Как долго он оставался в ярко освещенном винном погребке, старый Айзек и сам не знал; медленно и методично он пил кружку за кружкой, пока назойливые мысли о собственной порочности и горькой нужде не рассеялись, уступив место смутным воспоминаниям о прежних счастливых днях. Тогда он поднялся и нетвердой походкой вышел наружу, предоставив Тряпичнице добираться домой в одиночестве.
Туман давно успел превратиться в моросящий дождь, и на темных улицах было пустынно и тихо. Погода как нельзя лучше соответствовала меланхоличному настроению захмелевшего старика. Шатаясь, он брел по мостовой и бормотал себе под нос обрывки молитв и псалмов, знакомых и привычных с детства. Бесцельно сворачивая с одной улицы на другую, он забрел на Сильвердейл- Роуд, и примерно в то же время с противоположной стороны улицы навстречу ему двинулся Роджер Чиппен- дел, несший с собой полученное от хозяина наследство, чтобы истратить его к вящей славе Божьей.
Сердце его грела тихая радость - уж очень по душе было ему то, что он задумал; к тому же он предвкушал приятность встречи со старшей, и теперь уже единственной, дочерью. Муж ее уехал в Норвегию закупать строевой лес, и это обстоятельство - хотя ни отец, ни дочь даже самим себе не смели в этом признаться - только усиливало их обоюдную радость. Они будут только вдвоем, как в старые добрые времена.
«Вот так бы возвысил голос и воспел Господу хвалу прямо здесь, на лондонских улицах!» - говорил себе Роджер Чиппендел.
Не успел он мысленно произнести это, как слух его поразило пение, донесшееся из темноты, — голос был слабый, дрожащий, но он почему-то проник в самую душу старого Роджера; что же до гимна, то его слова были Роджеру почти так же дороги, как и сама Библия. Сквозь дождь и мглу они звучали светло и сладостно:
В морях небесного покоя
Я душу скорбную омою,
И волны страха, скверны, боли
Ее не потревожат боле.
Роджер остановился под фонарем и зачарованно слушал. Чей же это голос?
Дождь припустил еще сильнее. Дом, где жила дочь, был в двух шагах, но Роджер стоял не шевелясь, пока не увидел сгорбленного, хилого старика, бредущего по мостовой. Сомнений больше не оставалось.
— Айзек! — воскликнул он. - Брат Айзек!
Роджер и сам не знал, какое чувство преобладало в его душе в миг, когда он стиснул в объятиях своего бра- та-близнеца, - то ли восторг, то ли боль. Брат пропадал так долго, а теперь, когда Айзек нашелся, он все равно выглядел пропащим. Вперив в Роджера бессмысленный взор, бедняга бормотал нечто невразумительное и безуспешно пытался выдраться из братских объятий.
— Нет-нет, Айзек, я тебя не отпущу! - говорил Роджер. - Когда матушка лежала на смертном одре, я пообещал ей разыскать тебя; и действительно искал много лет.
Ты пойдешь со мной. Джоанна, моя любимая дочь, живет неподалеку. Хвала Всевышнему, наконец-то наши пути пересеклись!
— Нет, не теперь, - отвечал Айзек, силясь собрать воедино разбредавшиеся мысли. - Как я могу войти в приличный дом, Роджер? Погляди на меня! Да ведь при виде такого чучела, как я, все слуги разбегутся. Если б ты повел меня в наш старый дом, я бы еще вполз туда кое-как... и просил бы Господа, чтобы Он не дал мне дожить до утра. Но пойти в приличное место я никак не могу. Роджеру волей-неволей пришлось признать справедливость его слов. Джоанна не видела своего дядюшку с самого детства, и едва ли было бы правильным и разумным приводить его в таком плачевном и растерзанном виде. К тому же теперь она жила не в маленьком коттедже, где его никто, кроме родных, не увидал бы; в ее большом новом доме жили слуги, и негоже было бы позорить дочь перед ними.
— Вот что, Айзек, - сказал он, немного помолчав. - Я не намерен снова терять тебя из виду. Сейчас мы пойдем вместе туда, где ты живешь. Только давай сначала подойдем к дому Джоанны — тут рукой подать! — и я ей скажу, что проведу ночь у тебя.
— Нет, Роджер, нет! - ответил несчастный. - Ты даже не подозреваешь, как низко я пал и в каком омерзительном логове влачу свои дни. Я живу со свиньями и ем то, что едят свиньи. Между нами лежит пропасть; ты пребываешь в лоне Авраамовом, я - пока еще на земле, но, считай, что уже в преисподней.
Эти слова, произнесенные с невыразимым страданием, пронзили сердце Роджера. Братья стояли, глядя в глаза друг другу, и каждый понимал, что между ними действительно легла пропасть.
Но разве она была непреодолима? Разве Айзек не мог переступить ее и вкусить блаженный мир и покой, в котором жил Роджер?
— Если я сейчас отпущу тебя, - спросил Роджер, - обещаешь ли ты, что завтра утром снова придешь сюда?
— Клянусь тебе! - торжественно сказал Айзек. - Только дай мне немного денег, чтобы я мог заплатить за пристойный ночлег и не ходить в ту проклятую дыру.
— Остановись где-нибудь поблизости. Джоанна живет в доме 70, по этой самой улице. Я выйду рано утром. Кроме тебя и Джоанны, у меня никого из родных не осталось; мы с тобой уже немолоды и скоро предстанем перед судом Всевышнего. Переселяйся ко мне, и все, что я имею, будет твоим. В память о наших покойных родителях, ради тебя самого, ради Господа Иисуса Христа, положившего за тебя жизнь, возвращайся домой, пока не поздно!
— Я вернусь, вернусь, - всхлипнул Айзек, — только дай мне шестипенсовик на сегодня, а уж завтра я буду ходить взад-вперед по этой улице, пока не увижу тебя. Я остановлюсь в номере 2, по Тобин-стрит, это недалеко отсюда... Благослови тебя Бог, Роджер!
А Роджер высыпал в его руку целую кучу звонкой монеты, опорожнив маленький кожаный мешочек, в котором носил деньги на мелкие расходы. Кроме медных монет, там было несколько шиллингов, и блеклые глаза Айзека блеснули, завидев такое богатство.
— Купи себе утром пару башмаков, - сказал Роджер, - твои вон совсем прохудились...
Он долго стоял, глядя, как его брат, жалкий нищий старик, почти босой, промокший до нитки, тащился под дождем, пока не растворился в темноте.
Это исчезновение почему-то неприятно поразило Роджера, и с внезапным чувством новой утраты он бросился догонять Айзека. Но когда он добежал до угла, брата уже и след простыл; Роджеру ничего не оставалось, как вернуться к дому дочери. Номер 70 по Сильвердейл-Роуд оказался особняком, имевшим общую стену с соседним домом. К входной двери вела каменная лестница. Старого плотника, привычного к роскоши Комптон-Холла, не слишком потрясла изысканность особняка, за аренду которого приходилось платить по сто фунтов в год; притом здесь ему показалось не очень уютно. Гораздо лучше он чувствовал себя в Челси, когда Джоанна встречала его у дверей их маленького домика. И все-таки это был хороший дом, ведь молодой Питер Клэфем не зря привел сюда его дочь; и Господь, благословивший их богатством, верно, отведет от них и скорбь, и нужду. Но после счастливых восклицаний и объятий, когда первая радость встречи немного улеглась, Роджер, присмотревшись к дочери, удивился, до чего она изменилась. Она была красиво одета, носила дорогую цепочку и часики, а всякий раз, когда ей было что-то нужно, звонила в колокольчик и отдавала приказания слугам, словно бы ее руки никогда не знали работы. Но была в ней какая-то неуловимая печаль, неудовлетворенность, которой он раньше в ней не замечал, впрочем, быть может, ему это только почудилось?
— Как, всего пятьдесят фунтов? - удивилась она, выслушав рассказ о наследстве, которое оставил ему лорд Комптон. - Но это же сущая безделица, отец! А ведь вы с ним были такие друзья!
— Нет, дитя мое, я был ему слугой, — поправил ее Роджер. - Он хорошо мне платил, и я ни в чем не нуждался. Но я сказал себе: «Мне доверены большие деньги, и я потрачу их во благо ягняток Господних». Потому-то я и приехал сюда, Джоанна. Я уверен, ты мне поможешь.
— Это такая безделица... - повторила Джоанна. - Питер откладывает десятую часть всех своих доходов, и в прошлом году эта сумма составила полторы сотни фунтов - в три раза больше, чем у вас. Но эти деньги улетучиваются в одно мгновение. Питер подписывается буквально на все пожертвования. Вы себе даже не представляете, как много людей к нам обращается.
— Я слышал, что в Лондоне тысячи и тысячи бедных детей, - медленно и задумчиво произнес Роджер. - Как мне их найти?
— Да ведь их и искать не надо, они повсюду, - с печальной улыбкой ответила дочь. - Я по улице не могу пройти, чтобы не наткнуться на них. А когда видишь таких детей, мимо не пройдешь - непременно подашь что-нибудь, правда?
— А мы и не должны проходить мимо, - отвечал он. - Наш Господь не обходит стороной ни одного из них.
— Ах, отец! - воскликнула она. - Нынче ночью мне привиделся такой ужасный сон — никак из головы у меня не выходит. Мне снился день Страшного Суда, и все там было в точности так, как описано в Новом Завете. Вы же знаете: я верую в Господа Иисуса Христа, люблю Его и хочу Ему служить.
— Да, дорогая, - откликнулся отец, нежно беря ее руку в свои ладони.
— И для меня не было бы несчастья большего, нежели узнать, что я не принадлежу к числу избранных Его, - продолжала Джоанна. - Долгие годы я верила, что на небесах буду с Ним. И вдруг — о, ужас! — я вижу себя среди великого множества отверженных, стоящих по левую руку от Него! В ту минуту я любила Его сильно, как никогда, хотя Он глядел на нас с невыразимой скорбью. И вот Он разомкнул уста и печально произнес: «Я алкал - и вы дали Мне грош; Я жаждал - и вы дали Мне грош; Я был странником - и вы дали Мне грош; Я был наг, болен и в темнице — и вы дали Мне грош!» И это звучало еще страшнее, чем если бы мы совсем ничего не сделали для Него. А потом Он сказал: «Рабы лукавые и ленивые! как вам войти в радость Господина вашего?» Голос ее от волнения пресекся, и она закрыла руками лицо.
Отец молчал. Так прошла минута или две, а затем он заговорил - тихо, благоговейно, как бывало раньше.
— Да, Господи, — сказал он, - мы рабы негодные и ленивые; нам легче дать денег, чем позаботиться о бедных Твоих: о малых ягнятках и овцах, заблудившихся в бескрайней пустыне мира сего. А пути его каменисты и долги, и усеяны терниями, и опасности подстерегают здесь на каждом шагу. И нам легче бросить кусочек хлеба тем, кто сбился с дороги, чем пойти за ними, взвалить их на плечи и принести назад, в дом Отца. Но мы хотим поступать так, Господи!
— И я поступила так, отец, - сказала Джоанна, поднимая голову. - Нынче вечером, возвращаясь домой, я встретила семейство бедняков, здесь, на Сильвердейл- Роуд: женщину с умирающим ребенком на руках - это дитя умирало от голода! - девочку лет двенадцати, всю в лохмотьях, и старика с длинными седыми волосами. Он был так похож на вас, отец, что при виде его у меня прямо сердце кровью облилось! И голос его звучал так же, как ваш, и говорил он так же, как вы - тихо, торжественно, словно бы зная, что Сам Бог слушает его.
— Старик, похожий на меня! - вскричал Роджер Чип- пендел. - Подумать только! Джоанна, дорогая, да ведь по дороге сюда я встретил своего брата Айзека, только не хотел тебе говорить до завтра. Он совершенно такой же, как я, только вот меня Бог в мои годы благословил здоровьем, а он - больной, нищий старик. Верно, это был мой брат Айзек!
— Я отдала ему всю мелочь, какая была при мне, — продолжала дочь. - Им нужно было где-то заночевать и что-нибудь поесть; а завтра утром они придут сюда. Я так рада, отец!
Услыхав эти слова, Роджер Чиппендел призадумался. Не оставалось сомнений, что подаяние его дочери было истрачено на выпивку. Но кто бы могла быть та женщина, да еще и с детьми? И куда все они подевались? Хотя было уже поздно, он не поленился выйти из дому и отыскать дом 2 по Тобин-стрит.
Это действительно были меблированные комнаты, но Айзека он так и не нашел. Там даже не слыхали этого имени. По адресу, который его брат назвал привычно и без малейшей запинки, его никто не знал.