Почти весь вечер со мною сидели Приск и Максим. Мы говорили о философии. О нашем положении никто не упоминал, и на время я забыл, что боги меня оставили. А почему, собственно, мне пришла в голову такая мысль, неужели только из‑за того, что персы выжгли все вокруг, или из‑за предательства Прокопия, которое оказалось таким неожиданным? Хотя наше положение не так плачевно, как мне представляется, мои мрачные предчувствия суть сами по себе знамение богов.
Когда Приск собрался уходить, Максим хотел остаться, но я не позволил, сославшись на усталость. Я подозреваю даже его: а вдруг он в сговоре с Виктором? Все знают, каким влиянием на меня он пользуется, а ведь его можно купить, лишь бы цена была сходной… Да что это я, совсем с ума схожу? Кто‑кто, а Максим должен быть мне верен. Другого ему не остается ‑ без меня бы галилеяне живо сняли ему голову с плеч. Прекрати, Юлиан, или скоро ты сойдешь с ума и уподобишься тем императорам, которые не могли наслаждаться кратким днем жизни из‑за страха перед бесконечной ночью смерти. Я все еще жив, все еще победитель Персии.
Завтра мы отправляемся домой. Я отдал этот приказ на закате. Солдаты встретили его приветственными кликами. Они не подозревают, сколько нам еще идти отсюда до Кордуэна. У них одна радость: мы уходим из Персии! А я знаю одно: богиня Кибела открыла, что во мне возродился Александр Великий, но я не сумел быть достойным ни ее, ни Александра. Он ‑ вновь призрак, ая ‑ ничто.
Мне следовало согласиться на мир, предложенный Шапуром. Теперь, когда мы уходим, таких выгодных условий уже не получить.
Приск: Казалось бы, я хорошо знал Юлиана, но даже я не догадывался, что он находится в таком отчаянии. Надломленный человек, который нервно набрасывал эти строчки, и гордый, смеющийся полководец, у которого мы с Максимом в те дни часто ужинали, ‑ совершенно разные личности. Мы, естественно, понимали, что он нервничает, но Юлиан и виду не подавал, как велик в нем страх насильственной смерти. Время от времени он лишь отпускал шуточки о своем возможном преемнике и сказал однажды, что из христиан предпочел бы видеть на этом месте Виктора ‑ тогда через год после его коронации эллинская вера получила бы миллионы новых приверженцев. Но кроме этого ‑ ничего. Юлиан был такой же, как всегда. Он быстро и много, захлебываясь, говорил ‑ мы засиживались до поздней ночи, так как он спорил со мной о смысле тех или иных высказываний Платона, цитировал по памяти классиков и подтрунивал над Максимом, который был полным профаном в литературе и философии. Этот великий маг, всегда общавшийся непосредственно с богами, не снисходил до чтения догадок о том, что ему было доподлинно известно.
15 июня Юлиан отдал приказ двигаться на север вдоль Тигра в Кордуэн и Армению. Поход подходил к концу, и даже Хормизд наконец понял: персидским царем ему не бывать.
16 июня мы свернули лагерь. Юлиан предложил мне сопровождать его в пути. Лишь прочитав его дневники, я понял, что то был великий актер ‑ в тот день он казался героем из легенды, его энергия била через край. Борода и волосы Юлиана выгорели под солнцем и стали пшеничного цвета, руки и ноги сильно загорели, но лицо было ясное и безмятежное, как у ребенка; даже нос перестал шелушиться, и казалось ‑ голова Юлиана изваяна из эбенового дерева. Впрочем, мы все загорели дочерна, кроме бедных галлов ‑ они под солнцем только обгорают докрасна, и у них слезает кожа. Многие из них пострадали от солнечного удара.
Вьехав на выжженный холм, Юлиан вдруг весело сказал:
‑ А ведь не так уж все плохо. Наш поход кончился удачей, хотя и не в том смысле, как я предполагал.
‑ Потому что Хормизд не стал персидским царем?
‑ Да, ‑ кратко ответил он.
Тут к нам подъехал трибун Валент ‑ за весь персидский поход это была наша вторая и последняя встреча. Он был недурен собой, хотя по части неопрятности мог бы перещеголять любого солдата. Находясь рядом с Юлианом, он сильно робел:
‑ Август, разведка сообщила, что с севера к нам приближается армия.
Услышав это, Юлиан ударил коня пятками и понесся в авангард, до которого было добрых две мили. Через полчаса небо потемнело от поднятой пыли, и по рядам пронесся слух: это Прокопий! Но Юлиан не хотел полагаться на авось: мы тут же разбили лагерь, окружив его тройным кольцом щитов, и стали ждать, чья же это армия ‑ Прокопия или Шапура.
Весь день мы простояли в боевой готовности. Я поспорил с Анатолием на пять серебряных монет против пятнадцати, что к нам идет Шапур, но ни мне, ни ему не суждено было выиграть. С севера приближалось всего лишь стадо диких ослов.
Тем не менее той же ночью персидская армия материализовалась перед нами из ничего.
Юлиан Август
17 июня
Армия Шапура все еще существует. Они встали лагерем в миле от нас. Трудно сказать, сколько их, но явно меньше, чем под Ктезифоном. Наши солдаты рвутся в бой. Мне все утро пришлось их сдерживать. В полдень персидская конница налетела на один из наших легионов. Убит генерал Махамей. Его брат Мавр, несмотря на рану, пробился к телу и принес его в лагерь.
Жара стоит невыносимая. Мы просто шатаемся, но я приказал идти вперед. Сначала персы подались назад, затем выстроились в боевой порядок и преградили нам путь. Мы прорубились сквозь их ряды, и к полудню они исчезли ‑ только кучка сарацинов, как шакалы, следует за нами, выжидая момента, чтобы ограбить обоз.
Я пишу эти строки, сидя в тени финиковой пальмы. Перед глазами ходят зеленые круги ‑ так ослепил меня Гелиос. Горячий воздух обжигает легкие. Пот капает на пергамент, и буквы расплываются. Наши потери незначительны.
20 июня
Мы провели два дня в Укумбре, поместье персидского вельможи. К счастью для нас, у него не поднялась рука жечь свои поля и сады. Наконец‑то мы наелись и напились досыта! Солдаты почти счастливы. Я приказал им забрать с собой все припасы ‑ уходя отсюда, мы должны все сжечь. Вряд ли нам встретится столько провианта до границы, а до нее еще добрых двадцать дней пути.
21 июня
Идем вперед. Кругом холмистая пустыня. Мы отошли от Тигра на двадцать миль к западу и движемся на север. Сегодня утром персидская конница атаковала арьергард нашей пехоты. К счастью, рядом была конница петулантов, которая и отогнала персов. В бою был убит один из визирей Шапура ‑Адак; солдат, убивший его, принес мне снятые с него доспехи. Когда я награждал солдата, Салютий вдруг сказал: "А ведь мы с Адаком были добрыми друзьями", ‑ и напомнил мне, что когда‑то этот визирь был персидским послом при дворе Констанция. Вечером было неприятное происшествие: вместо того чтобы ударить на персов одновременно с петулантами, конница легиона терциаков дрогнула, и вместо полного разгрома персов получилась беспорядочная свалка. За это я разжаловал четырех трибунов в солдаты, но более строго никого наказывать не стал ‑ мы не можем попусту терять людей, будь то трусы или храбрецы.
Похоже, мы заблудились. Мы движемся строго на север, но у нас нет карт, чтобы определить, где найти поселения и воду. Правда, два дня назад в Укумбре старый перс, хорошо знающий местность, вызвался быть нашим проводником. Хормизд обстоятельно допросил его и считает, что он не лазутчик. Старик говорит, что через три дня мы выйдем в плодородную долину, которая называется Маранга.
22 июня
Бой. Казнь. Ветранион. Победа. Где мы?
Приск: Разумеется, старый перс оказался лазутчиком. Он вывел нас в Маранту, но это была вовсе не "плодородная долина", а каменистая пустыня, где мы оказались со всех сторон открыты для атак персидского войска. Юлиан едва успел построить армию полумесяцем и приготовиться к обороне. Первый залп выпущенных по нам персидских стрел почти не причинил вреда, а второго не последовало ‑ Юлиан применил свой излюбленный тактический прием: пустил пехоту бегом на вражеских лучников, чтобы они не успели взять точный прицел.
Битва среди раскаленных камней продолжалась целый день. Я сидел в обозе и ее почти не видел; мне запомнились только удушающая жара, кровь на белых камнях и отвратительный рев слонов, далеко разносившийся в узкой долине.
"Казнь". Когда обнаружилось, что проводник нарочно завел нас в ловушку, его распяли.
"Ветранион". Это командующий легиона Зианнов, которого убили.
"Победа". Едва солнце зашло, как персидская армия исчезла. На каждого нашего убитого они потеряли трех, но история с лазутчиком напугала солдат ‑ куда он завел нас? Может быть, лучше было бы пойти на север по берегу Тигра, хотя это и рискованнее? Всякий раз, когда Юлиан выходил из палатки, его засыпали этими вопросами, но он, как всегда, был уверен в себе.
"Где мы?" И в самом деле, где?
Юлиан Август
23 июня
Мы находимся в восьми милях от Тигра. Я решил пойти на север по берегу реки ‑ правда, путь долгий и самый опасный из‑за множества крепостей, но эта пустыня меня пугает. Мы полностью потеряли ориентировку ‑ и преимущество оказалось на стороне противника. Продовольствия начинает не хватать; я приказал раздать солдатам мои припасы. Хормизд говорит, что Шапур все еще готов подписать со мной мир на достаточно выгодных условиях, и советует соглашаться. Это ужасает меня больше всего ‑ если Хормизд отчаялся стать царем, значит, мы проиграли.
25 июня
Похоже, между нами и персами заключено молчаливое перемирие: они куда‑то исчезли. Мы по‑прежнему сидим в лагере ‑ ухаживаем за ранеными, чиним доспехи и готовимся к дальнему пути на север. Мне вспоминается Ксенофонт, который тоже шел этим путем.
Только что я заснул с "Анабасисом" в руках. Сон мой был так глубок, что я не чувствовал себя спящим и считал, что все происходит наяву (для меня это необычно). Я даже слышал, как потрескивают, сгорая, насекомые, попавшие в пламя светильника. И вдруг я ощутил на себе какой‑то взгляд и обернулся. У входа в палатку стоял высокий человек ‑ лицо закрыто, в руке рог изобилия. Я попытался что‑то сказать, но у меня отнялся язык, попробовал подняться ‑ и не смог. Призрак долго стоял и грустно смотрел на меня, а потом, ни слова не сказав, повернулся и вышел. Я проснулся в холодном поту, подбежал к входу в палатку и выглянул. Кроме сонного часового, кругом не было ни души. Лагерные костры догорали. Я поднял взгляд к небесам и увидел, как на западе падает звезда; она прочертила длинный след, ярко вспыхнула и погасла. Я разбудил Каллиста.
‑ Приведи мне Максима и Мастару, скорей!
Когда маг и жрец пришли, я рассказал им о падающей звезде и указал на небе, где именно я ее видел. Мастара не заставил себя долго ждать:
‑ Согласно книге Тагеса, если во время войны замечен падающий метеор, после этого в течение суток нельзя давать боя и предпринимать какое‑либо передвижение войск.
Максим не придал происшедшему большого значения.
‑ Это, во всяком случае, не моя звезда, ‑ сказал он. И тем не менее Мастара стоял на своем:
‑ Я знаю одно: в течение суток тебе нельзя покидать лагеря.
‑ Но я приказал! Завтра мы должны выступить к Тигру.
‑ Верховный жрец просил меня изложить волю Тагеса. Он ее услышал.
Я отпустил Мастару и рассказал Максиму о виденном мною сне. Он забеспокоился:
‑ А ты уверен, что призрак был духом‑хранителем Рима?
‑ Да, я уже видел его в Париже. Он тогда повелел мне взойти на престол.
‑ А вдруг это демон? ‑ нахмурился Максим. ‑ Эта богом проклятая земля просто кишит ими. Только что, когда я шел к тебе, они плясали вокруг меня, дергали за бороду, хватали за посох, словом, испытывали мою силу.
‑ Нет, это не демон! Это дух Рима, и он меня оставил.
‑ И не мысли об этом! Через три недели мы будем дома. Ты сможешь собрать новую армию и с новыми силами взяться за дело Александра…
‑ Возможно. ‑ Вдруг я почувствовал, что устал от Максима. Он старался, но истина не всегда ему доступна. Что делать, он не бог, а всего лишь человек, так же, впрочем, как и я. Он хотел остаться со мной, но я его отослал. Перед уходом Максим умолял меня не сниматься со стоянки завтра, но я сказал: мы должны выступить независимо от предзнаменований.
Каллист чистит мои доспехи. Он заметил, что ремешки на панцире оборвались, но завтра перед отходом он отнесет их починить. Немой сидит у моих ног и играет древнюю лидийскую песню. Какая странная и необычная мелодия ‑ в ней явственно слышится голос Диониса. Подумать только, мы еще можем слышать пение бога, хотя золотой век кончен и священные рощи опустели.
* * *
Я целый час бродил между палатками. Меня никто не заметил. Вид армии придает мне новые силы. Это моя жизнь, моя родная стихия. Какая насмешка судьбы: я, желавший быть афинским философом, уже восемь лет воюю.
Я остановился у палатки Анатолия. Полотнище было отвернуто, и я увидел, как он играет с Приском в шашки. Я хотел было с ними заговорить, но потом решил, что из меня сегодня неважный собеседник. Поэтому я вернулся к своей палатке и присел перед ней, наблюдая звезды. Моя звезда горит все так же ярко. Не будь этого ужасного сна, я был бы спокоен ‑ мы сделали все, что могли сделать, не получив подкреплений. Как быть с Виктором и галилеянами? Невитта предостерегает меня об опасности. Но что они могут со мной поделать? Если меня убьют открыто, галлы и франки уничтожат всех азиатов. Если тайно… но какая уж тут тайна, если император внезапно умирает во цвете лет! Нет, пока еще они не осмелятся поднять на меня руку ‑ пока еще. Любопытно: лежа на львиной шкуре, я вспомнил, как Мардоний говаривал нам с Галлом…
Приск: Это последняя запись в дневнике Юлиана ‑ его оборвал сначала сон, а затем смерть.
‑XXIII‑
На следующий день Юлиан отдал приказ идти на запад, к Тигру. Мы медленно двигались по выжженной пустыне. Вокруг были только песок и камни. При каждом шаге в воздух поднимались тучи белой пыли, от которой трудно было дышать, а на холмах притаились, как скорпионы, следившие за нами персидские дозорные.
Я вместе с Юлианом ехал в авангарде. Доспехов на нем не было: его слуга не успел починить застежки на панцире. "Тем лучше", ‑ сказал Юлиан. Хотя солнце только что взошло, он, как и все мы, обливался потом. Назойливые мухи лезли нам прямо в глаза, многие из нас мучились от дизентерии, и все же, несмотря на жару и тяготы пути, Юлиан был в прекрасном расположении духа. Он нашел наконец своему сну удобное толкование:
‑ Дух Рима меня оставил, и нет смысла это отрицать. Но вышел он через дверь палатки, обращенную на запад. Значит, наш поход окончен и нам нужно двигаться домой, на запад.
‑ Но ты говорил, что его лицо было печальным.
‑ Я тоже печалюсь, когда думаю об упущенной победе. И все же… ‑ Во время нашего разговора к Юлиану то и дело подъезжали гонцы с донесениями. Впереди в долине замечены персы. На левом фланге начались стычки. Комит Виктор боится, что это атака.
‑ Вряд ли, ‑ ответил Юлиан. ‑ Они не решатся больше вступать с нами в бой. Попугают, и только. ‑ Но он тут же отдал необходимые указания: усилить левый фланг. Сарацинов в тыл. Комита Виктора успокоить. Внезапно прибыл гонец от Аринфея: персидская конница ударила нам в тыл. Юлиан развернул коня и поскакал в арьергард армии, Каллист ‑ следом.
Через полчаса после отъезда Юлиана наш обоз обстреляли персидские лучники, спрятавшиеся в скалах справа от дороги. Невитта приказал строиться в боевой порядок, и я поспешил занять свое место в центре колонны.
Благополучно добравшись до обоза, я нашел там и Максима. Он спокойно расчесывал бороду и знать не знал, что на нас напали. Когда я сказал ему об этом, он и бровью не повел.
‑ Крупные сражения позади, ‑ сказал он, вторя Юлиану, ‑ а это пустяки, очередной набег. Чего тут бояться?
Совсем по‑другому вел себя Анатолий.
‑ Мое место в легионе терциаков, они на меня рассчитывают! ‑ забеспокоился этот смешной толстячок и ускакал; только тяжесть доспехов удерживала его в седле! Отмечу: когда находишься в центре армии, растянувшейся на десяток миль, можно ничего не знать даже о серьезном бое в авангарде или арьергарде. Кругом бушевала война, а мы с Максимом уютно устроились на повозках, будто путешествовали из Афин в Сирмий.
А вот что случилось в это время с Юлианом. На полпути к арьергарду его остановил новый гонец ‑ персы атаковали авангард. Юлиан повернул назад, но не проехал и мили, как персы ударили в центр колонны. Слоны, конники и лучники так внезапно появились из‑за холмов, что наш левый фланг дрогнул и Юлиану пришлось самому вступить в бой, прикрываясь одним щитом. Он сумел остановить бегство и возглавил контратаку. Солдаты стали рубить мечами и топорами ноги и хоботы слонам.
Персы начали отступать. Юлиан бросился следом, увлекая за собой гвардию, как вдруг он и Каллист оказались со всех сторон окружены беспорядочно отступающими персами. На несколько минут оба пропали из виду, но вот наконец последний перс бежал, и все снова увидели Юлиана. Он подскакал к гвардейцам. Увидев, что он спасся, они встретили его радостными криками, и лишь когда Юлиан подъехал совсем близко, все заметили, что в боку у него торчит копье.
‑ Пустяки, ‑ сказал Юлиан и попытался вытащить копье из раны, но невольно вскрикнул: острый, как бритва, наконечник копья порезал ему руку. Мне рассказывали, что он некоторое время сидел молча в седле и смотрел прямо перед собой, а потом вдруг резко поднял пораненную руку, так что кровь из раны полетела красными брызгами к солнцу. Юлиан повторил: "Пустяки", ‑ и рухнул головой вниз с коня.
В палатку Юлиана отнесли на носилках. Он потребовал, чтобы его с головой накрыли солдатским плащом: никто не должен был знать, что император ранен.
Увидев, что к палатке несут носилки, я, как полный идиот, подумал: "Ну вот, оленя убили ‑ будет чем поужинать", но тут понял, что на носилках лежит Юлиан, и мне показалось, будто меня с силой ударили под вздох. Я оглянулся. Максим тоже стоял оглушенный. Вслед за носилками мы вошли в палатку. Юлиан уже пришел в сознание.
‑ Это поучительно, ‑ пробормотал он.
Максим склонился над ним, будто вслушиваясь в слова оракула, и просяще прошептал:
‑ Да, Юлиан?
‑ На войне… всегда… независимо от обстоятельств… нужно носить доспехи. ‑ Юлиан болезненно улыбнулся нам и спросил испуганного Каллиста: ‑ А как ремешки, готовы?
‑ Да, государь, да, готовы… ‑ И Каллист начал всхлипывать. Между тем хирурги разрезали на Юлиане тунику. Копье, вонзившись под ребрами, застряло в нижней доле печени. На белом теле почти не было видно крови. Юлиан взглянул на рану с отвращением, будто скульптор, обнаруживший в своей незаконченной статуе роковой изъян.
‑ У меня болит только рука, ‑ сказал он. Тут вошел Салютий, и Юлиан спросил: ‑ Как идет бой?
‑ Персы отбиты.
‑ Хорошо, и все же я лучше покажусь. Пусть солдаты видят, что я еще жив. ‑ Хирурги пытались его удержать, но он сел на постели. ‑ Все в порядке. Мне не больно, рана не глубока. Каллист, доспехи! ‑ Он попросил хирургов: ‑ Если вы не можете извлечь копье, хотя бы обрежьте его, чтобы можно было спрятать под плащом, ‑ и спустил ноги с кровати на землю, но тут из раны хлынула кровь, и он потерял сознание. Я едва не последовал его примеру. Хирурги бросились останавливать кровотечение.
Салютий первым решился спросить у них:
‑ Он умрет?
‑ Да, префект, и очень скоро. ‑ Не веря своим ушам, мы переглянулись.
У входа в палатку появился Невитта.
‑ Государь! ‑ крикнул он безжизненному телу, распростертому на шкуре льва.
Салютий покачал головой и приложил палец к губам. Взревев, как раненый зверь, Невитта бросился прочь, Салютий следом. В тот день галлы, франки, кельты и германцы, мстя за своего императора, перебили половину персидской армии.
Бой длился, пока не стемнело, но я его так и не увидел. Мы с Максимом сидели в душной палатке около Юлиана. Он умирал.
Почти все время он был в сознании, не бредил и почти не чувствовал боли. Он долго притворялся, что страдает лишь от телесной раны.
‑ Но как это случилось? ‑ спросил я. Копье в теле Юлиана выглядело так нелепо: будто булавка, которую ребенок воткнул кукле в бок.
‑ Я тоже не знаю. Как это было? ‑ Юлиан повернулся к Каллисту; скованный ужасом, тот сидел, подобно псу, на земле возле подставки для доспехов. ‑ Ты видел?
‑ Нет, государь, я был сзади. Нас со всех сторон окружили персы, и я потерял тебя из виду. Лишь когда они бежали, я увидел, что произошло.
‑ Поначалу я даже почти ничего не почувствовал: легкий удар, как будто кулаком. ‑ Юлиан знаком попросил немого мальчика принести воды, но по просьбе хирургов не стал глотать, а только смочил губы.
В палатку один за другим входили гонцы с донесениями о ходе битвы. Когда Юлиан услышал, что убиты персидские военачальники Мерена и Наодар, он очень обрадовался:
‑ Это лучшие командиры Шапура! Вот он, последний бой, я знал об этом!
‑ Не скрою, впервые я был благодарен Максиму за его болтливость. В тот долгий день он рта не прикрыл, потчуя нас историями о том, как встречался и лично беседовал со всевозможными богами. Похоже, весь Олимп насладился его обществом.
На закате из раны снова пошла кровь. Когда ее наконец остановили, лицо Юлиана стало под загаром пепельно‑серым.
‑ Сможете ли вы извлечь копье? ‑ спросил он хирургов.
‑ Нет, государь. ‑ Это был смертный приговор, и Юлиан это понял. Он кивнул и закрыл глаза: казалось, он засыпает. Меня от волнения прошиб пот. Максим рисовал на полу какие‑то фигуры. Вдали затихал шум боя. Каллист уже зажигал светильники, когда в палатку вошли Салютий и Невитта. Юлиан открыл глаза.
‑ Как дела? ‑ спросил он их тихо, но твердо.
Салютий положил на край кровати богато украшенный бронзовый шлем:
‑ Это шлем Мерены. Персидская армия разбита. Мы уже насчитали среди убитых не менее пятидесяти знатнейших вельмож.
‑ Эта армия не скоро оправится, ‑ подтвердил Невитта.
‑ Молодцы. ‑ Юлиан протянул здоровую руку и дотронулся до трофея. ‑ Значит, войне конец.
Зато мы чуть не потеряли Салютия. ‑ Невитта старался говорить непринужденным тоном. ‑ Его окружили со всех сторон; на нем был пурпурный плащ, и персы решили, что это ты. Чтобы пробиться к своим, он сражался, как франк. Я и представить себе не мог, что у такого старика может быть столько сил.
‑ Завтра этот старик не сможет ходить от боли в мышцах, ‑ слабо улыбнулся Юлиан.
‑ Он и сейчас еле стоит на ногах, ‑ в тон остальным подхватил Салютий.
Внезапно Юлиан глубоко вздохнул и схватился за бока; казалось, его грудь сейчас разорвется. От боли по его животу прошла судорога, а все тело заблестело от пота.
‑ О Гелиос, ‑ пробормотал он и вдруг вспомнил: ‑ А где мы находимся? Как называется это место?
‑ Фригия, ‑ ответил Максим, и Юлиан глухо откликнулся:
‑ Значит, все кончено.
Кстати, мне всегда хотелось узнать, неужели этот клочок пустыни и вправду назывался Фригией? Хорошо зная Максима, я подозреваю, что он наврал. Как‑никак речь шла о его репутации прорицателя. Как бы то ни было, в историю уже вошел неоспоримый факт: император Юлиан погиб во Фригии, как и предсказали ему Максим и Сосипатра.
‑ Скоро я умру? ‑ спросил Юлиан у хирургов.
‑ Не знаем, государь. У. тебя ранение печени. Может быть, несколько часов… ‑ Каллист снова разрыдался. Невитта сжимал и разжимал свои огромные кулаки, будто желал сломать хребет самой смерти. Салютий сидел ссутулившись на табурете; от усталости он весь размяк.
‑ Значит, при жизни я видел солнце в последний раз, ‑ спокойным, деловым тоном произнес Юлиан. ‑ Мне следовало бы принести жертву Гелиосу, но зачем? На этот раз жертвой буду я сам.
‑ Август, ‑ заторопился вдруг Салютий, ‑ ты должен назначить преемника. Кто должен стать императором, когда боги заберут тебя назад к себе?
Юлиан молчал, мне даже показалось, что он не расслышал. Потом он сказал:
‑ Мне нужно сделать к завещанию приписку личного характера. Пошлите за Анатолием.
‑ Он счастлив, государь, ‑ ответил Салютий. Это классическое выражение означает, что человек пал на поле брани. Меня эта весть очень огорчила.
‑ Анатолий мертв? ‑ потрясенно спросил Юлиан. На глаза у него навернулись слезы, но он тут же рассмеялся: ‑ Я, сам умирая, оплакиваю мертвых! Приск, эта несообразность должна быть в твоем вкусе. ‑ И он продолжил деловым тоном: ‑ Мое завещание хранится в Константинополе. Салютий, ты знаешь, где именно. Позаботься о том, чтобы оно было исполнено. Невитта, собери генералов, Максим ‑ моих друзей. Я готов со всеми попрощаться. ‑ Он улыбнулся и стал вдруг снова похож на школьника. ‑ Знаете, большинство наших императоров так быстро покинули этот мир, что они не успели произнести прощальное слово, а те, у кого было время, воспользовались им не лучшим образом. Веспасиан неудачно пошутил: "Надо же, я, кажется, становлюсь богом". Август говорил о пустяках. Адриан беседовал об астрономии. Никто по‑настоящему не воспользовался предоставленной ему возможностью. Так вот, я намерен стать исключением.
Юлиан кивнул Каллисту, и тот подал ему небольшой ларец, из которого Юлиан вынул свиток,
‑ Как всегда, боги оказались ко мне милостивы. Я стану единственным из императоров, которому удалось произнести ‑ скажу без ложной скромности ‑ прощальное слово. ‑ Он улыбнулся мне. ‑ Я написал его на всякий случай еще в Антиохии. Какова бы ни была моя репутация в глазах потомков, мои последние слова останутся в веках.
Он говорил о себе с такой тонкой иронией, что даже Салютий улыбнулся и сказал:
‑ Ты превзошел самого Марка Аврелия.
‑ Благодарю, ‑ произнес Юлиан, закрыл глаза и стал ждать. Через несколько минут палатка наполнилась философами, командирами, жрецами. Будто сговорившись, генералы‑азиаты встали по одну сторону кровати, а европейцы ‑ по другую.
Когда все собрались, Юлиан знаком попросил хирурга приподнять себя, что причинило ему боль. Тяжело, с усилием дыша, он приказал Каллисту добавить светильников и, снова обращаясь ко мне, заметил:
‑ Под конец, Приск, можно и порасточительствовать. Я, само собой разумеется, не нашелся что ему ответить. Юлиан развернул свиток.
‑ Друзья, ‑ начал он и оглядел стоявших вокруг. Виктор вынес его взгляд не шелохнувшись. ‑ Друзья, ‑ повторил Юлиан и стал быстро читать, будто боясь не успеть. ‑ Воистину, я вовремя покидаю эту жизнь, которую, подобно добросовестному должнику, я рад возвратить создателю, призвавшему меня к себе в назначенный час. И я, что бы некоторые ни думали… ‑ Он вновь сделал паузу и оглядел своих генералов; колеблющееся пламя светильников искажало их черты до неузнаваемости. ‑ Я не печалюсь… ‑ он сделал на этом слове особое ударение, ‑ оттого, что ухожу от вас… ‑ И снова он вернулся к свитку: ‑ Изучая философию, я давно познал, что душа счастливее тела, а посему, когда лучшее отделяется от худшего, следует не горевать, а радоваться. Не следует также забывать, что боги сознательно даруют смерть величайшим из людей как наивысшую награду. Я уверен, сей дар ниспослан мне, дабы я не дрогнул перед трудностями и не изведал горечи поражения, ибо печаль ‑ удел слабых, сильный гонит ее от себя. Я не жалею ни о чем, что совершил. Мою совесть не омрачает ни один серьезный проступок. И до и после того как я взошел на престол, я хранил данную мне богом душу и оберегал ее от тяжкого греха. Так мне, по крайней мере, кажется. В государственных делах я руководствовался кротостью, объявлял войну и заключал мир лишь по зрелом размышлении, но понимал, что успех не всегда венчает тщательно разработанные планы, а окончательный результат любого дела в руках богов. Тем не менее, я всегда полагал, что целью доброго правителя должны быть безопасность и процветание народа, а посему, как всем вам хорошо известно, всегда склонялся к мирному решению всех вопросов, не впадая в распущенность, которая марает даже самые великие подвиги и благодеяния государей… ‑ Он остановился и несколько раз глубоко вдохнул, будто ему не хватало воздуха.
Я огляделся. Все взгляды были прикованы к Юлиану. Невитта и Иовиан, не стесняясь, рыдали: один от горя, другой был просто пьян. Виктор привстал на цыпочки у края кровати и весь напрягся, как хищная птица, готовая броситься на добычу. Только Максим вел себя, как обычно: бормотал заклинания и бросал высушенные травы на ближайший светильник ‑ без сомнения, извещал загробный мир о скором пополнении.