Напомню, что Главный морской штаб был завален просьбами о назначении на вторую эскадру и был вынужден отказывать многим весьма достойным офицерам; комплектация была усилена, и все-таки, даже сверх этого усиленного комплекта, на судах были офицеры, сумевшие убедить начальство, что лишний человек на корабле не Бог весть какой груз, а в бою пригодится на случай убыли. В общем, можно сказать -- эскадра была укомплектована охотниками. Откуда же это загадочное настроение?.. Я вскоре понял его, а впоследствии и сам ему поддался... Но не буду забегать вперед. Придержусь в точности записей моего дневника.
За ночь "Сисой" справился со своей задержкой, и 2 октября эскадра четырьмя эшелонами тронулась в путь. Погода была тихая, пасмурная. Временами шел мелкий дождь.
Я так и остался пассажиром. Свободных мест не было, а убрать кого-нибудь и откуда-нибудь ради меня -- было бы ему тяжким оскорблением. Я не только не просил ни о чем подобном, но даже, если бы и предложили, отказался бы. Я считал себя вполне удовлетворенным сознанием, что получил возможность "выдержать марку" до конца, не сидеть в Сайгоне в то время, как другие будут драться, чтобы этим последним и в голову не могла прийти мысль: "повоевал, а теперь отдыхает..." Нет и нет!
Я бы всю жизнь мучился этим подозрением. Мне казалось, что безразлично, в каком звании -- историографа, корреспондента, пассажира, хотя бы вольнонаемного буфетчика, -- но я должен еще раз подставить мою голову, должен наглядно доказать, что для меня нет горшей участи, чем та, которая постигла "Диану"...
Прошу моих сухопутных читателей не думать, что слово "пассажир" я употребляю в ироническом смысле: такое состояние флотского офицера предусмотрено морскими законами. Если офицер оказывается зачем-нибудь или по какому-нибудь случаю на корабле, не имея на нем определенного назначения, то он называется пассажиром, жалованье получает по чину, а вместо морского довольствия -- пассажирские деньги (приблизительно ту сумму, которую платят офицеры за свой стол в кают-компании), причем в случае надобности местное начальство может поручить ему ту или иную работу, дать временное назначение, но вообще он без дела -- пассажир.
-- Ничего, что у вас нет определенного занятия, -- вы нам много поможете своими рассказами о том, что и как было, как и что вышло... -- говорил мне адмирал. -- Наши на вас так насядут, так вам придется работать языком, что ни о какой другой работе и не подумаете! -- шутливо закончил он.
В этом отношении он глубоко ошибался. Я говорил уже, что в штабе меня встретили холодно, чтобы не сказать более. Отчасти это было понятно. Они, избранные из всего наличного состава офицеров флота, трудились, работали, готовили эскадру, сочиняли приказы и циркуляры, составляли инструкции, напрягали все свои способности, прилагали все знания, всю опытность, чтобы все предвидеть, все предусмотреть... наконец -- с ними вместе работали и главный штаб, и технический комитет -- учреждения непогрешимые... и вдруг -- по какому-то капризу адмирала какой-то старший офицер с какого-то крейсера, только потому, что шесть месяцев просидел в Порт-Артуре, где ничего не сумели сделать, как следует, -- будет давать им советы и указания!., "его" надо спрашивать!..
Конечно, никто и ни о чем меня не спрашивал... Мало того, когда я сам начинал с кем-нибудь из специалистов разговор о том, какие приемы практиковались в Порт-Артуре, как многое пришлось изменить и приспособить сообразно условиям военного времени, -- меня слушали в лучшем случае снисходительно, а иногда и с раздражением... "На основании опытов в Транзунде... испытания в Биоркэ... практика Ревеля... пристрелочная станция в Кронштадте... исследования на полигоне... технический комитет... Главный морской штаб"... -- Какое-то полинезийское "табу", наложенное на всякое живое слово, живое дело!
Напомню читателям (уже не первый раз), что в настоящем изложении я строго придерживаюсь записей моего дневника, веденного изо дня в день, а часто -- из часа в час. Может быть, в исторической перспективе многие резкости сгладятся, многое непонятное станет понятным, но я теперь, перечитывая листки моего дневника, переживая вновь все, уже однажды пережитое, я задаюсь одной целью -- передать, воссоздать на бумаге те впечатления, те настроения, которые владели мной в то время.
Не в осуждение погибшим, не в укор случайно уцелевшим в гекатомбе Цусимы будут последующие строки...
В огромном большинстве своем, люди -- не более, как продукт современных им общественных настроений. Штаб- и обер-офицерам, служившим во времена процветания во флоте адмирала Алексеева, можно ли поставить в вину, что они личными своими качествами не походили на тех, кто были сподвижниками Нахимова?..
Я не говорю про отдельных лиц штаба адмирала Рожественского, я говорю про общее впечатление, вынесенное мною за первое время моего пребывания на эскадре. Насколько адмирал, не пропускавший мимо ушей ни одного замечания, все помнивший, обо всем думавший, всецело отдававшийся мысли и заботе об успешном ходе военных действий, возбуждал симпатию, желание работать вместе с ним, помочь ему в его работе, -- настолько же его штаб производил впечатление типичного штаба мирного времени, точной миниатюры того штаба, что процветал и процветает под шпицем Адмиралтейства, со всей его важностью и замкнутостью, мелкими интригами и той особой, ревнивой охраной своей части делопроизводства от всякого постороннего вторжения, которая служит главной основой канцелярской тайны. Не только сделать самостоятельный доклад, но даже просто в присутствии адмирала высказать свое мнение, подать совет по поводу какого-либо мероприятия -- значило возбудить против себя глубокое негодование соответственного специалиста. В этом случае можно было с уверенностью ждать, что будут приложены все усилия к доказательству, на основании научных данных, неприемлемости сделанного предложения. Даже действуя самым дипломатическим путем, беседуя с флагманским специалистом с глазу на глаз, приходилось натыкаться на затруднения, почти неодолимые.
-- Право, не знаю, как быть... -- обыкновенно отговаривался собеседник. -- У нас по этому поводу уж был приказ (или инструкция). Утверждено и подписано адмиралом...
-- Так ведь утверждено по вашему же докладу! Вот теперь вы же и передоложите, что, на основании вновь полученных сведений, необходимы такие-то и такие-то поправки...
-- Это, знаете ли, трудно... Адмирал так не любит отменять раз отданного распоряжения...
-- А вы все-таки попробуйте! Время ли теперь руководствоваться соображениями, кто и что любит? Ведь это не Чили с Аргентиной, а мы с Японией воюем!.. -- настаивал я, чувствуя совершенно ясно, что преувеличенное благоговение перед подписью адмирала не более как заслон личного, мелкого самолюбия против возможного укола...
Иногда -- удавалось, иногда -- нет...
Тяжело вспоминать все эти подробности, перетряхивать весь этот хлам и мусор, -- но что ж делать?.. Из этих мелочей слагается история.
Все сказанное мною о штабе второй эскадры отнюдь не составляло какого-нибудь специфического свойства этого именно штаба. Это было свойство всех наших штабов, начиная с главного. Была здесь только одна особенность, с которой до того мне не приходилось сталкиваться: двустепенность и анонимность докладов. Всякий (конечно, из числа штабных или начальствующих лиц, отнюдь не простой смертный), желающий что-либо предложить, высказать свои соображения, должен был подробно изъяснить все флаг-капитану; затем, если этот последний не возражал ничего по существу, а лишь высказывал пожелания некоторых поправок в деталях, -- представить краткую записку; эта записка перепечатывалась на машинке (без подписи) и приобщалась к докладу флаг-капитана. Дальнейшая судьба такой записки бывала различна: либо она получала желаемое направление, либо передавалась на заключение соответственного специалиста, либо на ней появлялась резолюция, вовсе не соответствующая мысли автора, либо она просто оставалась без последствий... В последних двух случаях от настойчивости автора зависело добиться личного доклада, хотя и тут на удачу надежды было мало, так как, несомненно, первый неуспех являлся результатом враждебного отношения к делу соответственного специалиста или кого-нибудь из высших чинов штаба; приходилось бороться против уже созданного предубеждения, не зная даже, на чем оно основано, какие доводы выставлены противной стороной... Не думаю, чтобы эта система служила на пользу дела. Кто ее изобрел -- не знаю. Во всяком случае, она окружала адмирала как бы глухой стеной, пробиться через которую было нелегко!.. Единственной брешью в этой стене были общие завтраки, обеды и чаепития (Весь штаб столуется у адмирала.), когда можно было завести разговор на желаемую тему, разговор, всегда живо поддержанный самим адмиралом, который никогда не допускал замять его, наоборот, подавал такие реплики, которые понуждали спорящих высказаться до конца. Однако не все чины штаба жили на "Суворове", и находившиеся на других кораблях лишены были возможности пользоваться вышеописанным приемом. Меня тоже хотели, под предлогом тесноты, сплавить подальше, и я остался на броненосце только по личному приказанию адмирала.
Присматриваясь и приглядываясь к внутреннему распорядку на эскадре, я был поражен почти полным отсутствием применения боевого опыта, горького опыта, приобретенного ценой неудач и поражений в течение целых 8 месяцев войны... Я не хотел верить, чтоб им пренебрегали, и вместе с тем не мог допустить, чтобы он оставался неизвестным на эскадре, идущей в бой...
Тем более что на ней, на этой эскадре, при ее штабе, уже больше месяца состоял капитан 2-го ранга К., специально командированный адмиралом Скрыдловым из Владивостока для того, чтобы принять участие в ее снаряжении...
Правда, этот капитан 2-го ранга во Владивостоке жил на берегу, в боях не участвовал и никогда не слышал даже свиста неприятельского снаряда, но мог же он собрать необходимые сведения от очевидцев, наконец, по его званию -- заведующего военно-морским отделом Штаба командующего Флотом Тихого океана -- в его руках были все донесения, как с владивостокского отряда крейсеров, так и от Витгефта!.. Неужели все эти, поистине драгоценные, донесения не попадали ни в Петербург, ни во Владивосток, а хранились в штабе наместника, как материал, подлежащий обработке в форму реляций?.. Это казалось прямо чудовищным...
Так или иначе, но опыт войны не был использован, как бы то следовало. Какие были тому причины? Скудость сведений, получавшихся с Дальнего Востока, или пренебрежение, или следствие глубокой уверенности "шпица" в своей непогрешимости? -- сказать трудно... Может быть, и то, и другое. Нельзя не отметить, что посол адмирала Скрыдлова придерживался взглядов патентованных мудрецов. Сам он в боях не бывал, но открыто высказывал, что на боевой опыт возлагаются преувеличенные ожидания, что к непосредственному боевому опыту надо относиться с тщательной критикой, что боевой опыт не вносит крупных переворотов и т. д. (Он, упомянутый капитан 2-го ранга, т. е. г. Кладо, печатно подтвердил эти взгляды позже в своем "Очерке военных действий на море во время Русско-японской войны", помещенном, в качестве приложения, в морской справочной книжке на 1906 г. -- col1_0 М. -- (Издание высокоофициозное))... Мне эти суждения казались преступной ересью и глубоко меня возмущали... Если наши мудрецы, пророчествовавшие теперь задним числом, все знали, все предвидели, -- чего ж они молчали? почему не предупредили наших неудач?.. Да наконец, если боевой опыт только оправдал их предвидение, только подтвердил их теории, то тем шире надо его использовать, а не отмахиваться от него!.. Казалось бы, ясно? А на деле выходило не так...
В первый же день моего прибытия на эскадру, беседуя со старшим минером "Суворова" (старым знакомым еще по китайской кампании), я узнал от него, что на всех судах минные погреба не только не опорожнены, но еще сверх положенного по штату числа мин там хранятся и контр-мины, предназначенные для уничтожения неприятельских заграждений, т. е. например, на "Суворове" -- более 200 пудов пироксилина!..
Первоначально я попытался обратиться по этому поводу к соответственным чинам штаба, но, конечно, успеха не имел. На мои заявления, что мины должны быть перегружены на транспорты, что боевые суда не могут возить в своих трюмах подобных вулканов, -- мне отвечали снисходительной усмешкой, едва ли не жалели меня в моем грубом невежестве. Мне, однако же, дело казалось настолько серьезным и неотложным, что, пренебрегая возможными неудовольствиями, в тот же день за обедом я навел разговор на гибель "Петропавловска", описав подробно эту картину, упомянул о гибели "Хацусе", исчезнувшего под водою через 50 секунд...
Так что вы полагаете причиной гибели того и другого -- взрыв минных погребов, детонировавших на взрыв мины? -- спросил адмирал.
Безусловно, ваше превосходительство! К тому же это не мое единоличное убеждение -- оно разделялось всеми...
Совершенно невозможно! -- вмешался флагманский минер, видимо, едва сдерживавший свое раздражение. -- Мне даже странно повторять здесь такие азбучные истины, как условия, необходимые для детонации, -- непосредственное соприкосновение веществ или разделение их металлической преградой, к которой они с обеих сторон примыкают вплотную... воздушная прослойка уничтожает возможность детонации! Технический комитет на основании произведенных и в Балтийском, и в Черном морях опытов, научно поставленных, пришел к этому выводу! Вывод не новый -- это было давно известно! Но опыты были произведены после гибели "Петропавловска" для подтверждения старой истины, именно в целях полного опровержения разных нелепых толков!
Каковы бы ни были опыты, про которые вы говорите, я своими глазами видел гибель "Петропавловска" и отчетливо, как сейчас, помню огромное облако дыма, характерной бурой окраски, окутавшее всю носовую часть броненосца, и в этом облаке -- летящую мачту... Это не забывается! -- А такую силу взрыва и такую массу дыма (именно бурого) мог дать только минный погреб... Белые облака пара появились уже позже, и всем было ясно, что это взрыв котлов и -- конец броненосца...
Я вам повторяю, что при выполнении всех мер предосторожности, предписанных техническим комитетом, это невозможно] Если действительно случилось так, как вы рассказываете, то значит, на "Петропавловске" не соблюдались инструкции: мины своими корпусами непосредственно касались борта! не было изолирующей воздушной прослойки!..
Такого же мнения (приблизительно) держалась и часть членов комиссии минных офицеров в Порт-Артуре, созванной тотчас после гибели "Петропавловска"... Но ведь нельзя допустить, чтобы японцы, наблюдавшие катастрофу, не применили тотчас же на своих кораблях изоляции минных погребов по всем данным современной науки! -- Они все на лету подхватывают. Однако через месяц после "Петропавловска" подобно ему погиб "Хацусе"! -- Я не был очевидцем его гибели, но слышал рассказы людей, наблюдавших ее с Золотой горы... Слышал не как воспоминания, а как описание только что, на глазах, совершившегося события... Они рассказывали, что около грот-мачты броненосца взвился к небу гигантский столб пламени и дыма -- словно извержение вулкана... Через 50 секунд от броненосца не осталось и следа. Это время вполне точное. Замечено по секундомеру!.. После этого случая всякие колебания были отброшены. Только крейсерам, стоявшим в проходе, разрешено было держать (либо у себя, либо на берегу, близ места стоянки) по три мины для снабжения ими миноносцев, которые по ночам бегали в море набрасывать минные банки... Да и то 28 июля, перед выходом в море, адмирал озаботился спросить сигналом: -- Нет ли на судах мин заграждения? И если есть, то либо свезти на берег, либо за недостатком времени просто утопить!..
Я должен повторить, что технический комитет на основании научно поставленных и широко организованных опытов...
Чего шире того опыта, которому мы были свидетелями? -- два броненосца!..
Нельзя же отрицать научных выводов! раз технический комитет...
Прежде всего, прошу не отождествлять науку с техническим комитетом, а затем скажу, что ни одна из наук еще не сказала своего последнего слова; каждый день приносит нам новые открытия... Астрономия была наукой и до Коперника, механика -- и до Ньютона!.. Раз факты опровергают принципы, казалось бы, прочно установленные, нельзя закрывать глаза на действительность во имя их сохранения!..
Адмирал вмешался в спор, пытаясь примирить и согласить столь резко разнившиеся взгляды на дело.
Я вполне понимал всю затруднительность его положения. С одной стороны -- говорил очевидец, в правдивости и наблюдательности которого он не имел повода сомневаться, с другой -- выставлялось решение комитета, официально признаваемое окончательным, безапелляционным во всех вопросах технического свойства.
Полной победы мне одержать не удалось: мины не были перегружены на транспорты; но все же вышел циркуляр, 3 октября, которым предписывалось принятие особых мер к изоляции мин от соприкосновения не только с бортом непосредственно, но и через посредство какой-либо металлической части, с ним связанной, из опасения, что детонация может передаваться по металлу и на расстояние. Тут были -- деревянные прокладки, войлочные подушки и т. п. Опыт войны не дал указаний, насколько такие меры были действительны, так как ни одно из судов второй эскадры не получило минной пробоины в области минного погреба.
Все эти технические подробности, конечно, не представляют большого интереса для моих читателей, и я остановился на этом эпизоде с единственной целью -- характеризовать отношение лиц, заседавших в центральных учреждениях, к тем, которые находились в боевой линии... Если живому человеку, с живой речью, имеющему возможность немедленно ответить на всякое возражение, поддержать свои взгляды, заверить, что он видел все своими глазами, -- было так трудно добиться хоть какого-нибудь отступления от непогрешимого завета магов и волшебников, осененных шпицем Адмиралтейства, -- то какую же цену могли иметь указания, получавшиеся с театра военных действий, написанные кратко, может быть, даже недостаточно подробно мотивированные? -- Несомненно, что обычной для них резолюцией было -- "к делам"...
Хотя этот мой первый выход, конечно, не способствовал смягчению той холодности, с которой было встречено штабом мое прибытие, я тем не менее рискнул осведомиться у флаг-капитана, какие меры приняты для обеспечения безопасности эскадры при следовании ее Бельтом. Флаг-капитан ответил, что все меры приняты, что помимо наблюдения со стороны датских военных судов, оберегающих нейтралитет своих территориальных вод, у нас организована и своя собственная охрана как с берега, так и на воде при посредстве специально зафрахтованных пароходов, которые крейсируют в проливе и будут смотреть, чтобы какие-нибудь подозрительные суда не набросали мин на пути эскадры перед самым ее проходом.
Наученный опытом, я заговорил с большой скромностью на ту тему, что, раз подобные опасения существуют, не лишнее было бы впереди эскадры пустить тралящий караван, как это делали в Порт-Артуре, что, разумеется, принятые меры предосторожности вполне целесообразны, но случайный недосмотр всегда возможен, а уж позади тралящего каравана, вплотную к нему -- там чисто, притом наверняка, вне всяких сомнений...
Флаг-капитан не стал спорить, но рекомендовал мне обратиться к флагманскому минеру, так как разрешение подобных вопросов и доклад по ним относятся к его специальности.
Направился по указанному адресу и в самом мирно-совещательном тоне высказал мои соображения. Принят был довольно благосклонно, во всяком случае, не "в штыки".
Так-то оно так... -- говорил флагманский минер. -- Конечно, протралить -- это полное обеспечение от всяких случайностей... Но, сами посудите, сколько же времени возьмет у эскадры этот проход Бельтом? Неделю, а то и больше!..
Почему?
Да потому, что за день, в среднем, больше 8--10 миль никак не обследуешь! Да еще прикиньте на дурную погоду...
Мы, кажется, не понимаем друг друга. Я говорю про тралящий караван, идущий впереди эскадры. Второй отряд артурских миноносцев, входивший в состав каравана, шедший с тралами впереди эскадры во время ее выходов в море, состоял из миноносцев отечественной постройки типа "Сокол", т. е. 220 тонн водоизмещения. Пара таких миноносцев, буксируя тяжелый, стосаженный трал, свободно развивала скорость 5--6 узлов. Наши миноносцы по 350 тонн, и им будет еще легче! Составьте 5 пар в шахматном порядке, в строе двойного фронта -- вот вам под самым носом эскадры, по пути ее следования, достоверно чистая полоса шириной более 300 сажен!.. С рассветом -- тронуться в путь, а к вечеру -- Бельт пройден.
Мы, кажется, действительно не понимаем друг друга... -- заговорил мой собеседник, видимо, раздражаясь. -- По крайней мере, ваше предложение так... неожиданно, чтобы не сказать более... Миноносцы составят тралящий караван! Миноносцы, которых у нас так мало, которые мы должны беречь пуще глаза!..
Но еще больше их надо беречь броненосцы!..
Вы здесь внове, всего второй день, видимо, еще недостаточно ознакомились со всем, что уже сделано... Вот схема организации работ по очистке проходов от мин заграждения, утвержденная адмиралом и объявленная еще 8 июля. Прочтите -- это будет скорее, чем я стал бы рассказывать.
Я углубился в чтение...
Случалось ли вам, читатель, вернувшись издалека в полной уверенности, что добрые родственники и знакомые все устроили и наладили согласно указаниям, которые были даны вами заблаговременно, вдруг убедиться, что ваши письма либо не дошли, либо на них не обратили никакого внимания? Приблизительно в таком положении чувствовал себя я, наскоро пробегая любезно предложенную мне "схему организации и т. д.".
Это была тщательно, детально разработанная инструкция, являвшаяся прямо незаменимой для смотровых учений по минной части на тихих водах Транзундского рейда.
Здесь все было предусмотрено, до самых ничтожных мелочей снабжения работающих шлюпок, даже "сухая пакля (около 2 фунт.)"... Но стосаженные, особо изобретенные, хитрые тралы буксировались паровыми катерами! Этим последним помогали при обследовании особенно подозрительных мест гребные катера! При них шли гребные баркасы с водолазами, которых предполагалось спускать на неприятельские мины, если окажется, что иным способом уничтожить их невозможно!.. Это после полугода горького артурского опыта! После того, как еще в апреле было признано, что не только гребные шлюпки, не только паровые катера, но даже и минные катера слишком слабосильны для успешного траления рейда или прохода, имеющего сообщение с открытым морем! После того, как уже 6 месяцев для этого дела был организован и в Порт-Артуре, и во Владивостоке специальный тралящий караван! После двух выходов в море артурской эскадры, шедшей с тралами впереди!.. А сам тип трала, выработанный потом и кровью, ценою таких жертв, ценою стольких жизней? -- о нем здесь и не слышали или... не хотели слышать...
Должно быть, чувства, меня волновавшие, достаточно ясно выражались на моем лице, потому что минер, принимая от меня инструкцию, которую я наскоро пробежал, несколько утратил свою самоуверенность и как-то смущенно, почти растерянно говорил:
-- Вы видите... сделали, что могли... опыты... технический комитет... комиссия... конечно, всего не предусмотришь... утверждено адмиралом...
Я чувствовал себя в положении человека, которого вдруг опрокинули на обе лопатки. Я взял себя в руки, сдержался. Я не стал ни возмущаться, ни протестовать. Я начал подробно рассказывать все по порядку, сопровождая свое изложение чертежами. Я убеждал, я просил... ради общего дела, ради флота, ради России...
Он сдался, но не совсем. Понятно было, что главным затруднением являлся доклад о необходимости выбросить уже три месяца тому назад утвержденную инструкцию и представить на утверждение новую, не имеющую со старой ничего общего.
II
Первый переход -- первая авария. -- Стоянка у Факьеберга. -- Попытка плавания с тралом впереди. -- Поход Бельтом. -- Наш беспроволочный телеграф. -- Стоянка у Скагена. -- Эпизод с "Камчаткой". -- Примета. -- "Гульский инцидент". -- Плавание каналом и Бискайкой. -- 100 приказов и 400 циркуляров. -- "Эскадра" или "армада"?
3 октября -- первая авария, о которой нам было сообщено по беспроволочному телеграфу: миноносец "Быстрый", приблизившись для переговоров к "Ослябе", вследствие неудачного маневра навалил на броненосец, помял себе носовой минный аппарат и форштевень и получил пробоину в надводной части борта, небольшую, всего 4 '/2 дюйма. Флагманский корабельный инженер выразил уверенность, что на ближайшей же якорной стоянке повреждение можно будет исправить.
4 октября в 7 ч. 15 мин. утра первый броненосный отряд стал на якорь близ маяка Факьеберг, у входа в Бельт, а в 9-м часу, по приходе последнего, запоздавшего в пути эшелона, вся эскадра оказалась в сборе. Тотчас приступили к погрузке угля, но после полудня так засвежело от S, что ее пришлось прекратить.
Идея организации при эскадре тралящего каравана была встречена адмиралом крайне сочувственно, и осуществление её в будущем было признано насущно необходимым, что же касается применения ее немедленно -- встретились препятствия почти неодолимые: во-первых -- на эскадре не имелось ни одного трала артурского образца, а во-вторых -- миноносцы никогда не практиковались в этом деле, и потому от первого их выступления на этом поприще, без надлежащей подготовки, да еще в таком широком масштабе, -- нельзя было ожидать ничего, кроме аварий.
По первому пункту я протестовал, утверждая, что в Порт-Артуре тралы никогда не делались в порту, а изготовлялись на судах эскадры, своими средствами и своими рабочими, причем сведения о порванных, потерянных или просто брошенных тралах получались обыкновенно только к концу рабочего дня, а к утру следующего -- всегда снова имелся полный их запас, так как за ночь их успевали сделать. Что касается второго довода -- я не мог не признать его убедительности. Я хорошо помнил, как трудно налаживалось дело в Порт-Артуре, сколько тралов было оборвано, сколько винтов было запутано, пока командиры судов, предназначенных для траления, не приобрели должной сноровки... -- Надо было учиться, а без науки надеяться на счастливое выступление новичков не приходилось... Дело могло закончиться не только авариями, но прямо бедствиями... Проект, по-видимому, откладывался в долгий ящик, как вдруг я получил неожиданное подкрепление со стороны другого флагманского минера (их было двое), который, за недостатком места на "Суворове", жил на "Бородине". По его докладу адмирал решил, во всяком случае, произвести опыт теперь же. Если не для обеспечения безопасности плавания эскадры, то хотя бы для того, чтобы наглядно ознакомиться с делом. Тем более что из-за свежей погоды, вызвавшей остановку погрузки угля, уход эскадры был отложен на 6 октября, значит, времени на изготовку трала было в избытке. Миноносцев, хотя бы двух, дать все-таки не решились. В тралящую пару были назначены -- "Ермак" и "Ролланд"... -- Еще Пушкин сказал, что "в одну телегу впречь не можно коня и трепетную лань...". Тут же это сравнение являлось слишком мягким, следовало бы сказать: "Слона и маленького пони..." Но выбора не было -- бери, что дают. Относительно постройки самого трала было экстренно разослано циркулярное предписание, какому кораблю какие предметы доставить на "Ермак" утром 5 октября. "Камчатке" по телеграфу был передан заказ на изготовление 50 кошек (Кошка -- маленький четырехлапый якорь. В данном случае размер ее не превышал 8 дюймов.), которые составляли необходимую принадлежность трала артурского образца.
Я попытался было высказать свое мнение, что такое собирание с миру по нитке, конечно, свидетельствует о высокой организации и глубоко справедливо, но едва ли удобно, что не лучше ли забрать все необходимое прямо с "Суворова", затем приказать остальным возместить ему его протори и убытки?
Но это был уже до такой степени вопрос чисто штабной техники, что мне просто сказали: "Брысь!.."
5 октября оба флагманские минера и я прибыли на "Ермак". Предчувствия мои оправдались. Многие корабли (на совершенно законных основаниях) не прислали или не имели возможности прислать того, что от них требовалось. Пришлось делать сигналы, писать и рассылать записки. Между прочим "Камчатка" не доставила кошек. Спросили: "Почему"? -- ответила: "За неполучением "наряда" к работе не приступали"...
Не правда ли, как характерно? Мне так и вспомнился артурский порт в первые недели по открытии военных действий, когда шагу нельзя было ступить без выполнения "необходимых формальностей", и старый приятель, который, поднимая руку к небу, торжественно возглашал: "Бумажка, дорогой мой, святое дело!.."
Кое-как справились и, проработав часть ночи, соорудили трал, не совсем такой, как в Артуре, но "под артурский". Принимая во внимание, что на "Ермаке" весь личный состав, по моим рассказам, ознакомился с делом, между тем как "Ролланд" был немецкий буксирный пароход, только что зафрахтованный, шкипер и команда которого не имели о тралении никакого представления, решено было, что я и один из флагманских минеров пересядем на "Ролланд", а другой минер останется на "Ермаке".