Когда потом, в восемнадцатом, в июле, ему сообщили, что государя‑императора... расстреляли, он даже осмыслить не мог это сообщение. Расстреляли... Российскую империю. И он тогда окончательно утвердился, что власть большевиков – бандитская. И правят они страной по законам бешеных псов. То есть, без законов. Закон – их сумасшедшая воля.
Он очень переживал тогда. Это был государь, которому он присягал на верность. Своей честью офицера, дворянина, барона. А честь для него всегда была превыше всего.
Столько лет прошло, а лицо императора, с аккуратно подстриженной бородкой и глубокими умными глазами, стояло перед ним, как прежде.
...Мокрая брусчатка Лондона, казалось, стала ещё более мокрой. Снег падал всё гуще и снова таял, едва касаясь камня мостовой.
И вдруг он увидел фигуру, вид которой пронзил его сознание, как молния. Стройная женщина, в широкой шляпе и узком приталенном пальто, шла вдоль Темзы под руку с джентльменом в чёрном цилиндре, в длинном пальто и с тростью.
Барон тотчас узнал её.
Они шли навстречу и сразу же остановились. Она смотрела на Маннергейма широко раскрытыми глазами.
– Барон Густав?!
Изумление и радость переполняли её. Сдерживая чувства, она обернулась к спутнику:
– Сэр Эдди! Это барон Густав. Много лет назад, в Петербурге он спас мне жизнь! Я хотела бы вас представить друг другу, господа!
Они говорили по‑английски. Он смотрел на Наталью Гончарову и удивлялся неожиданностям фортуны, которая подкинула такой внезапный сюрприз. А она сразу поняла, что он знает и английский.
– Это лорд Эдди Уилсон! Сенатор. Эдди друг моего мужа, барона фон Гардинга. А это, как я уже говорила, барон Густав!
– Да, уважаемая баронесса, именно так. Маннергейм! – представился он, повернувшись, к лорду.
– Я рад, господин фельдмаршал. Я о вас наслышан. Вы – человек известный в политике. Сожалею, что до сих пор не имел чести быть лично знаком с вами.
– Я тоже об этом сожалею, сэр Эдди! И благодарен баронессе, что это упущение устранено.
– Тогда, в далёком семнадцатом, в Петрограде, когда вы спасли меня, барон Густав, я уже тогда подумала, что вы генерал. И мне приятно, что за время, что мы не встречались, вы стали... и фельдмаршалом, и таким знаменитым. Я очень рада всему этому и этой случайной встрече. Хотя ничего случайного не бывает. Я знаю, что всё в этом мире закономерно, предопределено свыше.
Они медленно шли по мокрой и заснеженной британской столице, и хлопья снега, ослепительно белые даже в полумраке, летели им навстречу.
– Как вам, господин фельдмаршал, сегодняшний Лондон? Вы ведь были на прощании с ушедшим от нас прежним королём?
– Да, господин лорд Уилсон. Я прибыл, чтобы засвидетельствовать почтение моей страны английской короне и проводить в последний путь усопшего короля Георга V. Сегодняшний Лондон печален, сэр Эдди. Даже небо над Лондоном плачет.
– Это так, господин барон. Но наше небо плачет весьма часто. И по поводу, и без повода. У вас в Финляндии климат, наверно, посуше. Хотя вы тоже – среди моря.
– Вы правы, сэр Эдди, немного посуше. Хотя и моря хватает.
– С Его величеством ещё не встречались?
– Нет пока. Его величество Эдуард VIII примет меня послезавтра. Аудиенция в Букингемском дворце уже назначена.
– У вас уже всё время занято, господин барон?
– Да, господин лорд. Но для делового разговора время всегда будет.
– У нас с вами есть что обсудить, Ваше высокопревосходительство.
– Да, сэр Эдди. Может быть, вам будут интересны вопросы поставки в Финляндию некоторых вооружений. А также промышленного сырья для наших заводов. Например, чёрных металлов. После культурно‑торговой недели Англии, проведённой в Финляндии, готовится ряд сделок, мы планируем закупить самолёты.
– Конечно, господин фельдмаршал, это весьма интересно для меня. И во многом я уже в курсе дел. Тем более, что и некоторые другие члены палаты лордов, да и иные британские политики, весьма доброжелательно относятся к вашей северной стране.
– Я рад это слышать от вас, Ваше высокопревосходительство!
Пользуясь возникшей небольшой паузой, в разговор вступила баронесса:
– Мне бы хотелось узнать впечатление господина фельдмаршала о нынешнем его посещении Лондона. Не возникли ли у вас, господин барон, грустные мысли?
Лорд Уилсон немного смутился из‑за того, что увлёкся разговором, чуть не забыв про даму. Это было досадно. Но случайная встреча высших политиков – событие тоже редкое и неординарное. Потому он и отвлёкся от светских правил. И теперь промолчал, предоставляя барону паузу – для ответа даме.
– Возникли, баронесса, возникли... – Лицо Маннергейма стало суровым. – Печальная процессия встревожила моё сердце. Величие не бывает вечным. К сожалению...
И оба – фельдмаршал и баронесса – подумали об одном, о прошлом величии России.
– Дорогая баронесса, я прошу меня простить. Меня уже зовут государственные дела. – Лорд извинительно развёл руками, и, по его сигналу подъехал следовавший чуть поодаль, большой и чёрный полированный легковой автомобиль. По форме он был похож на лондонский кеб. Высокий и прямоугольный, со слегка скруглёнными углами.
Может быть, действительно ему было пора, а, возможно, лорд решил по своей английской деликатности, оставить наедине давних знакомых...
– Может быть, подвезти вас, господа?
– Спасибо, лорд Уилсон, мы немного погуляем, если баронесса не возражает.
– Не возражаю.
Сэр Эдди раскланялся, стоя у раскрытой дверцы автомобиля. Сел на заднее сиденье, и слуга в чёрном пальто и цилиндре захлопнул за ним дверцу автомобиля. Вскоре чёрный блестящий силуэт автомашины растаял за мутной пеленой мокрого снега.
Казалось, оставшись наедине, они сразу заговорят. Но оба молчали. Смущённая тишина словно повисла среди летящих снежных хлопьев.
Наконец, она произнесла... по‑русски...
– Дорогой барон Густав! Я столько думала о вас, столько раз надеялась на встречу, что сейчас... не верю в эту реальность.
– Вы, как прежде, прекрасны, моя дорогая Натали! Расскажите мне, как вы жили все эти годы, что произошло с вами тогда, в Петрограде, после нашей встречи?
– Тогда было много всего... – Взгляд её затуманился воспоминанием. – Что творилось в то время в нашем родном Петрограде... словами описать невозможно. Постоянные толпы народа, митинги. Стрельба, обстрелы города из пушек, когда вдруг снова начали воевать... и восстал против красных Кронштадт, крепость, корабли... И грабежи были, и по квартирам и домам арестовывали людей. Красные как будто подняли весь народ на борьбу с русской аристократией. Дворян и аристократов объявили врагами России! – Натали на минуту умолкла, как бы сдерживая волнение. – Столько лет прошло, а волнуюсь, словно это было вчера...
– Конечно, ведь это – родина. А как ваш отец, господин действительный статский советник Гончаров?
– Да, дорогой барон, отец наш, добрый и благородный отец, так и не вернулся тогда...
– Простите за вопрос, баронесса!..
– Называйте меня – Натали! Я вас прошу, барон Густав!
– Хорошо, Натали!
– А наш отец... Такая вот горькая судьба. Мы с мамой и сестрой так ничего и не смогли узнать тогда. И только потом, спустя годы, через знакомых, с большим трудом мне удалось выяснить, что его арестовали революционные матросы. При случайной проверке документов на улице сначала паспорт с двуглавым орлом, а потом... звание действительного статского советника привело их в раздражение, отец не умел скрывать. Это был обыкновенный уличный патруль с матросом во главе. И папу задержали, отвели в один из подвалов ЧК. Оттуда... аристократов уже не выпускали. Официально, как я слышала, ЧК создали в конце восемнадцатого, но уже с конца семнадцатого зверствовать начали... До сих пор не знаю, где его могила... Вот так получилось...
– Я глубоко сочувствую, Натали...
– Спасибо, барон Густав.
– А как же вы?..
– Зимой, кажется, в феврале или в марте, отца навестил по делу немецкий дипломат, но... папы уже не было. Человек этот, дипломат из Германии, был со мной очень предупредителен, внимателен. А после потери папы нам с мамой было плохо. Мы чувствовали себя совсем незащищёнными перед этими... ну вы понимаете, барон...
– Конечно, Натали.
Она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
– Мы тогда уже понимали, что папа не вернётся... Март восемнадцатого выдался холодным. Я хорошо помню.
Маннергейм шёл рядом, поддерживая её под руку. Мокрый снег, казалось, пошёл ещё гуще.
– Он тогда и прибыл в Петроград после заключения мира между Россией и Германией, ну и сразу навестил нас... то есть своего старого знакомого, нашего папу. Это и был барон фон Гардинг, мой будущий муж. Вот... Он очень хороший человек, состоятельный и добрый...
– Очень рад, Натали, что у вас всё хорошо сложилось.
– Он, конечно, старше меня намного, ну... товарищ отца... очень меня любит. Мы хорошо живём. Мама с нами. Сейчас вот в Лондоне уже больше года... А вы... барон Густав? Как вы?
– Всё нормально. Занимаюсь политикой, армией.
– А в личной жизни, как ваша личная жизнь?..
– Это и есть моя личная жизнь, – Маннергейм засмеялся от души. Он вдруг сам неожиданно осознал отчётливо и ясно, что вся его служба и работа, армия и политика, это и есть его личная жизнь и в прямом, и в переносном смысле.
Подсознательно он это понимал, как понимает всякий человек всё то главное, что у него есть в жизни. Но вот так определённо, чётко вопрос никогда не всплывал. Он просто об этом не задумывался никогда. За всю, уже теперь долгую жизнь, а в июне ему исполнилось шестьдесят девять, он об этом не думал.
При его постоянной огромной загруженности всегда у него не было времени для размышления о себе. В далёком девятьсот третьем, когда жена Анастасия с дочерьми уехала в Париж, он не раз задавал себе этот вопрос. Но вереница, бесконечная череда ответственных и важных государственных дел уже тогда втянула его в безостановочную военную работу. Он понимал, как мало уделял времени семье. Это было так. Но главное состояло не во времени, а в сути.
И вот теперь, когда молодость осталась далеко позади, здесь, в Лондоне, встретив Натали, он вдруг отчётливо понял и впервые нашёл ответ на вопрос о своей жизни не только для Натали, но и для себя. Его жена тогда, в начале века, поняла всё, нашла этот трудный ответ. Вся его личная жизнь была в делах государственных. Его военные и политические победы и удачи были его личными победами и удачами.
– Вот так, дорогая Натали! Моя личная жизнь в моей службе и работе. Я вдруг, благодаря вам, сейчас это понял сам. А раньше просто не думал.
– А вы...
– Ну и моё семейное, если можно его так назвать, положение, прежнее. Точно такое же, как в нашу встречу в Петрограде. С женой мы развелись официально спустя, правда, много лет после её отъезда в Париж. Ей как будто хорошо там. И слава Господу. О дочерях я стараюсь заботиться. Но я очень занят работой, и одному мне удобней и лучше заниматься теми, важными для моей страны делами, что мне поручены правительством.
– А вы – главнокомандующий? Или это государственная тайна?
– Дорогая моя Натали, откуда вы знаете такие мудрёные слова, как «главнокомандующий»? Нет, это не тайна. Я председатель Совета обороны Финляндии. И я уже, несмотря на мой здоровый сон, не могу спать спокойно в тревожной нынешней обстановке в мире.
– Да, я кое‑что слышу и не только мудрёные слова. Все страны вооружаются. И Германия прежде всего. К моему мужу Карлу Гардингу приезжают немцы из фатерлянда, как он любит говорить. И они откровенно восхваляют нового своего главу правительства и говорят о будущей войне, которая возвысит Германию над миром.
– Ну, дорогая Натали, это только разговоры, до войны, я надеюсь, ещё далеко. Но... обстановка в мире тревожная.
– Как же вы, мой дорогой барон Густав, живёте в доме без женской руки, заботы?
– Ну, во‑первых, не так уж и часто я бываю в своём доме. Как поётся в старой русской солдатской песне: «...Наши хаты в чистом поле белые палаты, а... наши жены – пушки заряжены...» – барон опять засмеялся. Ему было легко рядом с этой женщиной. – У меня есть экономка. Сестра Софья, очень хорошая, с ней у меня тёплые родственные отношения. Она меня навещает. Гости в доме бывают, дети... Но я, Натали, много в разъездах. Работа такая. В моей душе всегда что‑то напряжено, словно какой‑то сложный военный и политический барометр живёт во мне. Стрелка шевельнётся, и я еду, спешу. Чтобы не опоздать. Иначе пострадает мой народ, моя страна. А это для меня не просто – главное. Это для меня всё. Вот такая моя жизнь, Натали.
– Хорошая у вас жизнь, мой барон Густав! Я могу вас так называть «мой!», потому что вы спасли меня. Хорошая жизнь, важная и нужная целому народу, которому вы преданно служите! А мы всё суетимся... каждый для себя... ну для своих детей... А вы, барон, служите великому благородному делу – защите своей страны. Только жаль, что вам приходится воевать. Мужчины – воины по природе. Но я так не люблю и боюсь войны, даже если она где‑то далеко от меня. Женщины созданы не для войны.
Маннергейм смотрел на неё и улыбался. Он словно вернулся в прошлые годы, почти на двадцать лет назад, в семнадцатый. Она совсем‑совсем не изменилась. Он хорошо видел её в вечернем свете фонарей Лондона. Обе встречи с ней – и сегодня, и тогда в Петрограде, – состоялись вечером.
– Ну... Натали, бывали и женщины‑полководцы, и царицы‑завоеватели. Например, француженка Жанна д’Арк. А древние женщины‑амазонки – воительницы беспощадные и неустрашимые!
– Знаю‑знаю, господин фельдмаршал! Но большинство женщин мира – против войн!
– Ну... наверно, так, Натали, конечно.
Ему очень хотелось побыть с этой женщиной наедине. Она была близка его сердцу, несмотря на эти две короткие, почти мимолётные встречи за всю жизнь.
Он шёл рядом с ней, высоченный, красивый, немного седой. Фельдмаршал, которому едва ли есть пятьдесят лет. Так думала не только Натали.
Спортивный и неутомимый в работе, сдержанный в еде, Маннергейм всегда выглядел на двадцать лет моложе своего истинного возраста. Это был ещё один дар, преподнесённый ему свыше для хотя бы малого облегчения сложной его жизни и бесконечно трудных дел.
Он всё смотрел на неё, шагая рядом. От неё веяло каким‑то необъяснимым покоем и пониманием, обаятельной душевной теплотой прошлого. И так хотелось продолжить эту встречу.
Но... во‑первых, у него сейчас, как всегда, нет даже нескольких свободных часов для себя. Этой получасовой прогулкой, такой случайной и счастливой, его свободное время почти исчерпано. Собственно, это был некий временной резерв, который крупные деятели, политики или полководцы, всегда оставляют для непредвиденных случаев.
А сегодня вечером – ещё одна серьёзная и деловая встреча. Дело тоже касается новых современных вооружений. Этот вопрос обострён сегодня до предела. Упущенное время – ослабленная страна.
Завтра несколько серьёзных дел и встреч. К ним тоже надо готовиться. Послезавтра – король. Далее – планируется встреча с министром иностранных дел Великобритании сэром Энтони Иденом. Человеком влиятельным и очень не простым. Как, впрочем, все крупные политики.
К каждой встрече надо подготовиться. Освежить информацию о предполагаемых направлениях и вопросах разговора и, возможно, пока неофициальных, переговоров. Ознакомиться с последними сводками политических и военных новостей в мире. Просмотреть большое количество документов, многие из них внимательно прочитать. Сейчас адъютанты и советники готовят материалы, подбирают, систематизируют.
Для встречи с женщиной, даже такой, как Натали, сейчас времени не было. И не только времени. Он предвидел сложные психологические последствия.
Она – благородная дама, баронесса из высших аристократических кругов! Он – политический деятель, барон, высший военачальник. В истории, правда, всякое бывало. Но он бы не хотел, совсем бы не хотел приносить этой женщине беду.
Он не считал, что может принести счастье женщине, не считал... Да, радость может принести. Но счастье... Для этого есть другие мужчины. Отдающие женщинам своё внимание, волнение, душу. А у него всё это занято... его делом. Его служением стране фьордов, скал и северных волн. Финляндии.
– Дорогая моя Натали!
– Что?! – Она явно встревожилась, словно понимая, чувствуя, что он опять уйдёт от неё. Уйдёт на годы, может быть, навсегда.
Он тоже это почувствовал по её тону.
– Нет, нет, дорогая Натали!
– Что, вы разве не уходите?
– Ухожу, но... не навсегда, не... надолго.
– Как это?!
– Ну, мы обязательно встретимся, я очень хочу ещё вас увидеть, поговорить, побыть с вами, Натали!
– Я тоже, барон Густав! А мы увидимся здесь, в Лондоне, в этот ваш приезд?
– Я очень постараюсь.
– Я буду ждать.
Она в порыве обняла и поцеловала его в губы. Глаза её были полны слёз.
Он остановил такси, и Натали, баронесса фон Гардинг, уехала, растаяла в мутном вечернем сумраке сырого и заснеженного Лондона.
...Его величество король Англии Эдуард VIII был молод, строен и глубоко опечален событиями.
Спокойное овальное лицо короля, словно пронизанное скорбью, производило впечатление, что он действительно переживает. Хотя нередко бывает у властителей, что среди скорби они тайно радуются, а порой и не очень тайно, доставшейся, наконец короне.
Король был в строгом смокинге и белой рубашке.
– Я прошу вас, господин фельдмаршал, передать президенту Финляндии господину Свинхувуду мою благодарность за то, что он поручил вам представлять вашу страну и его, господина президента, у нас на этом печальном событии. И вам, господин фельдмаршал, я выражаю свою признательность за ваше сочувствие и прибытие на печальную церемонию.
– И я, Ваше величество, благодарю вас за то, что вы оказали мне честь и пожелали принять меня. И я ещё раз заверяю вас, что Финляндия глубоко скорбит вместе с вами и вашей страной, искренне сочувствуя горю, охватившему Британское королевство.
Король кивнул, и наступило молчание. Барон всегда оставался выдержанным и неторопливым. Здесь первое слово – всегда королю.
Принесли чай. Королевский слуга, судя по осанке, человек высокого дворянского звания, внёс на серебряном подносе фарфоровый чайник с чаем и серебряный сосуд с кипятком. Жёлтое и квадратное печенье в низкой вазочке, какие‑то конфеты, сахар.
Почтительно склонившись перед королём, налил ему чаю в тонкую, просвечивающую фарфоровую чашку. Поставил поднос между королём и Маннергеймом. Барон видел: здесь чай наливают только королю.
– Благодарю вас, – сказал монарх.
– Да, Ваше величество, – ответил придворный и удалился, кивнув барону почтительно, но с достоинством. Маннергейм, так же молча, ответил. Налил себе чашку чая.
– Как вам наш Лондон, господин Маннергейм?
– Печален, Ваше величество, как и вся страна.
– Да... это верно. Вы, конечно, знаете наш город, бывали и не раз. Да и много лет назад были. Сильно ли он изменился... со стороны за долгие годы?
– Да нет, Ваше величество! В Великобритании чтят традиции, нравы... И, по‑моему, внешний облик почти не меняется. Нация идёт вперёд, создаются новые дела, заводы. А старый Лондон и старые замки Англии сохраняют древний и великий облик страны.
– Да?.. Хорошо вы сказали. Ваше высокопревосходительство. Хорошо. Мы чтим традиции. Это уважение не только к предкам, но и к родине.
– Это так, Ваше величество.
Немного помолчали.
– Скажите, господин барон, как вы оцениваете обстановку в Европе с точки зрения военного?
– Обстановка, Ваше величество, тревожная. Европейские страны вооружаются.
– Да... это чувствуется. Но, я надеюсь, дальше напряжённости дело не пойдёт...
Маннергейм промолчал, глотнув чая.
– Как вы полагаете, господин барон?
– Трудно сказать, Ваше величество. Слишком много причин существует, по которым состояние напряжённости переходит во вспышку молнии.
– Да, я понимаю, обстановка мне, конечно, известна. Но... слишком много разных мнений. Недавно вот был у меня господин Максим Литвинов, нарком иностранных дел Советской России. Так он уверял меня, что их претензии на так называемую «мировую революцию» – это точка зрения Троцкого. А нынешние руководители Советского Союза против «экспорта революции». Заверял. Однако я знаю, что они делают в Англии, Франции, Южной Америке... других странах.
– Я тоже полагаю, Ваше величество, что это дипломатический ход, причём откровенно иезуитский. Они очень много средств тратят на подрывную работу в странах мира, финансируют так называемые «коммунистические партии», которые на самом деле являются террористическо‑разведывательными организациями. И сеть таких организаций у них весьма обширна.
Король кивнул и немного помолчал.
– Новая власть Германии, канцлер Гитлер... он очень милитаризирует страну, проводит жёсткую националистическую политику. Меня это беспокоит.
– Да, Германия вооружается, наращивает экономический потенциал. С одной стороны сильная экономика Германии – это хорошо для всех. С другой... Германия всегда имела сильную армию. Но, бесспорно, положительно для нынешнего руководства этой страны, что они ликвидировали очаг коммунизма, который разгорался в Германии уже с начала века. Ликвидировали. И это хорошо. Потому что коммунистические идеи, как опасная инфекция, могут быстро разложить общество, развалить государственный строй.
– Да, господин барон, я с этим согласен, эта опасная идеология приводит к хаосу.
Маннергейм на минуту задумался, словно ушёл в воспоминания, затем продолжил разговор:
– Так, Ваше величество. Я это видел своими глазами в семнадцатом в Петрограде. Грабежи, убийства. Потом, спустя несколько лет, в стране наступил голод. В такой богатой стране, как Россия, – поистине смертельный голод в Поволжье...
– Вы, господин фельдмаршал, были в Петрограде в семнадцатом?
– Да, Ваше величество, я был в декабре семнадцатого несколько дней проездом в Финляндию. Насмотрелся.
– Да, я понимаю. Но, господин барон, напряжённость эта, на ваш взгляд, надолго ли в Европе?
– Как вам сказать, Ваше величество? Я ведь не пророк... – Маннергейм улыбнулся, улыбнулся и король.
– Мне весьма интересно ваше мнение, господин фельдмаршал.
– Я полагаю, в ближайшие два‑три года борьба крупнейших государств за геополитический передел Европы вполне может перейти из сферы дипломатической в военную. Возможно, будет большая война.
– Вы в этом уверены, господин барон? – Голос короля оставался по‑прежнему спокойным, но едва заметные тревожные нотки отчётливо прозвучали.
– Полностью уверенным быть нельзя. Но, я думаю, это может произойти. К сожалению. Я полагаю, и вы, Ваше величество, это понимаете.
Королевский кабинет для приёмов был сегодня освещён мало. Горели только боковые светильники. Люстры оставались не зажжёнными, в связи с трауром.
Уныние и тоска витали в полумраке зала, словно усопший король оставил здесь невидимый след своего духа, духовного влияния.
Такое свойственно замкам старой Англии. Фельдмаршал много читал об этом и обострённым чутьём своей души, сейчас словно улавливал чьё‑то духовное присутствие. Это его не угнетало, даже вызывало интерес. Он не испытывал тревоги или неудобства, но просто ощущал чьё‑то незримое присутствие.
Широкий и длинный деревянный стол, тяжёлый, с резными ножками и элегантной инкрустацией, тяжёлые портьеры у дверей и длинных окон, – всё это было пронизано невозмутимой и прочной тишиной всего Букингемского дворца. И только голоса короля и Маннергейма одиноко раздавались в огромном кабинете и глохли под сводом потолка.
Король помолчал с минуту.
– Да... но надеюсь всё‑таки на мирный исход.
Маннергейм дружелюбно и искренне улыбнулся в ответ.