Да, может Абигайль и вела себя по-хозяйски, но это был дом ее отца, где она родилась. Когда она вышла замуж, муж переселился к ней. Тогда он только что вернулся из армии с маленькой пенсией и в дом почти ничего не принес. Абигайль принадлежало все - от мелочей до домашней мебели. Именно женщина взвалила на свои плечи всю мужскую работу: зарабатывала деньги, обрабатывала свой клочок земли, выполняла все, что должен делать мужчина. Поэтому ей было невыносимо стоять в стороне и наблюдать, как Дик растет ленивым и непослушным. И сейчас, когда дом и два прилегающих коттеджа были выкуплены на заработанные Абигайлю деньги и сбережения ее отца, она чувствовала еще больше свои права. Все соседи относились к ней с большим уважением, - не так, как прежде, когда она была простой работницей в поле или уборщицей на ферме. И эти изменения ей нравились.
Миновала зима, ей на смену пришел март со своими холодными ветрами. Ричард Медликотт лежал при смерти. Абигайль едва могла поверить в это. Все эти годы она была так занята, что у нее не было времени задумываться над неизбежным, хотя муж был почти на пятнадцать лет старше ее. Он слабел и потихоньку стал перекладывать свои мелкие обязанности на Гедеона, конечно же, под отцовским присмотром. Родители считали необходимым занять неутомимого юношу. Как многим пожилым людям, Ричарду Медликотту нелегко давалось признание в своей усиливающейся немощи.
А теперь он умирал, лежа в той же комнате на втором этаже, где преставились мать и отец Абигайль. Все сокровенные воспоминания женщины были связаны с этой комнатой. Седая голова супруга лежала на той же подушке, на которой когда-то выделялось лицо ее умирающего отца; его затуманенный взор через то же маленькое окошко был устремлен на сад и поля за ним. И сама она сидела на том же месте, со слезами на глазах ожидая момента расставания.
— Аби, — произнес Ричард, — есть время рождаться и время умирать. Мне пришло время умирать. Господь призывает меня к себе. Но ты будешь скучать по мне, Аби?
— Да, - отвечала она. - Мне бы лучше потерять дома, чем тебя. Моя жизнь превратится в скорбь, если Господь тебя заберет.
— Но ты найдешь утешение под сенью крыл Его, — сказал он. — Подумай об этом, Аби! Под сенью крыл Его!.. Это слаще, чем находиться под крышей родного дома. Вас с Гедеоном я могу оставить под опекой Господа, под сенью крыл Его, но где будет мой бедный сын Дик? Только он не укроется от страданий, от ужаса гнева Господня.
Старик отвернул свое осунувшееся морщинистое лицо к стене, поскольку даже жена не могла понять всей его скорби по блудному сыну, который не был ей родным. Абигайль опустилась на колени возле кровати и обняла мужа натруженными огрубевшими руками.
— Дик всегда найдет здесь домашний уют, - промолвила она, всхлипывая, - так же, как если б я была его родной матерью. Я прощу его и научусь жить с ним. Я прощаю его, хотя он еще не попросил у меня прощения. Это ради тебя, Ричард! Не волнуйся так за него. Божье терпение больше моего, оно никогда не заканчивается. Однажды ты встретишь Дика на небесах, потому что ты никогда не будешь счастлив без него, а Господь это знает. Давай будем молиться, чтобы Дик исправился наконец! Для Бога нет невозможного!
Она говорила, всхлипывая, потом на какое-то время в комнате воцарилась тишина. Старик своими слабыми руками прижал руку жены к груди. За все годы, прожитые вместе, Дик был их единственным горем. Сейчас Ричард уходил, умирал, не увидев сына на прощание. Аби была готова пообещать что угодно, чтобы облегчить его горе. Она готова была принять Дика, когда бы он ни пришел: он был бы дорог ей ради его отца.
— Ричард, — сказала она, - неужели ты думаешь, что у Господа меньше терпения и любви чем у меня, и Он любит Дика меньше, чем меня?
— Нет, нет, такого не может быть!
— И если я тебе пообещала держать двери открытыми для твоего сына, - продолжала она дрожащим голосом, - то неужели Всемогущий Господь, умерший за всех нас, не откроет для него двери рая? Однажды, глядя из-за драгоценных стен рая, ты увидишь сына. Он будет подходить все ближе и ближе, и для него откроют жемчужные ворота. Тогда ты падешь в его объятия и расцелуешь его. Господь намного милосерднее меня. Помни, мои двери всегда будут открыты для твоего Дика.
Сердце Абигайль было полно решимости, когда она произнесла это обещание. Перед ее глазами пронеслось видение: раскаявшийся Дик, измотанный и изнуренный своими грехами, возвращается домой с готовностью принять место под кровом, которое она ему предлагает. Он даже был бы для нее утешением. Ему за тридцать, а она уже стареет, со временем придет и ее черед умирать. На кого ей оставить своего Гедеона, как не на родного брата? Если бы только он был возрожденным человеком! О, если бы Господь спас Дика, как одного из раскаявшихся грешников, о которых радуются ангелы Господни!
Темнело. Вышла луна; ее луч посеребрил седую голову Ричарда. Под крышей, где гнездо ожидало возвращения ласточек, зашелестел плющ. В саду на фруктовых деревьях набухали почки, а на окрестных полях несколько дней назад распустились незабудки. Сегодня Абигайль слышала низкий таинственный гул в ульях под окном. Пчелы проснутся, как только распустятся цветы. Аби встречала весну в этом доме уже шестьдесят лет, но никогда не было столько тяжести на сердце, как сейчас.
— Зажечь свечу, Ричард? - спросила она.
— Нет, - прозвучал еле слышный ответ. — Для меня больше нет ни луны, ни солнца, Аби. Господь будет для меня вечным светом, моим Господом. Моей славой, твоей и Гедеона.
— Да, — всхлипнула она.
— Совсем темно, - продолжал Ричард, - но впереди слава. Господь будет твоим вечным светом, и дни твоей скорби закончатся. Они пройдут, моя бедная Аби. Когда ты будешь вдовой — в темноте, в одиночестве - смотри на Господа, Он будет твоим вечным Светом
— Да, конечно, — опять всхлипнула Аби.
Она долго просидела неподвижно в освещенной луной комнате. Ее тяжелые руки лежали на коленях, а взгляд был прикован к лицу любимого супруга. Было так тихо, что женщина слышала тиканье часов на кухне, потрескивание поленьев в очаге и тихое стрекотание сверчка, возившегося в теплом углу.
Гедеона не было дома целый день. Время от времени он бродил по округе, возвращаясь домой уставшим, но сияющим от неописуемого восторга.
Абигайль давно перестала беспокоиться о том, что с ним может что-то стрястись. Но сегодня, когда умирал его отец, было особенно грустно и одиноко без сына. Ей хотелось, чтобы Гедеон был сейчас рядом. Хотя он вряд ли понял бы, что происходит.
— О-о, - произнес, сдержанный голос старика, с каким-то торжественным удивлением, - Его лик сияет, как солнце в полдень! - умирающий приподнялся на постели и протянул руки, как будто видел того, кто готов был обнять его. Затем Ричард опять заговорил, но теперь отчетливее.
— И Он возложил на меня Свою правую руку и сказал: «Не бойся, Я - Первый и Последний; и Я - который умер и ныне жив, и буду жить вечно!»
В его словах слышались триумф и радость. Аби, которая стояла чуть в стороне, не решалась подойти ближе. Она не успела протянуть руки и подхватить мужа, он сам опустился на кровать.
— Аминь, гряди Господь Иисус! - выдохнул старик еле слышным голосом, его белая голова откинулась назад, а протянутые руки упали. Еще несколько мгновений Абигайль чувствовала слабое сердцебиение под своей рукой, но потом все закончилось. Еще одна жизнь прервалась в стенах этого дома.
Глава 4. Справедливость
В глубине души Абигайль чувствовала боль и одиночество, но она никогда не была зависима от мужа, как другие женщины, не придавала большого значения своим чувствам и никогда их не показывала.
Смерть Медликотта не принесла особых изменений в ее жизнь. Ей не нужно было искать более скромное жилье, как вдовам фермеров, которые вынуждены были освобождать дом, чтобы в него вселялся новый работник с семьей. Финансовых трудностей тоже не привиделось. Два дома, которые Аби сдавала, приносили доход по четыре шиллинга в неделю. И она могла взять еще квартиранта, который платил бы по два шиллинга в неделю. К тому же, фрукты и овощи из своего сада и огорода, мед и воск из ульев неизменно приносили от трех до четырех фунтов в год.
Да, она была вдовой, но ей нечего было бояться: будущее было обеспечено для нее и Гедеона.
Гедеон скучал по отцу, тосковал и с преданностью собаки обыскивал окрестности. Абигайль не пустила его на похороны и даже не дала увидеть тело отца, зная, что никогда не сможет объяснить сыну, что такое смерть.
Она не могла позволить ему увидеть, как тело отца положат в гроб и похоронят на церковном кладбище.
— Я везде искал отца, - говорил с грустью, тоскуя, Гедеон. - Иногда я вижу его далеко на дороге в лесу или на холме. Вижу его белую голову, сияющую на солнце, но когда я добегаю до того места, он куда-то исчезает.
— Его Господь Иисус Христос послал за ним, - повторяла Абигайль опять и опять. - И мы с тобой не увидим его, пока не будем готовы войти в ту страну, где папа сейчас. Ты не сможешь найти его, даже если будешь искать всю жизнь. Он теперь живет у Господа Иисуса Христа.
— Но почему же, если папа живет и Господь Иисус живет, я не могу найти их и увидеть? - спрашивал Гедеон, и в его выразительных и беспомощных глазах появлялась скупая слеза.
— Мы не можем смотреть на солнце: оно чересчур яркое для наших глаз, - отвечала мать. - Они тоже очень яркие, и мы не можем их увидеть своими глазами сейчас, но когда мы будем готовы, наши глаза станут достаточно крепкими; тогда мы их увидим. Не раньше.
У Гедеона была короткая память и очень живая фантазия, поэтому он продолжал искать потерянного отца. Часто Аби слышала, как Гедеон зовет его там, где Ричард любил отдыхать - под орехом. А иногда юноша вбегал и хватал старую шапку и пальто отца, которые все еще висели на крючке за дверью. Он прижимал их к себе, и обычно беззаботное лицо его становилось задумчивым и грустным. По воскресеньям Гедеон подолгу просиживал над истрепанной Библией отца, пристально вглядываясь в пожелтевшие странички, словно они могли объяснить ему отсутствие отца и подсказать, когда же он все-таки вернется.
— Ура! Я нашел письмо от папы, - радостно закричал Гедеон однажды в воскресенье вечером. Это было почти через месяц после смерти Медликотта. Среди страниц любимой книги Ричарда, лежал маленький, исписанный дрожащей рукой листочек. Абигайль с трепетом взяла его. Письмо дорогого мужа имело огромное значение для женщины.
«Это завещание Ричарда Медликотта, пребывающего в здравом разуме, слава Всемогущему Господу. Все, что я имею, я оставляю моему сыну - Ричарду Медликотту, кроме моей Библии, которую я завещаю своей дорогой жене Абигайль Медликотт. Моему бедному Гедеону нет смысла оставлять что-либо. Но Дик должен получить мои часы, медали, маленькие безделушки, принадлежавшие его матери. Я все оставляю ему, кроме моей старой Библии, которую я с любовью оставляю моей верной жене. И да помилует Господь душу Дика! Аминь».
Завещание было подписано двумя друзьями, которые всегда приходили на общение по средам. Аби читала листок, и ее сердце переполняли любовь и благоговение. Ей в голову не могло прийти, что ее муж может написать завещание. Люди их класса редко думали о таких вещах. Когда человек умирал, почти ничего не оставлял после себя, а мелочи делились безо всяких формальностей. Ричард также, но вместе с тем он почел своей обязанностью завещать все то малое своему старшему сыну, каким бы бунтарем и блудным сыном тот ни был. Часы, медали и безделушки были все в сохранности, и Дик мог забрать их в любое время, когда ему заблагорассудится.
Это был вечер Пасхального воскресенья. В этом году Пасха была поздней. Все собирались в церковь послушать проповедь сельского дьякона. В тот день Абигайль была дважды в церкви и, конечно же, посетила свежую могилу. Гедеон долго блуждал вдоль старой Римской дороги, он устал и решил остаться дома, пока мать была в деревне. Абигайль в своем вдовьем платье и чепце медленно шла по тропинке среди полей, которые были для нее родными и знакомыми, как морщинки на лице любимой матушки. За свою жизнь она никогда не уезжала
от дома дальше десяти миль и работала почти на всех полях. Ее мир был маленьким, он состоял из небольшого круга хорошо знакомых людей, и в нем почти ничего не менялось. Ее взгляд скользил по полям, где среди молодых побегов кукурузы пробивался чертополох, по лугам, на которых мирно играли ягнята. Все, как и пятьдесят лет назад, когда она была ребенком. Под ногами шныряли маленькие полевые мышки, заслышав ее бодрую поступь. Церковный шпиль в обрамлении темно-зеленых тисовых деревьев в церковном дворике был первым символом, указавшим ей направление к небесам, а звон колокола оставался сладчайшей музыкой для ее слуха.
На землю уже спустились сумерки, когда женщина достигла постоялого двора в деревне. Через тусклые стекла его окон струился мягкий свет. Аби пришла к Джекинсу из «Барли Моу», чтобы рассказать ему о завещании мужа, попросить связаться с Диком и оповестить его об этом.
Да, в этот вечер Джекинс был дома, он сидел за столом у себя в харчевне. На столе стояли кувшин и две пивные кружки. А напротив Джекинса... Неужели старые, ослабевшие от тяжелого труда глаза могли обмануть ее?! Было ли возможно, чтобы этим мрачным, опустившимся человеком с капризным лицом и затуманенными красными глазами оказался сын ее покойного супруга, ее пасынок Дик Медликотт?
Абигайль показалось, что ее сердце крепко сжалось. Ноги перестали слушаться, она не могла ступить ни шагу: как вкопанная, стояла, глядя в окно. Дик выглядел сейчас намного хуже, чем тогда, когда ушел из дома в Лондон. Десять лет безделья и следования своим похотям сделали свое дело. На стуле сидел блудный сын, далекий от покаяния, одетый в лохмотья, обутый в стоптанные башмаки, сквозь дыры которых были видны его грязные мозолистые ноги. Весь вид Дика говорил о том, что он - никому не нужный, ожесточившийся бродяга.
Да, это был сын ее любимого супруга, которому она торжественно пообещала не закрывать двери перед Диком и принять его, как родного.
Она не знала, сколько она так простояла, окаменев, глядя в окно. Ее пробивала дрожь, но это был не холод... Мужчины откровенно о чем-то беседовали, но они говорили так тихо, что Абигайль ничего не слышала. Наконец, собрав все свое мужество и силы, она вошла в маленькую комнату.
— Это ты, Дик? - спросила она дрожащим голосом.
Оба - Дик и Джекинс - вытаращили на нее удивленные глаза: Аби никогда не переступала этого порога, по крайней мере, с тех пор, как Джекинс стал хозяином «Барли Моу» и потерял свое доброе имя.
— О! А мы как раз о тебе и говорим, - воскликнул Джекинс, расхохотавшись. — Вспомни дурака — он и появится. Дик как раз мне рассказывал, что заставило его проделать далекий путь из Лондона.
— Он узнал о том, что его отец умер! — произнесла Абигайль, глядя на своего оборванного и опустившегося пасынка.
— Я узнал об этом еще несколько недель назад, - ответил Дик с ухмылкой, - и только из-за этого приехал.
— Он был хорошим отцом, Дик, - мягко промолвила Аби. — Умирая, он молился за тебя! Он печалился о тебе! И чтоб хоть как-то утешить его, я пообещала не закрывать дверей своего дома перед тобой. Ты в любое время можешь прийти. Я сдержу слово. Ужин и постель будут приготовлены для тебя. Ты можешь забрать одежду отца, часы, медали и безделушки, которые принадлежали твоей матери. Это все твое, отец оставил это для тебя.
Мужчины слушали Абигайль со странным выражением лица, и это ее напугало. Джекинс триумфально улыбался, а лицо Дика говорило о том, что в нем происходила борьба между чувством стыда и каким-то коварным решением, которое он уже принял.
— К тебе домой? - протянул Дик. — Это мой дом!
Это прозвучало так возмутительно и нереально, что
Абигайль рассмеялась. Она редко смеялась. Дрожь, которая стала пробивать ее, когда она увидела Дика, не прошла. Женщину трясло все сильней, и чтобы ноги не подвели ее, Абигайль пришлось опуститься на стул.
— Да-а, он мой, - продолжал Дик. - И дом, и земли после смерти отца переходят к старшему сыну.
— Но они никогда не принадлежали твоему отцу, - возразила Абигайль. - Все в округе знают, что когда-то они принадлежали моему отцу, и теперь я их выкупила. Это не секрет, все знают, что дома мои.
— А я говорю - они мои! - прорычал Дик, изо всех сил ударив кулаком по столу. - Все имущество замужней женщины - дома, вещи или деньги — переходит к ее мужу, если они не записаны на нее перед свадьбой. Насколько я знаю, отец никогда не отписывал дома на тебя и завещания на тебя он тоже не оставлял, не так ли?
— Ему нечего было оставлять кроме часов, медалей и безделушек, - ответила Абигайль, — но он написал завещание. Я только сегодня вечером нашла его в старой Библии. И пришла сказать Джекинсу, чтобы он с тобой связался и рассказал об этом. Ты увидишь, ему нечего было оставлять тебе!
Лица мужчин осунулись, когда они услышали про завещание. Дик выхватил его из дрожащих рук Аби. Возглас победы вырвался у него, когда он прочитал слова: «Все, что я имею, я оставляю моему сыну Ричарду Медликотту, за исключением моей старой Библии...».
— Я теперь вдвойне уверен: все, что ты имела, было его, и он все это оставил мне, кроме его старой Библии. Вот, пожалуйста!
— Да, да, - вмешался Джекинс. - Я знаю закон, а по закону замужняя женщина - никто, она не имеет права без особого документа от адвоката владеть землей, домами, или деньгами. Если у вас есть такой документ, миссис Медликотт, покажите его!.. Все, что зарабатывает женщина, не принадлежит ей, если только у нее нет особого защитного документа. А у вас никогда не было такого, не так ли? Значит, дома и деньги принадлежали вашему мужу. И он все оставил Дику; и даже если бы он не оставил завещания, все перешло бы старшему сыну, так во всей Англии. Это закон, и все адвокаты и судьи скажут вам то же самое. Поэтому Дик пришел взять то, что принадлежало его отцу.
Абигайль едва ли слышала последние слова. Казалось, маленькая комната кружилась вокруг нее, а сердце тяжело стучало в груди. Перед глазами стоял туман, а в голове звучало: «Я укроюсь в тени крыл Твоих». Она упала на пол без памяти. В туманном видении двое мужчин склонились над ней, испуганно что-то бормоча. Зрение и слух вернулись к ней только через несколько минут. Как только Абигайль смогла заставить себя подняться, она выбралась из ненавистного дома.
Глава 5. Работный дом
Свежий вечерний воздух привел Аби в чувство, дрожь понемногу утихла. Но шок все еще не прошел. Шаги были медленными, неуверенными. Женщина пыталась осознать и восстановить в памяти все, что Дик и Дже- кинс говорили ей. В эту Пасху было полнолуние, но небо затянуло облаками, и потому мягкий серебристый свет только изредка падал на тропинку, по которой шла Аби. Впрочем, дорога была ей знакома, как половицы родного дома ребенку. Не было корня старого дерева, протянувшегося через тропинку, которого она не знала. Но ее шаги были неуверенными. Домой она добралась поздно.
Когда Аби очутилась у старой калитки в сад, услышала шелест листвы фруктовых деревьев, посаженых отцом, увидела крыши отцовских домов, возвышающиеся на фоне затянутого облаками неба, отблески огня в очаге дома, где она провела всю свою жизнь, дрожь вернулась и с еще большей силой стала сотрясать ее тело. Она едва переставляла ноги по длинной тропинке, усаженной розовыми кустами; когда же, наконец, добралась до порога родного дома, то рухнула в старое кресло у очага. Абигайль сидела, не в силах пошевелиться, пока поленья в очаге не превратились в пепел. Она слышала ровное дыхание Гедеона, который спал, как ребенок, в комнате наверху. Он так и останется маленьким ребенком, никогда не станет взрослым сильным человеком, который сможет заступиться за нее, защитить. Не было никого, кто мог бы помочь ей, никого - она была совсем одна.
Да, теперь возник вопрос, кому принадлежат ее дома? Закон страны был против нее. Бесполезно доказывать, что дома принадлежали отцу и были выкуплены на деньги, заработанные кропотливым трудом их обоих. Ей никогда и в голову не приходило искать защиты от доброго и нежного старика, каким был ее супруг. Ничего нельзя было сделать: Дик получит все, а ей и ее сыночку придется уйти ни с чем. Единственным приютом для них станет работный дом.
Абигайль никак не могла поверить в это. Ей казалось, что сам Бог должен вмешаться, чтобы не допустить этой ужасной несправедливости, этой горькой трагедии. Соседи, которые пришли повидаться с ней, были до предела возмущены поведением Дика. Миссис Мерридью и ее дочь, которые снимали соседний коттедж, заявили, что уйдут, если только Абигайль выгонят. Все вокруг открыто стыдили Дика, но на него ничего не действовало. Бедной Абигайль даже не хватало сил молиться о помощи, хотя в глубине души она умоляла о пощаде. Дни проходили; изнеможение и растерянность женщины росли. Приближался час, когда ее и Гедеона бесчестно вышвырнут на улицу; они станут бродягами, и им негде будет приклонить голову.
Как все неизбежное, роковой день наступил. Дже- кинс должен был получить ключи. Абигайль с Гедеоном встречали его у калитки в сад. Он шел по Уотлинг Стрит, между деревьями и цветущими кустами боярышника. Сейчас Аби уже была уверена в том, что ничего нельзя изменить. Она знала, как вести себя: скромно, с достоинством. Закон был жесток, и Дик был жесток; Господь не послал ей помощь в час ее труднейшего испытания. Она верила в то, что Господь крыльями укроет и защитит ее — и что ж?! У изможденной женщины с ее беспомощным сыном, отобрали собственный дом. «Хотя Он лишает меня жизни, я все равно буду верить в него», — с горечью промолвила она.
Она старалась, как могла, чтобы заработать на жизнь себе и Гедеону. Но очень скоро поняла, что прежние силы покинули ее. Тяжелый изнурительный труд был больше не по ней: смуглые руки с растянутыми и натруженными сухожилиями больше не могли поднимать груз. Столь зоркие в молодости глаза сейчас подводили. Даже память была уже не той, что прежде. С мелкими домашними хлопотами Абигайль справлялась, но зарабатывать на хлеб для двоих было уже невмоготу.
— Господь, — часто говорила она словами измученной и изболевшейся души, — я не знаю, Кто Ты после всего. Ты отобрал мой дом. Ты дал мне бедного больного ребенка. Благослови его. А сейчас Ты позволил блудному сыну прийти и вышвырнуть своего брата и меня на улицу. Это не так, как в Твоей доброй святой Книге. О Господь! Но да будет Твоя святая воля! Ричард там где-то у Тебя, и больше не может мне помочь. Но Твоя рука во всем, если он молился, и Ты меня оставил жить. Если Ричард был доволен всем, то и я постараюсь быть довольной. Я готова идти в работный дом, если на то есть Твоя воля. Мне только тяжело запирать туда моего бедного Гедеона: сердце его разобьется в тех тесных стенах. Но если Господня воля в том, чтобы разбились наши сердца, то да будет Твоя воля!
В той местности, где она жила, работных домов не было. Церковные приходы были очень бедны и малолюдны, им приходилось объединяться, чтобы совместно обеспечить бедняков. Общественный работный дом, который назывался «Союз», располагался в небольшом городке - в нескольких милях от того места, где жила Абигайль, в совсем незнакомой ей местности. В определенном смысле при сложившихся обстоятельствах это было хорошо: отец Аби был трудолюбивым человеком, несколько амбициозным, а она была его настоящей дочерью. Сейчас, когда дочь Сорникрофта и его единственный внук могли стать печальными обитателями работного дома, лучше бы, чтоб старые соседи не видели их в нищенской униформе.
Но трагична полная разлука со старыми пейзажами, людьми, которые до этого времени заполняли ее время и пространство - то, что мы называем жизнью. Для Абигайль это было хуже смерти. Если бы она умерла, то Ричард ждал бы ее там, за рекой, с распростертыми объятиями. Да и не только Ричард, но и отец, и множество друзей, которые ушли раньше нее. С ними она вместе, шаг за шагом она дошла до берега прохладных вод по дорожке, которая стала ей так хорошо знакома. Аби знала, как умирать; на заветном берегу ждали те, кто любил ее. Но она не представляла, как войти в работный дом, где у нее не было ни единого друга.
Лето прошло, и те несколько шиллингов, которые она заработала на хлеб себе и Гедеону, закончились. О плате за жилье и одежду нечего было и говорить. Абигайль знала, что другого выхода нет. И вот однажды утром, ни с кем не попрощавшись, никому не помахав рукой и не имея ничего, кроме старой Библии мужа да некоторой одежды, принадлежащей ей и Гедеону, женщина отправилась в путь, к убогому приюту одиноких.
— Мам, куда мы идем? - спросил Гедеон.
— В другой дом, — ответила она.
— В дом моего отца? - продолжал допытываться он.
— Нет.
— В дом Бога?
— Нет, — возразила она, чуть повысив голос. — В работный дом, хотя, может, это и есть дом, который приготовил для нас Бог. Если на то есть Господня воля, мы будем там жить.
Глава 6. Предупреждение
В действительности, для Дика оказалось неожиданностью, что закон был полностью на его стороне. В Лондоне он столкнулся с разорившимся и спившимся адвокатом, который уговорил его выдвинуть несправедливый и бесчестный, хотя и обоснованный законом иск о собственности его мачехи. Он хорошо знал, что отца могли предупредить о том, что могут быть проблемы: что-то же заставило его написать завещание. Но ни Ричарда Мед- ликотта, ни Абигайль не уведомили о том, что они должны защитить права на владение плодами тяжких трудов, а суд вынес свой безжалостный приговор, закрепив права старшего сына.
Своим поступком Дик восстановил против себя всю округу. До этого никому так безоговорочно не объявляли бойкот. Даже те, кто не гонялся за честью и не выискивал людского уважения, отвернулись от него. А старые друзья Абигайль и наниматели коттеджей открыто осуждали его. Ни одна душа, кроме Джекинса из «Барли Моу», не питала к нему дружелюбия, никто из работников не хотел брать его в пару. Наихудшим же ему казалось то, что никто не хотел поселяться в коттедже, пустовавшем после того, как из него ушла портниха вместе со своей матерью. И другой квартиросъемщик - мужчина, работавший на железной дороге, - также искал себе новое жилье. Ни он, ни его жена даже не здоровались с Диком. Все без исключения предчувствовали: его должно постичь наказание за бесчестно полученные им дома. И не без причины: часто Дик заваливался спать пьяным, оставляя сигареты, свечи, очаг догорать самим по себе, и потому не было бы ничего сверхъестественного в том, что однажды ночью сухие деревянные стены и крытую соломой крышу охватил огонь. Все сгорело дотла.
С помощью лондонского адвоката и Джекинса из «Барли Моу» Дик Медликотт, выгнав мачеху и сводного брата, заставив их идти в работный дом, зашел намного дальше, чем хотел вначале. Его собственный план, витавший в затуманенном сознании, состоял в том, чтобы воцариться хозяином, не выгоняя Абигайль и Гедеона на улицу. Он знал, какой умелой и работящей домохозяйкой была Абигайль, и сколько может сделать Гедеон, если правильно им руководить.
Он никогда не рассчитывал жить один в старом доме, мимо которого пролегала единственная дорога — Уотлинг Стрит, а за версту находилась харчевня «Барли Моу». И эта верста была не такой безопасной, как хотелось бы Дику, в особенности, когда он перебирал спиртного. Если бы Гедеон был рядом, то он отводил бы его домой по ухабистой тропе среди полей с глубокими канавами по обеим сторонам (где было достаточно воды, чтобы человек мог утонуть) через шаткие мостики, на которых не было перил, и под которыми часто бурлил поток. А при сложившихся обстоятельствах Дику приходилось сдерживаться и не напиваться так, как бы ему хотелось. Он никогда не мог выпить столько, чтобы достичь состояния, которое принесло бы ему удовлетворение. Каждую ночь Дик проклинал уединенный дом и опасную дорогу, но его злоба ничего не меняла.
Кроме того, Дик понял, что маленький доход требует аккуратности в расходах. Абигайль, с ее непрестанной заботой и бережливостью, вполне хватило бы этого дохода и для себя, и для Гедеона, чтобы жить безбедно. Но его никак не хватало для такого ленивого и похотливого мужчины, каким был Дик. Одного квартиросъемщика он потерял, второй собирался уходить от него. Как ни странно, даже пчелы начали вымирать, соседи поговаривали, что Абигайль забыла сказать им, что в дом пришла смерть и даже не завязала ни кусочка крепа на ульи.
Лето выдалось сырым, знаменитые груши и сливы не уродили Весной Дик не позаботился об огороде, и к зиме у него не было никакого запаса овощей. Он приехал из Лондона, думая, что будет вести шикарную жизнь, владея тремя коттеджами и двумя акрами земли, имея мачеху и Гедеона для исполнения его прихотей и желаний. Но реальность отличалась от его представлений...
Однажды Дик увидел почтальона, шедшего по тропинке к его дому. Почтальон редко сворачивал на Уот- линг Стрит. В то утро у Дика было паршивое настроение. Впрочем, оно редко бывало иным до полудня, пока он не попадал в «Барли Моу». Почтальон, не промолвив ни слова, вручил письмо Дику и ушел. Дик вскрыл письмо и прочел следующие строки, написанные четко и разборчиво, хотя и неловкой рукой.
«Сладок для человека хлеб, приобретенный неправдою; но после рот его наполнится дресвою.
Кто злословит отца своего и свою мать, того светильник погаснет среди глубокой тьмы.
Наследство, поспешно захваченное вначале, не благословится впоследствии.
Человек, будучи обличаем, ожесточает сердце свое, внезапно сокрушится, и не будет ему исцеления».
Письмо было подписано всеми мужчинами и женщинами, которые обычно собирались по средам в доме Ричарда Медликотта. Дик прочитал эти слова, и они засели у него в голове, преследуя его. Одиноко возвращаясь домой темными зимними ночами, он ловил себя на том, что повторял слова: «того светильник погаснет среди глубокой тьмы». Когда он без аппетита ел в одиночестве свою скудную пищу, его сознание повторяло: «рот его наполнится дресвою». После оживленного шума лондонских улиц и постоянного общения со своими собутыльниками, которые не проявляли к нему никакой враждебности, бесстрастное спокойствие сельской местности наводило страх и сделало поспешно захваченное наследство ненавистным.
— Если ты когда-нибудь захочешь расстаться со своими домами и землей, - сказал однажды Джекинс, - пообещай, что я узнаю об этом первым.
Джекинс давно положил глаз на дома Абигайль, не веря, что она когда-нибудь сможет наскрести денег на то, чтобы выкупить их. Сейчас пришел его час. Дик погряз в долгах: он заказывал все, что угодно в «Барли Моу», не глядя на длинный список на дверях подвала, который Джекинс добросовестно переносил в свою тетрадь каждое воскресенье, когда харчевня закрывалась на время богослужения. Джекинс спешил заполучить дома потому, что они начинали разрушаться. Солома на крыше коттеджа, где никто не жил, отсырела и начала гнить; огород зарос сорняками, деревья и изгородь не были подстрижены. Джекинс решил, что он должен потихоньку подталкивать Дика к идее продать дома, поскольку они могут потерять свою ценность.
— Да, я подумываю продать их, — ответил Дик, — и вернуться в Лондон. Там хоть какая-то жизнь. Но я спрошу адвоката Корнфилда о цене прежде, чем продавать тебе. Ты небезопасен для меня, клянусь.
Последние слова Дик произнес, как комплимент. Но Джекинс, который потихоньку пил весь день, к этому моменту дошел до той кондиции, когда был раздражительным и непредсказуемым. Он воспринял сказанное, как оскорбление, тем более, что Дик сослался на своего друга, лондонского адвоката. Джекинс повернулся с ухмылкой к столу, где в углу за бюро лежала его тетрадь.
— Я смотрю, сколько ты мне должен, Дик Медли- котт, — сказал он. — Когда бы ты ни продал дома на Уотлинг Стрит, тебе придется заплатить мне по счетам. Сколько бы ни сказал адвокатишка здесь или там, тебе все равно придется заплатить.
— Я тебе заплачу сейчас, если ты так переживаешь о деньгах, - сказал беззаботно Дик. - Сколько там?
— Больше сорока фунтов, - с ехидством ответил Джекинс, и на его лице появилась триумфальная улыбка.
Больше сорока фунтов! Да Дик и пяти никогда не держал в руках, а тут Джекинс говорит, что после продажи наследства, ему придется отстегнуть сорок трактирщику. Дик никогда не платил за свою выпивку, поэтому не представлял, что у него такой долгу. Да и Джекинс никогда ничего не говорил ему об этом. Когда Дик оправился от шока, он понял, в какую западню попал. В гневе он схватил кувшин, который стоял на столе, швырнул его в Джекинса и закричал:
— Ты - подлый мошенник!
Через минуту его вытолкали на улицу, вслед выбросили его пальто. Дверь таверны захлопнулась. Ругаясь на каждом шагу, Дик пошел домой.
Было так темно, что он, споткнувшись, тяжело валился на землю и беспомощно лежал, пока сильный мороз не заставлял его подниматься и плестись дальше. Страх перед покрытым льдом потоком воды заставил Дика протрезветь. Он опустился на четвереньки и стал медленно ползти по мостику. Несмотря на пронизывающий холод, у него на лбу появились крупные капли пота. «...Того светильник погаснет среди глубокой тьмы», - бормотал он. Зайдя в дом, продрогший и изможденный. Дик с трудом подошел к кровати. Опьянение и усталость дали о себе знать — он заснул, не раздеваясь.
Глава 7. Сны и видения
На следующее утро Дик Медликотт почувствовал жар, хотя ему было холодно. Он открыл глаза и увидел грязное и рваное пальто более ветхое, чем его собственное. Это было пальто нищего, который вчера выпивал в «Барли Моу». Сегодня у Медликотта не было желания встречаться с Джекинсом.
Дик заставил себя подняться и разжечь огонь, надеясь выпить чашку теплого чая, чтобы смочить пересохшее горло. Но чая в доме не оказалось, как и всего остального. Он нашел лишь маленькую буханку хлеба, которую на днях купил в деревне. У Дика сильно болела голова, ему казалось, что его мозг плавится, хотя он сам дрожал от холода. День казался долгим, но пришла ночь и принесла с собой еще большие страдания. Темнота сделала долгие часы невыносимыми.
На следующее утро он подполз к дверям и попытался докричаться до своего квартиросъемщика, который жил в соседнем коттедже. Дверь соседей открывалась с другой стороны, и Дику пришлось долго ждать, пока появился один из детей, и Медликотт смог попросить его сообщить матери о том, что Дик очень болен.
— Мама говорит, что сейчас эпидемия оспы, — прокричал мальчик. - Она боится к вам идти, но пошлет к доктору и попросит, чтобы тот пришел.
Дик вернулся обратно к очагу и сел в старое кресло отца. Если он подхватил оспу, подумалось ему, то это, скорее всего, от грязного пальто, которое по ошибке попало к нему. Опять потянулись ужасные долгие часы. Дик просидел так до полуночи, ожидая доктора, который так и не явился. Он не мог заснуть той ночью, ворочался на кровати. Когда на следующее утро наконец пришел доктор, то сказал Дику, что у него, по-видимому, оспа, и его дела плохи.
— Но что же мне делать? - прокричал Дик. - Я совсем один. Мне некому даже подать кусок хлеба или суп. Что со мной будет?
— Я пошлю женщину, чтобы она присматривала за вами, - ответил доктор.
Весь день Дик пролежал, прислушиваясь к каждому звуку и ожидая щелчка открывающегося замка или женских шагов в комнате внизу, но ничего подобного он так и не услышал. Поздно вечером до него донеслись шаги и голос доктора.
— В приюте нет женщины, которая смогла бы прийти, чтобы ухаживать за вами, - сказал доктор сухо. - Они все говорят, что вы обокрали свою мачеху, заставили ее и вашего сводного брата идти в работный дом. Никто не придет к вам.
— Они дадут умереть мне, как псу? Никто не позаботится обо мне? — спросил Дик в приступе ужаса.
— Я бы не сказал, что вы умрете, - ответил доктор. - Вы, конечно, очень больны, но вы можете и не умереть. Если будет большая опасность, я попытаюсь найти кого- то, кто ничего не знает о вас. Но до тех пор вам придется обходиться самому. Я или мой ассистент будем приходить к вам дважды в день. Вам не нужно закрывать дверь, все и так знают, что вы дома, и в каком вы состоянии.
Перед тем, как я уйду, я поставлю воду и еду так, чтобы вы могли дотянуться до них.
Это была для Дика Медликотта ужасная ночь, но всего лишь