он тупо на меня уставился; седая борода спуталась, как нечесаная овечья шерсть, лицо сонное, бессмысленное. Потом он опомнился: ‑ А‑а, конечно, говорю. Во сне я беседую с богами.
‑ А ты не мог бы беседовать с ними шепотом? Ты мне спать не даешь.
‑ Постараюсь. ‑ А после он нажаловался Юлиану, что не смог уснуть из‑за моего кашля! Я и не кашлял почти, особенно если учесть, что промок до нитки и простудился. А Юлиана страшно забавляло то, что нам приходится жить вместе.
Юлиан Август
22 апреля
17 апреля, Тилуфа, Ахаяхалька. 18 апреля сожгли заброшенный форт. 20 апреля. Бараксмальха, через реку 7 миль до Диакиры. Храм. хлеб. соль, асфальтовые источники, оставлен, сожжен. На Озогардану, оставлена, сожжена, памятник Траяну, двухдневный привал. 22 апреля, Хормизд чуть не попал в засаду. Предостережение. Сегодня ночью появилась персидская армия.
Приск: За три дня, с 17 по 20 апреля, на нашем пути встретились три крепости на островах. Первая, Тилуфа, возвышается на утесе посреди реки. Юлиан послал туда парламентера с требованием сдаться. Комендант прислал чрезвычайно учтивый ответ: на капитуляцию он не согласен, но клянется действовать в зависимости от исхода войны. Поскольку Юлиан не мог задерживаться для осады, он согласился на условия коменданта. В ответ гарнизон крепости отсалютовал нашему флоту, идущему под ее стенами. То же самое произошло и в Ахаяхальке ‑ еще одной крепости на острове.
20 апреля, подойдя к брошенной жителями деревне под названием Бараксмальха, мы, по предложению Хормизда, переправились через Евфрат. В семи милях от места переправы стоял богатый торговый город Диакира. При нашем приближении его жители бежали. К счастью, городские хранилища оказались полны хлебом, а главное ‑ солью. Возле городской стены солдаты Невитты обнаружили и убили несколько женщин. Мне это сильно не понравилось. Не знаю, было ли об этом что‑либо известно Юлиану. Он беспощадно карал любое неповиновение, но вовсе не был жесток, в отличие от Невитты и галлов, любивших кровопролитие ради него самого.
Диакиру, как и ближайший городок Озогардану, сожгли дотла. В последнем, кстати, мы обнаружили остатки помоста, сооруженного еще при Траяне, и Юлиан разбил лагерь вокруг этого исторического памятника. Здесь мы задержались на два дня, пока не погрузили на корабли зерно и соль, захваченные в Диакире. В эти дни я с Юлианом не виделся: он был занят со своими генералами.
Мне приходилось довольствоваться компанией Анатолия (его ляпсусы на поприще гофмаршальской службы всех очень забавляли), а также несравненного Фосфория и историка Аммиана Марцеллина. С последним я познакомился в твоем антиохийском доме, и он очень мне пришелся по душе. Он сказал мне, что мы встречались еще в Реймсе, где он служил в одном из легионов Урзицина, но у меня, к сожалению, об этой встрече не сохранилось никаких воспоминаний. Ты, наверное, знаешь, что Аммиан пишет историю Рима, которую хочет довести до наших дней. Храбрец! Несколько лет назад он прислал мне первые десять томов своего труда с дарственной надписью. Они оказались написанными на латыни! Не знаю, с чего ему взбрело в голову писать на этом языке ‑ как‑никак он антиохиец, насколько мне известно, из хорошей греческой семьи! Однако, оглядываясь назад, я припоминаю, что он всегда был большим романофилом, все время проводил с офицерами‑европейцами, а азиатов недолюбливал. В исторической науке он следует примеру не Геродота и Фукидида, а Ливия и Тацита, из чего можно сделать вывод, что вкус у него хромает. Недавно я получил от Аммиана письмо. Он пишет, что живет в Риме. Хотя окружающие его литераторы ‑ жуткие сухари и спесивцы, он преисполнен решимости завершить труд своей жизни. Мне остается только пожелать ему удачи. Я пробежал его труд лишь вскользь, но мне показалось, что он неплохо владеет латынью, так что, возможно, он сделал правильный выбор. Но каков чудак, неужто он не понимает, как это старомодно ‑ быть римским историком! От него я узнал, что вы поддерживаете регулярную переписку. Так что полагаю, когда настанет время публиковать записки, вам с Аммианом надлежит объединить усилия.
Ночью 22 апреля Хормизд хотел было пойти в разведку, но чуть не попал в засаду к персам. Никто не знает, как им стало известно, когда он покинет лагерь, но это факт. Спасло Хормизда только то, что в тех местах река из‑за дождей оказалась очень глубокой и противнику не удалось перейти ее вброд.
"Предостережение". Не знаю, что имел в виду Юлиан. Возможно, в последний момент Хормизда предупредил о засаде наш лазутчик, а может быть, кто‑то предостерег Юлиана о том, что на него самого готовится покушение.
"Сегодня вечером появилась персидская армия". На следующее утро (23 апреля) мы наконец увидели противника. Несколько тысяч конников и лучников выстроились в миле от нашего лагеря. В лучах восходящего солнца их доспехи сверкали так, что глазам было больно. Командовал этими воинами великий визирь ‑ второй человек в персидском государстве после царя, нечто среднее между нашими цезарем и преторианским префектом. Неподалеку гарцевала орда сарацинов ассанатов ‑ племени, славящегося своей жестокостью.
Во втором часу пополудни Юлиан начал бой. После сложного маневрирования он вывел свою пехоту на позицию в нескольких шагах от персидских лучников и, прежде чем те успели натянуть луки, приказал атаковать бегом. Этот маневр настолько сбил с толку персов, что наши пехотинцы уничтожили их, не понеся потерь, ‑ благодаря сомкнутым щитам вражеские стрелы не смогли причинить им вреда. Персы рассеялись и бежали, поле битвы осталось за нами.
Юлиана эта победа привела в неописуемый восторг.
‑ Теперь наши солдаты поймут: персы ‑ такие же люди, как и мы! ‑ Это был настоящий бог войны. На разрумянившемся лице сверкали возбужденные глаза, пурпурный плащ забрызган кровью врага. ‑ Идем! ‑ крикнул он Максиму и философам, появившимся на поле битвы, там, где только что был передовой рубеж. ‑ Посмотрим стены Мацепракты!
Мы не поняли, о чем он, но Юлиан повел нас к брошенной деревне недалеко от поля битвы. Здесь мы наткнулись на остатки древней стены. Юлиан заглянул в книгу.
‑ Это, ‑ сказал он, ‑ развалины древней ассирийской стены. Ее видел еще Ксенофонт, проходя здесь 764 года назад. ‑ Сияя от счастья, наш победоносный полководец карабкался по камням, во весь голос читая отрывки из "Анабасиса". Мы послушно разглядывали стену, которая и в столь отдаленные времена была руиной, но мы еще не остыли после боя, и заниматься осмотром достопримечательностей никому не хотелось. В конце концов Юлиан отвел нас обратно к Евфрату.
На краю лагеря столпился гвардейский легион. Солдаты окружили камень, на котором стоял трибун ‑ мускулистый высокий блондин ‑ и произносил страстную речь:
‑ …Так вы боитесь персов! Вы говорите, они не люди, подобные нам, а демоны! Не отнекивайтесь, я сам слышал. Именно об этом вы шепчетесь по ночам, подобно детям, которые боятся темноты!
Мощный голос трибуна гремел, на лице ‑ румянец во всю щеку, а глаза, конечно же, голубые. Какими еще им быть? Мы, темноглазые, давно уже уступили главенство в мире тем, у кого глаза походят на зимний лед. В его речи проскальзывал германский акцент:
‑ Но вот вы увидели этих демонов вблизи и побили их. И как они ‑ неужто такие страшные? такие огромные? такие злые?
В толпе пробежал легкий шумок: нет, персы ‑ вполне обычные люди. Трибун отлично владел искусством демагогии. Я бросил взгляд на Юлиана: закрыв лицо плащом, чтобы его не заметили раньше времени, он внимательно и с большим интересом следил за речью офицера ‑ ни дать ни взять актер или ритор, следящий за выступлением соперника.
‑ Нет, они такие же, как мы, а кое в чем и поплоше. Глядите! ‑ По знаку трибуна один из офицеров выступил вперед. Сначала нам показалось, что он держит в руках ворох тряпок, но это был убитый перс. Офицер бросил труп своему трибуну, тот его легко поймал. На этот раз пронесся изумленный вздох ‑ надо же, эти два силача играли человеческим телом, как куклой!
Взяв труп одной рукой за шею, трибун поднял его над головой. Мертвый перс оказался тщедушным человечком, с тонкими черными усиками и яростно оскаленными зубами. Доспехи с него уже успели снять, и его наготу прикрывала только испачканная кровью туника.
‑ Глядите! Вот он, персидский дьявол! Неужели вы боялись вот этого? ‑ Свободной рукой трибун сорвал с перса тунику, и все увидели щуплое, почти мальчишеское тело. Посередине груди, там, где его поразило копье, зияла черная полукруглая рана.
Между тем трибун потряс в воздухе мертвым телом, как охотничья собака подстреленным зайцем.
‑ Боитесь ли вы вот этого? ‑ В ответ раздались крики "Нет!" и хохот при виде тела, которое, в отличие от наших, было лишено всякой растительности. Трибун с презрением бросил перса на землю. ‑ И чтоб я больше не слышал этих шепотков по ночам: "Персы ‑ дьяволы!" Этой страной будем править мы! ‑ Под крики одобрения трибун сошел с камня и направился прямо к Юлиану. Присутствие императора ничуть его не смутило ‑ он молодцевато отдал честь:
‑ Август, произнести эту речь меня заставила необходимость.
‑ Это замечательная речь, Валентиниан. ‑ Как ты уже, без сомнения, догадался, трибун был нашим будущим императором. ‑ Я всем командирам прикажу продемонстрировать своим солдатам… нечто подобное. Великолепно!
Солдаты между тем, как всегда, увидев императора, сразу же стушевались. Юлиан и его будущий преемник обменялись какими‑то малозначительными фразами о войне, и мы уже хотели было идти дальше, когда Валентиниан указал на стоявшего неподалеку молодого офицера‑конника, таращившего глаза на императора:
‑ Август, позволь тебе представить моего брата Валента. Я часто задаю себе вопрос: что подумал бы Юлиан, узнай он, что меньше чем через год эти братья, сыновья выбившегося в генералы австрийского торговца веревками, станут соимператорами Восточной и Западной Римских империй? Думаю, Валентиниан еще туда‑сюда, но Валент был сущим наказанием, тем более что оба они были христианами, а это вряд ли пришлось бы Юлиану по вкусу. Нам‑то это точно не понравилось, не так ли? Именно Валент стал причиной смерти Максима, а я едва избежал той же участи.
Итак, Юлиан и его будущие преемники разошлись в разные стороны, пребывая в блаженном неведении о своем будущем. Если боги существуют, им нельзя отказать в милосердии. Несмотря на предсказания и молнии, они скрывают от нас грядущее, в противном случае жизнь показалась бы нам невыносимой.
На следующий день мы подошли к месту, где воды Евфрата отводятся в систему оросительных каналов, на которых держится все благополучие Персии. Некоторые из этих каналов прорыты тысячу лет назад. Были предложения перекрыть воду, чтобы поля высохли, но Юлиан не позволил, сказав, что скоро мы будем питаться урожаем с этих самых полей. Огромная башня возвышалась у начала самого большого канала ‑ он называется "Нахармальха" (по‑персидски "царская река"), соединяющего Тигр и Евфрат и впадающего в Тигр пониже Ктезифона. Из‑за дождей течение этого канала или, скорее, реки оказалось очень бурным, и наплавные мосты удалось навести с большим трудом. Пехота переправилась без потерь, но несколько вьючных лошадей и мулов утонули. Насколько мне помнится, во время переправы на нашу конницу налетали персидские лазутчики, но их атаки отразили сарацинские дозоры.
28 марта, не встречая на пути сопротивления, мы подошли к Пирисаборе ‑ городу, обнесенному высокой стеной с башнями; от солнца они приобрели желтоватый цвет львиной шкуры. С трех сторон город опоясывает Евфрат. С четвертой его жители выкопали ров, так что, по существу, Пирисабора стоит на неприступном острове. В центре города возвышается холм с мощной цитаделью. Должен сказать, при виде ее у меня упало сердце: такие стены способны выдержать и многомесячную осаду.