Как всегда, Юлиан предложил жителям города сдаться, гарантируя им жизнь, но Пирисабора ‑ один из важнейших персидских городов, и ее комендант Мамерсид ответил высокомерным отказом. Тем не менее Мамерсид согласился на переговоры с Хормиздом (думаю, они поддерживали между собой тайную связь).
Я видел, как Хормизд ‑ рослый, в сверкающих доспехах ‑ настоящий персидский царь! ‑ подъехал ко рву, окружающему город, и осадил коня у самой воды. Узнав его, персы на городской стене засвистели и стали кричать: "Изменник!", а то и того хуже. Мне хорошо было видно желтое, с резкими чертами лицо Хормизда, изрытое морщинами, и могу сказать: он и бровью не повел, будто ничего не слышал. В течение получаса он сносил все оскорбления и насмешки, а потом подозвал своего знаменосца. Тут персы разразились неистовой бранью: Хормизд стоял под штандартом персидского царя! Дождавшись, пока они выдохнутся, Хормизд величественно удалился, а Юлиан отдал приказ начать осаду.
К сожалению, Юлиан не оставил описания осады, а мне она ничем особо не запомнилась. Может быть, ее увековечит наш общий друг Аммиан, а я в военной истории не силен. Из всей осады в памяти остались только нескончаемые ссоры с Максимом, но я избавлю тебя и от их описания, поскольку совершенно забыл, что было их причиной.
На второй день после упорных боев Пирисабора пала, но ее гарнизон и комендант города укрылись в цитадели на холме за крепкими, как железо, стенами из кирпича и асфальта. Юлиан сам возглавил штурм цитадели, но был отбит.
На третий день Юлиан приказал строить гелеполь. Это высокая деревянная башня на колесах, достающая до самых высоких стен. От этой башни нет защиты, ее нельзя даже поджечь, так как она обтянута сырыми кожами. Но гелеполь не понадобилась: ее не успели собрать и наполовину, как Мамерсид запросил мира.
Веревка, на которой его спускали со стены цитадели, оборвалась в нескольких локтях от земли, и он упал, сломав себе обе ноги. Юлиан был милосерден. Он обещал оставить защитников цитадели в живых, если они сдадутся.
На закате солнца из цитадели вышло около двух с половиной тысяч персов, ‑ мужчин и женщин. Они пели благодарственный гимн великому государю, который сохранил им жизнь и будет теперь их милостивым правителем. После этого Пирисабору сожгли дотла. К этому времени мы с Максимом уже не разговаривали.
Юлиан Август
3 мая
3 кон. ког. Триб. убит. Команд, виз. Захвачено знамя. 2 триб, в отставку, дец. Зн. отбито, речь. 100 сер. мон.
Приск: Я отлично помню всю эту историю с и3 кон. ког. Триб, убит" и т. д. На следующий день после взятия города мы все обедали в палатке Юлиана. Он был в наилучшем расположении духа и вновь перебирал в памяти все перипетии осады ‑ солдаты любят это делать и размышлять вслух: "А что было бы, если б?…" Внезапно вошел Анатолий и сообщил: великий визирь лично обратил в бегство три наши конные когорты, при этом убит трибун и захвачено знамя легиона.
Мне показалось, Юлиана сейчас хватит удар. Швырнув тарелку на землю, он выбежал из палатки с криком: "К оружию!" Через час войско визиря окружили, и знамя было отбито. Через три часа двух оставшихся в живых трибунов с позором отправили в отставку, а конников, бежавших перед лицом врага, подвергли по древнему обычаю децимации ‑ казнили каждого десятого. Я никогда еще не видел Юлиана в таком гневе ‑ истый римский полководец! По его приказу казнь совершилась перед строем всей армии, а после нее он произнес речь, предостерегая солдат от неповиновения и трусости. Он также напомнил, что с тех, кто сдастся в плен, персы живьем сдирают кожу и оставляют умирать в пустыне. Затем он похвалил всех за доблесть при осаде Пирисаборы и в награду вручил каждому по сто серебряных монет.
Бедняга Юлиан! Он так мало значения придавал деньгам, что был полным профаном в финансовых вопросах и не знал истинной цены ничему, в том числе и расположению солдата. Услышав о такой скромной награде, армия разразилась страшным ревом, ‑ я боялся, что они тут же взбунтуются. Но Юлиан не дрогнул. Он резко ответил им, что беден, и Рим ныне находится в стесненных обстоятельствах, поскольку его предшественники без счета расходовали золото на то, чтобы откупиться от врагов, а не на закупки железа для производства оружия. Однако он обещал отдать им после взятия Ктезифона все сокровища Персии; это вернуло солдатам хорошее расположение духа. Они ответили одобрительными криками и звоном щитов.
Юлиан Август
4 мая
14 миль. Наводнение. Задержка. Мосты.
Приск: К югу от нас персы разрушили на реке дамбы, и вся местность вокруг превратилась в одно сплошное болото, покрытое множеством озер. Нам пришлось переправляться через них на лодках и плотах, и на это ушел целый день. Больше всего мне запомнилось, как огромные пиявки впивались мне в ноги, когда я шлепал по грязной воде.
Юлиан Август
7 мая
Майозамальха. Лагерь. Готовим осаду. Засада. Измена?
Приск: Через три дня мы подошли к Майозамальхе ‑ еще одному стратегически важному городу с высокими стенами. Здесь Юлиан решил разбить лагерь.
"Засада" обозначает то, что произошло тем вечером: Юлиан в сопровождении нескольких разведчиков решил объехать внешние стены города, чтобы поискать в них слабые места. Когда они проходили под стеной, десять персов выскочили из потайного лаза, подползли к Юлиану и его спутникам на четвереньках и внезапно напали на них. Двое налетели на Юлиана; одного он убил, прикрываясь от другого щитом. Не прошло и нескольких минут, как персы были перебиты, и Юлиан вернулся в лагерь по‑детски счастливый, неся в качестве трофея оружие убитого им перса.
"Измена?" Как узнали персы об этой рекогносцировке? Юлиан понимал, что наша армия кишит вражескими шпионами, не говоря уже о его недоброжелателях. Он подозревал измену и был прав.
Жители Майозамальхи отказались сдаться, и Юлиан осадил город. Он уже побаивался персидской армии, которая, по слухам, собиралась к югу от Ктезифона, и для верности обнес лагерь двойным палисадом.
Юлиан Август
8 мая
Конники под командованием великого визиря напали в пальмовой роще на обоз. С нашей стороны потерь нет, несколько персов убито. Атака отбита. Кругом густые леса, много ручьев и озер. А я‑то всегда считал Персию сплошной пустыней! Жаль, что у меня нет свободного времени, иначе я превратился бы в Геродота и поведал миру об этих краях! Как они прекрасны! Повсюду в изобилии произрастают финиковые пальмы и плодовые деревья. Поля желтовато‑зеленые: зреет обильный урожай. И все это будет наше!
Особенно меня заинтересовали источники петролеума ‑ маслянистой горючей жидкости, которая бьет ключом из‑под земли. Этим утром я приказал зажечь один такой источник, и к небу поднялся огненный столп. Потушить горящий петролеум можно лишь забросав источник песком, иначе он может гореть много лет. Я оставил источник гореть ‑ пусть это будет жертва Гелиосу.
Сегодня ко мне привели захваченных утром пленных. Я их с любопытством рассматривал, вспоминая, как один трибун недавно показывал своим солдатам убитого перса со словами: "Видите, чего вы боялись? Вот он, огнедышащий персидский дьявол семи футов ростом, с бронзовыми руками!" При этом он выставил на обозрение тело тщедушного человечка, похожего скорее на мальчика, нежели на мужчину.
Приск: Обычно в исторических трудах речи не передаются буквально, но речь Валентиниана я передал точно: в то время я делал заметки, и теперь они мне пригодились. А вот Юлиан всего лишь через неделю уже изменяет текст. Из этого видно, какова суть исторической науки ‑ праздные сплетни о событиях, правда о которых исчезает уже в следующий миг. Я решился высказать тебе эту банальность, ибо она ‑ истина!
Юлиан Август
8 мая
Персы, которых ко мне привели, оказались конниками. Они низкорослые, жилистые, темнолицые. Хормизд взялся переводить. Хотя пленные ожидали немедленной казни, они, казалось, не страшились ничего. Один из них от имени всех разразился потоком слов. Когда он наконец выдохся, я спросил Хормизда, о чем говорил пленный.
‑ Типичная персидская речь, ‑ пожал плечами Хормизд, решивший немножко поэллинствовать. ‑ Он надеется, что мы захлебнемся нашей гордыней, что луна упадет на нашу армию и раздавит ее, что населяющие пустыню племена поднимутся до самой Индии и Китая и перережут нас. Речи персов всегда страдают преувеличениями и затейливыми метафорами.
Я рассмеялся. Персидская риторика всегда меня забавляла. Подобные излишества в речи характерны для всех восточных народов, даже их дипломатические письма порою трудно понять из‑за напыщенности в духе Пиндара.
Хормизд разразился в ответ таким же потоком слов. Персы с презрением его слушали. Они хороши собой: у них остроконечные гладкие бороды и сросшиеся на переносице брови. Особенно выразительны у них глаза, темные и глубокие, как бездна. Все персы худощавы, так как едят очень мало и только когда проголодаются, а вина почти не пьют. Единственное, в чем они позволяют себе излишество (если, разумеется, не считать риторики!), ‑ это женщины. Каждый покупает столько наложниц, сколько может себе позволить. С мальчиками персы не живут. Они вообще очень стыдливы: для мужчины считается верхом непристойности публично справлять нужду. Я бы очень желал, чтобы наша армия переняла у них немного скромности в повседневной жизни. И все же персы, при всех своих добродетелях, мне не импонируют. Они высокомерны, хвастливы и упиваются своей жестокостью. Знать у них считает простых людей за рабов и может их по своей прихоти мучить и убивать. Государство не заботится об обездоленных, а о милосердии у персов нет никакого понятия. Законы их наводят ужас. К примеру, за тяжкое преступление казнят не только преступника, но и всю его семью.
‑ С ними ничего нельзя поделать, ‑ устало вздохнул Хормизд, когда пленных увели. ‑ Нет на земле народа глупее.
‑ Но ведь ты же их царь, ‑ поддел я его. ‑ Выходит, ты самый глупый?
‑ Я слишком долго жил среди вас, ‑ грустно ответил он.
‑ Но если ты будешь их царем, тебе и карты в руки. Попробуй их исправить.
‑ И не подумаю, ‑ покачал он головой. ‑ В этом вся суть Персии: мы таковы, какими были, и будем такими и впредь. Став персидским царем (да будет на то воля солнца и Юлиана!), я перестану быть греком и забуду о Платоне. Я буду походить на Дария, Кира, Ксеркса и… да, пожалуй, на моего брата Шапура.
‑ И будешь Риму вероломным союзником? ‑ спросил я как бы в шутку, но на самом деле вполне серьезно.
‑ А как же? Я наследник Сасанидов, мы жестоки и безрассудны. ‑ Он обезоруживающе улыбнулся. ‑ По совести, Август, вот тебе мой совет: перебей всех персов до последнего, и меня в том числе.
‑ Это нецелесообразно, ‑ ответил я и сменил тему, но слова Хормизда не дают мне покоя. Может быть, расквартировать в Ктезифоне римскую армию и поставить проконсула? Или в этом нас ждет такая же неудача, как наших предков с иудеями? Как жаль, что Саллюстий так далеко!
Остаток дня мы провели со штабом, готовясь к осаде Майозамальхи. Этот город стоит на возвышенности, и его окружает двойная стена. Я приказал начать под стену подкоп ‑ отличный прием, а мы еще ни разу к нему не прибегали. В данный момент Невитта и Дагалаиф находятся под землей. На заре Виктор и легкая конница отправятся на разведку до самого Ктезифона. Ходят слухи, что армия персидского царя надвигается на нас с востока, но это всего лишь слухи.
Слишком уж легко все идет. А почему это меня удивляет? Боги на моей стороне, а дух Александра шепчет: вперед, до самого края света!
Приск: Как всегда, дух Александра перебарщивал. Нам пришлось изрядно попотеть даже под Майозамальхой, что уж там говорить об Индии и Китае! Впрочем, несмотря на все усилия Максима, Юлиан в ту пору еще сохранял рассудок. Он не предполагал сразу идти дальше, на завоевание всей Азии. Юлиан планировал быстро занять Персию, перезимовать в Тарсе и лишь затем двинуться на Индию.
На осаде и взятии Майозамальхи Юлиан подробно не останавливается, и я последую его примеру. Помнится, город стоял на высоком утесе над рекой, и, чтобы его взять, нужно было карабкаться по крутому обрыву, будто самой природой созданному для обороны. В первый день Юлиан попытался взять город с ходу, но штурм был отбит, и тогда под стены стали вести подкопы.
На второй день подвезли осадные машины, и воздух наполнился свистом камней, выпущенных из катапульт по стенам. Солнце палило немилосердно. Вскоре силы и у осаждающих, и у защитников города иссякли, но Юлиан гнал людей вперед, не считаясь с усталостью: у него не было времени на долгую осаду какой‑то Майозамальхи, когда рядом был Ктезифон и персидская армия. Наконец от саперов пришла весть, что они вот‑вот вступят в город. Той ночью Юлиан пошел на приступ с частью своей армии, а другая ее часть вошла в город из подкопа, проломив пол в задней комнате пустой харчевни. К утру город пал.
‑XXI‑
Юлиан Август
7 мая
Нам на редкость везет. Майозамальха взята с очень небольшими потерями. Только что ко мне привели Набдата, коменданта города. Он назвал меня властелином мира, и я его пощадил.
Я рассчитываю, что об этом станет известно всем. Если персидская знать узнает о моей мягкости, они будут сдаваться легче, по крайней мере, в это хочется верить. Ничто так не деморализует армию, как затяжные осады малозначительных городов.
Набдат клянется, что не знает, где сейчас находится персидский царь, и я готов ему верить. По его предположению, Шапур сейчас не в столице, а где‑то южнее. Так или иначе, мы скоро встретимся лицом к лицу ‑ персидский царь и я.
Я пишу эти строки в своей палатке на берегу Евфрата. Вдали на высоком холме полыхает огромным факелом город Майозамальха. Ночь темная, и огонь виден далеко. Лишь с большим трудом мне удалось предотвратить избиение жителей города: галлы, как водится, сочли оказанное персами сопротивление личным оскорблением. Между прочим, найдя в цитадели несколько сот женщин, солдаты разыграли их на городской площади по жребию. В такие моменты офицеры куда‑то исчезают, и власть переходит к солдатам. Случилось так, что во время жеребьевки я оказался рядом. Сбившись в тесную кучку, женщины стояли возле сваленных в груды сокровищ города: золотых монет, украшений, рулонов шелка, словом, всего, что удалось найти в развалинах и снести на площадь для справедливого дележа. Увидев меня, один из петулантов закричал: "И Юлиану что‑нибудь!", и, спешившись, я присоединился к жеребьевке, как простой легионер.
Раздававший жребии центурион указал на одну из груд золота и по обычаю произнес: "Вот твоя доля". Поблагодарив его, я взял себе только одну золотую монету. Тут солдаты закричали, что мне следует взять и какую‑нибудь женщину. Им хорошо известно, что на мне обет безбрачия, но для них это лишь источник множества анекдотов. Я учтиво отказался, но солдаты продолжали настаивать. Тогда я оглядел толпу несчастных женщин, решив найти среди них маленькую девочку и даровать ей свободу. Девочек, однако, не оказалось, нашелся только очень красивый мальчик примерно десяти лет от роду, и я указал на него. Солдаты встретили мой выбор бурей восторга. Лучше уж император‑педераст, чем император, давший обет безбрачия!
Мальчик оказался глухонемым, но боги одарили его недюжинным умом. Свое увечье он восполняет быстрыми и грациозными жестами, которые я без труда понимаю. Я назначил его слугой при своей особе, и, по‑моему, он вполне этим доволен.
Сегодня я в подавленном настроении, хотя победа должна бы меня радовать. Никак не могу понять, что этому причиной. Может быть, все дело в моих записках. Сегодня я диктовал ту их часть, что посвящена моим детским годам в Макелле, а воспоминания об этом мрачном времени моей жизни всегда повергают меня в уныние.
Любопытно: один из солдат легиона геркуланов доложил, что в самый решающий момент штурма он видел великана в каких‑то необычных доспехах, который карабкался на стену по одной из лестниц. Позднее тот же солдат видел этого великана в самой гуще боя, но ни он, ни другие, видевшие его, не знают, кто это такой. Все они уверены, что этот воин ‑ не кто иной, как сам бог войны Арес. Справлюсь у Максима, возможно ли это.
12 мая
Солнце в зените. Я сижу в тронном зале одного из дворцов персидского царя. Он выстроен в римском стиле, очень красив и походит скорее на загородную виллу, чем на дворец. Его окружают обнесенные оградой царские охотничьи угодья: обширный лес, изобилующий всяческими дикими зверями ‑ львами, кабанами, есть и самый страшный зверь ‑ персидский медведь. Солдаты только что повалили ограду и теперь развлекаются охотой. Я предпочел бы удержать их от этой бессмысленной бойни, но пускай развлекутся, ибо близится день, когда им придется вступить в решающее сражение за Ктезифон.
Только что приходил Иовиан. Он принес мне шкуру убитого им огромного льва и сказал: "Вот и пара к той, что лежит у тебя на кровати". Я его сердечно поблагодарил. Именно Иовиану я доверяю больше, чем другим галилеянам‑офицерам, ‑ вероятно, потому, что он самый глупый из них. Я угостил его вином, найденным в дворцовых погребах, и он так жадно пил, что я дал ему с собой еще два кувшина. В ответ он стал расточать мне пьяные благодарности.
Мы с Приском вместе обошли дворец. Он и красив, и удобен; римским императорам такое сочетание непривычно. По‑видимому, слуги бежали незадолго до нашего появления: в кухне мы нашли еще теплый обед. Я хотел было попробовать то, что варилось в одном из котлов, как вдруг глухонемой выбил черпак у меня из рук и попробовал еду сам, знаком показав, что мне следует опасаться ядов. Я никогда об этом не задумываюсь… Хотя нет, не совсем так. Иногда мне приходит в голову мысль: а что, если в тарелке мамалыги, поданной мне на ужин, и прячется моя смерть? Тем не менее я сажусь за ужин без колебаний: если мне суждено погибнуть, этого не миновать. К счастью, оставленный персами обед не был отравлен.
Я посадил секретарей за работу в тронном зале, прохладном и тенистом, с решетчатыми окнами и красным лакированным троном, на котором я сейчас сижу и строчу дневник. Персидский царь живет куда роскошнее меня. В одной из комнат мы обнаружили сотни шелковых халатов… Приск настаивает, чтобы я их все подарил Максиму.
На нынешний вечер я наметил обед для своих военачальников. Там я оглашу наброски диспозиции заключительного периода войны. В противоположность мнению историков, военное искусство по большей части является импровизацией. У полководца обычно есть конечная цель, но он не в силах заранее предугадать, какими средствами ее достигнет. Вот почему любимая богиня полководцев, а также Рима ‑ Фортуна.
16 мая
Уже три дня мы стоим лагерем в Коче, селении возле развалин древнего города Селевкии, построенного одним из приближенных Александра. Поодаль руины еще одного города, уничтоженного в прошлом столетии императором Каром. Я счел необходимым показать их своим солдатам, дабы они воочию убедились: римляне уже не раз вторгались в Персию и возвращались с победой.
Меня по‑прежнему поражает красота здешних мест. Земля сплошь покрыта лесами и изобилует влагой. Куда ни бросишь взгляд, цветут цветы и зреют плоды. Я попал в настоящую идиллию, и мне грустно нарушать ее, предавая огню все стоящие на нашем пути города. Впрочем, любая постройка, созданная руками человека, всегда может быть отстроена вновь. Я вполне разделяю точку зрения стоиков, для которых жизнь, подобно огню, закономерно возгорается и закономерно угасает.
Неподалеку от города, разрушенного Каром, есть небольшое озеро, из которого берет начало речка, впадающая в Тигр. Возле этого озера нам было уготовано душераздирающее зрелище: вся семья Мамерсида, сдавшего нам Пирисабору, была посажена на колья. Вот так жестоко наказывает персидский царь за неповиновение ‑ было просто невыносимо видеть, что столь мучительной казни были подвергнуты не только женщины, но даже дети.
Возле этого озера ко мне подошли Хормизд и его придворные (в походе к нему пристало около сотни персов). С ним был Набдат, комендант Майозамальхи. Отдав мне честь, Хормизд произнес:
‑ Август, я только что вынес Набдату смертный приговор.
‑ За что? ‑ спросил я его. Хормизд хмуро ответил:
‑ Перед началом осады мы достигли тайного соглашения о том, что он сдаст город без боя. Он нарушил данную мне клятву, самую страшную, какую только может принести перс. Поэтому мой долг государя ‑ предать его смерти от огня.
Меня просто поразила манера Хормизда держаться: чем ближе мы к столице Персии, тем царственнее он становится и все больше и больше походит на перса. Я дал согласие, и несчастного, у которого были перебиты обе ноги, потащили на костер. Я удалился, пока его еще не успели зажечь. Не выношу казней, за исключением казни мечом.
Я пишу эти строки на скамье в парке, который, по‑видимому, принадлежит какому‑то персидскому аристократу. Погода стоит замечательная. Солнце греет, но не печет. Кругом, насколько хватает глаз, простирается цветущий зеленый ковер. Я уверен в близкой победе. Только что ко мне примчался гонец от Аринфея с донесением о том, что крепость в двадцати милях к востоку от нас не желает сдаваться, и сразу же поскакал назад.
Придется мне туда съездить и решить на месте, брать ее приступом или начинать осаду. А вон скачет еще один гонец. Я совсем разленился и готов сидеть в этом парке вечность. Теплый южный ветер доносит запах цветов ‑ кажется, роз.
Приск: Второй гонец, вероятно, принес Юлиану дурную весть. Три когорты Дагалаифа попали в персидскую ловушку возле городка Сабаты. Навязав бой Дагалаифу и его солдатам, персы отрезали от армии обоз и перебили большую часть вьючных животных и погонщиков. Это был чувствительный удар, и Юлиан рвал и метал: как это Дагалаиф мог так оплошать и оставить обоз без охраны.
Что касается "крепости в двадцати милях к востоку от нас", не желавшей сдаваться, то Юлиан подъехал к ее стенам слишком быстро и чуть было не погиб; его оруженосец был ранен.
Вечером Юлиан приказал подтащить к стенам крепости осадные машины. К несчастью, из‑за полнолуния было светло как днем. Поэтому, увидев, как к стенам пододвигают тараны и катапульты, персы распахнули ворота и предприняли неожиданную вылазку. Мечами и копиями они перебили прислугу осадных машин ‑ более половины когорты с трибуном во главе.
Почему это мне запомнилось так хорошо? Дело в том, что я получил с последней почтой черновик труда Аммиана Марцеллина, посвященного персидскому походу Юлиана. Я писал ему уже очень давно и спрашивал, не осталось ли у него каких‑нибудь заметок о том времени. В сопроводительном письме Аммиан пишет, что в Персии он "как всегда, вел отрывочные заметки". Думаю, его изложение событий заслуживает доверия. Как‑никак Аммиан ‑ профессиональный военный, и военная история всегда давалась ему лучше всего, ведь он участвовал во множестве кампаний от Британии до Персии. Я бы прислал тебе его трактат, но, поскольку он написан на латыни, ты все равно не сможешь его прочесть, а я уверен, что расходы на перевод для тебя нежелательны. Кстати, Аммиан пишет, что намерен изложить историю царствования Юлиана "в виде одних голых фактов", то есть, беспристрастным взглядом, как если бы Юлиан жил тысячу лет назад и для современников его эпоха была лишена какой бы то ни было актуальности. Желаю ему удачи.
На чем это я остановился? Ах да, на том, как персы вырезали одну нашу когорту. Завершив это кровавое дело, они тотчас укрылись за стенами крепости. На следующий день Юлиан бросил на приступ всю свою армию, и после кровопролитного боя крепость пала. Эта победа стоила Юлиану многих сил ‑ мне рассказывали, что он сам вел солдат на штурм и сражался тринадцать часов без передышки. Сам я этого не видел, так как наш лагерь был разбит в десяти милях от места боя и, пока воины сражались, придворные, расположившись с комфортом, предавались неге.
Что еще осталось у меня в памяти от этого времени? Немногое. Я частенько играл в шашки с Анатолием. Мы любили играть на открытом воздухе за складным столиком, расчерченным под шашечницу. Рядом, в палатке Анатолия, трудились не разгибая спины писцы ‑ императорская канцелярия в походе работает так же четко, как в Константинополе. Каким бы отчаянным ни было стратегическое положение, государь должен аккуратно отвечать на письма.
Как‑то раз, когда мы с Анатолием сидели за шашками, Виктор во весь опор проскакал по лагерю во главе колонны легких конников, и поднятая пыль запорошила нам глаза.
‑ Это он специально! ‑ вскричал разъяренный Анатолий. ‑Он знал, что мы здесь сидим! ‑ И он протер глаза краем плаща.
‑ Что с него взять, галл он галл и есть, ‑ бросил я наживку. Анатолий многое знал о борьбе придворных партий, но помалкивал.
‑ Он много хуже любого галла. А главное ‑ высоко метит.
‑ На трон?
‑ Не могу сказать. ‑ Анатолий многозначительно поджал свои тонкие губы.
‑ Но что‑то тебе известно?
‑ То, что известно мне, известно и Августу. ‑ И Анатолий замолчал. В этой партии я выиграл четыре серебряные монеты, которые так и не получил… И о чем только я пишу? Неважнецкий из меня историк!
Юлиан Август
19 мая
Мы снова ночуем в одном из дворцов персидского царя. Он еще красивее и роскошнее, нежели тот, что в охотничьих угодьях. Дворец окружен большим парком из кипарисовых деревьев, а местность кругом покрыта виноградниками и плодовыми садами. Лето в самом разгаре. Отличный сезон для войны.
Виктор доложил мне, что дошел до самых стен Ктезифона и никто его не остановил. Городские ворота оказались заперты, но стража на стенах не выпустила по ним ни одной стрелы. По слухам, персидская армия все еще в нескольких милях к югу, так что нам придется поспешить. Как только столица падет, Шапур запросит мира и война окончится. В худшем случае он решится дать генеральное сражение, но персы, подобно сарацинам, отличные мародеры, но не славятся умением вести открытый бой.
В пиршественной зале я дал обед для Максима, Приска, Анатолия и Хормизда. Этот зал особенно хорош: его стены расписаны фресками, изображающими охоту Шапура на львов и кабанов. Все фигуры выглядят как живые. Это мне особенно нравится, хотя мой художественный вкус оставляет желать лучшего. Так или иначе, после того как два месяца у тебя перед глазами маячила одна лишь полотняная стена палатки, эта красота радует глаз.
Я не без удивления узнал, что Максим, оказывается, отлично разбирается в искусстве! Утром он обошел все закоулки дворца, советуя Анатолию, что именно следует упаковать и отослать в Константинополь.
‑ Кстати, Август, ты заметил, что у всех росписей одна и та же тема? Убийство. Люди убивают животных на охоте, люди убивают друг друга на войне, звери убивают друг друга в драке между собой.
‑ Я не обратил на это внимания, но Максим прав.
‑ Дело в том, что убийство для нас священно. Это для нас естественная потребность, и мы не мыслим без него жизни, ‑ объяснил Хормизд.
‑ Мы, кстати, тоже, ‑ отозвался Приск. ‑ Только мы притворяемся, что оно нам омерзительно.
Я промолчал. Мое настроение и тогда и сейчас слишком приподнято. Помывшись в мраморной царской ванне, я надел одну из тонких полотняных туник Шапура. Похоже, мы с ним одного роста. Во дворце мы нашли железный сундук с драгоценностями персидского царя, в том числе золотой шлем в виде головы барана с царским вензелем.
‑ Привыкай, ‑ сказал я и вручил его Хормизду. Взяв шлем, он упал на колени и поцеловал мне руку.
‑ Персидский царствующий дом навеки тебе благодарен.
‑ Достаточно будет и мира для одного поколения, ‑ сухо ответил я, а сам раздумывал: скоро ли персидский царь Хормизд поднимет восстание против Рима? Люди ‑ существа неблагодарные, в особенности цари. Хормизду еще ничего об этом не известно, но я решил постоянно держать в Ктезифоне армию.
Философы забавлялись диспутом, а тем временем мы с Хормизд ом в соседней комнате держали военный совет. На столе расстелили план Ктезифона, который Хормизд обнаружил в библиотеке Шапура; он считает, что этот план верен. Кроме Виктора, Невитты, Дагалаифа и Аринфея, на совете присутствовал командир саперов.
Я не стал тратить время на предисловия.
‑ По воде к Ктезифону не подойти, ‑ показал я на карту. ‑ Мы находимся в треугольнике. К северу от нас Царская река, позади ‑ Евфрат, впереди ‑ Тигр. Вот здесь, неподалеку от Ктезифона, Евфрат и Тигр сливаются, но спуститься туда по Евфрату мы не можем: Ктезифон господствует над местом слияния этих рек. Раньше мы рассчитывали доплыть до Тигpa по Царской реке ‑ она впадает в Тигр выше Ктезифона, ‑ но часть канала пересохла. Теперь нам остается только один выход ‑ пустить воду в канал Траяна. ‑ Я указал на пунктирную линию на карте. ‑ В свое время Траян вырыл канал от Евфрата до Тигра, следуя руслу старого ассирийского канала. Командир саперов уже два дня осматривает его и считает, что в принципе его можно восстановить.