1937. Октябрь.
Наконец он услышал рык зверя. Мощный, протяжный, сначала низкий, затем сразу же переходящий на высокие тона. Маннергейм около трёх часов стоял в засаде. Точнее, стоял не он, а слон Хани, на спине которого и расположился барон со своим штуцером пятисотого калибра[24]в удобном бамбуковом паланкине, обшитом и укреплённом по углам и рёбрам буйволиной кожей.
Хани, взрослый, но ещё молодой индийский слон, был умницей. Он понимал всё, что делали или собирались делать люди. Уже давно приученный к охоте на тигра или леопарда, он очень внимательно относился к словам, к звукам, издаваемым королевским погонщиком Бхангом. Этот молодой, смуглый и черноволосый, представитель народа кхасов, называющих себя – непали, с трудом объяснялся по‑английски. Знал очень мало слов и потому, в основном, молчал. Что вполне устраивало барона, не любившего никогда пустую болтовню. Тем более на охоте, где, порой, одно лишнее слово, сказанное не вовремя, может спугнуть или насторожить тигра.
Середина спины величественного Хани была покрыта красной узорчатой ковровой попоной. Поверх попоны ремнями прочно закреплён паланкин, устроенный так, что и сидеть удобно, и обзор для выстрела – круговой и свободный.
Спина крупного животного высилась над землёй метра на четыре. Погонщик сидел впереди, почти на голове слона, чтобы не заслонить, не помешать выстрелу. Барон располагался на возвышенном сидении.
Уже около трёх часов загонщики пытались выгнать тигра к стрелкам, ожидавшим зверя на слонах. Засаду устроили на узком, метров в полтораста, перешейке тропического леса, где он немного редел и был ограничен крутым голым поднимающимся склоном с одной стороны, и безлесной поляной – с другой. Тигр по голому месту не пойдёт. Он чувствует, что это опасно. По той же причине – уходит от загонщиков. А те, гремя звонкими бубнами и колокольцами, создают много шума. Сами, однако, продвигаясь тоже на слонах. Прежде всё это делалось пешим порядком, но после того, как однажды тигр убил и унёс в джунгли загонщика, король решил поберечь своих слуг.
Охотники в загоне, конечно, не участвуют. А загонщики, слуги дворца, непали или невары, хотя, не из низших каст, поскольку слуги короля, но и ружей не имеют, и стрелять не знают как. Потому как ружьё – вещь дорогая и редкая. А индийский или королевский тигр, обитающий здесь, характер имеет взрывной, импульсивный. Много людей крутится возле джунглей, лес порой примыкает к деревням, и случается, что тигр становится людоедом. Такой – крайне опасен. Вот и этот, на которого нынче охота, – подозревается в подобном зле. Рык его, раздражённый и угрожающий, говорил о том, что с лёжки его подняли.
Было раннее утро, удобное время, когда жара ещё не заполнила тераи. Лесные склоны, тропические муссонные леса южного Непала.
Бханг ружья не имеет, он только погонщик. Единственное его оружие – кукри, тяжёлый и острый нож с широким и кривым лезвием – в ножнах на поясе. Плавно изогнутый вперёд лезвием, с рукояткой из прочной, как железо, жёлтой древесины самшита.
А от возможного нападения тигра, погонщика и охотника защищает не только высота. Прежде всего, сам Хани. Медлительный, неповоротливый с виду, слон чуток и стремителен. И даже рассвирепевший тигр предпочитает держаться в стороне от этого гиганта тропиков и его несокрушимых и громадных бивней.
Зверя гонят по ветру. Направление слабого утреннего ветерка совпадает с направлением загона, потому и начали охоту. Иначе бы её перенесли до более удобного дня. Все необходимые условия должны совпасть. Ведь это охота не на косулю, а на короля джунглей. Малейший промах может оказаться роковым. Тигр осторожен и чуток. Умеет ходить совершенно бесшумно. Пройдёт мимо деревенского дома тише, чем мангуст.
Деревни кхасов, здесь же, неподалёку, у склонов хребта Сивалик, нередко расположены прямо среди леса. Дома обнесены высокими оградами, сделанными из многослойного бамбука, обмазанного глиной. Это защита от зверей. В прежние времена тигры приходили даже в деревни, охотились на людей. Но это было давно. Сейчас такое бывает крайне редко.
Однако случается. Сидит на верхней веранде старик‑непали. Смуглый и худощавый. Не спится ему от возраста. Сидит наверху и слушает тропическую ночь. Дом его сложен из необожжённого кирпича. Бамбуковая крыша настелена многослойным тростником и выдерживает мощные ливни. Сидит старик и слушает ночную мглу, плачущий лай шакалов и пронзительные крики обезьян. Кобра проползёт – услышит. Мангуст проскользнёт за оградой – тоже не пропустит старый лесной житель. А тигра не слышит. И только утром на примятой и вдавленной во влажную землю траве за оградой, увидит кошачий след, размером чуть меньше головы его, старого непали. Такой вот зверь. Могучий и опасный.
Барон всё это хорошо знает. Он и прежде знал о тиграх и других тропических животных немало. Да и здесь, пока в гостях, услышал и увидел ещё очень много интересного. Вчера, например, больше двух часов наблюдал за громадным буйволом. Чёрный гигант стоял по грудь в воде, а на спине его белая длинноногая цапля неутомимо и аккуратно занималась чисткой его шкуры. Выискивала в шерсти паразитов, клещей, мух, других кровососущих. А буйвол не только её не согнал, но как будто старался не тревожить резкими движениями. Боялся, чтоб не улетела. Соображает. Великая мудрость природы. Взаимопомощь и взаимовыручка. У самых неродственных животных. Порой, у них, у животных, это получается лучше, чем у людей. К сожалению.
Солнце уже всходило, и сразу духота стала вытеснять утреннюю прохладу. Слабый приятный ветерок стал ещё слабее. Барон был одет в лёгкую рубашку защитного цвета и шорты до колен. На голову он надел шапочку топи, из чёрной тонкой ткани, по форме похожую на пилотку, но более цилиндрическую. У погонщика, Бханга, на голове тоже была топи, только светлая и пёстрая. С красными, жёлтыми и зелёными квадратиками наверху. А снизу, по кругу, – белая. Белая приталенная рубаха – даура – и узкие, в обтяжку, штаны – сурувал, – в поясе обмотаны широкой белой повязкой, называемой здесь – патука. Кожаные ножны с тяжёлым кукри прикреплены слева к поясной повязке. И поверх всего надет чёрный жилет – истакот. Чуть выше патуки и ножа. По погоде в жилете было жарко, но его Бханг одевал из уважения к работе, к охотнику – сахибу. Как бы вместо пиджака.
...Ещё один рык тигра возвестил о том, что он уходит от шума загонщиков, находясь впереди них, то есть ближе, чем они, к засаде, метров на двести. Маннергейм спокойно и настороженно смотрел в сторону звуков, держа в руках штуцер со взведёнными курками.
Справа от него, метрах в тридцати, также на слоне, находился другой охотник. Это был сам Его величество король Трибхувана.
А правее короля располагался слон полковника Бхима Джанга Бхара – начальника личной охраны Его величества. Слева от барона, в двадцати пяти – тридцати метрах – главнокомандующий королевской армией генерал Тхар Синг Рана. Ещё два стрелка, из высших сановников королевства, занимали оставшиеся участки на лесном перешейке и перекрывали его полностью.
После красочного и обильного ужина во дворце в Катманду, в день прибытия Маннергейма в Непал, прошло два дня. Он уже многое посмотрел и узнал. И у него подтвердилось мнение, что король здесь фактически не управляет страной. Система, чем‑то похожая на Великобританию. Кстати, один из приятелей барона, английский лорд, зная его неослабевающий интерес к Востоку, и посоветовал ему съездить на охоту в Непал. И вскоре пришло по почте письменное приглашение от короля Трибхувана. То есть английское влияние здесь оставалось и по сей день, чуть ли не такое же, как в прошлом веке.
...Маннергейм, напрягая зрение, смотрел в сырой полусумрак джунглей. Биноклем здесь пользоваться нельзя было. В полумраке он помогает мало. Но острое, тренированное зрение не подвело. А оптический прицел, вот он, – очень облегчает стрельбу.
Тигра он увидел метров за сто до засады. Зверь шёл осторожно, вкрадчивым кошачьим шагом, слегка прижимаясь к земле. Барон поймал его в прицел и ждал, не шевелясь, подхода тигра на более близкую, надёжную для выстрела дистанцию. А тот, словно почувствовал, что на него навели ствол, замер, остановился.
В полумраке густых ветвей сверху, более или менее свободный от кустов на уровне двух метров от земли, тропический лес просматривался с трудом. Из‑за малого света. Но Маннергейм всё‑таки видел тигра. Большим полосатым пятном. Даже видел очертания фигуры. Но пока, не более того. Прицел увеличивал, но полумрак мешал.
С минуту постояв, зверь снова двинулся вперёд. Очень медленно. С опаской. Загонщики криками и шумом подгоняли его в спину. Прошёл ещё метров десять. Стрелять пока было рано для надёжного выстрела, в таких условиях – далековато. Однако теперь барон видел его отчётливо и целиком. Правда, средняя часть тела зверя оказалась закрыта большой ветвью баньяна, но было хорошо видно передние лапы, морду и грудь, а также и хвост. По хвосту было понятно, что зверь возбуждён, полон ярости и готов к нападению. Хвост подрагивал, и беззвучно взмахивал, как длинная и толстая полосатая плётка.
Видит ли зверя король, барон не знал. Хищник шёл между ним и королём, но ближе к нему, Маннергейму. А посмотреть на короля, означало оторвать взгляд от зверя. А этого нельзя. Есть немалый риск в таком случае больше не увидеть ничего. Судя по тому, как беззвучно, быстро и осторожно эта громадная кошка перемещается по лесу, скользит между стволами бамбука и дерева сал.
Внезапно тигр резко остановился. Что‑то его, уже разозлённого, определённо обеспокоило. Он замер. Барон почувствовал, что зверь сейчас уйдёт, и хотел уже стрелять, но в этот момент голова тигра и его грудь оказались скрытыми за толстым стволом. Хищник, будто ощущая опасность выстрела, попятился назад, находясь в створе пальмового ствола. Почти мгновенно он исчез.
Подошли слоны с загонщиками, перестав попусту греметь. Все сгруппировались возле короля и генерала Рана. Его величество показал в сторону гостя, и к нему подъехал начальник королевской охоты. Он участвовал в загоне и, казалось, был смущён неудачей.
– Господин фельдмаршал! – он говорил на хорошем английском. – Пока все остаются на слонах. Охота ещё не закончена. Никто не видел, куда ушёл тигр. Он очень опасен и затаился где‑то. Возможно, в яме, в корнях большого дерева, или ещё где, но поблизости.
– Каким образом продолжается охота, господин Ларжанг Расаван? – барон уже запомнил имена многих непальских сановников, с коими общался во дворце и здесь, перед началом охоты.
– А так же, Ваше высокопревосходительство! Охотники остаются в засаде, а мы повторяем загон.
– Хорошо, господин Расаван.
– Мы всегда должны помнить, господин фельдмаршал, что тигр вообще, а этот в особенности, зол и мстителен. Он ничего не забывает и не прощает людям. При первой возможности отомстит. Пока его не убили, нельзя ослаблять внимание, иначе он кого‑нибудь убьёт и унесёт в джунгли. Его величество беспокоится о вас, Ваше высокопревосходительство, отчего и приказал мне напомнить вам об этом.
– Я благодарен Его величеству за всё и за заботу обо мне. Передайте Его величеству, что я постоянно помню об опасности, и курки моего штуцера всегда взведены.
Непалец почтительно наклонил голову, прижав руки к груди, и, развернув слона, направился к королю.
Сюда, под сень высоких тропических деревьев‑гигантов, солнце почти не пробивалось. Было душно и сыро. Загонщики ушли обратно, к началу загона по краям лесного перешейка, чтобы до поры не потревожить затаившегося тигра.
А там, в начале загона, тоже была на всякий случай оставлена засада из второстепенных охотников‑сановников. На случай, если тигр вдруг проскочит через загонщиков и вернётся. И хотя эти охотничьи места считались второстепенными, принимать участие в королевской охоте всё равно было очень почётно.
На этот раз загонщики шли быстрее, гремели и кричали, как будто громче. Барону нравился неукротимый темперамент этих людей, их возбуждённость охотой, присутствием короля и также всесильного главнокомандующего генерала Тхар Синг Рана. Его могущественный род – род Рана – уже около ста лет обладает властью даже более значительной, чем семья короля.
Через полчаса после начала громкого стука, крика и звона, который долетал до барона в виде слабых звуков, он почувствовал острую тревогу. Волнение пришло как бы изнутри. И он сразу понял – возникла опасность, и тигр близок.
Фельдмаршал медленно повернулся вместе со штуцером влево и увидел его. Он находился всего в сорока–пятидесяти метрах, готовясь к нападению именно на него, Маннергейма.
Почему‑то зверь вышел опять на него, только левее, уже между ним и генералом Рана. Но крался к барону, явно готовясь напасть. Маннергейм знал своё оружие. Тяжёлая свинцовая пуля из нарезного ствола калибра в полдюйма полетит, не кувыркаясь, не отклоняясь и не теряя скорости. Из такого оружия можно уверенно бить метров со ста. А с пятидесяти и в таких условиях полумрака джунглей стрелять можно.
Тигр крался медленно. И, хотя шёл он с наветренной стороны, с которой очень не любит ходить, опасность учуял. Шёл так, потому что загонщики заставили. Но опасность всё‑таки обнаружил. Непонятно – как. Запахи ведь против ветра не идут. Несмотря на маскировку за листвой, пожалуй, увидел слона и догадался, что он там не просто так. А потом разглядел и человека. Не зря про этого зверя ходят легенды, что в нём живёт душа злого существа – дьявола, по‑нашему.
Так или иначе, но он собрался нападать.
Пора. И барон медленно потянул спусковой крючок, строго держа прицел на голове тигра. Было это очень не просто. Затаил дыхание, задержав на вдохе.
Выстрел штуцера раскатисто и звонко громыхнул в джунглях, ударил эхом по стволам, ветвям, кустарникам. Заскользил по тростнику и слоновой траве.
Тигр дёрнулся, словно хотел прыгнуть, но осел и сразу же повалился набок. Выстрел был точным.
Хорошо видя хищника через оптику, барон целился в голову, в нижний срез лба, на уровне глаз. Попадание в верхнюю часть лобной кости тигра может дать рикошет. Так стреляют только очень хорошие стрелки. Мало кто может очень твёрдо держать оружие, так, чтобы цель, увеличенная в оптическом прицеле, не прыгала перед глазом стрелка. Тут надо иметь стальные нервы. Тем более что всё происходит в опасной близости от рассвирепевшего тигра‑людоеда. Для которого преодолеть полсотни метров дело нескольких секунд. А слон тоже не всегда успеет и сумеет защитить...
Погонщик повернул слона к поверженному властителю джунглей, туда же направились и другие охотники.
По команде Бханга слон Хани присел, мягко и грациозно, и барон спрыгнул с его спины. Всё это время он не отводил взгляда от застреленного тигра, оружие держа наготове. Бывает, при стрельбе в голову, пуля срикошетит, и зверь от удара, потеряет сознание. А потом очнётся в самый неожиданный момент. Чтобы неожиданностей не было, как он сам сказал, отвечая королю, «курки его штуцера всегда взведены».
Тигр был мёртв. Его огромное тело вынесли на открытое место под солнцем, и барона сфотографировали возле его охотничьего трофея. Сначала – рядом с Его величеством и генералом Рана, потом с Его величеством отдельно – над поверженным тигром.
Король Трибхувана лично поздравил фельдмаршала, крепко пожал ему руку, предварительно сняв кожаные перчатки, в которых находился почти постоянно.
– Вы, господин фельдмаршал, очень хороший стрелок. Но не только стрелок. Как охотник, вы обладаете редким умением вовремя увидеть зверя и выбрать момент для выстрела.
– Благодарю, Ваше величество! Может быть, вы преувеличиваете мои способности...
– Нет, Ваше высокопревосходительство! Убить этого тигра смог бы далеко не каждый даже из самых лучших охотников моей страны. Потому что этот тигр – самый хитрый и коварный из тех, что мне были известны. И застрелить его было очень сложно. Выражаю вам мою королевскую благодарность!
– Я благодарен вам за всё – за гостеприимство, за оказанную мне честь, за предоставленную возможность участия в королевской охоте. И за высокую оценку моего выстрела. Благодарю, Ваше величество!
Стоящий рядом генерал Рана тоже поздравил барона с охотничьей удачей.
...Маннергейм сидел на высоком стуле‑полукресле на мягкой ковровой подстилке, за длинным и широким королевским столом, на обеде, устроенном в его честь. Ел дикого фазана, запечённого в сметане с орехами, мёдом и ананасом. Бутылки французского вина и английского виски высились над белой скатертью среди разных и неожиданных яств. Китайские блюда соседствовали с индийскими, чередуемые чисто непальскими, как, например, этот фазан.
Стройные и смуглые восточные девушки тотчас же на место опустошённых, порой, лишь начатых блюд, ставили новые. В пяти‑шести метрах от стола танцовщицы королевского балета, изящные и ослепительные в своей грациозности, исполняли пластичный и ритмичный непальский танец. Это были сцены из знаменитого эпоса Рамаяны.
Придворные за столом пытались услужить королю, и ещё более того, генералу Рана и премьер‑министру Мухтияру, младшему брату генерала. Услужливо и заискивающе заговаривали с высшими чиновниками и королём. Те, улыбаясь, отвечали односложно. Однако эта услужливость и заискивание оставались едва заметными, скрытыми. Это было очевидно только для барона, умудрённого многолетним опытом и сложной многообразной своей жизнью. Все присутствующие сохраняли достоинство и гордость.
На обеде кроме короля, генерала Рана и Мухтияра, то есть, премьера, были ещё: министр иностранных дел, из штатских, и высшие генералы королевства. Одни мужчины. За столом сидели двенадцать человек. Церемония обеда проходила торжественно и неторопливо. Центром внимания, конечно, оставался гость, Маннергейм. Но к нему никто не обращался ни с разговором, ни с вопросами. Не хотели тревожить. Ждали, когда сам заговорит. Но ждать первого слова в разговоре от молчаливого скандинава, вообще дело безнадёжное. Тем более, от такого вдумчивого и сдержанного, как барон Густав.
После десятиминутного молчания и участия в обеде фельдмаршал заметил, что на него поглядывают с беспокойством. Понял, – могут возникнуть мысли, будто гость чем‑то обижен, недоволен. И он сказал, дабы рассеять неловкость:
– Ваше величество! Я очень рад, мне приятно быть участником королевского обеда. Тем более в кампании самого Вашего величества и высоких сановников королевства.
– И Нашему величеству приятно видеть вас у нас в гостях. – Король, смуглый, с чёрной бородкой, говорил медленно и добро улыбаясь. Его серый с переливами шёлковый френч со многими золотыми пуговицами был застегнут наглухо.
– Мне также приятно, что мой коллега, главнокомандующий армией государства, генерал Рана, также присутствует на обеде.
– Благодарю вас, господин фельдмаршал! – генерал сложил ладони перед грудью и почтительно слегка наклонил голову.
Барон, не складывая рук, голову тоже почтительно чуть наклонил.
– Скажите, господин фельдмаршал, – в голосе короля зазвучал искренний интерес, – где вы научились так владеть оружием?
– В моей стране, Ваше величество, большинство мужчин отличные стрелки.
– Да, господин барон, это хорошо. Очень хорошо. Что ещё интересного отличает ваших уважаемых соотечественников? Хотелось бы побольше узнать о вашей далёкой стране и народе.
– Наши люди – очень хорошие лыжники, – видя непонимание, объяснил, – у нас много снега, он лежит прямо и в городах, и в лесах зимой.
– A‑а, да‑да! – генерал Рана засмеялся, – снег есть и у нас, вы видели, как сверкают наши вершины, короны наших великанов – Джомолунгма, Канченджанга, Макалу, Лхацзе, другие – высшие горы Земли.
– Наши снега очень высоки и красивы, – добавил Его величество, – но... в городах и лесах у нас тепло, – король засмеялся.
– А у нас, Ваше величество, в лесу зимой только на лыжах можно пройти. В Финляндии снег в средине зимы наметает сугробы, то есть горы снега, в два метра высотой. И больше.
Хотя они знают английское слово «снег», но оно здесь редко употребляется.
Все слушали с интересом, едва скрывая изумление. Так вроде бы и знали, но представить себе здесь, в тропиках, как эти сугробы выглядят на самом деле, конечно, не могли.
– Как ваша семья поживает, господин фельдмаршал?
– Спасибо, всё хорошо. Они давно в Париже.
– Как здоровье ваших детей?
– Спасибо, всё хорошо, Ваше величество. Две мои дочери живут не в Финляндии. Одна в Париже. Другая в Лондоне.
– Как вы, господин фельдмаршал, человек из очень далёкой холодной земли, находите нашу страну? Не тяготит ли вас наш тёплый климат?
– Мне нравится ваше королевство. Красивое и тёплое. Я вижу здесь много интересного и удивительного. Однако я больше привык к прохладе. Но у вас мне тоже хорошо. Я благодарен Вашему величеству за оказанное мне внимание.
– Ну, это ещё не всё, ваше высокопревосходительство! – Мухтияр тоже включился в разговор, – мы ещё покажем вам наши сокровища, шедевры древней архитектуры. Завтра с утра, если Его величество не возражает, и вас, господин фельдмаршал, устраивает это время.
...Маннергейм около получаса не мог оторвать глаз от направленного в небо божественного сооружения. Здесь это называется ступа Боднатх.
Перед последней верхней конструкцией – круглой башней‑шпилем, под её основанием, как бы подпирая её теменем своим, выглядывал сам принц Будда. То есть принц Сиддартха Гаутама, который впоследствии стал великим Буддой. Именно в Непале родился он две тысячи пятьсот лет назад.
Из‑под основания вершины башни глядели его глаза. Большие, выразительные, полные сострадания к людям. Ничего, кроме этих больших глаз, там не было. Только глаза и узкая полоска лица, где они расположены. Ниже глаз – архитектурные украшения, а выше только основание этой вершины башни. Круглой и мощной, устремлённой в бесконечно синее небо Непала и Гималаев.
Под самым куполом башни, под её остриём – крыша с бахромой, наподобие громадного абажура и под ним нечто вроде площадки с перилами. Кто‑то оттуда созерцает мир. И мироздание.
Ступа Боднатх словно светилась изнутри жёлтым солнечным светом, цветом древнего камня, из которого она была сооружена ещё в третьем веке до нашей эры. Конечно, её реставрировали, за ней ухаживали, и она стояла, как обновлённая.
До этого барон осматривал другое удивительное сооружение того же возраста, ступу Сваямбунатх, расположенную по другую сторону от Катманду, к западу, а не к востоку, как ступа Боднатх. Но не менее, однако, удивительную и исполненную того же божественного света, но другого, красного тона, построенную из красного камня, похожего на современный кирпич.
Эти буддийские храмы, устремлённые в небо, словно источали незримую энергию, которую барон чувствовал, как бодрящий, питающий душу и тело, прилив сил.
Маннергейм, по прибытии в Непал, ощутил всю, необычную для финна, особенность этой тропической, но и высокогорной страны.
Сразу на аэродроме, когда он выходил из своего самолёта, ему буквально ударил в ноздри пряно‑ароматный дух этого края. Потом, переезжая на автомобиле из долины в предгорья, горы и снова в долину, он чувствовал постоянно душевную приподнятость, лёгкость сердца и мысли. Словно близость священного Тибета или древних буддийских тайн и реликвий благословляла его на дальнейшие дела и пути.
Он прибыл сюда на охоту, дважды в ней участвовал. Потом коротко описал, но не эту, о которой рассказано выше, а другую охоту на другого тигра и тоже с участием короля. А эта... Эта охота для него осталась больше душевным приключением, чем охотничьим процессом. И каким‑то предвестием близких грядущих общений, здесь же, в Непале, с неизвестными доселе, но высшими и нужными для его жизни силами, у которых есть духовная мощь, необходимая ему для его предстоящих и больших дел.
Он видел, как по дорогам, через непальские селения и города идут вереницы паломников, чтобы поклониться святым местам и приобщиться к ним. Это и крестьяне, одетые примерно в те же одежды, что носил и Бханг, королевский погонщик слонов. Только из совсем дешёвых тканей, да и ветхие уже. Среди паломников было много буддийских монахов, не только из Непала, но и из Индии. Бритые наголо, в жёлтых шёлковых одеяниях, они напомнили барону далай‑ламу тринадцатого, которого он посещал около тридцати лет назад. Он видел здесь, в маленьких селениях и больших городах, ламаистские монастыри и небольшие часовни, которые здесь называют – гомпа. Увидел застывшую красоту и величие, прежде всего, величие духовное, в древних ступах и пагодах, монастырях и храмах.
И над всем этим величием земли и гармонией жизни, над медленным и незатухающим дыханием древности – высоко и недостижимо простёрлись Гималаи. Их ослепительно‑белые снежно‑ледяные крылья, вознёсшие их, эти горы, на самую высшую, поднебесную ступень земли.
Ему и позже, всю его, ещё долгую жизнь, снились светящиеся и не по‑земному высокие пики Гималаев. Исполненная спокойствия и божественного величия пагода Хиранья‑Варна Махаравихар в Лалитпуре, стремящаяся в небо своими тремя ярусами крыши и башней наверху. Хранящая в себе высшие тайны и источающая невидимые волны света, жизни и любви.
Снились паломники, мерно и неутомимо шагающие в Лумбини, священную родину принца Гаутама. Снились ночные крики джунглей и пряные тропические ароматы. И бесконечные дороги востока, которые остались с ним навсегда.
НОЖ САМУРАЯ
1939. Август.
Двигатель танка надрывно завывал, работая на пределе. Гусеницы обнимали землю зубчатыми траками и вырывали на поворотах крупные комья с травяными корнями.
Волохов глядел вперёд через смотровую щель и хорошо видел устроенные на холмистом горном склоне укрепления японцев.
Противотанковая артиллерия противника била встречным огнём прямой наводкой, но стрельба оказалась не очень плотной. Мощная обработка японских позиций тяжёлой артиллерией и бомбардировочной авиацией дала свои результаты. Большинство укреплений было разворочено, орудия разбиты. Но серьёзно подготовленные к бою части Квантунской армии имели здесь сильные укрепления и огневые позиции, которые и после артиллерии и авиационного налёта ещё жили и огрызались огнём.
Танковая бригада рванулась вперёд сразу же после того, как смолкли наши орудия. Надо бы идти в бой с поддержкой пехоты, но ждать было нельзя. Уже не первый раз здесь, в районе реки Халхин‑Гол, комкор Жуков бросал танки и бронемашины в бой без пехоты, вопреки боевым уставам Красной армии и существовавшим законам тактики и стратегии войны.
Волохову позвонил сам Жуков и спокойным голосом приказал:
– Вперёд. Никого не ждать. Взять высоты 7 и 12.
– Слушаюсь, товарищ комкор!
Волохов давно уже перешёл служить в другой подвижный род войск. Скучал, конечно, по коням, но... Всему своё время. За техникой, понятно, будущее.
Машина комбрига Волохова шла в середине танкового строя бригады, так полагалось по тактике боя. Впереди горели наши танки, но несколько машин уже ворвались на батарею и смяли пушки противника.
В основном в бригаде были лёгкие танки БТ‑7М, быстрые, хотя и не очень защищённые от артиллерии. Волохов десяток лет служил танкистом, обучился особенностям танковых боев, и многое уже знал про этих бронированных коней.
Командирской машиной был средний танк Т‑28 с мощной пушкой. Таких танков в бригаде было совсем мало. Соединение комбрига Волохова, недавно переформированное для переброски в армейскую группу комкора Жукова, оставалось ещё недоукомплектованным. Немногим более сотни боевых машин – для танковой бригады мало. Но Волохов, опытнейший командир, привык воевать тем, что есть. И хотя знал, что приказы начальства надо выполнять, не раздумывая, успевал всё обдумать и взвесить. И понимал, что в данной обстановке надо стремительно наступать. Не дожидаясь пехоты! Задержка даст возможность японцам собраться с силами, восстановить и укрепить оборону.
Лавина танковой бригады навалилась на укрепления противника. Несколько десятков машин горело, танковые пулемёты не умолкали ни на минуту. Бронированные машины останавливались, разворачивая башни, стреляли вдоль японских траншей. Лупили по круглым противотанковым японским ямам и били именно сбоку и сзади, откуда те были не защищены.
Линия обороны, оборудованная дотами и блиндажами, местами горела. Наши танкисты, выбравшиеся из подбитых машин, врукопашную дрались во вражеских траншеях... Грохот, стрельба, огонь и дым стояли невообразимые.
Справа и слева от бригады Волохова грохотали танковые и механизированные части соседей, прорывая оборону врага. Танк комбрига шёл впереди, за ним устремились остальные. Батальоны бригады, прорвав оборону противника, стремительным маршем прошли на указанный рубеж. Захватили две высоты, плацдарм, на котором должны были закрепиться, завершив окружение группировки противника. В кратчайший срок надо было закопать танки в землю, чтобы они могли вести огонь из укрытий и в любой момент снова выехать из ям и начать наступление.
К вечеру всё было сделано. Волохов с комиссаром и начальником штаба бригады обошли всех командиров батальонов и рот, осмотрели машины. Часть подбитых танков, те, у которых перебиты гусеницы, были уже восстановлены и приведены с поля боя.
Тёмная августовская ночь поглотила и растворила в глухой мгле ужасы военной трагедии. Тысячи обгоревших и изуродованных трупов, оставшиеся на полях сражений, в развороченных траншеях, у перевёрнутых пушек и в обгоревших танках, исчезли во тьме ночи, будто их и не было никогда.
Но вот из‑за облаков вышла луна, круглая и яркая, и неестественность смертоносной войны людей снова стала зримой и очевидной. В свете луны, бледном и синеватом, мёртвое поле брани выглядело ещё более мёртвым и недвижным.
– Товарищ комбриг! Прибыл командующий армейской группой комкор Жуков! – Это доложил запыхавшийся офицер связи, совсем молодой Селиванов.
– Где он?
– Вон там, у танковых окопов, стоит его легковушка.
Волохов поспешил напрямую через бугор, сбежал со склона и чётким шагом подошёл к командующему.
– Товарищ командующий армейской группой! Танковая бригада выполнила поставленную вами задачу. Батальоны окопались, танки в укрытиях, готовы к бою и дальнейшему наступлению. – Волохов докладывал, приложив ладонь к фуражке. После слова «готовы» чуть было не сказал к «обороне и дальнейшему наступлению», что было бы более точно. Но вовремя заменил слово, что сути, конечно, не меняло. Комбриг знал в каком напряжении находится комкор, не спавший трое суток, и, понимая его отношение к «обороне» в данное время, очень даже вовремя нашёл более нужное слово.
Воюя с этим полководцем, точнее, в его подчинении, всего несколько дней, Волохов всей своей военной сущностью понял, почувствовал что это – стратег наступления. Все дни и ночи, что соединение Волохова находилось здесь, шла неутомимая, не прерывающаяся ни на минуту военная работа. Перегруппировка, бросок, манёвр и снова бросок в наступление, перегруппировка, манёвр, снова удар по противнику. И каждый раз как‑то по‑новому, в другие, определённые, наиболее уязвимые места обороны неприятеля. Причём места, по которым производились удары танковых и мотоброневых соединений, всегда были очень точно определены. Оборона оказывалась прорванной. Волохов уже понял, что этот генерал умеет стремительно и несокрушимо наступать.
– Знаю, комбриг, знаю! Здравствуйте. – Рука у Жукова была крепкая, ладонь широкая, жёсткая и сухая. – Где воевали в первую мировую? – Он видел густую седину в волосах Волохова, высокого и крепкого, но уже немолодого военачальника.
– На Юго‑Западном фронте.
– У кого? И кем?
– Воевал я, товарищ комкор, командиром эскадрона у генерала Маннергейма.
– Знаю этого генерала, комбриг! Я на том же Юго‑Западном в шестнадцатом воевал, в десятой дивизии. А Маннергейм командовал двенадцатой.
– Так точно, товарищ комкор!
– Был я тогда юным унтер‑офицером, но про вашего Маннергейма слышал. Известный был генерал. И солдат своих берёг... Но потом, в восемнадцатом, он воевал против финской Красной гвардии. Значит, против нас. Победил тогда. Считается нашим врагом. Так что лучше вслух его не вспоминать.
Жуков с улыбкой посмотрел на комбрига, прошагал вдоль танковых окопов, размеренным быстрым шагом. Волохов шёл рядом, чуть отставая.
– То, что у вас выезд из каждого окопа отлогий, аппарель длинная, это хорошо. – Комкор переменил тему. – Очень хорошо! Не поленились танкисты, зато не будет задержки. Длинная аппарель, это гарантия, что не будет пробуксовки. На крутых выездах даже, бывает, и танки буксуют...
Обошли окопы всего первого батальона. За Жуковым и Волоховым шагали ещё четыре офицера. Тактично отстали на несколько шагов. Один из них – комбриг. Возможно, начальник штаба армейской группы Богданов. Волохов прежде ещё не видел его в лицо и не знал, он ли это. Пожалуй, он. Кому же ещё быть рядом с командующим в такой инспекционной поездке по переднему краю?
– Значит, так, комбриг Волохов! – Жуков остановился, повернулся лицом к нему. – То, что вы потеряли до трети танков и людей, знаю! На то и война. Задачу выполнили. К утру получите новый приказ!
– Слушаюсь, товарищ комкор!
Автомобиль, американский «форд», на котором прибыл Жуков, догнав командующего, подъехал. Комкор, садясь, в машину, на миг замер, обернувшись, словно хотел что‑то сказать танкисту‑комбригу, но только кивнул головой в ответ на отданную ему честь, и сел в чёрный поблескивающий под лунным светом «форд».
...Ночь. Сквозь широкое круглое отверстие в куполообразном потолке монгольской юрты видны яркие звёзды. Надо бы выспаться. Под утро, возможно, поступит приказ в бой. Жуков ждать не будет.
Ещё не совсем понятно, почему комкор сделал паузу, замкнув котёл окружения, а не приказал сразу же ночью расчленять окружённую группировку японских войск. Чтобы с рассветом обрушить на неё снаряды и авиабомбы, приступив к уничтожению. Видимо, всё‑таки счёл ударные силы пока недостаточными. Сейчас наверняка разослал порученцев, накручивает телефон... И к утру соберёт всё, что можно, и приказ о наступлении будет. Ждать Жуков не станет ни часа.
Волохов сел. Походная койка заскрипела под ним. Уже было понятно, что не заснёт. Темнота оставалась не совсем полной. Свечение звёзд и косых лучей месяца через отверстие вверху юрты позволяло различать предметы.
...Волохову вспомнилась такая же звёздная и августовская ночь в теперь уже далёком двадцатом. Когда он со своим конным полком совершал марш через украинскую степь. Опасная могла возникнуть ситуация. Очень опасная. Но его тогда спасла осторожность, привитая ему вместе с военной наукой от генерала Маннергейма, которого вот даже сам Жуков сегодня вспомнил добрым словом. Внимательное, чуткое отношение к возможной опасности вместе со знаниями по военному искусству тщательно и методично передавал своим офицерам барон Густав. И его труды не пропали даром. Это правило стало уже чертой характера у Волохова и не раз спасало его и его людей от беды.
И тогда, в двадцатом, в степи под Каховкой, он не зря выслал полувзвод в глубокую разведку. Не зря. Терещенко с разведчиками вернулся через четыре часа, как Волохов и предполагал.
– Товарищ комполка! – Терещенко был встревожен. – Впереди серьёзные силы противника! Наверно, надо колонну сразу повернуть в сторону...
– Ты доложи обстановку, а решать буду я! – Волохов даже немного разозлился.
– Вы были правы, товарищ командир! Там кавалерийское соединение, не меньше бригады...
– Где?
– В пятнадцати верстах отсюда.
– А чего ты так волнуешься?
– Так они же на конях! И их очень много. Огромная балка вся в палатках и кострах. Мы считали, считали... В общем, не меньше двух тысяч сабель!..
– А ты не ошибся?
– Да нет, не я один. Все считали и пересчитывали.
– Они вас зам<