Когда Джоанна Чиппендел выходила замуж за Питера Клэфема, он только начинал становиться на ноги и зарабатывал один фунт в неделю. Между ними было решено, что десятую часть своих доходов они будут тратить на Господне служение. Это потребовало от них большого самоотречения, на которое они пошли с радостью. Со временем деловое предприятие Клэфема стало процветать, и десятина откладывалась по-прежнему, но поскольку прибыль значительно возросла, нужды в самоотречении больше не было. Питер был умным, энергичным, осмотрительным дельцом, и к сорока годам, как говорится, весь мир лежал у его ног.
Постепенно и как-то незаметно для него самого это первоначальное жертвование десятины превратилось в его представлении в своеобразный контракт с Богом, хоть и не выраженный столь просто и прямолинейно, как в обете Иакова: «Если Бог будет со мною, то из всего, что Ты, Боже, даруешь мне, я дам Тебе десятую часть». В ясном и изощренном уме Питера Клэфема поселилась тайная суеверная мысль, что его дальнейшее процветание напрямую связано с соблюдением первоначального договора.
Именно этим словом он и определял свое обещание отдавать Богу десятую часть своего дохода: договор. Сам того не сознавая, он считал возможным договариваться с Богом, хотя скажи ему кто-нибудь, что он заключает сделку со Всевышним, Питер в ужасе отшатнулся бы от этой идеи.
Вначале их десятина составляла всего два шиллинга в неделю, и Джоанна исправно отдавала ее на благотворительные цели. Когда же эта сумма от десяти-двадцати фунтов в год возросла до ста - ста пятидесяти фунтов, тратить ее, как прежде - женской рукой и на случайные подаяния - уже не представлялось возможным. Но Питер был слишком поглощен своим предприятием, чтобы самому вникать в подобные мелочи. В погоне за богатством он продвигался все дальше и дальше, причем уже не шагами, а огромными скачками. Остановиться в этой гонке хотя бы ненадолго, чтобы лично заняться каким- нибудь пустяковым благотворительным делом, для него было уже немыслимо. Питер Клэфем был христианином и ни за какие блага этого мира не отрекся бы от своей веры во Христа. Он не признавал, что старается делать то, что Христос объявил невозможным. Безотчетная любовь к миру исподволь подтачивала его любовь к Небесному Отцу. Сама десятина, которую он платил, ослепляла его, не давая увидеть опасность, ему грозившую. Благополучие казалось Питеру результатом его договоренности с Богом: оно являло собой ту часть контракта, исполнять которую надлежало Богу. Он был человеком весьма состоятельным и не отказывал в щедрых даяниях всевозможным обществам, связанным с церковью, которую он посещал. Невзирая на занятость, он состоял казначеем нескольких благотворительных организаций. Ему нравилось распоряжаться денежными суммами, независимо от того, принадлежали они ему самому или кому-то другому; а поскольку он всегда охотно возмещал небольшие недостачи, такому казначею просто цены не было. Правда, в последнее время, когда у него возникала срочная нужда в наличности, - а такое нередко случается с большинством людей, добившихся успеха своими силами, - он иной раз занимал сотню - другую из фондов, вверенных его попечению, но делал это не иначе как с согласия своего священника, который был его близким другом. Ни тот, ни другой не беспокоились о сохранности этих денег: в руках Питера они были все равно что в банке и к тому же возвращались с хорошими процентами.
Совесть его нисколько не мучила; если совесть делает нас трусами, значит, она и сама труслива, и, пока ничто не вынуждает ее к действию, она предпочитает лежать тихо и спокойно. Всего несколько недель назад он позаимствовал из своей кассы целых пятьсот фунтов, хотя на сей раз этого требовала уже не его законная деятельность, а попытка поучаствовать в соблазнительной биржевой спекуляции. Питеру Клэфему пришлось немало поработать над собой, чтобы соответствовать своему нынешнему положению, и с этой задачей он вполне справился. Джоанна - в прошлом любимая горничная леди Комптон - была от природы умной и тонкой женщиной и ничем не уступала женам большинства деловых людей, принадлежавших к его кругу. Он нежно ее любил и даже гордился ею, но в его сердце постоянно жил страх, что в один прекрасный день она не побоится вслух признать себя дочерью деревенского плотника. Он стыдился Роджера Чиппендела, хотя решительно отмел бы всякие обвинения подобного рода. Он знал, что отец его жены - замечательный человек и гораздо лучший христианин и слуга Божий, чем он сам; но ведь Роджер был совсем неотесанный деревенский старик, с простыми и свободными манерами, которым он не изменял даже из почтения к уважаемым людям. Питер любил своего скромного тестя, когда бывал в его сельском домике, но в своих жилищах, с каждым разом становившихся все богаче и роскошнее, терпел его через силу. Свою поездку он предпринял отчасти из-за того, что Роджер Чиппендел намеревался навестить свою дочь, отчасти из-за осаждавших его многочисленных опасений по поводу нового рискованного предприятия. Желая отвлечься от своего беспокойства, он отправился в Норвегию закупать строевой лес и прямо из лондонской суматохи ступил на тихую, почти безлюдную - ибо на дворе стоял ноябрь - палубу парохода в Гулле. Такая перемена обстановки отнюдь не способствовала перемене мыслей. Тревоги взбудоражили совесть, а совесть пробудила новые тревоги, которых было уже не убаюкать. Питер Клэфем часами ходил по палубе взад- вперед, часами стоял, опершись о перила, и задумчиво смотрел на серое безбрежное море, под таким же безбрежным, затянутым серыми тучами небом. История Иуды, словно заноза, засела у него в мозгу. Словно бы не он сам, а чей-то чужой дух, вселившись в него, неотступно размышлял над этой горькой, отвратительной историей одного из учеников Христовых, одного из двенадцати избранных. Неожиданно она предстала перед ним в новом свете. До того как стать предателем, Иуда был казначеем; его собратья и Сам Господь доверяли ему, вероятно оттого, что он был неглуп и умел распоряжаться деньгами. Его должность была связана со многими соблазнами, но в то же время была очень почетной. Ему надлежало радеть о том, чтобы его Господь не страдал от голода и жажды, от усталости и бесприютности. Как бережно, с какой любовью должен был он заботиться о нуждах Сына Человеческого, Который не имел где приклонить голову! Как часто мог он уберегать священное тело Господа от тяжких трудов и лишений! Его долгом было ставить золото мира сего на службу Искупителя мира сего; и если бы он был настоящим человеком, сколь благородно было бы его служение! Но именно из кошеля Господня была оплачена «земля крови», и последняя пригоршня сребреников, завершившая сделку, стала ценой величайшего в мире предательства!
Глава 8. Тряпичница
Пока Питер Клэфем (а он, несмотря на нервозное состояние, вызванное разбуженной совестью, оставался, как и прежде, практичным и ловким дельцом) закупал товар в сосновых лесах Норвегии, Роджер Чиппендел ходил по улицам Западного Лондона, тщетно разыскивая своего брата Айзека. Была у него на сердце еще одна забота. Наследство, которое он решил употребить на службу Господу, пока не находило себе должного применения. Джоанна могла бы назвать ему десятки обществ, между которыми можно было бы распределить эти деньги, но он хотел сперва своими глазами увидеть тех, на чьи нужды они будут потрачены. Он хотел поделиться с этими людьми тем, что имел, согреть их теплом своего сострадания и взамен ощутить радость их освобождения. Ему страстно хотелось вытащить из бездны нищеты и порока какое-нибудь дитя и найти для него безопасное и счастливое пристанище. Но он ходил по улицам напрасно.
Внезапное исчезновение Айзека и Джоан привело в замешательство не только Роджера, но и Тряпичницу.
В ночь после столь удачно проведенного дня в Уэст- Энде, кое-как добравшись до приюта, она поначалу не заметила их отсутствия, но на следующий день ей захотелось снова попытать счастья на улицах. В поисках Джоан она забрела в подвал старой Долли и обнаружила старушку в полном смятении чувств: та и гневалась на свою юную постоялицу, пропавшую неизвестно куда, и сожалела о ней одновременно.
— Сбежала! Вот, только записку мне оставила! — говорила старушка, потрясая смятым клочком оберточной бумаги, на котором Джоан нацарапала несколько слов корявыми, сплошь заглавными буквами: «Я УШЛА НАВСЕГДА. В КОМНАТЕ ПРИБРАЛАСЬ. ТРЯПИЧНИЦЕ СКАЖИТЕ: ПУСТЬ СКАЖЕТ ВЕЗУНЬЕ, ЧТО Я ЗА НЕЙ ПРИДУ. ДО СВИДАНИЯ.» Тряпичница разбирала эти каракули с таким же усердием, с каким Джоан их писала.
— Ушла навсегда! И даже не попрощалась! — со слезами причитала старушка. - Это все ее дед! Его работа! Ну, ничего, я его хорошо запомнила, он еще у меня повисит вместе со всеми остальными, - вот попомните мое слово! - он плохо кончит. Бог его накажет, вот увидите!
— Ну я-то их разыщу! - пообещала Тряпичница. - Из-под земли достану, не беспокойтесь. Я в Лондоне знаю каждый закоулок, и знакомых у меня предостаточно. Уж от нас с миссис Мосс они не скроются.
Чертыхаясь и кляня беглянок на все лады, Тряпичница поспешила к миссис Мосс, чтобы поделиться с ней неприятной новостью и нанять Непоседу до конца дня. Идти в Уэст-Энд, где малышка Везунья тронула сердце сострадательной дамы, было поздновато: доброхотные податели милостыни уже наслаждались послеобеденным отдыхом в своих уютных домах, так что работа в вечернее время не принесла бы существенного дохода. Зато обитателей Ист-Энда наверняка разжалобит Непоседа: в мерцающем свете газовых фонарей этот живой скелетик производит просто-таки неотразимое впечатление. Нужно будет постоять с ним у дверей рыбных лавок и возле винных погребков. Ее расчет, как всегда, оказался верен: многие честные труженики, мужчины и женщины, останавливались, с жалостью глядя на это несчастное дитя, от которого, кажется, осталась только призрачная и жуткая оболочка, и опускали полпенса в передник женщины. Иные советовали ей отнести ребенка в одну из больниц, находившихся неподалеку.
— Да благословит вас Бог! - отвечала Тряпичница. - Завтра утром снесу его туда, покажу докторам.
Несколько дней она ходила с Непоседой на руках по трущобам и узким переулкам Ист-Энда, но так ничего и не смогла узнать об Айзеке и Джоан. Дедушка и внучка как в воду канули. Наконец она отказалась от этой бесполезной затеи, и произошло это приблизительно в то же время, когда на другом конце Лондона Роджер Чиппен- дел отчаялся разыскать брата.
— Мне больше нет смысла здесь долго оставаться, — сказал он Джоанне, - к тому же дома меня ждет работа. Я нынче получил письмо от хозяйского управителя: он просит меня приехать. Так что через день-другой отправлюсь домой.
— Может, задержитесь до приезда Питера? - сказала дочь. - Он бы вам помог разумно распорядиться деньгами.
В эту минуту в дверь кто-то тихонько постучался. Это был едва слышный, робкий стук, каким обычно стучатся нищие.
У Джоанны были свои подопечные, которые иногда приходили к ней вечерней порой, и она откликалась на их смиренный зов сама, не прибегая к помощи слуг, относившихся к таким незваным гостям с явным неодобрением.
На пороге стояла Тряпичница, скромная, чистенько и прилично одетая - такая же, какой Джоанна встретила ее на улице три недели назад; но только теперь она была одна и даже без ребенка на руках. Увидев, что дверь открыл не слуга, а сама хозяйка, она не стала тратить слов понапрасну и, поднеся к лиду край грубого белого передника, разразилась бурей слез и рыданий.
— Отец! Отец! - пронзительно закричала Джоанна.
И тут, к великому своему изумлению, Тряпичница
увидела, что откуда-то из внутренних комнат выходит старик, как две капли воды похожий на старого Айзека Чиппендела. От неожиданности она онемела.
— Это та самая женщина, которую я видела с вашим братом Айзеком, отец! - воскликнула Джоанна. - Она сказала, что приходится ему дочерью. Но где же ваш отец, голубушка? И дочь, и малютка, что была у вас на руках? И отчего вы не пришли на следующее утро, как обещали?
— Ах, сударыня! - вскричала Тряпичница, утопая в слезах. - Моя бедная малютка, в которой я души не чаяла... она умерла!
И, уронив голову, затряслась в рыданиях. Неожиданный поворот событий привел ее в замешательство, и необходимо было выиграть хоть несколько минут, чтобы собраться с мыслями.
Она рыдала так горько и безудержно, что ни Роджер, ни Джоанна не посмели нарушить словами это изъявление скорби. Джоанна тихонько взяла безутешную мать за руку и молча повела ее за собой в комнаты.
— Садитесь вот здесь, у огня, - сказала она ласково, - и расскажите мне, как это случилось.
— Ох, сударыня! У нас ведь ничегошеньки нет, ни еды, ни одежды, ни крыши над головой - и это в такой- то холод! Мы часто ночуем прямо на улице. Вот она дрожала, дрожала, дрожала да и померла, душенька моя!
Ее голос снова прервался рыданиями. Джоанна терпеливо ждала, пока бедняжка успокоится.
— Отчего же вы не пришли ко мне, как обещали? - спросила она. — Я ведь хотела и была готова помочь вам.
Тряпичница, поколебавшись немного, опять уткнулась в передник и заплакала, в надежде, что добрая леди или этот молчаливый старик, внимательно слушавший их разговор, скажут что-нибудь такое, из чего она поймет, какой лучше дать ответ.
Но поскольку оба они хранили молчание, Тряпичница вынуждена была заговорить.
— Почему я не пришла? - сказала она и снова залилась слезами. - Да потому что отец мой и старшая дочка меня опередили. Они меня бросили и ушли на следующее же утро, и с тех пор я их больше не видела; а без них я не смела показаться вам на глаза. Нет, я с ними не ссорилась; просто наутро я проснулась - а их нет.
— Ушли! - повторил Роджер. - Айзек ушел!
— Да, мой собственный отец и моя собственная дочь меня покинули, - горестно закивала Тряпичница, - а ведь я была им так предана! Они разбили мне сердце! А потом моя младшенькая захворала, ей становилось все хуже и хуже, и в конце концов она умерла, прямо под мостом, где мы ночевали. У меня даже денег нет, чтобы ее похоронить, - вот я и вспомнила о доброй леди, к которой раньше стыдилась прийти.
— И ваше дитя умерло в нужде! — воскликнул Роджер. - Внучка Айзека! Моя родная кровь!
— Да, - подтвердила Тряпичница, украдкой, сквозь дырку в переднике, разглядывая взволнованное лицо старика. - А я и не знал, что у Айзека были дети, - между тем продолжал Роджер. - Вы что же, приходитесь ему родной дочерью или невесткой?
— Мой муж был его единственным сыном, - отвечала Тряпичница, инстинктивно чувствуя, что претендовать на более близкое родство было бы опасно. — Других детей у него не было.
— Айзек - мой брат-близнец, — сказал Роджер, - и я отдал бы все на свете, чтобы снова его найти и возвратить к Богу. Вы же - моя племянница, и я немедленно пойду с вами туда, где лежит ваш несчастный умерший ребенок. Джоанна, дорогая, подай мне пальто и шляпу. Эта бедная маленькая овечка отчасти и мое дитя. О, если бы Богу было угодно, чтобы я нашел вас раньше!
— Нет, нет! - в испуге вскричала Тряпичница. - В такой поздний час... нет, это невозможно! Я, видите ли, живу с одной чудной старухой на Спрингфилд-стрит, миссис Мосс ее зовут, так она до смерти перепугается, если я приведу к ней посреди ночи незнакомого человека. Это далеко, очень далеко, на том конце города. Больше десяти миль! Нет-нет, я вас ни за что туда не поведу. Мне и нужно-то всего несколько шиллингов, чтобы похоронить мою бедную крошку, - и больше я вас никогда не побеспокою!
— Айзек пообещал мне, что вернется на следующее утро, и не вернулся, - возразил Роджер, - а когда я пошел искать его по адресу, который он мне дал, оказалось, что он там никогда не жил. Я пойду с вами туда, где вы живете, на Спрингфилд-стрит, провожу вас до самых дверей и посмотрю, как вы войдете, а завтра утром мы с Джоанной придем и будем присутствовать на похоронах ребенка. Айзек меня обманул, поэтому я не могу просто так отпустить вас. Бедная женщина! Мы вас не оставим. Если бы мне посчастливилось разыскать вас раньше, возможно, ваше дитя осталось бы в живых.
Было уже около десяти вечера, когда Роджер Чип- пендел с Тряпичницей, оба в глубокой задумчивости, добрались до Спиталфилдз, но все лавки были еще открыты, а народу на улицах было не меньше, чем днем.
Мимоходом заглянув в одну из открытых настежь дверей, Роджер увидел, что это была похоронная контора; на минуту он заколебался, не зная, стоит ли войти: ему не хотелось терять эту женщину из виду, к тому же это, наверное, было бы неделикатно по отношению к ее материнскому горю.
— Я провожу вас до дома, - сказал он, - а потом вернусь и закажу все, что нужно, для завтрашних похорон. Мы с Джоанной будем вас сопровождать, дорогая.
В недрах лавки миссис Мосс мерцал тусклый свет, но дверь была заперта на засов. Роджер, стоя в сторонке, проследил, как Тряпичница вошла внутрь. Теперь он мог быть доволен. Он не имел права просто так отпустить ее, как поступил с Айзеком; итак, сделав все необходимые распоряжения в похоронной конторе, он возвратился домой со смешанным чувством печали и удовлетворения.
Когда на следующий день они с Джоанной пришли в угрюмый дом на Спрингфилд-стрит, глазам их представилось печальное зрелище. Крохотное грязное оконце, выходившее в узкий — не более девяти футов от края до края - дворик, пропускало лишь некое подобие дневного света. Под ним на кухонном столе лежало маленькое безжизненное тело, покрытое белой тряпицей. Рядом сидела скорбящая мать. Она не плакала, но лицо ее хранило выражение немого отчаяния. Бледная и худая, в чистом, хоть и поношенном платье — ни дать ни взять почтенная женщина, исстрадавшаяся в долгой борьбе с жизненными лишениями и горестями. Джоанна сочувственно положила руку ей на плечо. Между тем миссис Мосс отвернула край белого покрывальца, приоткрыв тело ребенка. Джоанна видела малышку Везунью только раз, да и то при тусклом свете уличного фонаря, и это узкое личико, туго обтянутое прозрачной кожей, и голубые жилки, проступавшие под ней, и скудные льняные волосики, аккуратно приглаженные на маленькой головке, показались ей достаточно знакомыми, чтобы признать в умершем дитя, виденное ею на руках у Тряпичницы.
— Она была славная девочка, - тихо произнесла миссис Мосс.
— Господи! - безотчетно воскликнул Роджер, склоняясь над мертвым тельцем. - Таких страданий я никогда не знал! Они для меня - словно гром среди ясного неба, и они проникли глубоко в мое сердце. Ведь это отчасти и мое дитя, Господи! Сердце мое готово разорваться при виде этого бледного личика, этих худеньких ручек и ножек. И это лишь один ребенок из множества, Боже милосердный! Как я предстану перед Тобою в день Страшного Суда, если не найду способа помочь Твоим бедным, заблудшим, беспомощным овечкам? Но, Боже мой, что же мне сделать для них?
Слезы струились по лицу Джоанны. Она опустилась на колени. Тряпичница рухнула рядом с ней, пряча лицо в передник. Миссис Мосс прислонилась спиной к двери чуланчика, где она обычно прятала малышку Везунью и Непоседу. О, если бы Роджер Чиппендел мог заглянуть за эту дверь! Там, в почти непроницаемой темноте, бесшумно выползла из своей кучи тряпья малышка Везу- нья и теперь напряженно прислушивалась к ласковым и скорбным интонациям голоса, звучавшего так близко. Она словно бы слышала голос Джоан... Джоан, которую она вот уже много дней как потеряла! Девочка протянула в темноте ручки, словно Джоан стояла перед ней, собираясь взять ее на руки. Она так и не произнесла ни слова, не издала ни единого звука, и через некоторое время в комнате, куда пришли незнакомцы, воцарилась глубокая тишина. Малышка Везунья поползла назад, на свою убогую постель, и, немного поплакав, уснула.
...Вокруг похоронных дрог собралась кучка кладбищенских нищих. Внутри сидели на одной скамейке Джоанна с Тряпичницей, на другой стоял маленький гробик; Роджер поместился рядом с возницей. Один угол кладбища был специально отведен для погребения детей.
Вид этих крошечных одиноких могилок потряс Роджера до глубины души: они лежали рядышком, маленькие, точно игрушечные, а кое-где среди них высились небольшие надгробия — словно бы в подражание взрослым, сложившим с себя бремя жизни и покоившимся неподалеку в настоящих, больших могилах. Джоанна плакала, припав к плечу отца, ибо в мирном церковном дворе Комптонхорпа, в такой же маленькой могилке спало вечным сном и ее дитя. Тряпичница прижимала к лицу носовой платок, но глаза ее были сухи: она поздравляла себя с успехом своего жульнического предприятия и в то же время деловито прикидывала, какими выгодами может обернуться для нее это новоявленное родство с Айзеком Чиппенделом.
Однако, к ее горькому разочарованию, вскоре обнаружилось, что Роджер Чиппендел вовсе не собирается обеспечивать ей роскошный и праздный образ жизни. С необъяснимой неохотой, за которую он сам себя корил, Роджер предложил ей поселиться у него в доме; когда же она узнала, что дом этот находится Бог весть в каком захолустье и что до соседнего города или деревни путь неблизкий, эта перспектива мгновенно потеряла для нее всякую прелесть. Она сказала, что хочет остаться в Лондоне: здесь, мол, до нее скорее дойдут слухи о пропавших свекре и дочери, и как только это случится, она немедля уведомит обо всем Джоанну. Роджер хотел устроить ее в дом городского проповедника и платить за ее проживание там. Это великодушное намерение, конечно, не возымело благодарного отклика со стороны Тряпичницы, и вскоре Роджер узнал, что и она исчезла из виду, вернувшись, как видно, к своим старым привычкам и прежнему образу жизни.