Рассказывают, что жители одной приамурской деревни часто видят в холмах и сопках Малинового Человека.
Называется он так не потому, что питается малиной, хотя он действительно ей питается, иногда вступая в конфликты с Медведем, а потому, что до сих пор носит малиновый пиджак.
Языка его местные жители не понимают и вообще стараются держаться от него подальше: повадками он более всего напоминает того же медведя: ловит в реке рыбу, а на зиму выкапывает себе берлогу. Если его не дразнить, то на людей не нападает.
Удивительно то, что живёт он там уже довольно много лет, но пиджак его не тускнеет – раньше версаче всё же хорошие шил пиджаки, это потом его турки испортили.
В ясную погоду Малиновый Человек поднимается на самую высокую сопку и достаёт из пиджака огромную мобилу с золотыми кнопками. Громко сопя, он тычет в кнопки толстым своим пальцем и долго потом стоит, приложив мобилу к уху.
Но никто не отвечает ему, никто. Лишь трещит что‑то иногда – то ли инопланетяне ищут братьев по разуму, то ли американские лётчики спрашивают у Пентагона, кого бы ещё разбомбить. Но это всё Малиновому Человеку неинтересно.
А те, кто мог бы ему ответить, – их всех поубивали. Последние два вована застрелили друг друга одновременно, и больше их не осталось ни одного.
Не мелькнёт более в толпе малиновый пиджак, не сверкнёт на солнце златая цепь. За рулями шестисотых и джипов сидят бывшие блондинки, и если спросить такую женщину про вована, она удивится, потому что давно про него забыла. И даже про то, как он её пиздил, тоже забыла. И дети его – двоечники и второгодники в Гарварде и Кембридже, забыли. И если спросить интеллигентного человека в очках, откуда у него взялся миллиард долларов, он не помянет вована добрым словом, а будет тыкать всем в нос какие‑то фальшивые бумажки с настоящими, впрочем, подписями Гайдара и Чубайса. И не по вованам звонят ими же подаренные колокола.
Закончился раздел муравейника, и матка мечет теперь энергичных менеджеров и тихих работяг, а малиновые солдаты никому уже не нужны.
И долго стоит Малиновый Человек с трубкой, затем швыряет её на землю и, крича что‑то на мёртвом ныне языке, топчет её лакированными ботинками. Потом всё же подбирает, прячет во внутренний карман пиджака и уходит в чащу, громко треща ветками, – пошёл, значит, Медведю пизды давать.
Про Бил Гейца
Бил Гейцу очень везло в жизни: за что он ни возьмётся – из всего деньги получаются.
Проснётся он иногда утром: а почему бы, думает, не покушать мне ростбиф с картофельным пюре? Крикнет дворецкого, тот ему прямо в постель ростбиф принесёт. Разрежет его Бил Гейц ножичком, кусочек вилочкой подцепит, глядь – а на вилке сто долларов! Стряхнёт их Бил Гейц под койку, пюре зачерпнёт – двадцать!
Поплачет Бил Гейц, поплачет, а потом, как всегда, приходит медсестра кормить его глюкозой через клизму.
Однажды Бил Гейцу очень сильно захотелось снова стать бедным.
Он пошёл в свой банк, снял со счёта миллиард долларов, загрузил их в самосвал и вывалил на помойку. Набежали нищие, все деньги расхватали, конечно. Разбогатели, накупили домов, компьютеров по десять штук – себе, родственникам, бабам. На каждый компьютер виндовсов разных поставили, вордов и экселов, чтобы деньги считать.
Бил Гейц заработал с этого восемнадцать миллионов чистой прибыли. Это уже после уплаты налогов.
Как‑то раз Бил Гейц решил купить себе жестяной барабан. У него в детстве уже был такой барабан, но он в него вволю не настучался, потому что папа растоптал его ногами.
Пошёл Бил Гейц по магазинам – нет нигде барабана! Есть синтезатор ямаха. Только в одном‑единственном китайском квартале нашёл Бил Гейц такой барабан, который ему был нужен. Но китаец ни за что не хотел брать у него кредитную карточку.
Побежал Бил Гейц в свой банк: «Дайте мне поскорее двадцать долларов! – кричит. – Дайте!»
А ему отвечают вежливо: «Извините, пожалуйста, но антимонопольный комитет распорядился вам наличных денег больше не выдавать».
Бил Гейц управляющего умоляет: «Ну, тогда вы займите мне двадцать долларов! Я вам десять тысяч на счёт переведу!»
А тот как пень сидит: «Ничем не могу помочь. Я честное слово банкира дал».
Да ещё потом всем газетам рассказал, как Бил Гейц у него двадцать долларов клянчил.
Однажды Бил Гейц завёл себе кошку и стал очень сильно её любить.
Вскоре кошка от этого сошла с ума, сбежала в форточку и спряталась в канализационном люке.
Бил Гейц никому не доверил доставать кошку из люка, взял фонарик и полез туда сам. В люке он нашёл скелет в тельняшке, а рядом с ним двести тысяч долларов в банке из‑под сардин. А кошки не нашёл.
Пришёл он домой грустный, а там кошка его дожидается, но совсем уже лыка не вяжет: облаяла она Бил Гейца и откусила ножку у кресла.
Тут Бил Гейц и проснулся весь в поту: приснится же такое, думает.
Смотрит, а рядом на стульчике коробка из‑под сардин, а в ней двести тысяч долларов.
Спросил дворецкого про кошку – тот очень удивился: какая такая кошка? В первый раз слышу.
На следующий день решил Бил Гейц избавиться от тех долларов, которые в банке из‑под сардин нашёл.
Пошёл он в магазин и собрался купить одноразовых шприцев, чтобы раздавать их сиротам в детдомах. А шприцев‑то ему и не продают: покажите, говорят, справку, откуда вы эти денежки взяли, может, вы это банк ограбили. А Бил Гейцу у кого справку просить? У скелета, что ли?
В помойку на этот раз он деньги выбрасывать не стал – вместо этого пришёл домой и смыл их в унитаз. Сидит, радуется, что так ловко от денег отделался.
Вскоре приходит к нему слесарь‑сантехник. «Вы тут, – говорит, – всю канализацию нам забили. Я прочистил, деньги все развалились, зато нашёл вот колечко, может золотое – не ваше случайно?»
Посмотрел Бил Гейц на колечко: какие‑то каракули на нём написаны. На палец не лезет.
Отнёс он колечко дантисту, может, думает, золотые коронки из него получатся. Дантист колечко плавил‑плавил – не плавится. Электродрелью сверлил‑сверлил – не сверлится. Только электричества зря нагорело на двести двенадцать долларов.
Плохое это колечко, говорит он Бил Гейцу, никуда не годное.
Ну и ладно, сказал Бил Гейц, да и забросил колечко в какой‑то комод.
Там оно и лежит.
Однажды Бил Гейц пришёл к Старому Фашыстскому Доктору для того, чтобы сделать себе клон.
«Ну и зачем же вам, молодой человек, клон?» – удивляется Старый Фашистский Доктор.
«Ну как зачем, – объясняет Бил Гейц, – вот разделят микрософт пополам – половину мне, половину клону. И в суд будем всё время друг на друга подавать, денежки друг у друга отсуживать, чтобы Врагам не достались».
«Вы, молодой человек, не очень‑таки плохо своей головой соображаете», – радуется Старый Фашыстский Доктор.
Сделал он Бил Гейцу клона.
Клон получился не очень похожий: без рук без ног, синий. Глазами лупает, молчит всё время.
Бил Гейц его сильно полюбил: носил везде с собой в рюкзаке и кормил из ложечки яблочным пюре.
Иногда кто‑нибудь пошутит: когда, мол, Бил Гейц, на клона в суд подашь? Бил Гейц обижается: «Да вы что? Это же БРАТ мой. Совсем вы, люди, на своих деньгах с ума сошли».
Плюнет сердито и уйдёт, дверью хлопнет.
Буратино и Пиноккио
Пиноккио хотел стать настоящим мальчиком. А Буратино, наоборот, каждый день вбивал в себя один гвоздь, чтобы когда‑нибудь стать Железным Дровосеком.
Буратино не умел есть пищу как люди, а Пиноккио умел: придёт он из гостей, откроет дверку у себя на животе – а там всё аккуратно лежит в пакетиках: и первое, и второе, и третье. Только пережёвано всё очень мелко.
Однажды Буратино поссорился с Пиноккио и, чтобы попугать его, позвал карабаса‑барабаса. Тогда Пиноккио тоже позвал кукольника‑манджофоко.
Карабас‑барабас и кукольник‑манджофоко оказались братья‑близнецы, разлучённые в детстве. Они заплакали, поцеловались, потом поженились и стали жить счастливо. Даже взяли себе в детдоме ребёночка на воспитание.
Однажды Пиноккио подарил Буратино свою азбуку, а как ей пользоваться, не объяснил. С тех пор с Буратино стало уже вообще невозможно выйти на улицу.
Однажды Пиноккио купил карту звёздного неба южного полушария и пошёл по этой карте в какое‑то место. Вернулся он через два года седенький, с отломанным носом.
Тогда Буратино взял ту же самую карту, пошёл по ней в то же самое место и вернулся через пятнадцать минут со словом Жопа, нацарапанным гвоздём на спине, и со связкой бубликов на шее.
Ахиллес и Черепаха
Вот бежит Ахиллес. Не бежит даже, а летит на крылатых своих сандалиях и ничего ещё про свою пятку не догадывается.
Вот он уже пробежал половину апорийской своей дороги, а там ещё половина, и ещё, в общем, уже не так далеко осталось.
Хотя вроде бы на половине дороги должна была стоять черепаха. Но черепаха, пока он летел на сандалиях, куда‑то уползла, старая сука.
Пролетает он еще половину половины, потом половину той половины, там лететь уже незачем, потому что половины всё короче, а старая дура всё ближе и ближе, но всё равно не схватишь.
Заправляет тогда Ахиллес стрелу в свой лук и собирается подбить старую дуру, но стрела отказывается лететь, ибо сначала должна она точно знать – является ли она предметом корпускулярным или же волнообразным? Ей в общем‑то похуй – что так, что эдак, но нужно бы как‑то определиться.
Черепаха первой доходит до финиша и валится с обрыва в пруд. Стрела висит, где висела, и никуда не собирается. Ахиллес на карачках отсчитывает половины половин.
И тут мимо них хуярит идиотское совершенно деревянное буратино, которому вообще всё похуй, и не знает оно куда идёт, зачем – кажется, покупать неизвестно у кого папе‑карле куртку. Но курток тут никто не продаёт, поэтому буратино тоже валится в пруд.
Получает оно там у черепахи золотой ключик, за которым гнался Ахиллес, убивает карабаса, отпирает дверцу и снова превращается в полено.
Столяр Джузеппе опять дарит папе‑карло полено, тот делает из него новое буратино, буратино проходит мимо уже издохшего Ахиллеса, про пятку свою так ничего и не выяснившего, и снова валится в пруд. И так навсегда.
А кто выиграл – это опять нихуя не известно.
Путь Джидая
Вот, предположим, идёт по улице Джидай. Такой, знаете, средней руки Джидай, не очень выдающийся. Тут, конечно же, на него валятся сверху Мудаки. Джидаю же никогда не дадут просто так куда‑то дойти. Он роется по всем карманам в поисках Светового Меча, наконец находит его в заднем кармане штанов. А Меч весь грязный, в табачных крошках, внутрь его набились какие‑то сломанные сигареты, мятые билеты и жетон на метро. Пока он всё это выковыривает, Мудаки его, конечно, уже убили.
Из всего этого, помимо прочего, следует, что настоящим Джидаем можно быть только в Идеальном Мире, где нет сломанных сигарет, жетонов на метро, да и самого метро тоже нет. В нашем мире, если Джидай начнёт скакать как ебанутый со своим мечом, он непременно поскользнётся на собачьем говне или запутается в трамвайных проводах, а это для Джидая очень позорно.
Один швейцарский профессор написал целый труд, в котором проводит морфологическую связь между словами Jedi и Jude и делает из этого такой вывод, что все Джидаи являются евреями. Кроме того, он утверждает, что Мастер Йода – это, на самом деле, Иуда Искариот, мутировавший от жёсткого космического излучения, а настоящая фамилия Скайвокера – Химмельгангер. Помимо этого, труд профессора содержит ещё множество таких глупостей, которые даже не хочется повторять.
Да, действительно, следует признать, что процент евреев среди Джидаев непропорционально высок, так же как непропорционально высок он среди шахматистов или скрипачей. Однако утверждать, что все Джидаи являются евреями, так же нелепо, как утверждать, что все евреи являются Джидаями.
Уважаемому профессору, раз уж он взялся за эту тему, следовало бы знать, что ни к евреям, ни к кому‑либо другому Джидаи первоначально не имели вообще никакого отношения.
В частности, самый первый Джидай образовался ещё за три миллиона лет до нашей эры в результате случайной комбинации молекул. Он прожил около двухсот семидесяти тысяч лет и в конце концов всё же умер, не оставив потомства, потому что ему было не с кем.
Следующий Джидай был изготовлен уже в средние века известным чернокнижником Леонардо да Винчи для алхимических надобностей. После нескольких лет издевательств Джидай вырвался‑таки из клетки, съел своего хозяина и принял его внешний вид. За следующие несколько лет этот Джидай нарисовал пять‑шесть картинок, изобрёл вертолёт, разгадал все до единой тайны устройства этого мира, затосковал, трижды безуспешно пытался повеситься и, в конце концов, ушёл пешком в открытый космос.
Первый Световой Меч был изобретён в самом начале двадцать первого века неизвестным учеником седьмого класса школы № 28 города Петербурга путём усовершенствования простого фонарика с лазерным лучом, какой можно купить в киоске за тридцать рублей.
Меч этот использовался в основном для выжигания надписей на стенах и вырезания отверстий в юбках одноклассниц. Тайну его изготовления ученики средних классов передавали следующим поколениям в течение трёхсот лет, и только в двадцать четвёртом веке Меч приобрёл привычный нам вид.
Между прочим, однажды Джидаи чуть было не создали Идеальный Мир на Земле.
Во всяком случае, уже к восемьдесят четвёртому году прошлого века на всей территории бывшего Советского Союза, кроме Москвы, были уничтожены ненужные для Просветления предметы, как то: колбаса, сливочное масло, электрические лампочки, постельное бельё, стиральный порошок, гречневая крупа и пластинки Аллы Пугачёвой. Зато вместо них появилась очень полезная для Просветления андроповская водка. В Москве, кстати сказать, колбаса, пусть и варёная, была всегда, поэтому Москва так навсегда и осталась бездуховным корыстным городом, навсегда чуждым всякого Просветления.
И вот, когда уже можно было объявлять Коммунизм, некоторых Джидаев задушила вдруг Жаба: это что же, значит, получается – что ни у кого не будет денежек? Ну, это ладно бы, что ни у кого, но ведь и у Джидаев тоже, что ли, не будет денежек? Да ещё и тем, кто не Джидаи, а совсем наоборот, тоже, что ли, каждому по потребностям?
Нет, так не годится, сказали эти Джидаи и убили Андропова. А вместо него посадили Горбачёва, который был только наполовину Джидаи и поэтому сам не знал, чего хочет.
Вот и стали у нас опять капиталистические джунгли, и человек человеку волк, и кто первый встал, того и тапки.
Ельцин был когда‑то очень продвинутый Джидаи, но он давно потерял по пьянке свой меч и всё ему с тех пор стало похуй.
Остальные Джидаи занялись кто чем: кто‑то наворовал себе столько, что вообще уже ничего больше не хотел, кто‑то подался в Талибан, а остальные потихоньку продавали Россию – не для того, чтобы разбогатеть, а просто так: стыдно ведь смотреть на то, что со страной сделали, пусть лучше её вообще не будет.
А Чубайса вообще никуда не брали – ни на Светлую сторону, ни на Тёмную, потому что он Рыжий. Чубайс тогда приказал, чтобы ему отрезали голову и вместо неё надели Чорный Шлем. После этого он стал уже не Рыжий, но из‑под шлема ему не видно ничего, и он стал думать, что раз ему не видно, то и другим ни к чему. И всё электричество выключил.
В конце концов оставшиеся Джидаи собрались и договорились: пригласить такого человека, чтобы был вообще не Джидаи. То есть совершенно не Джидаи, но зато справедливый, и пусть он будет Президентом, а Джидаи будут ему подчиняться, потому что ясно же, что у самих у них ничего хорошего не выходит.
Нашли такого человека. Совсем не Джидаи, абсолютно. Тихий, не скачет. Подойдёт только иногда к какому‑нибудь Джидаю и скажет вежливо: «Сдайте, пожалуйста, ваш меч». Джидаи сдаст, конечно, договорились ведь. Тогда Президент ему опять говорит вежливо: «А теперь идите, пожалуйста, нахуй». И уходит бывший Джидаи на какую‑нибудь позорную должность – в банк там или в акционерное общество председателем.
А Президент собирает мечи в особый ящичек и иногда вечерами перебирает их, рассматривает внимательно – всё надеется найти там секретную кнопочку, от которой из меча выскакивает луч.
Но нет там нигде кнопочек, там всё как‑то по‑другому устроено.
Да и ладно. Всё равно Президент сделает всё как надо. Идеальный Мир он, конечно, не построит, но отдельную справедливость там, где нужно, установит. Если не так, то эдак, не с первого раза, так со второго, не спереди, так сзади. Тихо и не спеша, без зла и без особых искр, хорошую такую, неотвратимую, как бледная и незавидная наша судьба, Справедливость.
Четыре еврея
Россию придумали четыре Еврея: Левитан, Левитан, Шишкин и Тредиаковский.
В первые четыре дня каждый придумывал, что умеет: один Левитан придумал русский язык и про то, что жы‑шы пиши через и; второй Левитан – золотую осень и матушку‑зиму, блинки и сёмужку, икорку и расстегайчики; Шишкин придумал кудрявые берёзки во ржи, три медведя и три богатыря. Но больше всех придумал, конечно, Тредиаковский: Царя‑гороха и Владимира красное‑солнышко – для патриархальности, Ивана‑грозного – для строгости, Дмитрия‑донского – для патриотизма, а Ивана‑калиту – просто так для смеху, списал с одного своего знакомого.
На пятый день Евреи сели уже все вместе и стали придумывать разные смешные мелкие штучки: лапти и матрёшку, степь да степь, косоворотку и хохлому. Больше всего хохотали, когда самовар придумывали: просто уссались все от смеха, такая дурацкая получилась вещица.
На шестой день пошли Евреи искать Русских людей. Нашли двух Татаринов – они ели у обочины дороги Лошадиное Копыто.
– Тебя как зовут? – спросили евреи первого Татарина.
– Файзулла, – отвечал первый Татарин.
– Теперь будешь Иван. А тебя как зовут? – спросили второго Татарина.
– Хайрулла, – отвечал второй Татарин.
– Теперь будешь Николай, – приказали Евреи.
– А нам татарам одна хуй, – отвечали Татары равнодушно.
Затем Евреи поймали в овраге двух девок в полосатых штанах и привели к Русским людям Ивану и Николаю:
– Вот вам жёны ваши: Алёнушка и Марьюшка. Берите кто какую хочет.
– А нам поебать, – отвечали первые Русские люди Иван и Николай.
После этого Евреи пожали друг другу руки, завязали на подбородке пейсы, чтобы не проглотить во сне муху, и легли спать мертвецким сном, ибо сильно уж они утомились, Русь сочиняющи.
Проснулись Евреи ровно через три года, три месяца и тридцать три дня, развязали пейсы и огляделись вокруг. Видят: стоит на пригорке Чорная изба с кривым вокруг забором, и кружит над избой Чорный Ворон.
Умылись Евреи, постучали в двери, вошли чинно и поклонились низко, как сами придумали: «Мир вам, хозяева дорогие».
А в избе пасмурно: хозяева водку пьют, салом закусывают, в углу свинья храпит, а рядом с ней копошится свеженародившийся Русский мальчик Васятка с синей пятнистой жопой.
– Слышь, Микола, – говорит Иван, продолжая резать сало, – а ведь это Жыды к нам пожаловали.
– Та пийшов ты нахуй, кацап йобаный, – отвечает Микола, зевает, – а то ж я без тебе Жыдов не бачив. Гей, Жыды, гроши е?
От голоса Миколы на лавке в углу просыпается ещё один совсем новый Русский человек, без имени пока и без отчества, но зато с фамилией: Златокаменный – из немцев, должно быть. Зевает, поправляет на носу круглые очёчки, чешет между лопатками рукояткой нагана:
– Кто такие? Документы есть? Справка об окрещении в Православную веру?
А справки‑то и нет, справку Евреи забыли придумать.
Вот и расстреляли всех четверых: и первого Левитана, и второго, и Шишкина, и Тредиаковского под кудрявой берёзкой в волнистой ржи. И прошли мимо них косари в лаптях и рубахах, и пролетела над ними сиза горлица, и провыл над ними Серый Волк. И такие вокруг них раскинулись просторы, что сколько ни пей, всё мало. И столько тоски и благодати от земли Русской, что только упасть в эту землю разбитой мордой, прижать её к груди да издохнуть – до того всё хорошо придумали четыре Еврея, пусть и им тоже будет царствие небесное.
Викинги
В наше с вами время совершенно несправедливо забыта древняя цивилизация Викингов.
Современный человек про Викингов знает только валькирий и нибелунгов, которых придумал немецко‑фашистский композитор Вагнер по специальному заказу Гитлера.
А между тем много тысяч лет тому назад, когда греки и евреи ещё не придумали ту хуйню, в которой мы сейчас все живём, Викинги создали совершенно другую цивилизацию.
Например, будучи великими мореплавателями, они открыли, помимо всех известных нам материков, два до сих пор нам неизвестных. Это они первыми установили, что Земля имеет форму кастрюли без крышки, на которой мы живём с обеих сторон.
Но не только географическими открытиями были славны Викинги. Они сделали множество изобретений во всех практически областях знания.
Но их преследовали постоянные неудачи: выведенная ими путём многолетней селекции неплавающая рыба не сохранилась до наших дней, так как вся утонула. Они первыми вывели живого человека в космос, но он там умер. Созданный Викингами искусственный человек до такой степени не отличался от настоящего, что не было никакого смысла его изготавливать. Первый и последний в мире картофельный лазер съели насекомые, а цветной телеграф так и не удалось запустить из‑за отсутствия электричества.
Викинги пытались передать свои знания другим народам: это они научили другие народы отличать свинину от говядины и рассказали всем об истинном назначении женского клитора, но и эти знания были народами утеряны и забыты.
В сущности говоря, единственное, что осталось от Викингов в современном мире, – это деревянные бухгалтерские счёты, изобретённые Викингами пять тысяч лет назад для катания на них с невысоких гор.
Жизнь после Смерти
Некоторое время после смерти человек ещё является Телом. Тело располагается как раз на границе между царством Мёртвых и царством Живых. Тело ещё вполне может быть живым – «он ласкал её юное загорелое тело», ну и всё такое. Зато если «тело было обнаружено», тогда, конечно, всё – пиздец.
Если Тело было обнаружено вовремя и своевременно предано земле, тогда оно минует стадию Трупа. Труп – это уже совсем дохлое Тело, как правило, очень несвежее. Трупы обычно находят в рощах, реках и в канализации.
Дальнейшая судьба Тел и Трупов также может быть очень разной. В основном, все они превращаются в Останки. Ну, наподобие того, как находят совершенно почти целые, слегка только ржавые латы, а внутри какая‑то непонятная труха и расколотый череп.
Некоторые, однако, становятся Скелетами, а Скелет – это существо довольно неприятное и даже страшное. Ну разве что, если он стоит в кабинете биологии, тогда он смешной, потому что ему вставляют папироску в зубы, да и вообще много можно разных шуток совершить с таким Скелетом, но они обычно не настоящие, а пластмассовые. Хотя бывают и настоящие – в научных институтах, когда человек завещал им своё Тело, чтобы оно не превратилось в Труп, а вместо этого послужило человечеству. Но таким Скелетам папиросок не вставляют, неудобно как‑то, потому что – жил ведь человек, жил, может быть, даже чего‑то себе думал.
А самое почётное для Мертвых – это, конечно, превратиться в Мощи. Но это очень редко у кого получается. Некоторые пытаются всех обмануть – Ленин там или Хо Ши Мин. Они велят набить себя после смерти сеном, чтобы будто бы превратиться в Мощи. Но это всё бесполезно – если такие Мощи время от времени не стирать и не набивать свежим сеном, они всё равно в конце концов превратятся в самые обыкновенные трухлявые Останки.
Покойнички
Надо умирать время от времени, вот что. Чтобы люди поели на наших поминках блинков, напились компоту и всё разграбили: драгоценные бумажки и розовую зубную щётку – всё в помойку.
А потом выкопаться из могилки и прийти к ним в полночь. Вышибить все двери нахуй, усесться, закинуть ногу на ногу:
– Что, суки, обрадовались, да? Думали, избавились, да? А вот вам Хуй! (достать Хуй), у меня тут есть Списочек. Претензий к вам. Сейчас будем все претензии подробно выяснять.
Пиздеть до утра, потом всех перекусать и уйти спать к себе в могилку.
Потом, когда они придут ночью на кладбище с серебряной пулей и осиновым колом, подкараулить их со спины, всё отобрать:
– А вот Хуй вам опять! (снова показать Хуй). У нас ещё Списочек не кончился.
Опять всех покусать немного и прогнать с кладбища, нечего тут зубами стучать.
Главное, Хуй почаще показывать. Люди от этого вздрагивают и слушают потом внимательно.
А то обычно кивают, да‑да, говорят, конечно‑конечно.
Олег Романцев
Перед самым матчем с Японией подступил к Олегу Ро‑манцеву Старший Тренер Гершкович с образом Господа нашего Иисуса Христа. «Плюнь, – говорит, – Олег Романцев, в образ Господа нашего три раза и признай над собой власть Ангела Света Люцифера». «Изыди», – ответил ему Главный Тренер Олег Романцев и выпил стакан Русской Православной Водки, как завещали деды его и прадеды.
Тогда Старший Тренер Гершкович достал из своего чемодана Христианского Младенца, умучил его и подлил кровь в компот нашим Русским футболистам. И стали
Русские футболисты как Сонные Мухи, и проиграли японцам нахуй.
Перед матчем с бельгией снова подступил к Олегу Романцеву Старший Тренер Гершкович с образом Господа нашего Иисуса Христа. «Плюнь, – говорит, – Олег Романцев, хоть один раз, и будет тебе спасение и Православной Руси слава». Но не плюнул Олег Романцев и выпил вместо того два стакана Русской Православной Водки.
И тогда Старший Тренер Гершкович достал из своего чемодана другого Христианского Младенца, умучил его и подлил кровь в кисель нашим Русским футболистам. И стали наши Русские футболисты как Ебанутые Дураки, и проиграли бельгийцам в полную Жопу.
И вернулся Олег Романцев в Россию в транспортном самолёте с опилками, и никто его в России не встретил. Доехал он за сто пятьдесят долларов на тракторе до своего дома – а вместо дома там котлован. А на краю котлована стоит его чемоданчик с кальсонами и с запиской от жены про то, что она ушла жить к вьетнамцу, который торгует женскими фенами на Измайловском рынке. Заплакал Олег Романцев и пошёл пешком по Руси.
И спал он в Говне, и ел он Говно на Говне, и в Говне однажды умер неподалёку от посёлка номер восемнадцать при кировочепецком свинцово‑цинковом комбинате. И похоронили его два одноруких инвалида в фуражках на глиняном кладбище без единого кустика, и креста на могиле не поставили.
Зато когда Чистая Душа его прибыла на Небо, встретили её архангелы Михаил и Гавриил и посадили у самого Престола Господня на последнее свободное двадцать четвёртое место.
И когда мы, козлы и мудаки, тоже попадём на Небо, если, конечно, перестанем заниматься той Хуйнёй, которой занимаемся, то будем мы целовать прах под ногами бывшего Олега Романцева, чтобы хоть на секунду обратил он на нас свой мудрый и светлый взор, ибо он – единый из нас, кто ещё в земной жизни познал, что такое есть Полный, Последний и Окончательный ПИЗДЕЦ.
Из Петербурга в Москву
Ночь
В последний раз такая длинная ночь была отмечена в Петербурге в тот самый год, когда маленький Саша Пушкин замёрз по пути из Царского Села в Старую Деревню, а Лев Толстой лишился половины своей бороды, вырванной злым чухонским ветром. В ту ночь мёртвая чудь всплыла со дна своего озера и, вооружившись тевтонскими рогатыми вёдрами, разграбила пристанционный продуктовый ларёк. Неизвестная баба родила тогда в Лахте килограммовый пакет гречи. Крейсер Аврора сбросил в ту ночь старый свой корпус, и можно было видеть, как в прозрачном его чреве копошатся бледные волосатые большевики. Слепые подземные крысы отвлеклись на полтора часа от лизания кислого контактного рельса, образовали на площади Мужества свинью и всех победили.
И много ещё произошло в ту ночь чудных и страшных происшествий, которым не осталось ни свидетелей, ни свидетельств. И лишь мертвецкий нафталиновый запах напоминает о них до сих пор на некоторых станциях подземной железной дороги.
Невский Проспект
Всякий человек, прибывший в город Петербург не по важным делам, а просто так, погулять, выйдя июньским утром спросонья на перрон Московского вокзала, вынужден будет проделать тот самый путь, который прошли до него миллионы, а может быть, и миллиарды человек, – путь вдоль Невского проспекта.
Нет нужды описывать этот путь тому, кто его уже прошёл, – он и так всё знает. Тому же, кому этот путь ещё только предстоит, можно посоветовать перечесть одноимённую повесть Николая Васильевича Гоголя или же прослушать произведение главного патриота города Петербург – доброго доктора Розенбаума, там очень всё подробно расписано.
В песне этой, кстати сказать, наблюдательный доктор заметил одну из совершенно необъяснимых странностей поведения приезжих: они всегда идут от вокзала по той стороне, которая опасна во время артиллерийского обстрела, а возвращаются неизменно по противоположной.
А вообще Невский проспект очень мало изменился со времён Гоголя и Розенбаума.
Всё так же бродят по нему бессмысленные толпы, в которых встретить петербуржца так же невозможно, как встретить москвича на Красной площади. Из коренных жителей там бывает только милиция, которая, впрочем, исполняет в человеческом обществе функции сугубо служебные, по этой причине лишена некоторых гуманитарных качеств и не может считаться вполне одушевлённой.
Изысканные магазины пугают робких прохожих эксклюзивным своим дизайном – кажется, что только войди в такую вот красоту, и непременно что‑нибудь там изгадишь, натопчешь и навоняешь. Швейцары, в чине не ниже генералиссимуса, стоят у врат таких гостиниц, в какие большинство из ныне живущих никогда не заглянут далее зеркальных их дверей.
Приезжий также непременно посетит один из торговых домов, где, непрерывно толкаемый другими приезжими, сможет в очередной раз восхититься смелостью человеческого ума, изобретшего все эти абсолютно никому не нужные предметы и изделия.
Некоторых зданий не стало, другие пришли в дряхлость и ни на что более не годятся, кроме как служить подпоркой для рекламы самого новейшего сотового телефона.
А так всё то же самое. Те же кони на мосту, и всё так же непременно попадёт приезжий под мелкий дождь не менее трёх раз и не менее четырёх раз сфотографируется он на фоне обязательных видов. Художники предложат ему
те же самые картины, какие они всегда предлагают хоть в Москве, а хоть бы и в Париже.
Дойдя до канала Грибоедова, приезжий обязательно проголодается и узнает, что все питейные и пищевые заведения на Невском проспекте предлагают еду и напитки либо никуда не годные, либо за необъяснимые совершенно деньги.
Дальнейшая судьба приезжего нам неизвестна. Дойдя до самого конца Невского проспекта, он либо повернул налево – к Медному Всаднику, или же направо – к главному сокровищу Эрмитажа, каковым, как всем известно, является картина художника Рембрандта, ещё при коммунистах облитая кислотой неким маньяком. А может быть, пошёл он вовсе прямо – в казематы Петропавловской крепости, где поджидает его за каждым углом страшный лысый царь‑пётр на коротеньких ножках, изготовленный по случаю заезжим скульптором Шемякиным.
Скульптор, впрочем, давно уехал назад к себе в Америку, но истукан ничего про это не знает. Поэтому он, как те полтора землекопа, которые в каждом встречном подозревали двоечника Виктора Перестукина, нападает на всякого посетителя, надеясь опознать в нём своего создателя. Не для того даже, чтобы сдавить ему руку бронзовой десницей, а так – просто посмотреть ему в глаза.
Ну а про приезжего наверняка известно лишь одно: ровно в полночь он будет стоять среди тысяч других на стрелке Васильевского острова – единственном в Петербурге месте, с которого можно наблюдать знаменитые Белые Ночи.
Летний Сад
Однако вовсе не обязательно брести по Невскому проспекту до самого конца. Достаточно дойти до Аничкова моста и, полюбовавшись там на коней с яйцами и мужиков, прикрывших чресла тряпицами, свернуть направо.
Пройдя вдоль реки‑фонтанки, необходимо купить в универсаме прямо напротив цирка‑чинизелли бутылку портвейна и затем пройти мимо чижика‑пыжика, чтобы убедиться в том, что его в семнадцатый уже раз спиздили. Потом пройти мимо замка, в котором императора‑павла, известного угнетателя народного генералиссимуса Суворова, удавили даже ещё до того, как он расставил в этом замке новую мебель. Затем нужно повернуть за угол, и вы окажетесь у самых ворот Летнего Сада.
Если вы как‑то причастны к художественным искусствам и состоите в каких угодно творческих союзах, вы будете приятно удивлены тем фактом, что вход для вас, наряду с инвалидами, пенсионерами и ветеранами всех закончившихся и ещё продолжающихся войн, совершенно бесплатный. А остальным, ничем не примечательным гражданам, придётся‑таки раскошелиться на десять рублей.
Далеко не каждый готов вот так просто расстаться с этой суммой, и поэтому в Летнем Саду почти всегда мало людей. Там можно совершенно спокойно сидеть на скамейке, пить из горлышка портвейн, если вы его, конечно, купили, и ни о чём вообще больше не думать. Потому что думать о чём‑либо в Летнем Саду – это надо быть совсем уже ебанутым идиотом. Не для того он вовсе предназначен.
Когда портвейн закончится, можно осмотреть аллегорические статуи. Для того, чтобы вы случайно не перепутали Коварство с Добродетелью, возле каждой статуи установлена специальная табличка. А то они очень мало друг от друга отличаются: почти у всех отбитые носы и очень грязные руки и ноги. Так что самая главная мораль, какую можно вывести из осмотра, – это вывод о том, что да, действительно: надо, надо умываться по утрам и вечерам.
Кстати сказать, в каждое полнолуние совсем неподалёку можно встретить и самого наиглавнейшего радетеля чистоты: он, гремя шайками и размахивая мочалками, с рёвом носится туда и обратно по садовой‑по сенной, пугая ночных пьяниц и патрульные машины вечно голодной милиции.
Никаких новомодных гигиенических средств он не признаёт, так что, изловив жертву, отмывает её добела хозяйственным мылом и начищает ей зубы мятным порошком, какого давно уже не продают в магазинах.
Животное Кухельклопф
В Летнем Саду обитает животное Кухельклопф.
У животного Кухельклопф нет ни рук, ни ног, ни глаз, ничего нет – круглое.
Рассказывают, будто бы целый мешок животного Кухельклопф купил сам царь‑пётр у одного голландского жулика, думал, что это картошка. Но это врут, скорее всего. В Петербурге вообще так: они когда не знают, откуда взялось, то значит царь‑пётр привёз из Голландии.
Животное Кухельклопф живёт под землёй на глубине метров пятьдесят, не меньше, дальше копать не пробовали. По ночам оно выкапывается и скачет. Вреда от него особенного нет. Только однажды несколько животных Кухельклопф спиздили галошу у ночного сторожа и забросили в речку‑фонтанку, но он ничего не заметил – это старая была галоша, он её уже давно не носил.
Ещё говорят, что двух животных Кухельклопф видел на рельсах машинист поезда в районе станции метро лесная, как раз перед тем, как там случился Провал, но это уже точно врут.
От животного Кухельклопф может быть польза: если его изловить, высушить и натереть на мелкой тёрке, то этот порошок можно добавлять в соления – огурцы или помидоры. Тогда огурцы будут хрустящие, помидор ни один не полопается, и баночки простоят лет пять з<